Текст книги "Сколько волка ни корми (СИ)"

Автор книги: Карина Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Осекается Солн. На месте замирает, ноздри чутко раздувая.

– Что? – растерянно Вран спрашивает.

– Ну-ка, – Солн говорит.

И вдруг в самую гущу деревьев стремительно сворачивает, больше ни слова Врану не сказав.

Совсем в другую сторону Врану надо, но не оставаться же ему тут одному? Бросается Вран за Солном, благо, что не так быстро Солн вперёд несётся, как люты умеют, – щадит Врана, наверное.

Первым Вран тоже запах чувствует.

Домом пахнет. Сеном пахнет, шерстью короткой скотиньей, теплом слегка, навозом – тоже слегка.

И почему-то железом.

Расступаются деревья, на прогалину обширную Солн выскакивает – знает Вран, что полно здесь еланей, лесными полянами притворяющихся, а самих болотом топким под ногами разверзающихся, хочет было Солну об этом сказать – и видит то, на чей запах Солн шёл.

Лежит посреди прогалины корова на боку. Обычная бурёнка, ни большая, ни маленькая, грязно-рыжая – таких коров в деревне Врана целый хлев, повезло деревне с коровами, ни от хворей они не мрут, ни от голода. Верили в деревне, что это потому, что ведунье всегда первую крынку молока приносили, потому и задаривали общину волки коровами – чтобы бабушке мудрой приятное сделать.

Теперь, видимо, в обратную сторону дары обернулись.

Лежит посреди прогалины корова на боку, да не просто так лежит – в лужи крови собственной. Запеклась кровь уже, подсохла, весь снег пропитала, следы сапог неподалёку залила – много таких следов вокруг, один на другой наступает, один за другим проезжается: бодалась, похоже, корова, пока ей горло резали.

Горло резали. Вран медленно круп огибает, к горлу приглядывается: ну да, ровно туда и целились.

Вздымается тяжело бок рыжий, плотный, откормленный, следят за Враном глаза мутной поволокой уж покрывшиеся, валит тонкой струйкой пар из ноздрей тёплых, широких: жива ещё. Специально, видать, не добили. Волкам честь отдали.

И сколько же тащили они её сюда, болваны упёртые? От самой деревни же вели, в лес углубились, не на опушке, как обычно, оставили – в половине дня ходьбы неспешной от дома оказались, да ещё и в месте таком, о котором Вран до жизни своей у порога лютьего и не подозревал.

– Далеко забрались, – задумчиво Солн говорит. – Старательные какие. И это всё нам?

Вроде бы и шутит он, а вроде бы и не весело ему совсем.

Вслед за Враном Солн к корове подходит, на колени опускается – и одним движением ловким ей шею сворачивает. Стонет корова голосом страшным, человеческим почти – а потом затихает, а глаза так открытыми и остаются. Так на Врана и смотрят мутью своей, мёртвой уже. И Вран в них смотрит. И почему-то тоже человеческими они ему вдруг кажутся – но не укор в них, не боли отголоски, а неистовство чужое возбуждённое. Горят эти глаза затеей навязчивой, мыслью единственно верной:

«ПОЩАДИ, ПОЩАДИ, ПОЩАДИ».

«ЗАДОБРИТЬ, ЗАДОБРИТЬ, ЗАДОБРИТЬ».

Смотрит Вран в глаза коровьи – а видит почему-то всех деревенских разом глаза. Латуты, Войко, Деяна. Душаны, Ратко, даже отца собственного – и, что хуже всего, матери. Одинаковые, одинаковые, одинаковые глаза. Одинаковые, одинаковые, одинаковые мысли.

– Сумасшедшие, – тихо Вран говорит.

– Предусмотрительные, – Солн его поправляет.

Смаргивает Вран наваждение, от коровы отворачивается – и от всех деревенских тоже. Не лезьте, пожалуйста, не преследуйте чушью своей меня хотя бы здесь. Общайтесь со своими волками воображаемыми в своей деревне на здоровье, костры на капище хоть сутками жгите, о милосердии волков просите, о пощаде, хотите – весь скот полосой кровавой вдоль кромки леса выложите, только в сам лес не суйтесь, только здесь дерьмом своим не занимайтесь. Не нужно это Врану – сбежал он от этого дерьма, а они за десяток вёрст с размаху его следом отправляют.

– В жёнах у меня сестра лесьярина, – внезапно Солн ему в спину говорит.

…ладно. Поворачивает Вран голову обратно.

Продолжает Солн у трупа коровьего сидеть, не отрывая рук от головы его. Бродят его пальцы задумчиво по шерсти окровавленной, только больше всё размазывают – но не замечает этого как будто Солн.

– Однако, – говорит Вран. – Не рассказывали вы мне об этом, учитель. Из-за этого вас Лесьяра, что ли, тоже невзлюбила?

– Тоже невзлюбила… – повторяет за ним Солн рассеянно. – А что, так заметно это?

– Слегка.

– Слегка… – Нет, что-то определённое Солн нитями кровяными на голове коровьей вычерчивает – только не разберёт Вран в темноте уж совсем на землю упавшей, что именно. – Нет, не совсем из-за этого.

Вран молчит немного. Любопытно ему становится – хоть и опаздывает он к Бае уже совершенно, но ничего он с собой поделать не может.

– Видел я её вчера, наверное? – новый вопрос он задаёт, шаг к Солну делая и уже пристальнее в рисунки его вглядываясь. – Все вчера на болоте собрались, всё племя туда сбежалось, а уж родственники баины – и подавно…

– Видел, – Солн кивает. Вран ещё один шаг делает – и мигом отшатнуться назад ему хочется. – Конечно, видел. Как и брата моего видел – не единожды, верно.

Белое пятно у коровы на лбу – а на нём красками красными, чёрными почти в ночи, парой черт умелых волк изображён. Волчица, наверное. Хорошо Солн рисует – и хвост у него пушистый удался, и туловище стройное, и лапы длинные, сильные.

Только головы волчице не хватает. Срез ровный один пенёк от её шеи оставляет.

– Восемнадцать лет назад мать твоя волчицу в лесу увидала – восемнадцать лет назад Ясна домой так и не вернулась, а потом мы голову её в лесу нашли, – с той же задумчивостью жуткой Солн говорит, взгляд на Врана поднимая. – Уж не знаю, чем не угодила вашим голова её – любите вы накидки из них делать, гордо из-под голов волчьих головы старейшин ваших выглядывают. Любила Ясна людей, любила видом своим радовать, сама радовалась, когда видела, как загораются глаза ваши, как вдохновляет вас вид наш, как чаяниям своим поддержку вы находите – никогда Лесьяре это не нравилось, постоянно она отговорить Ясну пыталась, вразумить, ко мне обращалась, чтобы и я к ней присоединился – но я-то что? Моё племя родное так далеко ушло, что ни одного человека ни разу мы не видели – любопытно мне тоже было, ничего я плохого в них не находил. А потом решил какой-то человек, что должна их Ясна собой всегда радовать, а не только по желанию своему. Предусмотрительны люди, как говорил я уже, Вран. Очень предусмотрительны.

Поднимается Солн с колен, к Врану неторопливо подходит – и многого Врану стоит, чтобы на месте спокойно остаться.

– И ты предусмотрителен будь, – ласково ему Солн говорит, за плечи его обеими руками взяв. – Многое уж сородичи твои в лесу этом испортили – а ты к ним не присоединяйся. Есть у Лесьяры свои причины не желать тебя в племени видеть – но ты о них не думай слишком много, голову ими не забивай, просто к сведению прими. Живи тихо, учись прилежно, лишнего не говори, даже если очень хочется, улыбайся почаще, благодари, пять, десять, двадцать проверок пройди – что тебе эти проверки, когда волчица о тебе такая славная каждый день перед сном думает? Строга Лесьяра к чужакам, но избаловала она дочерей своих – а мы всем племенем ей в этом помогаем. Никто тебя с Баей больше не разлучит, если повода ты не дашь – а ты и не дашь, верно? Приведи её домой сегодня, дай Лесьяре хоть пару часов перед рассветом поспать – и иди, Вран, иди. И так я тебя уже достаточно задержал.

Разжимает Солн пальцы. Вран уже думал – на горле они его сомкнутся, уж слишком вкрадчиво ему Солн в глаза заглядывал.

– Конечно, учитель, – хрипло Вран говорит.

И со всех ног обратно в ельник припускает – и надеется, очень надеется, что тиха земля потому, что действительно за ним Солн не следует, а не потому, что неслышны вновь шаги его.

* * *

– Нет? – сходу Бая спрашивает.

Как обычно – без лишних расшаркиваний. Не любит Бая это дело.

– Нет, – просто ей Вран отвечает.

Привстаёт Бая с земли холмяной – прямо так на ней и сидела, плащом чёрным почву влажную прикрыв. Прищуривается подозрительно, с сомнением:

– Точно нет?

– А почему не точно, красавица? – улыбается Вран.

– Больно ты довольный, красавец.

Довольный?.. Прислушивается Вран к себе и понимает внезапно: да, довольный.

– Тебя увидел, красавица, – отвечает он. – Как тут недовольным быть?

Не исчезает из взгляда Баи подозрение – по-прежнему она сидит, ладонями в плащ упираясь, да взглядом на Врана прищуренным, испытующим смотрит. Знает Вран давно уже, что не просто так чёрный плащ она носит – знак это будущей главы рода, племени, части этого леса. Узнал Вран недавно совсем, что взяла и обманула будущая глава рода мать свою – сон чудесный, несуществующий выдумала, лишь бы к Врану после трёх месяцев разлуки прорваться.

И почему-то ещё больше Врану улыбаться хочется. И почему-то ни Солн с историей своей зловещей мысли его не занимает, ни туша коровья с глазами потускневшими, ни Лесьяра со всеми уловками её.

– Что Лесьяра сказала? – Бая спрашивает, казалось бы, речи его ласковые мимо ушей пропуская – но вспыхивают в глубине глаз её огоньки знакомые, всё без слов Врану говорящие.

– Что сказала… – Вран наклоняется слегка, берёт её за руки – и одним движением к себе притягивает, окончательно на ноги вздёргивая. – Да большая ли разница, что сказала? Главное сейчас – что ты мне скажешь.

Плоть к плоти Бая стоит, грудь к груди, рубаха к тулупу. Впервые Вран жалеет, что тулуп на нём в пору весеннюю, промозглую ещё, – всё бы он сейчас отдал, чтобы тоже в одной рубахе перед Баей оказаться. Чтобы не дублёная шкура оленья тела их разделяла, а ткань грубоватая, но тонкая. Чтобы, когда Бая вдох делала, всей кожей Вран его ощущал, всем существом своим.

– Скажу… – говорит Бая задумчиво, уже не в глаза ему глядя – чуть ниже. – Скажу, что…

Но так и не узнаёт Вран, что же сказать она ему собиралась.

Хихикает кто-то неподалёку совсем, шуршит по склону холма осокой только заколосившейся. Быстро Бая на звук голову поворачивает, присматривается – и мрачнеет её взгляд.

– Ичетик, – говорит она негромко. – Пойдём-ка отсюда, Вран. Ичетики – это…

– Знаю, – отвечает Вран.

Это он хорошо из рассказов Солна помнит. Помнит и то, что самому ему в осоку вглядываться бессмысленно – не увидит он там ничего, невидимы ичетики для глаза человеческого. Только волчьему показываются.

Ичетики – дети однодушные… стоит ли Врану продолжать? Дети однодушные, при родах умершие или лесом забранные. У Врана в деревне всегда игошами их кликали, верили, что в домовых дети такие превращаются – не те, кого родители в лесу бросили, конечно. Те, кому волк путь в этот мир преградил, когда живот матерей они покидали.

Бродят ичетики по лесу, никому они не нужны – родные от них отреклись, к русалкам двоедушным с упырями им тоже не присоединиться. Гадости порой делают, но безобидные, мелкие – то корзинку с ягодами украдут, то ногу твою в канаву подтолкнут. Ничего опасного в ичетиках нет – но и помочь им никак нельзя. Не понимают они, безногие, безрукие, гусеницами резвыми по земле ползающие, что не так что-то с ними, – зверьками дикими, проказливыми бесконечный век свой коротают, напоминанием всем увидевшим их о том, как порой люди детей своих любят.

– Знаю, – повторяет Вран. – Пойдём, пойдём. Знаешь, я тут место одно дивное…

Запинается Вран. Вспоминает, что и в том месте люди следы свои оставили.

– И что за место? – Бая спрашивает.

– Да неважно, – качает головой Вран, и сжимаются чуть сильнее пальцы его на запястьях Баи. – Неважно, красавица. Покажу тебе позже как-нибудь. Ты мне лучше расскажи, что за сон-то волшебный ты видела недавно? Слышал я краем уха об этом сне, очень уж мне любопытно…

Видит он по глазам Баи, что, как всегда, догадалась она обо всём. Все уловки его Бая чувствует – не обмануть её.

Но всегда Бая ему в ответ подыгрывает.

– Сон? – сужает глаза она лукаво, под локоть его беря. – И как же уши твои до разговоров о сне этом дотянулись?

И скоро, скоро совсем лукавство это искренним становится, а не притворным. Скоро, скоро совсем хихиканье ичетика приглушается – как только остаётся холм далеко за спинами их.

Глава 9

Волчья свадьба

– И сказал Чомор…

– Чомором ты его лучше не называй.

– Почему это?

– Потому… потому что. Ваше это имя, не лесом, а людьми придуманное. Хозяин – он и есть хозяин, и не нужны ему наши имена.

– Так наши или ваши?

– Ты к словам придираться собираешься или к испытанию готовиться, Вран из Сухолесья?

– Я просто ответственный ученик, Бая из Белых болот. Кстати, почему из болот-то? Не заметил я, чтобы вторая ваша стоянка на болотах находилась. Или, скажешь, смотрю я невнимательно, не волчьим взглядом?

Прищуривается Бая, голову к нему выгибая. Лежит эта голова у Врана на груди, а сама Бая в ногах у него лежит – и как тут на тонкостях ученических сосредоточиться?

– Как же взгляд у тебя не волчий, если душа – волчья? – спрашивает Бая насмешливо. – Путаешься ты в показаниях, Вран из Сухолесья.

– Ничуть, – возражает Вран. – Не надейся – на этом ты меня не поймаешь, даже мать твоя не поймала. Душа у меня волчья, но… не пробуждённая ещё. Волк во мне живёт, волк я и есть, но телом человеческим я ограничен – как только вы мне тело второе обрести поможете, так сразу сущность моя истинная возликует. Устраивает тебя такой ответ?

– Устраивает, – отвечает Бая после недолгого раздумья.

И снова игривое это раздумье, и снова ни капли строгости в Бае нет – хоть и заявила она Врану, что со всей ответственностью к проверке его знаний подойдёт. Много ли ответственных проверяющих между ног твоих устраивается, лопатками в твой живот упираясь? Вот и Вран думает, что немного.

– Тогда ты мне свой ответ дай, – улыбается Вран. – Почему Белые болота? Не из любопытства праздного я же спрашиваю – вдруг Лесьяра мне такой же вопрос задаст?

– А как будто как раз из любопытства, – хмыкает Бая. – Как будто не хочет просто кто-то мне, как началось всё у нас, рассказывать.

– Десятый раз я уж об этом рассказываю – а вот о Белых болотах мне никто не рассказывал.

– Ну хорошо, – тянет Бая, уже всем телом к Врану поворачиваясь – и касаются его щёки волосы её распущенные, и ложится её грудь на его – что-то уже и о Белых болотах Врану думать тяжеловато. – Хорошо, получишь ты свой рассказ. Вот смотри… есть уши у тебя, глаза есть, уста есть. Так ведь?

Сглатывает Вран: поднимает Бая руку правую, лёгкими, плавными движениями его лицо очерчивает: ото лба начинает, полосу между ушами проводит, нос задев, глаза двумя кругами мягкими обводит – и вниз скользит, к губам.

– … да, – хрипло Вран говорит. – Так и есть.

– И слышишь ты этими ушами, видишь этими глазами, говоришь этими устами, – спокойно Бая продолжает, на уголке губ его задержавшись – да так и не отнимая пальцев от них. – Но где все мысли твои скрываются, где все помыслы твои прячутся, где убежище для того, что делаешь ты всем этим?

– Всем чем?..

От одного уголка губ до другого Бая новую полосу ровную проводит с той же вдумчивостью сосредоточенной – спроси Врана, о чём говорила она мгновение назад, не ответит он. Щекочет прядь её волос всё ещё скулу его – хочется Врану поправить её, за ухо Бае заправить, но не двигается он. Вдруг лишним это будет, вдруг спугнёт он Баю, вдруг испортит миг этот сладкий? Вран сегодня утром побрился, кое-как в отражении реки, уж окончательно оттаявшей, от щетины трёхдневной избавившись – как знал. Нежная теперь кожа у губ его, чувствительная, и каждое прикосновение Баи дрожью по телу пробегается – должна, должна Бая дрожь эту ощущать, может, потому и не останавливается – новые отклики в нём пробуждает, невольные ответы тела его исследует, да вид делает, что лишь для наглядности всё это.

– Ушами, глазами, устами, – невозмутимо Бая поясняет, уже по нижней губе пальцем скользя.

– Ушами, глазами, устами, – повторяет за ней Вран заторможенно. – Устами… да.

Фыркает Бая тихонько, почти в губы ему фыркает.

– Устами, да, – и она повторяет. – Только вот всё, что устами ты делаешь… здесь рождается.

И спускаются её пальцы лентой шёлковой по подбородку его, по шее, на кадыке чуть задерживаясь, – и ниже, ниже, ниже, к груди самой. Отстраняется Бая слегка, но для того лишь, чтобы ладонь на сердце его положить.

Выкрал Вран из деревни недавно вещь новую – плащ старый, на груди как раз застёгивающийся. Прямо из дома рукодельницы одной выкрал – отнесли ей этот плащ, видимо, чтобы застёжку разболтавшуюся починить, а она его беспечно на лавке и оставила. Плащ – это не тулуп, конечно, но ненавидит всей душой сейчас Вран и плащ этот, и рубаху свою шерстяную, и вообще то, что в целом людям одежда нужна. Дразнит его Бая своим прикосновением, через всю ткань оно Врана иглами резвыми, будоражащими прошивает. А Бая словно и не замечает ничего.

– Из души твоей всё выходит, в душе твоей всё и укрывается, – продолжает Бая, глаза на Врана поднимая – и тонет Вран в этих глазах, тонет в двух этих омутах глубоких, умных, лукавых. Не нужно Бае русалкой быть, чтобы за собой куда угодно его утянуть – приказала бы сейчас хоть в реку бурную, хоть в топь коварную за ней шагнуть, вмиг бы Вран желание её исполнил. – Вот и мы когда-то из Белых болот вышли, на болотах этих род наш взошёл, а потом уж дальше мы по лесу пошли – но всегда, в час смутный, в час, когда далеко люди в лес забираться начинают, когда рубят его, бесчинствуют там, жить нам спокойно не дают – всегда туда мы возвращаемся, всегда нас дом наш первый укрывает, всегда спасение нам даёт. Понимаешь, о чём я?

Вран кивает. Отрывисто кивает, сил не рассчитывая, чуть шею себе не свернув. Да что ему эта шея?

– Не зря тебя Баей назвали, красавица, – негромко Вран говорит. – Заслушаться тебя можно. Может, ещё что-нибудь рассказать мне хочешь? Вот про рот я, например… не до конца как-то понял.

– Не до конца? – Бая брови поднимает.

– Не до конца, – говорит Вран.

Осторожно за запястье Баю берёт, руку её вверх тянет – по тому же пути, что она выбрала, по груди его, шее, низу подбородка – вверх, вверх, вверх, к губам его.

И позволяет ему это Бая, и сама ещё ближе оказывается – и падают её волосы уже на ключицы врановы, и всем телом она уже к нему поворачивается, привстаёт немного, на колени усаживаясь – и хочется Врану, мучительно хочется, чтобы не на своих коленях она сидела, а на его. И бередит его лицо её дыхание тёплое, сверху доносящееся, и приходится Врану голову назад откинуть, чтобы в глаза ей продолжать смотреть. Впивается в затылок тут же кора дерева потрескавшаяся, к которой прислонился он, врезается в позвонок шейный сук какой-то гниловатый – Врану всё равно. Доводит он руку Баи до губы своей нижней, снизу вверх на неё смотрит – ну что?

– Да, не такой уж я учитель хороший, – Бая говорит, тоже неотрывно ему в глаза глядя.

– Хороший, хороший, – слегка Вран головой качает. – Просто каждому учителю перерывы нужны. Тоже на… хорошее что-нибудь.

– Хорошее, – вторит ему Бая.

И держит Вран по-прежнему её за запястье, но движется уже сама её рука по лицу его, к скуле поднимается, кость, под кожей выпирающую, очерчивает. Никогда Вран скулы свои особо не любил, худобу они лишнюю лицу его придавали, истощённость даже – хотя и ел всегда Вран неплохо, но никак ему углы острые убрать не удавалось. А сейчас… очень даже полезны они, углы эти. Вон как много у Баи мест, куда пальцы можно пристроить. Щёки гладкие разве так поизучаешь?

Наклоняется Бая, лицом своим у его лица замирает – и задевает её кончик носа его, и последний, медово-горький выдох она его губам дарит, и…

– Милуетесь?

…заканчивается всё, не успев начаться.

Мигом Бая голову на звук выгибает, мигом волосы её прощальным всполохом щёку Врана щекочут – и отдаляются.

Солн.

Сомневается Вран, что так уж необходимо Солну было в ельник этот забираться – да и в место именно то, которое Вран приглядел. Как чувствует, пёс сметливый.

– Учимся, – Вран спокойно отвечает, своей руки с руки Баи не убирая.

Не отшатывается от него и Бая, не вскакивает на ноги стыдливо, не притворяется, что и не было ничего, – тоже невозмутимо с осанкой своей прямой у него в ногах сидит да на дядю бесстрастно смотрит. «Ну и что, стесняться, думаешь, самой себя буду? – весь вид её говорит. – Не на ту напал».

– Учитесь, – кивает Солн. – И чему же вы учитесь?

Замечает Вран, что грязные сапоги его – значит, давно уже по лесу ходит, а не только из дома лютьего вышел. Забавно. Неужто действительно их искал? Любопытный какой.

– Да всему понемногу, дядя, – говорит Бая. – Вот тому, чему ты его не научил, я его учу.

Усмехается Солн – широко, понимающе.

– Да, такому я его точно учить не буду, – отвечает он. – Ну учитесь, учитесь. Только здесь и учитесь – а лучше поближе к границе с учёбой своей перебирайтесь. Неспокойно сейчас в лесу, гости всякие к нам зачастили – достаточно тебе, Бая, одного гостя, наверное?

– Гости? – Бая переспрашивает. – Люди?

– Люди, люди. До границы уж вчера почти дошли – только закат их и остановил. Тепло, верно, охотиться уж пора, ягоды первые собирать… Ты смотри, Вран – за племянницей моей смотри, чтобы она с сородичами твоими бывшими за ягодкой к кусту одному не потянулась. Договорились?

– Договорились, – отвечает Вран озадаченно.

– Ну и славно, – говорит Солн.

И обратно в зарослях ельника исчезает – как и не было его.

Стал он Врана в последнее время немного беспокоить. Другими глазами после откровения своего, после истории о мёртвой сестре Лесьяры на Врана смотрел – и странный был этот взгляд, как у хищника ленивого, на поляне кости греющего и тебя вдруг заметившего – и размышляющего, что делать с тобой, непутёвым. То ли уйти тебе позволить и негой тёплой наслаждаться продолжить, то ли…

– Это в порядке вещей у него, – говорит Бая, размышления врановы прерывая. – Каждую весну у него такое, чем дальше – тем хуже. На целый день в лес уходит, волком по нему бродит, ночует иногда даже – ничего в племени не делает, у него время… свободы наступает.

«Или скорби», – думает Вран.

Мать-то его волчицу в лесу как раз весной глубокой увидала.

– Да и лес с ним его любимый, – говорит Вран, мягко Баю к себе за запястье обратно притягивая. – На чём мы там остановились, красавица?

– На Белых болотах, красавец, – отвечает Бая – и так же мягко запястье из пальцев его вынимает.

А потом и вовсе на землю садится, ноги скрестив.

И смотрит на Врана глазами такими чистыми, невинными, что понимает Вран – всё, до новых встреч. На чём остановились – на том и закончим.

Спасибо большое, наставник любимый.

– На Белых болотах – так на Белых болотах, – покладисто Вран говорит, поудобнее голову на стволе еловом устраивая. – Говорила ты что-то о том, что из них род ваш вышел… Так, значит, появляются у вас всё-таки новые рода, племена новые? А как именно появляются?

– Не думаю, что такой вопрос Лесьяра тебе задаст, – задумчиво Бая отвечает. – Может, лучше задачку ту с водяным обсудим?

– Да забыла она уже о всех этих задачках, – качает головой Вран. – Новые для меня придумает, а какие – сто лет гадать надо. Ты лучше о племенах мне новых расскажи. Вот твоё, например… Как-то обходил всегда Солн стороной это – появилось и появилось, а обстоятельства никогда не упоминал…

Кажется, не слишком Бая отвечать ему хочет – видимо, не случайно Солн истории этой избегал.

– Ну скажи мне, красавица, – просяще Вран улыбается. – Утоли моё любопытство, хотя бы его утоли…

– Какой ты страдалец, – хмыкает Бая, но расслабляется заметно – это Врану и нужно. – Не рассказывал тебе Солн об этом, потому что… Потому что не от хорошей жизни племена распадаются. Потому что когда племя новое рождается, когда ветвь от старого отделяется – значит, не поделили они что-то. Взглядами разошлись, правду по-разному видели, согласия между ними не было. Одним племенем нам хозяин жить завещал, одним родом – отличаться мы этим должны были от людей, да только есть и в нас половины человеческие, и ведут эти половины нас порой туда, куда и смотреть нам не стоит. Горе это всегда большое для племени, когда родные его покидают – не принято у нас без нужды о таких вещах говорить, не принято в грязи этой лишний раз копаться.

– Потому что вдохновить это кого-то может? – Вран спрашивает.

– Да, и поэтому тоже.

– Ну, знаешь, понять я могу тех, кто вдохновиться этим может, – вздыхает Вран с тоской притворной. – Вот Лесьяра, например… С удовольствием бы моя ветвь от древа её отломилась.

– Ветвь твоя? – насмешливо Бая переспрашивает. – Не присоединилась ещё ветвь твоя к дереву нашему, чтобы от него отламываться.

– К дереву, может, и не присоединилась, – пожимает плечами Вран. – А вот другую веточку стройную себе уже нашла… Знаешь, понял я, о чём меня Лесьяра не спрашивала. Наверняка в следующий раз это затронет.

– И что же?

– Обряды свадебные.

– Вран, – весело Бая говорит, как на полного дурака на него глядя – но дураки разные бывают, случается так, что и мило кому-то дурачество твоё, что не злит оно, а очень даже приятным оказывается. Вот как сейчас, например.

– Да, точно мы вопрос с ней этот не обсуждали, – продолжает Вран, глубокомысленно глаза к небу поднимая. – Да и с Солном так – еле-еле коснулись. Кажется, говорил он что-то о серьгах в ушах, которыми старшие дочери глав избранников своих помечают.

– В ухе, – поправляет его Бая. – Не в ушах.

– В ухе, – поправляется и Вран. – Любопытный обычай. А почему только дочери глав? Почему только старшие? Что, боятся, что украдут возлюбленных их, обереги это какие, может?

Дивный взгляд у Баи – невозмутимостью своей дивный. Умеет она лицо держать – получше даже, чем мать её.

– Не совсем обереги, – говорит Бая, и звучит её голос так, словно самый обычный вопрос ей Вран задал – почему у лютов плащи цветами отличаются, скажем. – Скорее, дар приветственный… как пояс мой, который ты носишь.

Скашивает Вран глаза на пояс – а Бае только это и надо было.

Вмиг она снова вплотную к нему оказывается – и подцепляет пальцами тонкими пряжку, и слегка на себя тянет.

Вран за движением её подаётся.

– Так, – говорит он голосом сразу просевшим. – Пояс.

– Когда приводишь ты мужа к себе, многое он тебе даёт, а сам ни с чем остаётся – по желанию родные к нему присоединяются, а иногда и нет у них желания такого вовсе, иногда своё племя им слишком любо, – продолжает Бая, пряжку собственную с такой увлечённостью разглядывая, будто впервые её видит. – Да и место новое не сразу его принять может – никто чужаков не любит, чувствует лес, когда не на свою землю ты ступаешь. Вот тогда берётся нож жены… – скользит её рука за спину куда-то – и сверкает на солнце полуденном белыми каменьями нож её, – … крошечный кусочек от него отламывается, в такой же крошечный ножик переплавляется и вот сюда вешается…

Обдаёт мочку уха Врана холодом – утыкается в него кончик ножа, ровно точку показывая.

– Хитрость это небольшая, можно сказать, – говорит Бая, с ухом его остриём поигрывая. – Ножи наши всегда в родном племени делаются, не меняем мы их в течение жизни да посторонним в руки не даём – а тут всегда при тебе частичка того, что предки местные благословили. Успокаивается лес, угоманиваются души неупокоенные, думают все, что отсюда ты теперь – а, значит, и трогать тебя не стоит.

– Занятно, – только и говорит Вран.

И никогда бы Вран не подумал, что можно так желать ещё ближе к себе притянуть девушку, ножом по твоей коже водящую – а вон как бывает.

– Занятно, – ещё раз Вран говорит, потому что поднимает на него Бая глаза: ждёт, что он дальше скажет. – А почему же родственников вы этим не одариваете, красавица? Неужели не жалко вам их совсем? Вон, Солн без всяких серёг ходит – да и Бушуй ваш что-то тоже не при деле, хотя, вроде как, муж он матери Лесьяры, и…

– Всё, что волку принадлежит, в могилу с ним уходит, – прерывает его Бая, и перестаёт нож её игриво ухо его волновать. – Не самый лучший это вопрос, Вран. Нет уже у Бушуя жены, нет уже и у Солна – вернули они всё женам своим, в земле с ними упокоили, чтобы души их в лесу вечном не тревожить.

– Да уж, – говорит Вран. – И правда – не угадал я с вопросом. Безнадёга какая-то сплошная у дяди твоего, Бая. Ну его к Чомуру вместе с серьгами его.

Дрогают губы Баи – как всегда, когда не улыбнуться она старается очередной слишком уж тёмной, нехорошей шутке врановой. Не виноват Вран – сами они такими получаются. Какая обстановка – такие и шутки.

– Ты лучше скажи, – вкрадчиво Вран говорит, – не жалко тебе, например, будет свой ножик портить? Ты смотри, какой красивый, словно инеем белым покрыт – неужто в честь Болот ваших бел…

– Слышишь? – вдруг Бая его перебивает.

Конечно, Вран не слышит.

– Что?

– Крики какие-то, – неуверенно Бая говорит.

И в следующее мгновение на ногах она уже.

Вскакивает за ней с земли и Вран.

И сразу Врану всё это не нравится.

– Да и пусть кричат, – говорит он, тщась Бае в глаза заглянуть – но устремлён взгляд Баи в сторону совсем другую, сквозь щели еловые и дальше, дальше, дальше. Никакого внимания Бая на Врана не обращает: прислушивается. – Бая, слышишь ты меня? Дядя твой… нет, поговорим о дяде твоём всё-таки: помнишь, что он нам сказал? Ходят сейчас по лесу сумасшедшие, ягоды свои кликают, нам с ними не по дороге.

– Ягоды так не кликают, – отвечает Бая рассеянно, отсутствующе.

– Да откуда знать нам, что удумали они? Может, вообще в деревне воп… Бая!..

Как стрела, рукой умелой пущенная, срывается Бая с места. Ругается Вран отчаянно, со всей силы по еловой ветви бьёт – слетает с ели снег последний, слетает и Вран с клочка земли насиженного вслед за Баей. Куда? Куда понеслась? Сама-то хоть понимает, куда, к кому бежит? Хоть бы и Врану понять – хоть бы самому крики эти разобрать, хоть бы самому сообразить, из-за чего деревенские шумят. Заблудился, что ли, кто в лесу? Или очередной обряд они проводят? Нет у Врана ответов, играют мысли его сами с собой в угадайку, хлещут его ветви по лицу – лишь бы Баю из виду не упустить. Лишь бы плащ её чёрный среди лап лесных не потерять. Лишь бы убедить её, догнав, не ввязываться ни во что, нож свой снова из-за спины не вытаскивать, в волчицу с глазами человеческими не обращаться, к болванам этим на помощь не выходить – сами виноваты, сами с пути сбились, – сами пусть выход и ищут, хоть кричат, хоть плачут, хоть на голове стоят.

А ещё лучше – вовремя её за руку схватить и никуда уже не отпускать. Ни на какие крики. Ни на какие плачи.

* * *

Стрела.

Умелой рукой пущенная.

– УХОДИ! – Деян орёт. – НЕ ДАМ!

Снег последний. Кровью пропитанный.

Плащ – не чёрный, не баин. Наступил на него Вран в лесу с размаху, чуть не поскользнулся – лежал плащ на земле вместе с другой одеждой, бережно сложенной, и сапоги рядом стояли, и нож рядом торчал.

Плач. Заходится в рыданиях Душана, к дереву привязанная – толстая верёвка вокруг живота её обмотана, под грудью, других верёвок обрезки рядом валяются, и багряно-красный наряд её свадебный, мятый, жёваный, с подолом разорванным, и торчат ветки в волосах растрёпанных, и алеет след на щеке левой – словно наотмашь ударили её.