Текст книги "Западня. Шельф"

Автор книги: Карина Шаинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Взмахнув черными лоснящимися косами, она ушла – а Вячеслав Иванович еще долго сидел, озадаченный, пока в класс не просунулась нетерпеливая рожица заждавшегося своей очереди ученика.

– ...И вот, – жалобно сказал Вячеслав Иванович Тимуру, – если бы я, конь ломовой, не решил бы на другой день лопатой помахать – то, может, все бы и обошлось. Может, она бы знаменитым ученым стала – с ее-то задатками... Я ей, выходит, всю жизнь перекорежил этой проклятой лопатой...

Дорожка к турникам вела вдоль школьной ограды, и Вячеслав Иванович бодро разбрасывал снег, когда услышал с другой стороны рассерженные голоса. Поначалу он не обратил на них внимания, но потом узнал Нину. Второй голос принадлежал мужчине, и Вячеслав Иванович не понимал его языка – Нина же, видимо, из чистого упрямства отвечала по-русски. «Нет, папа, я поеду в город, – говорила она, – и буду учиться, а ты... да что хочешь делай, мне не жалко! Да хоть...» Мужской голос оборвал его – слов Вячеслав Иванович не разобрал, но от интонации волосы на его голове стали дыбом. Он мгновенно почувствовал себя невежественным дикарем, сидящим в пещере; жалкий костерок едва разгонял темноту, снаружи поджидали хищники и злые духи, и копье, лежащее рядом, не могло защитить от наползающего извне кошмара. Он вдруг понял, что весь его здравый смысл, рациональность, научный склад ума – всего лишь ступенька над бездной; тьма близко, и в ней водятся чудовища.

«Почудится же», – пробормотал Вячеслав Иванович, встряхнув головой. Мужского голоса больше не было слышно; из-за ограды доносились только отчаянные девичьи рыдания. Он осторожно заглянул в щель, маясь от томительной неловкости: то ли бежать утешать любимую ученицу, то ли сделать вид, что ничего не слышал, чтобы не смущать ее. Нина сидела прямо на мокром снегу; ее плечи тряслись от плача, и в нем было такое отчаяние, что Вячеслав Иванович так не решился окликнуть девочку. Он решил поговорить с ней позже. Было очевидно, что Нина соврала, когда сказала, что отец одобрит ее учебу. Не захотела огорчать учителя – несмотря на сдержанность Нины, Вячеслав Иванович знал, что она очень хорошо к нему относится и понимает, какая это для него была бы радость: его выпускница – студентка МГУ. Он лелеял надежду, что стал для нее если не вторым отцом, то хотя бы старшим братом, и Нина всегда неявно подтверждала это, вот и теперь согласилась с ним даже ценой конфликта с отцом. Видимо, этот заносчивый совхозник считал, что девочка должна вернуться домой; он явно не понимал, насколько она талантлива, насколько умна.

– И я, осел этакий, решил ему все объяснить! – горестно воскликнул Вячеслав Иванович. – Он меня даже слушать не стал, прошипел что-то по-своему... А на другой день Нина пришла в учительскую, когда я был там один, и кричала на меня... что-то безумное, что я лезу не в свое дело, что теперь отец считает, что она заодно с нами, еще какой-то бред... Какого ж дурака я свалял!

– И что ж было дальше? – сочувственно спросил Тимур.

– Дальше... – вид у Вячеслава Ивановича был совершенно несчастный. – Больше она со мной не разговаривала, даже на уроках не отвечала на вопросы. Вызову ее – так она встанет, зубы сцепит и смотрит себе молча в окно. В конце года забрала документы, попыталась вернуться домой – но папаша с ней с того спора и словом не перемолвился, и девочка не выдержала, вернулась в город. Поучилась в техникуме, потом поступила в институт в Хабаровске... В общем, все у нее наладилось, и с отцом, говорят, в конце концов, помирилась, – бедняжка на все была готова, лишь бы он простил ей мою выходку... он же думал, что она наябедничала, сама попросила меня вмешаться. Но вот...

– С тех пор Нина не любит вас, а ваши собаки – ее? – договорил Тимур.

– Ну да, – грустно усмехнулся Вячеслав Иванович. – Молодой я был, дурак. Нас в пединституте чему учили: Выготский там, Пиаже, стадии развития... Интериоризация, – усмехнулся старик. – А вот как родители детишкам голову могут заморочить, добра желая, – почему-то не рассказывали. Не замахивались на святое... И о том, что любого, кто между влезет, снесет, как бураном щепочку, не предупреждали.

– Нда, – пробормотал Тимур, думая о Лизе. К Вячеславу Ивановичу подошел Шмель, заскулил, сунул нос в ладонь.

– Да что ж такое, опять?! – воскликнул старик.

Шмель виновато застучал обрубком хвоста.

***

Он танцевал, тихо шаркая ногами в шерстяных носках по дощатому полу. Кружился по тесной кухне, раскинув руки, и вместо честного костра у него была лишь свеча да конфорка газовой плиты. Если бы увидел отец – убил бы со стыда, чтоб не позорил шаманский род. Но Петру уже было все равно. Ему уже давно было все равно. Предки смотрели на него из Верхнего мира и скорбно качали головами; из Нижнего мира на него смотрели демоны – и нетерпеливо раскрывали пасти. Сытая чайка, довольная чайка была щедра на ураганный ветер, на тонны снега. Запертые тайфуном люди города один за другим распахивали нутро на корм поморнику. Хищная птица будет добра к нему, своему последнему потомку.

Буран скреб снежными пальцами по подоконникам и стеклам, сквозняками пытался забраться в дом, тянул инеем по подоконнику, стучался в стены и крышу. Петр понимал, что надо отдохнуть. Дать передышку ногам, гудящим от напряжения, пальцам, сведенным в судороге. Но если тело можно было просто усадить рядом со столом, то ум не желал отдыха. Петр глядел на огонек свечи – сделанной из нефти свечи – а перед внутренним взором его бушевал тайфун. Ветер, подхватив снег, разбрасывал в воздухе изломанные узоры, и разум блуждал по их лабиринтам, ни на секунду не отпуская буран, ни на мгновение не расслабляясь. Лишь усилие воли держит тайфун над Черноводском; отвлекись, и вихри унесутся прочь, на свободу. Оставят город под гнетом сугробов и улетят навстречу грохочущему океану, чтобы кувыркаться над бездной, перекликаясь с чудовищами, живущими во тьме.

Мир то и дело проворачивался вокруг своей оси: то Петру казалось, что он дергает буран за невидимые нити, подчиняя себе, а через секунду он уже чувствовал себя беспомощной игрушкой во власти урагана. Он не удивился бы, сорви тайфун крышу с его дома – так чайка срывает кожу с колючей камбалы, чтобы добраться до нежного мяса.

Ветер не щадил ничего: пролетая по улицам, он срывал дорожные знаки, вывески с домов, козырьки подъездов... С треском рухнула во дворе старая ольха, и ее хрупкие ветки тут же унесло ураганом, а ствол уже еле виднелся под снегом. Городок съежился под напором стихии, снег заносил дома и машины, белизна отъедала у ночи заборы, столбы и гаражи. В снежном водовороте кружились обломки пластика, листы жести, пакеты и мусор с городской свалки.

На законсервированной буровой между городом и аэропортом с протяжным железным стоном обрушилась нефтяная качалка, но люди, укрывшиеся за стенами общежития, не могли услышать этого за воем ветра. Людям, предназначенным в пищу Поморнику, не надо было знать, что происходит вокруг.

Глава 10. Как уходят с шельфа

Как уходят с шельфа

Они лежали в темноте: Дмитрий – повернувшись лицом к стене, Лиза – на спине, глядя в потолок. Она не могла заснуть и знала, что отец тоже не спит. Громко тикал будильник с фосфорными стрелками, забытый, видимо, одним из нефтяников. Может быть, это Наталья завела его, когда они с отцом вошли в эту комнату, чтобы просто переждать буран. Она вращала скрипучий ключик, и улыбалась, и не знала, что для нее вот-вот все закончится. Может, они тут целовались, пока появление остальных не заставило их выбраться из комнаты. Может, она сидела на той самой кровати, где сейчас лежит Лиза, и ждала, пока ее любимый уложит спать свою капризную дочку... И не выдержала, пошла поторопить его, и услышала полные злости слова, и...

Лиза, стараясь не издать ни звука, повернула голову. Шуршание волос по подушке показалось слишком громким. Стрелки будильника висели в темноте, мерцали призрачным зеленоватым светом, как фонарики, которыми глубоководные рыбы приманивают к своим пастям корм. Три часа ночи. Всего два часа прошло с тех пор, как она сидела на кухне с Тимуром и думала, что развод родителей – это самое ужасное, что может с ней случиться. Сквозняк злобно тряс двери, и откуда-то доносились тихие голоса – видимо, люди все еще обсуждали убийства. Лиза хотела быть с ними. Неподвижно лежать здесь, стараясь ни звуком не привлечь внимания отца, было мучительно. Он не стал с ней разговаривать – просто приказал ложиться спать, выключил свет и рухнул на соседнюю кровать. Лиза не посмела спорить.

Снова хлопнула дверь. Из туалета донесся шум воды – похоже, кто-то решил принять душ. Новый порыв ветра бросил в окно горсть снега. Со стороны отцовской кровати донесся глухой, подавленный звук. Сообразив, что именно она слышит, Лиза похолодела. Она готова была снова оказаться в комнате с ожившим мертвецом, или один на один с убийцей, в погребенной под снегом машине, в падающем самолете... Где угодно – лишь бы не слышать сдавленных рыданий отца.

Это было невыносимо. Лиза выбралась из-под одеяла, пересекла комнату. Робко дотронулась до вздрогнувшего плеча.

– Иди спать, – глухо сказал Дмитрий.

– Папа...

– Иди, оставь меня в покое.

Он дернул плечом, и Лиза убрала руку.

– Мне тоже ее жалко, – пробормотала она.

– Не ври. Иди, радуйся. Ты же считаешь, что так мне и надо?

– Это ты считаешь, что так тебе и надо, – прошептала Лиза.

– Чтооо?

Он, рывком сел, таращась в темноте на дочь.

– Я не хотела, чтобы тебе было плохо, пап, и мне правда очень грустно. Ты же не виноват, что в нее влюбился, и я тебя все равно очень-очень люблю, и не считаю, что ты плохой, не думай, я знаю, что ты хороший. Только не злись, пожалуйста...

– С чего ты взяла, что я злюсь? – прорычал Дмитрий и грохнул кулаком по тумбочке. Жалобно звякнул подпрыгнувший будильник. Лиза попятилась, сообразив, наконец, что говорит что-то не то и вообще, наверное, зря не сделала вид, что спит. – С чего ты вообразила, что я вообще что-то такое думаю? Кто тебе такую чушь внушил?

– Никита... – она осеклась, но было уже поздно.

– Никита, – ровным голосом повторил отец. – Значит, Никита. Воображаемый друг наговорил тебе гадостей обо мне с Натальей, и ты пришла, чтобы мне все это вывалить? Ты понимаешь, каково мне сейчас? Или ты делаешь это мне назло?

– Прости, я не хотела, – прошептала Лиза.

– Конечно, не хотела. Ты просто думаешь только о себе, так ведь? – ответил Дмитрий. – Тебе нет никакого дела до других.

– Нет, есть...

– Тогда ты просто ненормальная, – пробормотал Дмитрий и вдруг вскочил. Глаза его загорелись сумасшедшим вдохновением. – Нечего больше тянуть, – решительно сказал он и встал. Резким движением подтянул сползшие штаны, не глядя пригладил волосы. – Мы сейчас же идем к психиатру.

– Что?..

Лиза попятилась, но Дмитрий успел хватить ее за руку.

– Нет! Папа, пожалуйста, я больше не буду, не надо...

Лиза уперлась изо всех сил, но отец дернул ее за руку, и ноги заскользили по полу. Она упала и проехала с полметра на попе, пытаясь вырвать ладонь из жестких пальцев. Они безмолвно боролись в темноте, не видя друг друга, слыша лишь тяжелое дыхание, и стрелки часов плыли в пустоте, как фонарик... как будто они – рыбы в океанской бездне, и во тьме их поджидают призрачные хищники. Наконец Дмитрий отпустил ее руку и толкнул дверь. Темноту прорезала полоса желтоватого света, выхватила сжатые в кулак руки, полусогнутые колени – как будто он собирался прыгнуть. Лиза судорожно вздохнула, стараясь не расплакаться в голос.

– Прекрати истерику, – сказал Дмитрий и снова поймал ее за руку. – Врач должен тебя посмотреть, я же о тебе забочусь! Или ты что, хочешь быть ненормальной? Тогда так и скажи, я перестану. Хочешь быть ненормальной – твое дело.

Лиза замотала головой; из горла вырвалось рыдание.

– Идем, – сказал Дмитрий. – И прекрати реветь, нечего притворяться.

Как только они вышли в коридор, Лиза немедленно замолчала и перестала сопротивляться. Даже представить было страшно, что кто-нибудь увидит, как отец силой тащит ее к психиатру. А если Тимур? А если отец скажет ему, в чем дело? От стыда Лиза готова была провалиться под землю. Пальцы, сжатые, как в тисках, отцовской ладонью, ныли от боли, но Лиза больше не пыталась вырвать руку. Она послушно стояла рядом, пока отец растерянно озирался, пытаясь сообразить, где искать Александра.

Всего комнат было двенадцать – когда-то месторождение казалось перспективным, к пяти уже установленным качалкам собирались добавить еще несколько, и постройка общежития на двадцать с лишним человек казалась разумным ходом. Однако, несмотря на большие запасы, добыча быстро стала нерентабельной – уж слишком неудобно располагались нефтеносные пласты. Буровую законсервировали, и постепенно ветшающая общага оказалась в распоряжении сменяющих друг друга пар дежурных, дуреющих от скуки. Вечные черноводские ветра заносили ее то песком, то снегом, и налет заброшенности лежал на всем – будто еще немного, и здание превратится в ископаемое, надежно скрытое в осадочных пластах.

Вчерашним вечером все разбрелись по комнатам как попало, уверенные, что засиживаться не придется. Если бы не ожидание на чемоданах в Хабаровске и не кошмарный перелет – многие бы и вовсе не стали искать себе койку в надежде, что буран вот-вот утихнет и ночевать можно будет уже дома. Однако люди были вымотаны и почти сразу отправились отсыпаться. Даже встречающих кошмарная дорога из аэропорта почти лишила сил.

Ближайшую к кухне комнатку заняли Тимур и Вячеслав Иванович, еще в самолете почувствовавшие неосознанную симпатию друг к другу. Следующие две сейчас пустовали – совершенно очевидно было, что именно в них жили двое дежурных. В одной из них стоял крепкий табачный дух, на тумбочке лежал потрепанный детектив, а составленные одна на другую подушки еще хранили отпечаток спины. В другой кровать была аккуратно заправлена, зато тумбочка – вытащена на середину узкого пространства между койками, и на ней красовался недостроенный домик из спичек... теперь уже – навсегда недостроенный.

Дальше заночевали, неосознанно сбившись в кучу, геологи: Тофик с Лешкой в одной комнате, Аля и Нина – в другой. Дмитрий с Натальей заняли следующую, а в соседнюю комнату уложили спать Лизу – чтобы была под рукой, но не слишком мешала.

Как расположились остальные, Дмитрий толком не знал. Он только помнил, что в комнате через одну от Лизы, почему-то оказавшейся пустой, сейчас лежит под казенным одеялом тело его жены. Тело, выпотрошенное, как туша животного, предназначенного в пищу. Откуда-то снизу, как сквозь вату, донесся тихий писк; он с удивлением опустил глаза и увидел свою дочь – ее лицо было напряжено и сморщено, по щекам катились крупные слезы. Он вспомнил, что хотел срочно поговорить с врачом. Секунду он колебался – очень не хотелось отпускать дочку и тем более оставлять одну; ему казалось, что неугомонная Лиза может сбежать и натворить что-нибудь. Но таскать ее туда-обратно по коридору тоже не хотелось. Наконец он решился.

– Стой здесь, понятно? – строго сказал он и наконец отпустил руку. Лиза сунула слипшиеся пальцы в рот, чтобы хоть как-то унять боль – в какой-то момент отец так сильно сжал руку, что он едва не закричала от боли. – Тебе понятно? – снова спросил Дмитрий. – Ни шагу отсюда, я сейчас приду.

Лиза торопливо закивала, и Дмитрий, сутулясь, зашагал к кухне.

Геологи вяло дожевывали гипотезу вырытой в сугробе пещеры. Всем четверым было очевидно, что проверить ее, пока не утихнет буран, никак нельзя, и они пытались найти разгадку, исходя из одной теории. Склочный водитель автобуса сидел рядом, но в разговоре не участвовал, только поглядывал – снисходительно на геологов, злорадно – на психиатра, отрешенно сидевшего там же с кружкой чая в руках. Что бы ни было на уме у Вовы – он явно пока предпочитал держать это при себе.

Увидев Дмитрия, все смущенно замолчали. Нина встала, сняла со стола остывший чайник, молча поставила на плиту. Один из геологов подвинулся, освобождая место у стола, но Дмитрий покачал головой.

– Мне бы с вами поговорить, – сказал он психиатру. Ему неловко было обращаться к нему при всех – не хотелось, чтобы о Лизе поползли слухи, – но он понимал, что рано или поздно все равно все узнают, что его дочь ненормальная. Как не жаль было Лизку – смысла прятаться он не видел.

К его удивлению, психиатр почему-то вообразил, что помощь нужна самому Дмитрию.

– Хотите еще успокоительного? – спросил он. – Не можете заснуть?

– Нет, все в порядке, – Дмитрий покосился на геологов. Те натужно смотрели по сторонам, а Нина не сводила глаз с чайника, будто пыталась вскипятить его взглядом. – Я в порядке, – повторил он. – Мне бы спросить кое-что.

– Пойдемте, – сказал психиатр.

– Пещера, пещера, – ядовито проблеял Вова, стоило им только выйти, и победно взглянул на геологов. – Зачем ему рыть нору в сугробе и морозить задницу, если можно спокойненько попивать с вами чаек?

Александр выслушал историю о воображаемом друге спокойно, почти скучающе. На его лице читалась лишь легкая досада – для человека, от которого потребовали профессиональной консультации в три часа ночи, он на удивление хорошо владел собой. Впрочем, Дмитрий досады не замечал, завороженный внимательным взглядом, энергичными кивками и всяческими «угу» и «так, так», на которые психиатр не скупился. В городе говорили, что главврач психбольницы – энтузиаст своего дела, и теперь Дмитрий видел, что это действительно так.

Пока отец рассказывал про Никиту, Лиза украдкой оглядывалась. Комната, в которой решил заночевать врач, ближайшая к туалету, выглядела еще более запущенной и ободранной, чем все остальные. Здесь даже не было розеток – они были вырваны с мясом, а оставшиеся дыры заткнуты тряпками. На спинке стула висело что-то вроде пижамы из серой фланели, с завязками у ворота, – от нее так и несло безнадежностью, лекарствами и невкусной едой. Лиза вспомнила, что рукава этой или похожей штуковины торчали из-под свитера Александра, когда она увидела его первый раз.

Тем временем монотонный рассказ Дмитрия закончился. Он помолчал, выжидательно глядя на врача, но вердикта все не было, и тогда Дмитрий спросил:

– Так что, она у меня... ненормальная?

Лиза застыла перепуганной мышкой, сжав кулачки. На нее не смотрели, и это слегка успокаивало – как будто папа разговаривал с психиатром вовсе не о ней... и в дурдом, если что, отправят не ее, а какую-то совсем другую, незнакомую девочку. Уставившись в коленки, она ждала ответа.

– Как бы вам объяснить, – Александр сморщился, пощелкал пальцами. – Вы же геолог, да? Это как... шельф.

– Шельф? – недоуменно переспросил Дмитрий. Лиза тихо перевела дух – похоже, этот врач, как и многие взрослые, не мог просто сказать «да» или «нет» – сначала ему нужно было поговорить. Лиза сосредоточилась, чтобы в потоке слов не упустить самое главное.

– Представьте себе, что материк – это абсолютная норма, – заговорил психиатр. – Железная логика, непрошибаемый здравый смысл, полное владение собой, отсутствие всяческих иллюзий. И никаких особых черточек, никаких, даже мельчайших, странностей, ничего... отличного. А океанские глубины – это патология... это то, что надо лечить. Понимаете, к чему я клоню?

– А есть шельф, – Дмитрий задумчиво кивнул.

– А есть шельф, да. Кто-то ближе к материку, кто-то – ближе к глубинам... и некоторые соскальзывают и попадают, например, ко мне, – врач сухо улыбнулся. – Но большинство из нас так и плещется на шельфе всю жизнь.

– А Лиза?

– И Лиза тоже. Возможно, чуть дальше от материка, чем вам хотелось бы.

– Но этот воображаемый друг! Я думал, она его еще в первом классе выкинула из головы.

– Послушайте, Дмитрий, – психиатр поморщился, – вы уж извините, что я оказался в курсе...

– Весь город в курсе, – мрачно буркнул тот. – Валяйте.

– Да, маленький город, ничего не поделаешь. Так вот, насколько я понимаю, Лиза с лета испытывает сильный стресс. Вы понимаете, какое потрясение для ребенка – ваш развод?

– Понимаю. Я стараюсь... смягчить... старался... – Дмитрий судорожно сглотнул. – Чтоб подружились...

– Когда обстоятельства становятся невыносимыми – человек начинает искать убежища от давления, от ответственности, от тяжелых эмоций, с которыми не может справиться, – и его психика возвращается в более раннее состояние. Это случается и с взрослыми. А уж с детьми – через раз...

– Так что она, получается, впала в детство?

– Ну, можно и так сказать. Регрессировала под влиянием стресса. Это с одной стороны. С другой – бабушка с дедушкой разговоров избегают, энергии, чтобы заводить новых друзей, нет... А друг, близкий человек, с которым можно разделить переживания, от которого можно получить поддержку, нужен как никогда. Друг, который поможет осознать тяжелую правду и примириться с ней... И вот снова появляется Никита. Это даже говорит о душевной силе – то, что девочка может сама поддержать себя, хоть и в такой странной на наш взгляд форме... И это пройдет само собой, как только Лизина жизнь войдет в колею. Лиза, ты что-то спросить хочешь?

Лиза вздрогнула от неожиданности – она была уверена, что о ней так и не вспомнят. Главное она поняла – что, как Буратино, который был скорее жив, чем мертв, она – скорее нормальная, чем нет. Сообразив это, девочка слегка расслабилась, и, видимо, ее движение привлекло внимание врача.

– Нет...

Лиза покосилась на отца – тот вроде бы уже не выглядел таким напуганным и рассерженным, но брови еще хмурились, и губы были сжаты.

– Спрашивай, не стесняйся.

– Лиза, не ломайся, – вмешался отец, – хочешь что-то спросить – говори. Четыре утра, человеку спать давно пора, а ты резину тянешь.

Лиза неуверенно повела плечом. Конечно, лучше бы спросить без папы, но она не была уверена, что сможет застать врача одного. Она собралась с духом.

– Ну... а почему Никита злой такой?

– Говорит гадости? Пугает тебя? И ты не можешь заставить его замолчать?

Лиза вдруг поняла, что врач весь подобрался, глаза заблестели, – будто вот-вот прыгнет. По позвоночнику пробежал холодок. «Ненормальная! – взвизгнул торжествующий голос Никиты. – Ненормальная!». Лиза выдавила кривую улыбку и покачала головой.

– Заставляет тебя что-то делать? – продолжал отрывисто сыпать вопросами психиатр. – Говорит про тебя что-то нехорошее?

– Нет-нет, просто... ну, знаете, мальчишки они вредные такие, – скороговоркой произнесла она. Александр слегка расслабился, но внимательный блеск в глазах не погас.

– Нда... – протянул Дмитрий. – Только вот... Лиза, иди-ка к себе.

Лиза послушно вышла, огляделась по сторонам. В коридоре никого не было. Она прошла несколько шагов, топая нарочито громко, а потом вернулась и припала ухом к тонкой фанере.

– ...детсадовский друг... был убит, – расслышала она голос отца.

Воспоминание обрушилось на нее, как многотонная снежная лавина. Чувство было такое, будто она прижалась лицом к обледенелому стеклу и простояла так несколько часов. Лиза закрыла глаза и услышала громкий скрип «гигантских шагов». Он заполнял собой все, и детские голоса звучали на его фоне приглушенно, будто издалека...

...Она страстно, до дрожи хочет прокатиться, и этот яркий осенний день, запах хвои, пылающие оранжевым лиственницы, заросли стланика вокруг площадки и смерзшийся, хрусткий песок под ногами – все вращается вокруг высоченного столба с вертушкой, с которой свисают длинные черные петли. Больше всего на свете Лиза хочет навалиться животом на одну из них и побежать вокруг столба, отталкиваясь ногами, с каждым шагом пролетая все дальше, все выше, как в волшебных семимильных сапогах, пока весь парк не начнет вращаться вокруг. Это лучше качелей, это лучше любой карусели. Это почти как настоящий полет – Лиза точно знает, ведь она часто летает во сне...

Петель должно быть четыре, но одна из них оборвана – высоко-высоко в ультрамариновом небе парит черный огрызок. А остальные три заняты. Лиза прикидывает, может ли она спихнуть кого-нибудь и занять его место, но тут же со вздохом отказывается от этой идеи: все дети крупнее и сильнее ее, ей не справиться. Она пыталась попросить, чтоб ей освободили место, но над ней, конечно, только посмеялись, и какое-то время она тихо ныла, выпрашивая своею очередь прокатиться. Теперь же Лиза просто молча, с иступленной надеждой ждет, что кто-нибудь из этих сильных и страшных ребят накатается до того, как их группу поведут обратно в садик. Она знает, что желающих покататься много, и поэтому стоит так близко, что рискует быть сбитой с ног, однако не намерена отходить ни на шаг.

– Да ну их, – говорит Никита, который тоже отчаянно хочет прокатиться, но не так терпелив, как Лиза. – Пойдем лучше шишек наберем!

Лиза косится на стланик. Уходить с площадки категорически запрещено, но воспитательница как раз смотрит в другую сторону. Если убежать прямо сейчас, а потом выбрать подходящий момент, чтобы вернуться, – никто не узнает, и их даже не наругают. Лиза колеблется. Ей нравятся липкие темно-пурпурные шишки, покрытые сизым налетом, и хвойно-молочный вкус недозрелых орешков. Ей нравится лабиринт стланиковых зарослей, где земля усыпана толстым слоем хвои, а сливающиеся над головой ветви образуют целые тоннели. А на упругих, растущих почти параллельно земле стволах можно здорово покачаться – и это возвращает мысли Лизы к «гигантским шагам». Она решительно мотает головой.

– Ну, Лизка, ну пошли, – ноет Никита и тянет ее за рукав, но Лиза выдергивает руку. Никита канючит, но Лиза только трясет головой и сурово сжимает губы. Она дождется, дождется своей очереди.

– Ну и стой тут, как дура, – обиженно говорит Никита и уходит, громко сопя. Лиза с сомнением оглядывается, готовая уже броситься следом, но тут вращение гигантских шагов замедляется, и в ее сердце снова вспыхивает надежда, заслоняя обиду друга. В конце концов, ей удается немного прокатиться – но вскоре Лизу спихивает более сильная и храбрая девочка, и она, разочаровавшись, идет искать Никиту. На площадке его нет, и Лиза, дождавшись, пока воспитательница отвернется, ныряет в кусты.

Несмотря на то, что день прохладный, под сводами стланика, в тишине и безветрии, почти жарко, как в теплице. Воздух здесь густой и сладкий; молодая пихточка, перегретая на солнце, пахнет малиновым вареньем. А вот, наконец, и Никита: валяется на теплой мягкой хвое, глядя в переплетение ветвей над головой. Высунул язык да еще глаза выпучил – дразнится. Руки у шеи, обмотанной чем-то черным...

– Хватит придуряться, – сказала Лиза и сделала еще шаг. В воздух с гудением поднялась туча мошки; Лиза раздвинула ветви и увидела, что из-под расстегнутой куртки Никиты вываливается что-то вроде вымазанных какой-то красно-коричневой дрянью ребристых шлангов, и по ним ползают толстые зеленые мухи...

Так их и нашли – мертвого Никиту и стоящую над телом друга безмолвную Лизу. Она не помнила об этом, не знала ничего до сегодняшнего дня, когда подслушанные слова отца прорвали и без того истончившуюся пленку, отделяющую ее от кошмара.

– ...так вы считаете, что все в порядке?

– Я понимаю, что вы волнуетесь, и повод для беспокойства действительно есть. Но, согласитесь, это лучше, чем ночные кошмары и энурез, правда? Это очень тяжелая травма. Это, возможно, почти невыносимое чувство вины – ведь, если бы она не отказалась играть с ним в тот день, убийца, возможно, не напал бы на них двоих разом, и мальчик бы не погиб. И поэтому она не может принять его смерть и продолжает дружить – уже как с воображаемым существом. Психика девочки справляется с потрясением весьма своеобразным способом... но справляется же! Пока она осознает, что Никита существует только в ее воображении, все будет в порядке. А она это осознает очень хорошо, и нет никаких причин считать, что что-то изменится...

Александр помолчал, глядя на занесенное снегом окно. Дмитрий тоже не говорил ни слова, пытаясь переварить услышанное.

– Но должен вам сказать, – печально сказал психиатр, – что, если вдруг... это маловероятно – но вдруг – эта особенность начнет прогрессировать, если дело дойдет до того, что понадобится стационар, – это вряд ли, не пугайтесь... но тогда придется везти девочку на материк. Нашу больницу закрывают, слышали?

Его губы сжались, углы рта опустились в гримасе злобы и отвращения.

– Дом отдыха для начальства? – сочувственно спросил Дмитрий. – Я думал, это пустые слухи...

– Нет. Заметили, что к Баринову приехал гость? Конечно, заметили, такую тушу трудно пропустить. Баринов называет его партнером по бизнесу, ха-ха! Такой же бандит. Все уже решено. Я сопротивлялся до последнего, я дневал и ночевал в райкоме, но... Этот Тимур, – психиатр снова дернул уголками рта. – Делает вид, что не знаком с бандюками. Приехал, чтобы убрать меня.

– Что?!

– Да, да. Вы обещаете никому не говорить? Они думали, что я сдамся, а когда поняли, что это не пройдет и я буду отстаивать больницу до последнего – решили устранить меня. Они наняли моего соседа, этого Вову, который притворяется водителем автобуса... Вы знали, что он служил в диверсионном отряде? Да, вот так. Он пытался убрать меня – ему выдали спецоружие, оно действует через малейшие отверстия в стенах, он собирался воспользоваться розетками... Но я вовремя догадался, в чем дело, и принял меры. И тогда они заперли меня в моей же больнице и вызвали Тимура, он – профессиональный киллер высочайшего класса, вам и не снилось. Все это подстроено. – Психиатр остро взглянул на потрясенного Дмитрия сквозь поблескивающие очки. – Но я смог уйти, они до меня не доберутся. Я могу противостоять им силой мысли, у меня есть навыки и право это делать. Не говорите никому, этим вы только зря подвергнете людей опасности. Мне очень жаль, что ваша жена...

– Что?! – снова воскликнул Дмитрий неестественно тонким голосом.

– Ваша жена стала жертвой заговора против меня. Мне очень жаль.

– ...маман его, конечно, всем бросилась рассказывать, что сынок перенапрягся и отправился отдыхать на материк, но правды-то не скроешь.

– Да, и твоя болтовня тут совершенно не причем, – буркнул Лешка.

– А что – болтовня, он на всю улицу орал, когда за ним приехали, да и до того... Это вы такие наивные, ученые, ничего вокруг себя не видите.

– Нас всех не было в городе, – сухо напомнила Нина.

– Психиатр съехал крышей на почве своей больницы, – покачала головой Аля. – Какая печальная ирония. На это же не значит, что он убийца!

– Ну, меня он убить пытался, – пожал плечами Вова, – потому в дурку и отъехал. До того все делали вид, что с начальником все в порядке, а что розетки фольгой заклеивает – так это так... дурной пример пациентов. И смотри: он же сбежал, правильно? Да точно говорю, спер одежду, лыжи и сбежал, ботинки ему малы, ходит, как калеченый. Хотел здесь отсидеться, а тут дежурные. Вот он их и замочил, чтоб не сдали. А пока он там, в дежурке возился, мы приперлись... Он теперь, пока нас всех не перемочит, не успокоится!