Текст книги "Западня. Шельф"

Автор книги: Карина Шаинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Внезапно Лизу пронзила куда более страшная мысль: а что, если под одеялом прячется убийца? Может быть, он укрылся в комнате, а когда Лиза вошла, быстренько прикрыл лицо, что она не могла его узнать... Что, если ему надоест дожидаться, пока Лиза уйдет, и он убьет и ее тоже?

Лиза попятилась, прижалась спиной к двери, до боли всматриваясь в неподвижный силуэт на кровати. Показалось, что одеяло шевельнулось; Лиза хотела закричать, позвать на помощь, но из горла вырвался только сиплый стон. Нет, все-таки показалось. Человек на кровати даже не дышал. Присмотревшись, Лиза заметила на темно-сером одеяле мокрые темные пятна и тут же почувствовала холодный, какой-то округлый запах. Так пахло мясо, когда мама доставала его из морозильника и оставляла оттаивать в раковине.

Внезапно Лиза все поняла. Коленки подогнулись, и она, хрипло дыша, медленно съехала на пол. Снова показалось, что одеяло шевелится, но теперь это было так страшно, что закричать даже не приходило в голову, это было ужаснее тысячи убийц... Лиза представила, как Наталья встает; одеяло сползает с кошмарного лица, и заснеженные глаза смотрят обвиняющее...

– Нет, – прошептала Лиза, – нет, я этого не хотела, я не хотела, нет... – сердце стучалось о ребра с такой силой, что, казалось, кулон-воробушек на груди подпрыгивает, подрагивает в такт... Лиза безотчетно прижала его ладонью; руку пронзили ледяные иголочки. «Полюбуйся, что ты натворила!» – прогрохотал в голове отцовский голос. – Я не хотела, – снова простонала Лиза. – Папочка... боженька, я не хотела, чтоб она умерла, пожалуйста, сделай так, чтобы этого не было, сделай так, чтобы она ожила, пожалуйста, боженька...

Кулон под ладонью, казалось, был сделан изо льда, пальцы пронзали тысячи игл. Охваченная наваждением, Лиза все твердила – пожалуйста, сделай так, чтобы она ожила, пожалуйста... Привкус железа во рту стал оглушительным. Она не сводила глаз с кровати, но что-то случилось с ее зрением, все расплывалось в светящиеся синевой пятна, и первым в мозг проник невыразимый скрип пружин.

Не понимая, что делает, Лиза забилась в угол и издавала какие-то скрипучие, задушенные взвизги. Гул пружин, казалось, заполнил весь череп. Наталья села на кровати, и одеяло соскользнуло с ее лица. «А теперь, дети, давайте все вместе позовем Снегурочку! – прозвучал в голове голос, жизнерадостный до слабоумия. – Сне-гу-роч-ка!». Но Снегурочка была уже здесь, она уже пришла, ее глаза покрывал иней, а рот был забит снегом. Она пришла, чтобы утащить с собой, в бездну Марианской впадины, где густая и черная, как нефть, вода холоднее льда...

Она хрипела и кашляла, хватаясь за посиневшее горло. От нее шел ужасающий запах давно не чищеного морозильника. Обледеневшие глаза смотрели прямо на Лизу. Она была мертвая.

Лиза почувствовала, как что-то лопнуло у нее в голове, заливая мозг обжигающе холодной жижей. Она встала и посмотрела прямо в мертвые обвиняющие глаза.

– Скажи папе, что я тебя не убивала, – тихо и твердо сказала Лиза. – Скажи ему.

На то, чтобы одолеть через ночной буран триста метров до дежурки и столько же обратно, у лыжников ушел почти час. К качалкам шли по азимуту – у психиатра нашелся компас – и едва не проскочили мимо, сделав изрядную петлю: видимость была нулевая, и огни общежития растаяли в пурге, стоило пройти пару десятков метров. Похоже, буран еще усилился с тех пор, как люди укрылись на буровой.

Остальные ждали; когда истекло полчаса, Нина, не выдержав бездействия, выскочила на улицу с фонарем. Смысла в это не было ни грамма, луч никак не мог быть сильнее света из окон, и все-таки она, кутаясь в какой-то огромный драный тулуп, взятый с вешалки, топталась на пороге и размахивала бессильным фонарем. Одна Нина оставалась недолго: к ней присоединился Вячеслав Иванович, не находящий себе места от волнения.

– Брось, иди в дом, – сказал он, – не мучайся.

Нина фыркнула.

– Толку от фонаря нет, – настаивал старик, – я лучше Шмеля буду звать, должен услышать...

Повернувшись в ревущую белесую темноту, он громко засвистел. Откуда-то издалека донесся лай, и Вячеслав Иванович снова призывно свистнул.

– Иди в тепло, простынешь, – обернулся он к Нине.

– А вы не распоряжайтесь, – ощетинилась та, – я сама как-нибудь разберусь, что мне делать.

– Да я не... Нина, ну что ты, в самом деле, все бунтуешь! Я тебе уже двадцать лет как не учитель.

– Вот именно! – Нина снова яростно взмахнула фонарем, будто подавая сигналы в небо – то ли заблудившемуся самолету, то ли сумасшедшей чайке-поморнику. – Вот именно! – повторила она. – Так что не надо делать вид, что вы до сих все лучше всех знаете. Сама разберусь...

– Да я ж не спорю, – печально ответил Вячеслав Иванович и снова принялся свистеть.

Шмель выскочил из белесой тьмы, как пятнистый ком снега. С жесткой бородки свисали сосульки, морду покрывал иней. Пес ткнулся хозяину в колени, обернулся – в темноте уже виднелись фонари возвращающихся мужчин – и шумно потянул носом, принюхиваясь к Нине. Та сердито отмахнулась от него фонарем. Шмель присел на задние лапы и низко, угрожающе зарычал.

– Фу, Шмель, – рявкнул Вячеслав Иванович, – нельзя!

Рычание перешло в хриплый, злобный лай.

– Отстань от меня, – буркнула Нина. – Никто твоего хозяина не трогает.

Шмель не умолкал. Фонари лыжником замелькали чаще – мужчины встревожено торопились на звук.

– Да перестань ты, Шмель, – с досадой бросил Вячеслав Иванович, – ну не любит она меня, так что ж теперь?

– Я вас, Вячеслав Иванович, не «не люблю», не надо преувеличивать, – сердито ответила Нина и кивнула взобравшемуся на крыльцо Александру. – Я просто хочу, чтоб вы перестали вмешиваться в мою жизнь. А так я к вам очень хорошо отношусь.

– Так «хорошо», что тебя все мои собаки облаивают, – мрачно проворчал старый учитель и открыл входную дверь.

Александр, Тимур и Лешка, топоча заснеженными валенками и на ходу сдирая с лиц обледеневшие шарфы, ввалились в дом.

– Нашли что-нибудь? – бросилась им навстречу Аля.

– Нашли, – пробормотал Лешка, отводя глаза. – Тут такое дело, Аля... Понимаешь, тут такое дело...

– Дежурных нашли, – жестко оборвал его врач. – Одного у пульта. Другого – здесь, рядом.

– И где же они?..

Алю прервал громкий всхлип – Анна, прижав ко рту руки, привалилась к стене. Ее лоб был изжелта-бледным, как у мертвеца. Тимур, на которого за спинами Лешки и психиатра не обращали внимания, окинул ее внимательным взглядом – стюардесса догадалась... и очень быстро, намного быстрее других. Следующим сообразил, в чем дело, Барин.

– Они что, как эта... – он кивнул на дверь комнаты, в которой положили труп Натальи. – Тоже?

– Да.

За спиной Тимура шумно вздохнула Нина, и тот слегка повернул голову. «Ой, папа» – пробормотала женщина. Тимур удивленно шевельнул бровью – странные иногда реакции выдают люди. Обычно в таких ситуациях зовут маму... хотя папу, конечно, разумнее, а Нина вся – разум и рацио в чистом виде.

– А тела? – тихо спросил Тофик. Лешка виновато пожал плечами.

– Эту... Наталью тоже зря притащили, – прогудел Колян и внезапно покраснел жарко, как ребенок. Отвел глаза, стараясь не смотреть на потрясенные лица. – Ну, следак же, – хрипло пояснил он. – Ментам как работать потом?

Бандит выталкивал слова, будто силой; его круглая физиономия побагровела. Видно было, что сама мысль позаботиться о расследовании кажется ему противоестественной, однако он продолжал настаивать:

– Нельзя ее было трогать, и этих... правильно вы...

Люди ошарашено переглядывались. Тимур видел растерянность и недоумение в их глазах. Похоже было, что им не пришло в голову, что когда-нибудь буран кончится, что будет расследование. Не задумывались о том, что убийцу можно найти... Что это – сговор? Или все жители города охвачены стокгольмским синдромом? Принимают зверские убийства как данность, с которой ничего нельзя сделать, как природное явление? Как буран...

Колян замолчал и теперь, набычившись, поглядывал на геологов. Тофик тихо перевел дух и смущенно пробормотал:

– Выходит, он здесь был еще до нашего приезда... а потом спрятался – или ушел?

– Если ушел, то искать уже некого, – ответил Лешка. – Но здесь не спрячешься. В дежурке тоже – голый вагончик, два стола, мы под оба заглянули, и в сортир тоже. Больше укрыться негде.

– Пещера... – раздался тихий голос. Все оглянулись. На пороге комнаты стоял Дмитрий, придерживаясь за косяк; глаза у него были воспаленные, красные, совершенно сухие. – Он мог вырыть пещеру в снегу и сидеть там, сколько надо. Я видел, как дети... Лизка моя...

– Вы как себя чувствуете? – спросил Александр.

– Сушняк, – ответил Дмитрий, – и вкус мерзкий у сигарет...

– Это нормально после димедрола. Вы что, в кровати курили? – Дмитрий кивнул. – А вот этого больше не надо в ближайшее время. Могли опять заснуть. Нам тут только пожара не хватало...

Дмитрий равнодушно пожал плечами.

– Пещеры, – настойчиво повторил он. Врач смотрел на него с сомнением, и он раздраженно дернул щекой. – Я не брежу, понятно? У вас детей нет, да?

– Точно, – хлопнул себя по лбу Вячеслав Иванович. – Мои детишки вокруг интерната целые системы роют – мы запрещаем, конечно, обвалиться может, да разве они послушают?

– Шмель бы нашел, – неуверенно возразил Тофик.

– В такой буран? И потом, я ж говорил, он у меня... ну, дурачок немножко... вон, Нину облаивает, а как всерьез искать – не сообразит... ему бы все к детишкам ластиться, чтобы уши чесали.

– А кстати, где Лиза? – внезапно спросил Дмитрий и тревожно огляделся. – Куда она запропастилась?

– Не волнуйся, я ей велела в комнате сидеть, не путаться под ногами, – ответила Нина, – она у тебя молодец, послушная...

Дмитрий, не отвечая, быстрыми шагами пересек коридор, толкнул дверь в номер, где – казалось, это было сотню лет назад, в другой жизни – укладывал спать дочку. Обе кровати были пусты. Дмитрий хмуро обвел глазами убогую мебель – две койки, две тумбочки, стенной шкаф, выкрашенный бледно-голубой масляной краской, шелушащейся от старости. Буркнул: «Ну, хватит играть, вылезай» – и резко распахнул створки. На него выпал изгвазданный глиной рабочий комбинезон; Дмитрий раздраженно отбросил его в сторону и удивленно оглянулся на стоящую в дверях Нину.

– Нет ее здесь, – растерянно побормотал он. Сквозь хмурую досаду проступил страх. – Лиза! – окликнул он. – Лиза!.. – руки Дмитрия затряслись, и он загнанно оглядел коридор. В его глазах плескался ужас; он был близок к безумию.

– Лиза!

– Пап, я здесь.

Лиза стояла в торце коридора. Дмитрий разом обмяк, схватился за косяк, чтобы удержать равновесие. «Ну, я тебе устрою!» – пробормотал он. Лиза подошла к отцу.

– Я в туалете была, – сказала она, глядя в пол. – Извини.

Она плотно сжала губы и вдруг стала очень похожа на Нину – решительная, неулыбчивая и ужасающе взрослая.

Глава 9. Все, что угодно…

Все, что угодно...

Последние полчаса Лиза провела, закрывшись в душевой кабинке. Руку, пораненную в самолете, саднило, – Лиза сильно задела царапину, когда втаскивала обратно на кровать свесившееся тело Натальи. От напряжения побаливала спина, и мелко дрожали мышцы на руках – вес взрослой женщины оказался слишком велик для девятилетней. Лизе еще повезло, что Наталья не успела встать с кровати полностью, когда... ну, когда ожила.

Если бы не эта боль, Лиза решила бы, что ей все приснилось. Но нет, Наталья и правда ожила. Воспоминание заставило Лизу до боли сцепить пальцы и стиснуть зубы, чтобы не застонать. Наталья сидела на кровати, и в ее глазах были изумление и страх, но какие-то стертые, почти не заметные под затопившей все болью. Вот она спустила одну ногу, нашаривая пол, пытаясь встать – зачем? На какой-то короткий миг у Лизы вспыхнула надежда, что Наталья была не мертва, а только тяжело ранена, а теперь очнулась, – но тут же стало понятно, что это не так. Перед Лизой был мертвец, и девочка могла думать лишь об одном: только бы одеяло не соскользнуло ниже, только бы не увидеть опять сизо-багровые петли внутренностей. «Больно, – простонала Наталья сквозь хрип и кашель. – Что это? Отпусти меня, отпусти, отпусти... Ты, – ее глаза вдруг сфокусировались на Лизе. В них мелькнуло узнавание, и девочка вжалась в стену. – Наглая паршивка». Она впилась пальцами в шею, будто пытаясь оттянуть что-то, и упала.

Наталья лежала, снова мертвая и неподвижная, но теперь ее нога и половина туловища свешивались с кровати. Лиза услышала тихий шорох – и поняла, что тело постепенно сползает и вот-вот свалится. Ей представилось отцовское лицо – как он заходит, и видит Наталью на полу, и каким-то волшебным образом догадывается, что Лиза заходила сюда...

Страха больше не было – Лиза заглянула за его пределы, и воображаемая холодная жижа, залившая мозг, будто бы парализовала чувства. Все еще беззвучно всхлипывая, она подошла к койке и принялась затаскивать тело обратно, придерживая одеяло, чтоб оно не сползло, и, стараясь не заглядывать мертвой в лицо. Она была холодная, и ее кожа была как гладкая резина, а плоть – твердая и тяжелая, будто бревно, годы и годы пролежавшее в темной воде. Кошмарный запах морозильника бил в ноздри, но Лиза тянула и толкала, пока тело, наконец, не оказалось на кровати полностью. Девочка подоткнула одеяло, стараясь устроить все как было, и только тогда вышла, держа потревоженную руку навесу, чтобы не закапать кровью доски в коридоре.

Да, Наталья была мертва, и ожила – лишь для того, чтобы обвинить Лизу, – а потом умерла обратно. И кулон-воробушек сразу перестал колоться, как-то... затих, подумала Лиза. Будто тоже ожил и умер вместе с папиной женой. Лиза сняла кулон и оттянула свитер, рассматривая кожу на груди. Там виднелось небольшое красное пятнышко, как от горячего, – хотя это могло быть и простым раздражением от колючей шерсти. Лиза была уверена, что воробей был как-то связан с оживлением – хоть и не понимала, как. Она недоуменно повертела кулон в руках, огладила блестящие, как зеркальца, серебристые грани. Очень красивый; но это всего лишь металлическая штуковина, ведь так? Непонятно... Лиза со вздохом повесила кулон обратно и прикрыла его свитером. Сейчас это было не важно. Важно было то, что Наталья считает ее виноватой, так же, как и отец.

– Но я этого не делала, – твердо сказала Лиза. Голос отдавался в кафельных стенах и казался слишком громким. – Не делала, – повторила она и прислушалась к эху.

Девочка была спокойна и сосредоточена. Промыв царапину, она заперлась в душевой кабине и присела на низенький бортик, огораживающий место для мытья. Узкое пространство и холодный, гулкий кафель почему-то успокаивали. Лиза обхватила руками коленки и задумчиво уткнулась в них подбородком. Ей нужен был собеседник.

– Хватит дуться, – сказала она Никите. – Ну, извини, что накричала, мне просто ужасно не понравилось то, что ты говорил.

– Это ты сама себе наговорила, – обиженно откликнулся Никита.

– Ну да, ну да, – поморщилась Лиза. – Как ты думаешь, папа долго еще будет на меня злиться?

– Ага, я скажу, а ты опять разорешься.

– Нет, не буду, – машинально сказала она. Никита скептически хмыкнул, и Лиза вздохнула, снова задумавшись. То, о чем говорил Никита, было невыносимо, и ей совсем не хотелось его слушать. Но где-то за тонкими стенами бродил убийца, и папины глаза были почти такие же мертвые, как у Натальи...

– Правда не буду, – уныло сказала она. – Я просто не понимаю, что делать...

– А ты не можешь ничего сделать, – ответил Никита. – Понимаешь, твоему папе очень стыдно, что он бросил вас с мамой, и поэтому он на вас злится.

– Не понимаю.

– Да нет же, понимаешь. Помнишь, ты не дала Ленке воробушка, хоть и обещала? Тебе было стыдно, что ты нарушила слово, и поэтому ты сразу стала считать Ленку плохой, а до того с ней дружила.

– Ты вообще с кем дружишь? – задохнулась Лиза. – Она меня побить пыталась и кулон отобрать, помнишь?

– Ну да. Но ты на нее еще до этого начала злиться, ведь правда?

Лиза обиженно тряхнула головой.

– Ну, вот и твой папа так же. Поэтому он так бесился в машине, когда с ним спорили, – ведь если он не прав в чем-то, значит, может быть не прав и в другом. В том, что ушел, например. Ему надо чувствовать себя хорошим, понимаешь? А теперь, когда Наталью убили, все еще хуже – ведь он уговорил ее ехать за тобой в аэропорт, и она из-за тебя расстроилась и пошла курить, а ты – его дочка. И он чувствует себя еще виноватей, таким виноватым, что ненавидит себя.

– Ужасно... – прошептала Лиза. Ей хотелось разрыдаться.

– Да, ужасно, – равнодушно откликнулся Никита. – Поэтому он делает то, что проще, и ненавидит тебя. И правильно – если подумать, ты же виновата, что она пошла на улицу, ты ж ее обзывала и кричала, что хочешь, чтоб она умерла, так ведь? Он хотел бы тебя убить. Он был бы рад, если бы убили тебя, а не ее.

Он выпучил глаза, высунул набок язык и издал ужасный звук, хватаясь за горло. «Вот так. И выпустить тебе кишки. Так было бы легче». Лиза помотала головой. Груз вины и ужаса был настолько тяжел, что, казалось, вдавливает ее в кафельный пол, лишает сил, парализует. Все глубже и глубже, туда, где чудовищное давление могут выдержать лишь монстры... Еще немного – и она останется здесь навсегда, раздавленная и неподвижная.

– Я должна все исправить, – сказала она скорее себе, чем Никите. – Я должна придумать, как...

– Да не можешь ты ничего исправить, – встрял воображаемый друг.

– Могу. Могу...

Она снова тряхнула головой, отгоняя картинку самой себя, лежащей с выпущенными кишками в зарослях стланика. Ее мертвые глаза смотрели в небо; там, в серой хмари кружилась чайка-поморник, у нее был большой тяжелый клюв, загнутый на конце, и этим клювом она могла подцепить петли внутренностей и проглотить их... Нет. Лиза жива, и она может все исправить, все-все исправить... Ведь хороших девочек не убивают, хорошие девочки исправляют свои ошибки. Что, если попробовать еще раз оживить Наталью – только совсем? Лиза погладила кулон. Что произошло тогда в комнате? Она захотела, чтобы Наталья ожила... Может, если захотеть по-настоящему сильно, то она не умрет еще раз?

– Чушь, – бросил Никита. – Ты не можешь этого по-настоящему захотеть, тебе же хочется, чтоб ее не было, и теперь ты надеешься, что папа вернется к вам с мамой, раз ее нет.

Лиза сердито отмахнулась.

– Я же не знала, что он из-за этого всех ненавидит, – сказала она. – Лучше пусть он с ней живет, чем так...

Можно попробовать как-то заманить его в комнату, где лежит Наталья, и попросить воробушка снова... очень-очень попросить, изо всех сил. И она встанет... со снегом на глазах... сможет ли папа ее поцеловать, или ему будет противно из-за кишок и запаха оттаявшей морозилки?

– Ты что, дура? – влез Никита. – Да он же от испуга умрет, разрыв сердца – и все. Он же взрослый!

Лиза неохотно кивнула. В этом Никита, несомненно, был прав. Потому что взрослые точно знают, что правильно, а что – нет, что возможно на этом свете, а чего – точно не бывает... И встающий мертвец не поместится в голову, где есть это знание. Это просто разорвет человека на части, и он умрет. Или того хуже – провалится... провалится во тьму, где нет ничего правильного и ложного, нет реального и выдуманного, ни верха, ни низа... Упадет в бездну и сойдет с ума, и остаток жизни проведет в комнате с забранными решеткой окнами, в красивом белом доме, над которым то и дело пролетают идущие на посадку самолеты... Нет, нельзя даже думать о том, чтобы заставлять папу смотреть, как его мертвая жена встает с постели. Надо придумать что-то другое.

– Если бы папа знал, кто убийца, он бы мог ненавидеть его, – задумчиво сказала Лиза.

– Не помо...

– Иди ты к черту.

Лиза сжала голову, будто пытаясь выдавить из нее своего воображаемого приятеля.

– Ты же знаешь, что я прав, а сама опять на меня орешь.

– Иди ты к черту со своей правотой, – огрызнулась она. – Я так не могу. Я должна попытаться что-то сделать, понимаешь? Я не могу, чтобы он так мучился... и так... так смотрел на меня... не могу!

Она снова схватилась за голову. Никита ей не помощник, это понятно. Ему же скучно одному... а Лиза дружит с ним, только когда у нее все плохо. И теперь он мстит ей своей ужасной правдой и нарочно мешает придумать, как все исправить. Когда-то он был ей другом – но теперь стал злой...

– Вот видишь, опять, – шепнул Никита. – Ты чувствуешь себя виноватой и поэтому считаешь меня плохим. Прямо как твой папа. А ведь я стараюсь помочь тебе. Может, папа не зря на тебя злится?

Их безмолвный диалог был прерван звуком тяжелых мужских шагов. Лиза настороженно подняла голову и прислушалась. Из кабинки донеслось журчание, потом грохот падающей в унитаз воды. Тоскливо заскрипела, открываясь, дверь. Внезапно человек испуганно выматерился, и Лиза напряглась, безотчетно ожидая, что сейчас рассерженный взрослый появится на пороге ее убежища.

– Ты что, Анька, бродишь тут, как привидение? – спросил мужчина, и Лиза слегка расслабилась: он обращался явно к кому-то другому.

– Извини, Леня, я тебя искала, – ответил женский голос, сбивчивый и какой-то блеклый. – Ленечка, мне бы дозу... Плохо мне...

Интересно, дозу чего, недоуменно подумала Лиза. Лекарства – раз ей плохо? Но почему она не возьмет его в аптечке, а просит у какого-то непонятного Лени... откуда он здесь взялся?

Лиза услышала, как человек подошел к раковине. Теперь она различала и другие шаги – легкое, почти неразличимое шуршание валенок. Неудивительно, что мужчина испугался, обнаружив, что он не один.

Лиза никак не могла понять, почему он молчит. Она различала частое, тяжелое дыхание женщины – понятно было, что ей и правда плохо.

– Пожалуйста, Ленечка, – умоляюще проговорила женщина.

В раковину ударила струя воды, и теперь Лизе приходилось прислушиваться изо всех сил, чтобы разобрать слова – однако она никак не могла понять, о чем идет речь.

– Леня, меня ломает... – простонала женщина.

– Ты совсем сторчалась, наркоманка хренова! – заговорил, наконец, мужчина. – Отцепись, у меня нет.

– Леня, ломает, не могу... ну милый, ну пожалуйста...

– А я сказал, что у меня нет! Я что, по-твоему, везде с собой вожу, мне делать больше нефиг, по углам барыжу? Сожри еще кодеина, я тебе две пачки дал.

– Так не помогает же, ну пожалуйста... Мне страшно, Ленечка, я с ума схожу, не помню, где была, что делала... людей путаю, не помню, с кем говорила... вроде только что на посадку шли – а уже здесь... и они... смотрят все... Смотрят на меня! Не могу, ненавижу их...

Едва дыша, Лиза встала на четвереньки и заглянула в щель под дверью. Ей пришлось лечь на холодный кафель и до боли вывернуть шею, чтобы увидеть что-то, кроме ног. От удивления она чуть не вскрикнула: мужчиной оказался Барин. Он привалился к раковине, раздраженно озираясь по сторонам; перед ним на коленях стояла стюардесса. Вот она попыталась схватить его за руку – Барин раздраженно выбрал пальцы и машинально обтер их об штаны. Стюардесса громко всхлипнула. Внезапно Лиза вспомнила коробочки, рассыпанные в самолете. На них было написано «Кодеин», и стюардесса очень испугалась, когда их увидели...

– Ленечка, – снова скороговоркой зашептала она, – Ленечка, милый, пожалуйста, хоть капельку... я так тебя люблю, милый... – Барин передернул плечами. – Я для тебя... все что угодно...

Внезапно она с неестественной ловкостью подползла к Барину и зачем-то схватилась за его ремень. Лиза задохнулась от стыда: стюардесса сноровисто расстегнула брюки. Лиза в ужасе зажмурилась; ее уши горели, будто ошпаренные. От стыда ей хотелось провалиться сквозь землю.

– Ты совсем рехнулась? – прошипел Барин, и Лиза услышала глухой толчок. – Подойдешь еще ко мне – живого места не оставлю, понятно?

Послышался звук застегиваемой молнии, и Лиза решилась приоткрыть глаза. Стюардесса лежала на полу, свернувшись в клубок, и мелко дрожала. Барин, на ходу застегивая брючный ремень, тяжело зашагал прочь. Стюардесса медленно приподнялась; стоя на коленях, она смотрела в спину бывшего любовника. Лицо у нее было такое же белое и неподвижное, как у мертвецов.

Могло ли это как-то относиться к убийству? Лиза попыталась вспомнить все, что слышала о наркоманах. Получилось, что немного – с одной стороны, говорили, что они больные люди, с другой – что могут убить, чтобы раздобыть дозу. Наркоманы представлялись Лизе тощими, как скелеты, лохматыми парнями с бледными лицами и в давно не стираной одежде. Стюардесса была совсем не такая, но Барин все равно называл ее наркоманкой... правда, он бандит, может, просто обзывался так? С другой стороны – зачем убивать Наталью, вряд ли у нее нашлась бы эта загадочная доза... От напряжения Лиза вцепилась пальцами в волосы и зашипела от боли в царапине. Смутно вспомнились испуг и ярость стюардессы, когда Лиза сломала чемоданчик. Может это что-то значить? Непонятно, непонятно... «Она очень сильно не хотела, чтобы кто-нибудь увидел таблетки», – подсказал Никита. Лиза раздраженно дернула плечом: Наталья их и не видела, ее не было в самолете...

Стюардесса кое-как поднялась на ноги. Она долго умывалась, то и дело, вглядываясь в забрызганное зеркало, а потом, по-стариковски шаркая валенками, наконец, вышла. Лиза уже собиралась выскользнуть следом – но тут в коридоре снова зашумели. Придумать она ничего не успела. Не успела и испугаться вести об убийстве дежурных – все казалось каким-то стертым, поблекшим. Мысли и чувства вытеснила готовность сделать все, что угодно, лишь бы заслужить прощение отца. Все, что угодно, и любой ценой. Она уже взрослая – и будет действовать, ни на кого не рассчитывая. Надеяться на чью-то помощь нельзя, даже если тебе очень плохо, – удивительно, что взрослая стюардесса до сих пор этого не знает...

Так Лиза и сидела на бортике в душевой, выжидая и прислушиваясь, пока испуганный зов отца не сорвал ее с места.

– Почему Нину облаивают ваши собаки? – спросил Тимур, когда Вячеслав Иванович, покряхтывая, устроился на койке и открыл выуженную из портфеля книгу.

– Простите? – проговорил старик, закладывая страницу пальцем. Тимур виновато повел плечами.

– Это вы простите, я случайно подслушал, когда мы заходили. Вы говорили Нине, что на нее лают все ваши собаки.

– А, это... Это так, шутка, – проговорил Вячеслав Иванович и болезненно поморщился. – Недолюбливает меня наша Нина. А жаль, такая хорошая девочка была...

Он помолчал, глядя в пустоту. Тимур ждал с сочувственным интересом; старик покосился на него, вздохнул и отложил книгу.

– Она из совхозных детишек была, знаете? Хотя вряд ли, вы же приезжий. Здесь с тридцатых так повелось – местные, те, которые не хотели жить в городе, шли в совхоз. Рыбачили, олешек пасли, соболя немножко стреляли... в общем, жили, как привыкли, власти их особо не трогали – лишь бы продукт вовремя сдавали. Но детишек-то учить надо! Вот и свозили их в интернат, из стойбища не наездишься... Некоторые так и оставались потом в городе, многие после школы дальше учиться шли – знаете, в институтах же лимит для малых народов, им поступать проще было. Да многим и никакого лимита не надо было – школа у нас отличная, хоть и интернат, вступительные экзамены отлично сдавали, без всяких натяжек. Лучшие учителя к нам приезжали, – в голосе Вячеслава Ивановича звучала сдержанная, но явная гордость. – Вон, Лешка из наших – не смотри, что шибздик. Когда привезли – по-русски едва говорил, а сейчас – кандидат геологических наук, между прочим! Нина тоже...

– Тоже кандидат наук?

Вячеслав Иванович неохотно кивнул и снова замолчал.

– Так, наверное, она вам благодарна должна быть? – подтолкнул его Тимур. Старик грустно покачал головой.

– С Ниной неладно вышло, – пробормотал он.

Прошло больше двадцати лет, но он до сих пор помнил тот необычно яркий для Черноводска весенний день – кругом еще лежали сугробы, но снег уже покрывала льдистая узорчатая корочка, воздух пах талой водой, и тепловатый ветер приносил запах открытых после зимы силосных ям. Самое время прокопать дорожку к турникам – зимой физкультурой занимались в зале, но как только теплело, уроки переносили на улицу. Взяться за лопату мог кто угодно – часто это поручали ученикам, да и завхоз не сидел, сложа руки, но сил у молодого учителя было полно, погода – отличная, а тело, застоявшееся в душных классах, так и просило простой физической работы. Настроение у Вячеслава Ивановича было прекрасное – накануне он выставил своему классу четвертные отметки по физике, а потом всю вторую половину дня беседовал с детьми об их планах – класс был выпускной, и кто-то должен был пойти в училище, кто-то – вернуться в совхоз, а кто-то – остаться в школе и готовиться к институту. Таких набралось целых пятеро, и Вячеслав Иванович, хоть и не подавал виду, гордился своей работой – это был его первый выпуск, и выпуск удачный. Единственное облачко, которое слегка омрачало сияющий день, было связано с Ниной.

Умница, отличница, особенно хорошо ей давались естественные предметы. По физике и химии с ней занимались дополнительно – школьная программа была девочке мала. Правда, Вячеслава Ивановича слегка огорчала замкнутость Нины – она редко улыбалась, почти ни с кем не дружила, и ее независимость порой почти переходила в грубость. Но не всем же быть душой компании... Конечно, он рекомендовал Нине продолжать учебу и даже осмелился предложить замахнуться на МГУ – тамошний факультет геологии был Нине в самый раз. Реакция девочки так озадачила Вячеслава Ивановича, что он до сих пор размышлял о ней, мерно орудуя лопатой.

Нет, Нина обрадовалась, как он и ожидал, даже всплеснула руками – по ее меркам это было самое бурное появление эмоций. Но вид у нее был какой-то испуганный, пришибленный, и Вячеслав Иванович, истолковав это на свой лад, принялся рассказывать об общежитии, о стипендии, о веселом братстве студентов, которое не даст пропасть в большом городе. Нина слушала с отсутствующим видом, кивала. Тут он спохватился, спросил:

– Может, папа твой будет против, может, он хочет, чтоб ты в совхоз вернулась? Так мы его уговорим.

Отца Нины он видел только пару раз, да и то издали – это был немолодой уже на вид мужчина с гордой осанкой и неподвижным лицом; сразу было видно, от кого Нина унаследовала свою невозмутимость. В нем была неуловимая неправильность, что-то неприятное, отталкивающее, – Вячеслав Иванович стыдился своей реакции и объяснял ее слишком надменным видом этого человека. С учителями общалась только мать Нины – тихая, робкая женщина, которая соглашалась со всем, что ей скажут.

– Нет, папа хочет, чтоб я большим человеком стала, – ровно ответила Нина, отводя глаза, – у него сыновей нет.

– Так что тогда? Я же вижу, ты тревожишься о чем-то.

– Вы не поймете, – все так же ровно ответила Нина. – Но я буду поступать в институт, вы не волнуйтесь.