Текст книги "Твое нежное слово"

Автор книги: Карин Монк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Но настойчивое требование Зареба покинуть дом встревожило ее.

– Как вы познакомились с Оливером, Юнис и Дорин? – спросила она, плотнее чзкутав плечи в одеяло.

– Моя мать взяла их в дом после того, как их выпустили из тюрьмы, – объяснил Саймон. – Но они никогда не были ее слугами. Она изо всех сил заботилась о детях, которых спасала из тюрьмы. Юнис, Оливер и Дорин помогали ей и стали частью семьи. Так с тех пор и осталось.

– Сколько детей приютила леди Редмонд?

– Всего нас шестеро. – Саймон со сдержанным видом снова сел за стол. – Полагаю, вы уже слышали, как я стал членом семейства Кентов, учитывая, как внимательно вы изучали мою жизнь.

– Мой интерес касался исключительно ваших достижений как ученого и изобретателя, – ответила Камелия. – Я слышала о том, что вы росли под опекой лорда и леди Редмонд, но не обратила на это никакого внимания. Для меня имело значение только то, что вы блестящий ученый, который сумеет помочь мне откачать воду с моего участка.

Саймон долго смотрел на нее. Камелия ответила ему спокойным взглядом.

Она говорит правду, понял он, поражаясь этому удивительному факту.

Сколько себя помнил, Саймон стыдился своего прошлого. Но это чувство не было таким сильным, как у его брата Джека. Джек был вынужден выживать на улицах Инверари почти до пятнадцати лет. Долгие годы тяжелой и жестокой жизни сформировали вокруг Джека стену, сквозь которую наконец сумела пробиться нежная любовь его жены Эмилии. И пока Женевьева не нашла скорчившегося на полу тюремной камеры девятилетнего Саймона, ему тоже приходилось выживать самому. Он совершенно не помнил настоящего отца, а воспоминания о матери были смутными и расплывчатыми. Годами он вызывал в памяти образ красивой женщины с черными волосами и большими серыми глазами, которая по ночам прижимала его к себе и гладила по щеке.

Когда Женевьева забрала его домой и он наконец уснул, зная, что до утра в полной безопасности, его воспоминания стали более мрачными. В его ночные грезы вторгалась грязная, сквернословящая женщина, от которой несло перегаром, она била его, пока он не съеживался на полу. Он внезапно просыпался с пересохшим ртом и колотящимся сердцем, его неудержимо трясло.

И тогда он выскальзывал из своей новой мягкой кровати и, свернувшись на полу, умолял Бога, чтобы обмоченные простыни к утру высохли, и Женевьева не узнала бы про его грех и не выгнала.

– Все хорошо? – заботливо посмотрела на него Камелия, задаваясь вопросом, почему внезапно потемнели его глаза.

– Да, – бодро заверил Саймон. – Все прекрасно.

Избегая ее взгляда, он начал рукавом вытирать со стола пролитый бренди. Саймон чувствовал, что Камелия пристально смотрит на него, и задумался, что по неосторожности выдал. Он не хотел, чтобы Камелия знала о том грязном, съежившемся от страха и холода воришке. По непонятным причинам он хотел, чтобы она думала о нем лучше, чем есть на самом деле. Саймон хотел, чтобы Камелия видела в нем сильного, уверенного мужчину, способного решить любую проблему, блестящего ученого, как она его охарактеризовала. Хорошо, пусть не блестящего, поправил себя Саймон, но по крайней мере достаточно образованного и яркого. Человека, способного, когда нужно, прийти на помощь, например, спугнуть напавших на нее хулиганов или предложить ей убежище, когда в ее собственном доме стало небезопасно. Человека, который держит под контролем и свои эмоции, и свою жизнь. В этом нет ничего странного, уверял себя Саймон. В конце концов, Камелия зависит от его помощи. Хотя он всегда помогал, когда это касалось его семьи, он не помнил случая, чтобы к нему за помощью обратилась женщина. Опять же он знал мало женщин.

– Можно мне стаканчик бренди? – внезапно спросила Камелия.

– Конечно, – ответил Саймон, удивляясь собственным мыслям. – Простите, что раньше не предложил. Если предпочитаете, у меня есть шерри.

– Я не очень люблю шерри. Нахожу его слишком сладким. Наверное, вам кажется несколько странным, что женщина предпочитает бренди.

– По сравнению с вашим зверинцем бренди просто бледнеет, – лукаво заметил Саймон, вручая ей стакан.

Камелия, отпив глоток, вздохнула:

– Догадываюсь, что в Лондоне меня считают довольно эксцентричной.

– Вас волнует, что о вас думают?

Она пожала плечами:

– Не очень.

– Это хорошо. Значит, вы не позволите чужому мнению повлиять на свою жизнь. Немногие женщины имеют такую отвагу.

– Эллиот считает это глупостью. Он думает, что я наивна и совершенно не разбираюсь в жизни, вот почему он отчаянно старается защитить меня.

– Именно это он пытался сделать, когда я наткнулся на вас в саду? – иронически поинтересовался Саймон. – Защитить вас?

– В известном смысле. – Камелия уставилась в свой стакан, смущенная тем, что Саймон застал ее в такой нелепой ситуации. – Эллиот хочет жениться на мне, – неловко добавила она.

Значит, вот какова цель Уикема. Саймон предполагал, что испытает облегчение от того, что намерения этого олуха по крайней мере благородны. Но почему-то брак Уикема и Камелии показался ему совершенно абсурдным. Уикем запрет ее в клетке, а Камелия слишком прекрасна, чтобы сидеть взаперти с этим праздным, высокомерным дураком.

– А вы чего хотите, Камелия?

– Я хочу вернуться в Африку и продолжить раскопки на отцовском участке.

– Боюсь, Эллиот вряд ли поддержит этот план.

– Думаю, у него смешанные чувства, – призналась Камелия. – Эллиот приехал в Южную Африку сразу после окончания Оксфорда, потому что хотел работать с моим отцом. Тогда, в двадцать один год, он был полон юношеской энергии и идеализма. Мой отец взял его под свое крыло, уча всему, что знал об археологии. Но когда Эллиот стал старше, думаю, отсутствие крупной находки его разочаровало.

– Другими словами, он считал археологию более прибыльным делом, чем оказалось.

– Эллиота гораздо больше волнует общественное признание, чем деньги, – возразила Камелия, стараясь защитить давнего друга. – Два года назад он после смерти отца унаследовал титул и довольно значительные земельные владения здесь, в Англии. Но Эллиот хочет быть известен своими достижениями, и это правильно. Именно поэтому он все свое внимание нацелил на организацию собственного дела здесь, в Лондоне.

– И он хочет, чтобы вы бросили раскопки и жили с ним в Лондоне.

– Эллиот беспокоится о моем благополучии, – объяснила Камелия. – Он боится, что я трачу впустую время и деньги на участке, где уже ничего нельзя найти. Но это не значит, что он не поддерживал меня. Мы с Эллиотом добрые друзья с моих детских лет. Он приехал в Африку вопреки воле своей семьи, потому что восхищался моим отцом и его работой, За годы совместной работы они стали исключительно близки, как отец и сын. Кроме Зареба, Эллиот самый близкий мне человек. Он всегда будет пытаться помочь мне всем, чем сможет. Именно поэтому он хочет жениться на мне. – Отпив глоток бренди, она вздохнула: – Эллиот серьезно заботится обо мне и в определенном смысле чувствует себя ответственным за меня, особенно теперь, когда мой отец умер. Думаю, Эллиот верит, что мой отец хотел, чтобы он заботился обо мне, и поэтому хочет жениться, хотя знает, что я буду ужасной женой.

Она действительно настолько наивна, что не понимает желания Уикема жениться на ней? Глядя на Камелию, свернувшуюся калачиком в кресле и потягивающую бренди, Саймон решил, что, вероятно, это действительно так. Камелия была умной, независимой двадцативосьмилетней женщиной, но Саймон чувствовал, что опыт общения с мужчинами у нее крайне мал. Она, казалось, не сознавала собственной красоты и непритворной чувственности, сквозящей в каждом ее движении. Уикем, вероятно, до некоторой степени ценил острый ум Камелии и ее преданность работе отца, хотя его наверняка раздосадовало, что она не согласилась прекратить раскопки, когда он счел их безуспешными. Камелия столь же прекрасна и редка, как тот экспонат, что Эллиот рассчитывал найти, решил Саймон. Его светлость, вероятно, считал Камелию главной наградой за годы копания в африканской грязи.

По крайней мере, у лорда Уикема достаточно ума, чтобы понять, какая Камелия особенная, даже если он не в состоянии сообразить, что она достойна гораздо большего, чем стать женой самодовольного виконта.

– Он не обрадуется, когда узнает, что случилось в вашем доме этим вечером, – сказал Саймон. – Полагаю, вы не рассказывали ему о стычке с двумя негодяями в переулке?

Она покачала головой:

– Эллиоту лучше об этом не знать. Он имеет склонность приходить в волнение, от которого нет никакой пользы.

– Как только он обнаружит, что вас нет дома, ему не потребуется много труда, чтобы найти вас. Сомневаюсь, что он одобрит ваше пребывание здесь.

– Я ему все объясню, и он успокоится.

– Что объясните? Что кто-то грозил вам смертью, если вы вернетесь к раскопкам? Вы не думаете, что он сделает все, чтобы убедить вас не возвращаться туда?

– Меня от Пумулани не отпугнуть, – решительно ответила Камелия. – Мой отец мечтал, чтобы раскопки были проведены должным образом, все найденные реликвии подробно описаны и помешены в музей. Я в душе поклялась отцу, что осуществлю его мечту. И не остановлюсь, пока этого не сделаю.

В ее глазах цвета полыни искрилась смесь решительности и вызова. Саймон заметил, что когда Камелия сердится, ее глаза темнеют.

– Дело не в раскопках, Камелия, а в необходимости защитить наследство отца? – спокойно сказал Саймон.

– Наследство моего отца уже в безопасности. – Ее тон был гордым, но в нем звенела нота обиды, свидетельствующая, что Камелия прекрасно сознает, что археологический мир не разделяет ее убеждений. – Отец был прекрасным человеком и выдающимся археологом, который пошел против общепринятых мнений и работал на африканском континенте, куда другие не имели ни храбрости, ни дальновидности отправиться. За годы работы в Южной Африке он нашел наскальные рисунки, могилы и бесчисленные свидетельства, что с древних времен там жили умные и умелые люди. Он работал не ради славы, хотя уважение и поддержка коллег, конечно, не помешали бы. Отец посвятил свою жизнь Африке не ради денег. Он был исследователем. Для него сама поездка туда была наградой. Я и хочу продолжить эту поездку.

– Надолго?

– На всю оставшуюся жизнь.

– Сомневаюсь, что мой насос так долго прослужит, – пошутил Саймон и, посерьезнев, добавил: – Я думал, что вы вот-вот сделаете в Пумулани важное открытие.

– Да. Но когда я закончу работу на своем участке, то найду в Африке другое место для исследований. Археология у меня в крови, Саймон, как была в крови у моего отца. На первые свои раскопки я отправилась в десять лет. С тех пор у меня в одной руке ведро, а в другой кирка, и я знаю, что ничем другим заниматься не хочу.

– Как я понимаю, ваша мать разделяла страсть вашего отца к исследованию Африки.

Камелия вздохнула:

– К сожалению, моя мать ничего не знала об Африке. Она считала ее жарким, грязным, диким местом, которое на долгие месяцы крадет у нее мужа. Моя мать была дочерью виконта, из нее вырастили добродетельную изнеженную английскую леди. Думаю, я ее разочаровала, поскольку больше походила на отца, чем на нее.

– Если она так презирала Африку, то почему позволила вам отправиться туда?

– Она этого не делала. Она умерла, когда мне было десять, а вернувшийся в Лондон отец толком не знал, что со мной делать. Я просила его взять меня в Африку. Он так и сделал.

– Должно быть, для вас было невероятно трудно оставить дом, все, что вы знали, и отправиться в чужой край.

– Потеря матери была мучительной. Жить с отцом было легко. Не имело значения, куда он меня везет, лишь бы мы были вместе.

Саймон молча обдумывал ее слова.

– А когда в вашу жизнь вошел Зареб?

– Зареб стал другом моего отца задолго до того, как я оказалась в Африке. Когда мы прибыли на корабле в Кейптаун, Зареб встречал нас. Он положил руку мне на щеку и пробормотал несколько слов, которых я не поняла. Потом он наклонился, посмотрел мне в глаза и сказал, что всегда будет защищать меня. – Камелия засмеялась. – Должна признаться, в те времена я немного побаивалась его. Я никогда не встречала в Англии никого похожего. Но Зареб остался верен своему слову. Он всегда был рядом и следил за мной внимательнее, чем мать, отец или гувернантка. Он имел обыкновение говорить мне, что духи принесли ему меня в подарок, вот почему он так обо мне заботится. Я думаю, что это был способ заставить меня почувствовать, что я принадлежу Африке. А я в то время знала только одно: я отчаянно хочу быть вместе с отцом.

Перед Саймоном сидела, закутавшись в одеяло, взрослая Камелия, а он легко представил себе испуганную, но решительную маленькую девочку, которой она когда-то была.

Ее отец любил Африку, а она любила отца и хотела быть вместе с ним, особенно после смерти матери. Теперь, когда лорд Стамфорд тоже умер, Камелия настроена продолжать его работу. Не только потому, что хотела защитить его наследство, как думал Саймон, хотя, конечно, отчасти из-за этого.

Камелии нужно продолжать раскопки в Пумулани, потому что это делало ее ближе к отцу, которого она обожала.

– Если вы решили провести всю жизнь на раскопках в Африке, что станет с бедным Уикемом?

– Эллиот на самом деле не хочет жениться на мне, – уверила его Камелия. – Он чувствует обязанность заботиться обо мне, потому что мы долгие годы были близкими друзьями, и потому что он любил моего отца. Он хочет жениться на той женщине, какой, по его мнению, я могу стать, если он заставит меня остепениться и походить на других.

– Вы в этом уверены?

– Да, только он этого не понимает. Но, думаю, поймет, когда увидит, как плохо я подхожу для жизни в Лондоне. Он был весьма раздражен тем, как я разговаривала с лордом Багли сегодня вечером. И, честно говоря, я не думаю, что буду хорошей женой, – беззаботно продолжила Камелия, не слишком обеспокоенная этим фактом. – Я понятия не имею, как вести домашнее хозяйство, воспитывать детей и совершенно не могу держать язык за зубами, когда кто-нибудь говорит или сделает что-то, по моему мнению, оскорбительное и обидное. Я не могу усидеть дома больше месяца-двух, мне нужна свобода, работа. И, конечно, Зареб и мои животные всегда останутся со мной. – Веселые огоньки вспыхнули в ее глазах, когда она закончила: – Не много мужчин, увидев все это, сочтут меня привлекательным подарком!

Она абсолютно права, подумал Саймон. Большинство сочтут упорную молодую женщину, которая тратит жизнь, выкапывая кости в Африке в окружении экзотических животных, неподходящей женой. Но именно это делает ее такой очаровательной. Камелия жила по собственным принципам. Ее не интересовало, что другие думают о ней, если это не касалось ее достижений в археологии. Она решила продолжить дело покойного отца и осуществить его мечту, невзирая на риск и жертвы.

Тронутый и очарованный, Саймон снова отпил глоток бренди. Какого черта Уикем не ценит Камелию такой, какая она есть, а пытается превратить в пустую куколку, какой она никогда не станет?

– Не буду вам больше мешать, – сказала Камелия, вставая с кресла. – Чем скорее вы сделаете насос, тем скорее мы можем уехать в Южную Африку.

Саймон встал. Она права, ему действительно нужно вернуться к работе. Но ему почему-то больше не хотел ось до утра сидеть в кабинете, просматривая расчеты и чертежи.

– Вы ведь ужасно скучаете? – спросил он, провожая Камелию к двери.

– Я тороплюсь вернуться к работе.

– Я не имел в виду раскопки. Я говорил об Африке.

– Да, – кивнула Камелия.

– На что она похожа?

– Южная Африка – это… рай, – просто ответила Камелия. – Это место разительных контрастов, но они великолепны. Там самый синий, самый чистый, самый теплый океан. Когда с неба льётся солнечный свет, кажется, что тысячи звезд упали от небес и танцуют на волнах. Там невероятно разнообразная растительность, там зреют самые сладкие плоды на свете. Что-то гладит тебя по щеке и ерошит волосы столь нежно, что сначала этого не замечаешь, пока наконец не поймешь, что это океанский бриз ласкает тебя. В глубине страны становится жарче, земля сухая и недружелюбная, но еще более прекрасная. Она раскинулась подобно бескрайнему золотистому морю с зелеными пунктирами кустарников и пучками травы. Древние горы тянутся в небо и каждое утро пытаются коснуться солнца, а когда небо темнеет и поднимается луна, их зубчатые черные пики вызывают трепет. Земля постепенно погружается в сон. И когда стоишь под яркой луной в полном одиночестве и слушаешь стук своего сердца… Нигде на свете вы не найдете большей красоты.

Одеяло, в которое завернулась Камелия, немного съехало, словно она вдруг ощутила теплую ласку африканского бриза. Она искренне смотрела в глаза Саймона, пытаясь заставить почувствовать, каково стоять под африканской луной. Это было прекрасное мгновение.

Ошеломленный Саймон смотрел на Камелию. Он никогда не стоял под африканской луной, но был совершенно убежден, что ничто не может сравниться с красотой стоявшей перед ним женщины. Она волшебница, решил он, хотя его научный ум знал, что их не существует. Волшебница, потому что плела свои чары, мощные и невидимые, пока Саймон не забыл, кто он. Запутанные воспоминания о прошлом и неумолимо логичные требования будущего вдруг растаяли, и остался только этот миг и женщина в ночной рубашке и небрежно наброшенном одеяле. Ее глаза искрились от воспоминаний о мире, который она любила и о котором тосковала всеми фибрами души.

Что-то в ней тянулось к нему, Саймон чувствовал это так же отчетливо, как она – легкий ветерок, о котором рассказывала. Запах экзотических цветов окутал его, и внушающая трепет тишина африканской ночи разлилась в комнате. Саймон наклонялся к Камелии, чувствуя, что теряет разум, и – невероятно! – его это не волновало.

«Только один поцелуй», – пылко сказал себе Саймон и, не спуская глаз с Камелии, наклонился к ее рту. Она держалась совершенно спокойно, не открыв губ, но и не отступив. Ее дыхание мягко ласкало его небритые щеки, столь же теплое и нежное, как океанский бриз, о котором она говорила. Аромат солнечного света и цветущих лугов заливал его, и он уже не знал, день сейчас или ночь, Лондон или Африка. Камелия вздохнула, ее губы чуть приоткрылись в приглашении, которое Саймон нашел удивительно застенчивым, неопытным и прекрасным. Она не его – он понял это сразу, когда провел языком по следам бренди на ее бархатистых губах, клянясь, что остановится в любой момент.

Только один поцелуй. Только один, и он будет удовлетворен. И потом пусть Камелия идет своей дорогой, через океан, в Африку, где обретет свободу и жизнь, по которой так отчаянно тоскует, с таинственными реликвиями, дикими животными и океанами, полными танцующих звезд.

Камелия застыла, болезненно сознавая теплую ласку языка Саймона на своих губах, шероховатость его кожи на своей щеке, мощное обещание его твердого тела. Ее обдало жаром, горячим, настойчивым, который не имел ничего общего с испугом и паникой, охватившими ее, когда ее поцеловал Эллиот. Вместо этого она чувствовала напряжение, незнакомое, светлое, певучее, словно ее тело пробудилось от глубокой дремоты и теперь пылало от жажды. Камелия замерла, ее нервы напряглись от ожидания, тело вспыхнуло от нового, нетерпеливого желания. Вот что значит желать мужчину, сообразила она, смущенная, трепещущая, ошеломленная захлестнувшими ее ощущениями.

И затем, так же быстро, как все началось, Саймон начал отодвигаться от нее, разрушая жаркий контакт губ, оставляя ее потерянной и одинокой.

Хриплая мольба вырвалась у Камелии, когда она потянулась к нему, снова притянув к себе, и прижалась губами к его рту. Ее язык скользнул в сладкие, таинственные, отдающие бренди глубины его рта. Одеяло, соскользнув с ее плеч, упало на пол, и ее окутывала лишь полупрозрачная вуаль ночной рубашки. Камелия придвинулась ближе и поцеловала Саймона, отчаянно стремясь почувствовать его твердое сильное тело. Она неумело коснулась его языка, придвигаясь еще ближе, и не было между ними ничего, кроме прекрасного невероятного желания.

Жажда разгоралась в ней, нежная, болезненная, пугающая, открывая дверь хрупкому желанию, которое она временами чувствовала, но не могла понять. И когда она стояла, крепко обняв Саймона за сильные плечи, имело значение только то, что он не отступает и не перестает целовать ее. Что-то изменилось в ней, и хотя Камелия не понимала, что именно, но с абсолютной уверенностью знача, что не хочет, чтобы это прекращалось.

Саймон сильнее сжал Камелию. Рассудок из последних сил безуспешно возражал, что это неправильно, что не надо прикасаться к ней, что он не имеет права так обнимать и целовать ее. Но его тело горело от столь сильного желания, которого он прежде никогда не испытывал. Саймон не мог собрать, кажется, и крох здравого смысла, чтобы должным образом проанализировать, почему не должен исследовать языком розовый жаркий рот Камелии или пройтись руками по мягким изгибам ее плеч, талии, бедер. Она всхлипнула и придвинулась ближе, пока не коснулась бедрами его отвердевшего мужского естества.

Саймон, застонав, обхватил ее ягодицы, прижался к ней, его здравомыслие растворилось в ее сладковато-цитрусовом аромате, в жаре ее рта, в невероятных ощущениях прижавшегося к нему стройного нежного тела. Он был не из тех мужчин, кто предается страстям, но в этот миг желание так переполняло его, что Саймон думал, что не сможет его вынести. Ничто не имело значения, кроме того, что Камелия желала его. Он чувствовал это в ее отчаянных прикосновениях, в сладкой страсти ее поцелуя, слышал в завораживающих мольбах, рвущихся из ее горла.

И он хотел ее, хотел с нелогичной, невероятной и совершенно неодолимой силой.

Не отрываясь от ее рта, Саймон приподнял Камелию, прижав к себе с яростной властностью. Ногой захлопнув дверь в кабинет, он уложил Камелию на стоявший у стены маленький диванчик. Оторвавшись от ее рта, он обрушил дождь голодных поцелуев на ее позолоченную солнцем щеку, изящный изгиб скул, спускаясь к ямке между ключицами. Легкая ткань ночной рубашки стала прозрачной, когда он коснулся губами великолепной груди Камелии. Он провел языком по коралловому пику, потом сомкнул губы и долго и сильно посасывал его, пробуждая упругий бутон к жизни. Потом переключился на другую грудь, а его руки тем временем без устали двигались по изгибам и выпуклостям прекрасного тела Камелии.

Камелия, закрыв глаза, запустила пальцы в спутанные медные волосы Саймона, безудержно прижимая его к своей груди, которую он ласкал ртом. Ее ночная рубашка скользнула вниз, к талии, подставив наготу теплому ночному воздуху. Где-то в дальних тайниках сознания смутно брезжило, что неправильно позволять Саймону так целовать ее и прикасаться к ней, но Камелия не могла сообразить почему. В конце концов, она не краснеющая юная девица, чистоту которой блюдут родители в ожидании выгодного брака.

Она независимая взрослая женщина двадцати восьми лет от роду, давно оставившая ребяческие представления о романтическом браке. Африка стала ее домом, когда ей было десять, а жизнь, которую она делила с отцом, не предполагала наличия мужа, считавшего, что жена существует только затем, чтобы исполнять его желания. Такая жизнь давала ей неограниченную свободу, но доставляла и моменты ужасающего одиночества, особенно после смерти отца.

Камелия отбросила эту мысль и сосредоточилась на ощущениях. Саймон проложил дорожку поцелуев по ложбинке на груди, потом спустился к животу. Его шершавый подбородок слегка задевал ее разгоряченную кожу, уверенное дыхание щекотало впадинку пупка, выпуклость бедер. Рубашка сползала все ниже, и дыхание Саймона уже дразнило шелковистый треугольник между ее ногами.

Камелия замерла, вдруг потеряв уверенность, но, прежде чем она запротестовала, Саймон поцеловал ее там, мягко, почтительно, не переставая ласкать ее, когда двинулся ниже. Потом кончик его языка скользнул в нее, вызвав волну чистого наслаждения.

Задохнувшись от изумления, Камелия застыла, думая, что должна отодвинуть его, но, предчувствуя приступ внезапной скромности, Саймон схватил ее запястья и мягко прижал к бокам, припав к горячему источнику. Он водил языком по розовым складкам, пробуя на вкус и дразня ее. Она таяла и горела в огне. Наслаждение захлестывало ее, непонятное, шокирующее, сильное, смывая прочь все мысли о скромности и контроле. Она могла остановить Саймона, если бы хотела, Камелия это понимала, но прекрасно сознавала, что хочет расстаться с последними крохами сдержанности.

Вздохнув, она глубже вжалась в диван, чувствуя, что ее омывает жар Африки, хотя ночь была прохладная… что ее окружают открытые равнины, хотя она находилась в небольшом лондонском доме. Наслаждение пульсировало в ней, а с ним пришло беспокойство и нетерпение, которого она не понимала. Она начала двигаться и поворачиваться под нежной атакой Саймона, ошеломленная и смутно неудовлетворенная, ее плоть напряглась, требуя большего. Камелия шире раздвинула бедра, приглашая Саймона глубже узнать ее, не заботясь о том, считает ли он ее дикой или похотливой. Саймон со стоном втянул воздух, притязая на потаенные тайны ее тела, потом скользнул внутрь пальцем и начал ласкать ее сначала медленно, потом быстрее, а его язык тем временем двигался у нее во рту.

Ее дыхание стало частым и сбивчивым. Грудь вздымалась и опадала, когда Камелия отчаянно пыталась наполнить легкие, но воздуха все равно не хватало, и ее тело напрягалось, моля заполнить поднимавшуюся в ней ужасную пустоту. Никогда не знала она такого желания, и понятия не имела, что хочет большего. Саймон продолжал ласкать ее, его пальцы пробирались внутрь и отступали, убеждая ее жаждать того, что он пытался ей дать. Камелия лихорадочно выгибалась под ним, ее дыхание походило на отчаянные всхлипы, мольбой звучащие в тихом ночном воздухе.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – тихо заклинала она, понятия не имея, о чем молит.

Только бы он не останавливался, не отодвигался, не оставлял ее, когда она так отчаянно в нем нуждается. Она отдавала себя Саймону, теряясь в незнакомой страсти, которую он ей открыл, но даже если это неправильно, то уже слишком поздно. Дальше и дальше стремилась она, думая, что больше не вынесет, но все сносила, пока наконец не могла дышать, двигаться, думать. Она внезапно застыла, все ее существо сосредоточилось на взрыве удовольствия и радости. Камелия вскрикнула, волны экстаза сотрясали ее, освобождая от всех ограничений, которые она когда-либо знала, пока не осталось ничего, кроме нее, Саймона и невыносимой страсти.

Саймон какое-то мгновение обнимал Камелию, упиваясь ее жаром и ароматом, его сердце стучало так тяжело, что, казалось, вот-вот треснет грудная клетка. Затем он поднялся, быстро сбросил ботинки, рубашку и мятые брюки. Теперь он стоял нагой. В свете лампы его кожа казалась бронзовой. Камелия уставилась на него, ее зеленоватые глаза затуманились, но Саймон не заметил в них удивления или страха. Она большую часть жизни провела в дебрях Африки, где голые или почти голые мужчины идут по жизни с гордым безразличием к викторианской скромности. Ее пристальный взгляд лишь усилил уже охватившее Саймона желание. И все его сомнения рассыпались в прах от ее откровенной страсти. Камелия хотела его с той же силой, что и он ее.

И кроме этого не было ничего.

Он накрыл ее сильным горячим телом, пылая всеми фибрами своего существа, и старался удержаться от того, чтобы сразу же войти в нее. Камелия, вздохнув, обхватила его руками, окутывая своей нежностью и теплом. Покрытые любовной влагой бедра касались его с дразнящим обещанием. Саймон стиснул челюсти, стараясь сохранить хоть какое-то подобие контроля над собой и действовать медленно.

Камелия была самой великолепной женщиной из всех, что он знал, не только из-за ее красоты, но из-за ярко горевшей в ней неустанной решимости. В ней была необузданность, которую Саймон находил прелестной, и необыкновенная, прекрасная душа. Эта женщина не принадлежит Лондону, Саймон отчетливо это понял, но мысль о том, что она вернется в свою обожаемую Африку и будет вдали от него, вдруг стала невыносимой. Камелия не принадлежит ему, и осознание этого вызвало чувство опустошенности. Саймон осторожно погружался в нее, медленно, мягко и тонул в мерцающих глубинах ее глаз цвета полыни.

Останься со мной, молча умолял он, зная, что это невозможно, что Камелия никогда не позволит себе оказаться в чьей-то власти. И ты будешь в безопасности, пылко поклялся он, нажимая сильнее, пытаясь заставить ее понять то, что он никогда не смог бы выразить словами. Но Камелия не искала безопасности, она дала это ясно понять отказом бросить раскопки. Вздохнув, она начала беспокойно двигаться под ним, ощущая, что он не отдает ей себя целиком. Саймон замер. Он влюбился в Камелию. Он, который долгие годы жил по принципу, что разум выше страсти. Он влюбился в нее и ничего не мог с этим поделать, поскольку она уже проникла в его плоть, в его сердце и душу.

Он немного отступил, стараясь обрести хоть какой-то контроль над собой и успокоить эмоции, если это еще возможно. Но обхватив его руками, Камелия приподняла бедра, гоня прочь последние остатки его сдержанности. Саймон отчаянно застонал и вошел в нее на всю глубину, поцелуем он словно привязывал ее к себе, хотя бы на мгновение.

Камелия застыла, пораженная внезапно пронзившей ее болью.

– Успокойся, любимая, – пробормотал Саймон, стараясь не двигаться. – Держись за меня, и боль пройдет.

Он отчаянно надеялся, что это правда. Хотя не был уверен, поскольку до сих пор не имел дела с девственницами.

Камелия уткнулась лицом в его шею, находя успокоение в теплом укрытии его тела, в нежных поцелуях, которыми он осыпал ее лоб, щеки, в его мягких движениях. Она сосредоточилась на его крепкой сильной спине и провела руками, изучая его плечи, ребра, спину, потом ее ладони скользнули ниже, к выпуклости мускулистых ягодиц. Желание, вновь пробудившееся в ней, сначала медленно, а потом все быстрее гнало прочь ее страхи, а тело поднялось вверх, навстречу Саймону. Он поцеловал ее, двигаясь в ней, то заполняя ее, то освобождая. Его рука скользнула туда, где сливались их тела, он начал поглаживать Камелию, пока она снова не запылала страстью. Она начала двигаться, подстраиваться под его ритм, потом все быстрее и быстрее, ведя его все глубже с каждым болезненным толчком.

Он потерял разум. Должно быть, это правда, поскольку Саймон мог думать только о том, как мучительно желал эту женщину. Он хотел остаться так навсегда, слитым с ней, потерянным в ней. Какая-то часть его души исчезла, украденная или отданная по доброй воле, он не знал. Он знал лишь, что ничто не имеет значения, кроме этого мига, блаженства ее объятий, аромата поцелованных солнцем лугов и экзотических фруктов, древних барабанов Африки и сердца Камелии, певших для него. Она не принадлежит ему, и эта мысль наполнила Саймона чувством потери. Снова и снова он входил в нее, пытаясь привязать к себе, пробуя заставить ее понять, что она тянется к нему. Он сознавал, что для этого нужно больше времени, и изо всех сил пытался не торопиться. Он должен сделать так, чтобы вспыхнувший костер страсти горел долго, чтобы Камелия все поняла. Но не было никакого времени, поскольку Камелия двигалась под ним, шепча мольбы и подгоняя его. Саймон пытался обуздать желание, но это походило на попытку остановить волну, бьющую в скалистый берег. Камелия вдруг приподнялась и пылко поцеловала его. От прикосновения ее шелковистого горячего тела он напрягся и с криком экстаза глубоко вошел в нее. Он крепко сжимал ее и целовал, сдаваясь ей, чувствуя, будто умирает, и ему было на это наплевать.