355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кари Хотакайнен » Улица Окопная » Текст книги (страница 12)
Улица Окопная
  • Текст добавлен: 14 октября 2016, 23:24

Текст книги "Улица Окопная"


Автор книги: Кари Хотакайнен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Агент

В Юлистаро есть такой обычай: когда человек говорит о том, что у него на сердце – его слушают. Я бы хотел, чтобы этот обычай распространился и на столицу. Если б хоть раз в жизни мне удалось выступить перед всезнающим финским народом так, чтоб меня не перебивали, я бы сказал следующее.

Фирма берет четыре процента комиссионных от продажной стоимости жилья. Из этих четырех процентов я получаю 40 процентов, это моя зарплата. То есть, если я продам, к примеру, квартиру за 800 тысяч марок, фирма получит комиссионных 32 тысячи, а нашему брату достанется с этого сорок процентов, или 12 800 марок. Минус налоги. Мой подоходный налог в зависимости от дохода – примерно 32 процента. Таким образом, продав в столице небольшую квартирку по средней цене, чистыми на руки получу 8074 марок.

8074 марок – это много или мало? Это слишком или это умеренное вознаграждение за проделанную работу?

Если я скажу, что в прошлом месяце я продал только одну квартиру, все будут сочувственно качать головами: да, парень не купается в деньгах. Если же я скажу, что посреди ноябрьской дрязготни оформил документы на четыре одинаковых квартиры, так все сразу заверещат: мошенник, урвал тридцать пять кусков за просто так.

Что бы я ни сказал, все можно использовать против меня. Агент по продаже недвижимости опережает только чабана в мировом рейтинге профессий. Чабан в этом списке последний.

Никто не слушает, если я заявляю спокойно, что агент по продаже недвижимости – недостающее звено между покупателем и продавцом, что агент по продаже недвижимости и создан для того, чтобы людям не нужно было сталкиваться друг с другом в этом огромном хлопотном деле.

Никто не слушает, если я заявляю по-прежнему спокойно, что мы не торгуем по большому счету квартирами или недвижимостью, мы торгуем мечтой. Когда мы договариваемся о цене, мы договариваемся о мечте.

С клиентами нас объединяет одна вещь.

Чувство.

Оставьте разум, этот пережиток зари рыночной экономики, на который уповает поколение старых денег в своей торговле. Новая рыночная экономика не существует вне чувства, все начинается им, им и заканчивается. Руководствуясь разумом, можно продать электробритву или кофеварку, дом – никогда! Руководствуясь разумом – обосновывают, руководствуясь чувством – продают.

Так все происходит по арифметике Кесамаа.

Нам необходимо убедить клиентов в том, что их решения, основанные на чувствах, в конце концов базируются на разуме. Мы должны склеить разум и чувства воедино так плотно, чтобы клиент в итоге не отделял их друг от друга.

В торговле домами разум и чувство взаимодействуют следующим образом.

Разум питает искусный дренаж, а чувства – яблоней. Разум питает удобное транспортное сообщение и близкие остановки, а чувство – ягодные кусты. Разум питает прошлогодний ремонт крыши, а чувство – белка, прижавшаяся к застрехе. Разум питает право на дополнительную пристройку в тридцать квадратных метров, а чувство – старая скамья-качалка на четверых.

Вот так. Таких пар я сформулировал всего шестнадцать. Варьируя ими, я в любой момент закачу выступление на целый час. К сожалению, на семинарах я частенько выступаю перед теми, кто все это и без того знает. Но если бы хоть раз мне позволили выступить в зале «Хартвалл Ареены», я пригласил бы туда всех этих граждан и гражданок из автомастерских, кабаков и деревенских баров, блещущих врожденным интеллектом, которые изо дня в день с интонацией всезнания рассуждают о легкой жизни агентов по продаже недвижимости.

Я бы сказал им далеко не ровным голосом: полезайте ради бога когда угодно в мою шкуру, слушайте бессмысленное бормотание старика-хозяина, сносите издевательства телефонных анонимов и влажную жару служебных тачек без кондиционеров, отвечайте на непонятные телефонные звонки среди ночи, икайте в печали продавца и муки покупателя, думайте, как толкнуть кучу дерьма, которую почему-то называют домом, семените под ливнем критических замечаний по подвальной лестнице в идиотских синих полиэтиленовых тапочках и просыпайтесь каждое утро с чувством, что если сегодня, крайний срок завтра, не сбагрить эту крысиную нору по нормальной цене новому покупателю, то месячный доход потянет тонн на пять, не больше!

Мои штаны горчичного цвета свободны, только что проветрены, добро пожаловать, всезнающий финский народ!

Встряхнувшись от своих размышлений, я свернул на стоянку Тебойла, вышел из машины и перевел дух. Черт возьми, Ярмо Кесамаа, если у тебя в середине лета лапоточки падают с копыт, как же ты выдержишь до Рождества? Так я рассуждал, стоя у прилавка и слушая потрескивание собственной башки.

Я взял большую булочку с джемом, обосновав свой выбор усталостью. Конечно, дохловатое основание. Но я успокоил себя тем, что встреча со старым хозяином и заключение договора на продажу наверняка сожгут лишние 456 калорий.

Ветеран

В доме кто-то побывал. Я заметил это по покрывалу в спальне. Кто-то лежал на кровати – моей и Марты.

С перепугу я сразу позвонил в полицию. А они не восприняли всерьез, спросили, пропало ли что. Нет. Тогда мы не приедем, по крайней мере, сразу. Я закричал им, что если вы не приедете, то я сам к вам приеду.

Этот констебль объяснил, что совершено незаконное вторжение на объект недвижимости, принадлежащий другому лицу, но поскольку ничего не украдено, то происшедшее не соответствует признакам квартирной кражи.

Почему все люди пользуются такими удивительными словами?

Он спросил, нет ли следов взлома и как нарушитель попал в дом. От неожиданности я проглотил язык, когда сообразил, что дверь открыли ключом.

Бросив трубку, я уселся в кресло.

Даже Рейно не знает, где я держу запасной ключ. А хоть бы и знал, с какой стати вваливаться сюда, не спросив разрешения.

Говорил я этому агенту не говорил, не помню.

Как-то раз я доставал эти ключи, потому что не нашел своих в кармане.

Но этого никто не видел.

Стало страшно.

Я взял плед Марты и прилег. Отдохнуть не удалось, я все время думал, что здесь лежал кто-то чужой. Я встал и еще раз хорошенько все осмотрел, не украли ли чего. Нет. Да и что здесь брать. Я спустился в подвал, все на месте. Печная дверца открыта, я ее никогда не оставляю открытой. Он сидел здесь, в моей сауне, грелся последним теплом. Хорошо еще, сука, дров не подкинул да пару не поддал. А ведь я недолго отсутствовал, пару часов. Как это он именно тогда приходил?

Будь я дома, я знаю, что бы случилось. Конечно, сила уже не та, но без боя я никого в дом не пущу. Есть трость. А в прихожей еще одна. На тот случай, если наркоман забредет, я ее вырезал, потому что Марта иногда оставалась одна. Хотя этих наркоманов и нельзя бить.

Рейно однажды врезал молокососу, когда тот пытался выхватить у него деньги. Хорошо, в тюрьму не засадили. Рейно. Он шел себе домой, а навстречу ему один такой с блестящими глазами. Выхватил кошелек у Рейно, а Рейно взял его за патлы да и шмякнул об дорогу. Только кумпол зазвенел. Рейно его приподнял за шкирку, а тот опять бросаться. Они совсем не чувствуют боли. Они ничего не чувствуют, вот Рейно и еще раз проделал то же самое. Башка слегка надкололась и дурная кровь вышла наружу.

Этот с блестящими глазами был семнадцати лет от роду, его отец подал в суд. Рейно позвонил на телевидение, оттуда приезжала известная журналистка, беседовала с Рейно. Много было всяких камер в прихожей и проводов по всему дому, но так ничего и не показали по телику. Напрасно мы четыре месяца ждали. Рейно послал этой журналистке отрез на юбку, который от Марты остался.

Слишком рано ушла Марта. Теперь я понимаю. Некому поплакаться обо всем. Хотя Марта, конечно, тяжело бы переживала, сразу бы собралась переезжать к сыну. И поспешила бы с продажей. И рыдала бы во дворе. А мне было бы так больно наблюдать со стороны.

Я позвонил Рейно и пригласил его. Сварил кофе, мы сели за стол. Рейно предложил поселиться на несколько дней в маленькой комнате наверху, сообща-то мы его поймаем, если вздумает еще раз прийти. Я не согласился. Испугался, а вдруг тот опять придет, Рейно по-быстрому его прикончит, а я этого не хочу, дом-то уже продается. За дом, где человека убили, много не дадут, люди такие дома стороной обходят.

Хелена

На работе, сортируя почту, я бросала письма не в те отсеки. Мне нравилось делать плохо.

В полиции сказали, что мое письмо о Матти способно помочь расследованию возможного преступления, но на данном этапе они ничего не будут делать.

Что они имели в виду?

По мнению Сиркку, полиция дала официальный отказ, таким образом они хотели сообщить, что письмо поступило в отделение.

Я прицепилась к «расследованию возможного преступления». В этом есть что-то издевательское. Потребовав объяснений, я рассказала о деталях рукоприкладства. Чиновник, отвечавший на мои вопросы, вел себя высокомерно. С его слов, происшествие со мной с большой натяжкой можно классифицировать как насилие, в лучшем случае, как легкое насилие. По его мнению, инцидент можно отнести к так называемой ошибке одного удара. Когда я повысила голос, он отрезал, что причиной одного удара часто бывают два слова.

Он обвинил меня! Если бы Сини не было рядом, я бы много чего ему рассказала.

Сейчас мы здесь в Вантаа, но это совсем не то, чего я ожидала от жизни.

Из окна видны семьсот одинаковых окон, на все подъезды едва хватило алфавита. Раньше я ничего не имела против бетона, зато сейчас имею. Я вижу небо, только если подвину стул влево от кухонного стола. Прошлой ночью я просидела там три часа. Сон не приходил, – приходил мужчина. О чем бы я ни подумала, он тут же вставал перед глазами. Один мужчина способен заслонить собой окно и небо и унести сон. Хотя его здесь нет. Хотя он ошивается где-то в районе частных домов и в лесу. Хотя он уже давно не был тем мужчиной, в которого я влюбилась.

Я задумалась, а если б его кулак не родился из темноты.

Сиркку говорит, не стоит об этом думать. Кулак был. И кулаки будут. Меня утомили эти проповеди всезнайки. Я ей сказала об этом, она обиделась и ушла.

Уложив Сини спать, я снова поставила стул слева от кухонного стола. Небо не было чернильно-черным. Тысячи городских огней отбрасывали на него желтоватые отсветы. Я представила, что где-то там он сейчас бежит, останавливается, переводит дух и думает. Он, как машина, тормозит, только когда заглохнет мотор.

Поскольку нет доказательств, мы не можем выслать патруль. Так сказали в полиции.

А доказательств-то нет!

Я готова молиться, чтобы он совершил ошибку, иначе это не кончится никогда. «Что это?» – спросили меня в полиции, а я не смогла объяснить. Творец давящей, тяжелой атмосферы – еще не преступник.

Я прижала руки к груди, последний раз я делала так в 1995 году в Хельсинки на концерте «Роллинг Стоунз». Мы с Матти молились, чтобы они сыграли еще одну вещь.

Почувствовала себя дурой. Безбожница из Вантаа молит Бога подставить бегуна из Центрального парка, потому что этот бегун хочет вернуть свою семью.

Бросив молиться, я постаралась уснуть. Спала чутко, как собака, до самого утра, проснулась от звонка моего нового мобильника: Сиркку передала привет от Матти. Она также сообщила номер его трубки. Я не нашлась, что ответить, отключила телефон и поплелась на кухню.

Ну что он опять затеял? Зачем купил мобильник? Почему он не остановится? Почему не пропадет пропадом? Мы прекрасно справимся и без умника, ошивающегося на складе.

Запах горелого вывел меня из ступора, я обнаружила себя в гостиной, сидела на диване, Сини на руках. Я сыпанула овсяных хлопьев в пустую кастрюлю. Они сгорели, превратившись в черные пушинки. Сини начала хныкать, я – кричать.

В холодильнике нашелся йогурт, я дала его Сини и позвонила Сиркку.

Я выспросила все, что смогла. Немного же я узнала. Матти сказал, что дом красивый и находится в Маунуннева. Значит, я уродина и сижу в Хакунила. А сам ты пень и в лесу. Почему ты покупаешь этот дом сейчас, одним ударом зашвырнув нас сюда. Нет, ты не покупаешь дом, врешь. Ты только стараешься заполучить нас.

Сиркку попросила, чтобы на нее я не кричала, не она покупает этот дом.

Я разрешила Сиркку передать Матти номер моего телефона.

Пускай звонит. Пускай просит. Пускай умоляет. Пускай гад ползает по полу, я ему не позвоню.

Сини спросила, почему я разговариваю сама с собой.

– Я не разговариваю.

– Нет, разговариваешь, – захныкала Сини.

– В старом доме ты не разговаривала с собой, а теперь все время.

– А-а-а.

– Что у тебя в руке? – спросила Сини.

– Телефон, – ответила я.

– А что мамочка делает? – спросила Сини.

– Мама звонит Сиркку.

– Позвони, мамочка, папуле.

– Не позвоню.

– Позвони.

– Нет.

– Почему «нет»?

– Не решаюсь. То есть могу, но не хочу.

– А у папы есть такой телефон?

– Наверное, нет. По крайней мере, раньше не было.

– А давай попросим, чтобы Санта-Клаус принес папуле такой же, – попросила Сини.

– Нет.

– Почему «нет»?

– Ты перестанешь, наконец, малявка, с вопросами приставать! Посиди хоть минутку тихо!

Я швырнула Сини на диван.

Надувшись, она замолчала. Прижав дочку к себе, я крепко-накрепко обняла обеими руками. От Сини осталось только несколько светлых прядей. Она дрожала, а я глядела в окно на стену соседнего дома и сквозь нее – в такую же комнату, а там такая же женщина средних лет прижимала к себе подушку и мечтала, чтобы эта подушка была ее ребенком, который на этой неделе гостит у отца в лабиринтах Эспоо и только в понедельник вернется и скажет, что у отца дают больше конфет, чем здесь, и этой женщине придется объяснять, что мама покупала бы конфеты если б было чуть больше денег, а потом эта женщина средних лет положит подушку под голову и попытается хоть ненадолго уснуть, как я сама пытаюсь ненадолго уснуть, потому что сон уносит меня в страну-без-Матти, где никто не покупает старых домов, не спросясь других, где никто не живет в таких убогих квартирах с грустной дочкой на руках, где никто не должен ни с кем расставаться, где не нужно жить там, где небо – потолок, земля – пол, деревья – шкафы, лесные духи – соседи, но мы с Сини живем там и никогда не вернемся назад.

Проснулась в поту. Проспала два часа в неудобной позе с Сини на руках. Наконец решилась вскрыть конверт.

Фотографии были так чудесны, что поневоле слезы навернулись на глаза. Ради Сини я подавила плач и закашлялась.

Старый желтый дом стоял на вершине небольшого холма, пышный огород слегка неухожен, дворовая постройка немного скособочилась, участок прямоугольный, наверняка около десяти соток.

Именно о таком я говорила Матти. Много лет до этого кулака.

Тогда, в мире ином, в добром мире.

Но он не слушал меня.

А теперь, когда все разрушено, он посылает мне эти снимки.

Сини спросила, что за дом.

– Папин дом, – вырвалось у меня.

– У папули новый дом?

– Ну-у не совсем.

– Ты сказала, что дом.

– Я по ошибке сказала.

– А можно мне пойти туда поиграть?

– Нет, нельзя.

– Почему, если там во дворе папуля?

– Там никого нет.

– Есть! И грабли, и тележка, – заныла Сини.

– Так, я сейчас уберу эти картинки, – сказала я.

– Они мои.

– Нет, это мамины фотографии.

– Я тоже хочу фотографии дома.

– Мы тебе потом купим.

– Когда потом? – спросила Сини.

– Когда-нибудь.

Матти

Я добежал до своего дома. Оксанен пропалывал огород. Остановившись позади него, я кашлянул. От испуга он опрокинулся на спину. Я протянул ему руку, он неохотно за нее ухватился. Я его поднял.

– Я тот самый бегун, вы помните, конечно.

Оксанен утвердился на ногах.

– Что с того?

– Я хочу купить дом. У меня есть наличные.

– Этот дом продает агент. Первые смотрины через неделю.

– Я могу купить дом у вас напрямую. И не надо комиссионных.

– Я не хочу усложнять продажу дома. Позвоните в агентство, агент Кесамаа.

Беззвучно матюгнувшись, я показал пакет с булочками.

– Что если мы пойдем в дом, выпьем кофе и обсудим все по-мужски?

– Никакого кофе не будет.

– Мне очень важно купить дом напрямую у фронтовика, без посредников.

– С чего ты взял, что я был на фронте?

– Это ж за версту видать. А с хорошим оборудованием и дальше.

– Что?

– Ничего. Этот агент возьмет за посредничество не меньше сорока пяти тысяч. А вы сохраните их, если продадите мне напрямую.

– Я ничего сейчас не могу сказать… договор-то, договор уже подписан…

– Я тоже умею оформлять бумаги. Составим официальный документ купли-продажи. Я позвоню в это агентство и скажу, что мы, мужики, решили по-своему.

– Да не могу я…

Оксанен отвел глаза и замолчал, ожидая, что я сдамся.

– Нечего таскать сюда на смотрины кого попало, грязь только разводить. Заключим сделку прямо сейчас. У меня наличные с собой. А в банкомате можно снять еще.

Оксанен пнул комок земли.

– И ты заплатишь столько, сколько написано в бумагах Кесамаа?

– Я этих бумаг не видел.

– Там написано миллион двести тысяч.

– Я заплачу подходящую сумму. Не станем примешивать никакого Кесамаа. Для него этот дом ничего не значит. Для меня и для вас этот дом значит очень много, поэтому и сделку заключаем мы!

Я заметил, что повысил голос.

Это была ошибка.

Оксанен отошел подальше к сараю.

– Подумайте. Я перед смотринами загляну.

– Я не собираюсь переписывать документы. Не могу.

– А я могу. Скоро увидимся. Надо отметить, Оксанен, расположение комнат хорошее, уютные подвальные помещения. Я с большим удовольствием перееду в ваш дом.

Развернувшись, я отправился прочь.

Оксанен что-то прокричал мне вслед, я не прислушивался.

Открыл дверь своей квартиры, заметил на полу открытку. Красные розы на синем фоне.

«Наши сердечные поздравления с потерей семьи. На следующем заседании правления мы обсудим ваш вопрос, ваше мочеиспускание, ваше нарушение домашнего покоя, хотя первое из упомянутых выше нарушений вы не совершали на территории нашего кондоминиума. Кто бы мог подумать, что курение влечет за собой также психические расстройства. С летним приветом, Каарло и Леена».

Прикнопив открытку к стене, я пошел в душ.

Прочь повышенные обороты, да здравствуют спокойствие и терпение.

Четырех минут не хватило, сделал воду похолодней и отследил по часам еще полторы минуты. Это помогло. Раскурил сигаретку, отнес ее чадить на балкон, открутил стальную ножку от массажного стола и что было сил стал колотить ею по потолку. По ранее проведенным замерам я был уверен, что мои удары приходились примерно в то место, где стоит их кровать.

Стукнул еще четыре раза и швырнул ножку на пол. Засмотрелся на их фотографию и на озеро Пяяннэ. Казалось, озеро разрослось и вот-вот кинется на мостки, чтобы увлечь их за собой в черную глубину.

Я позвонил Кесамаа, тот ответил из машины.

– Найди место для стоянки. Есть предложение по дому, который выставляется на смотрины через неделю.

– Кто звонит?

– Мешок с деньгами звонит.

Послышался шорох, скрип, метроном поворотни-ка, в итоге все затихло. Щелкнула зажигалка.

– Я на стоянке. С кем я говорю?

– Сеппо Саарио.

– Что-то очень знакомое имя…

– Я звонил, интересовался квартирами. Сейчас звоню по поводу дома. Того, в Маунуннева. Старый дом фронтовика.

– А, этот. Дело обстоит так, что пока невозможно организовать персональный просмотр до воскресенья.

– Это не проблема. Я знаю, чего хочу. Я хочу купить именно этот дом.

В ответ тишина.

Я прервал ее вопросом.

– Тебе знаком Джонни Роттен?

– Вообще-то никаких ассоциаций…

– У Роттена есть такой девиз, что он не знает, чего хочет, зато знает, как это получить. Я вывернул этот девиз наизнанку и нахожусь в таком положении, когда нам общими усилиями необходимо снизить цену этого дома в Маунуннева до таких цифр, чтобы я разглядел их своими уставшими глазами.

Расхохотавшись, Кесамаа сказал, что в таком случае они в «Квадратных метрах» уже провели предварительную профилактическую работу.

– Мы оценили его в миллион двести. Это, по любым критериям, особенно с учетом местонахождения, приемлемая цена.

– Не имею желания обсуждать по мобиле важнейшую сделку моей жизни. Надо встретиться.

Кесамаа зашелестел календарем и посетовал на занятость. Мне было слышно шуршание тонких страниц.

– Да уж, да уж, все занято, может, все же придете на смотрины этого дома в воскресенье, неужели не найдем общего языка?

– Вычеркни из календаря походы налево и липовые уроки тенниса, наверняка сразу найдется время для деловой встречи.

Секунд десять я слышал только тишину.

– Эй, господин консультант по продажам, неверный муж, щеголяющий дорогими галстуками, вы все еще на линии?

Ни звука.

– Подумай хорошенько, уважаемый, над окончательной ценой. Дома приходят и уходят. Из-за них не стоит разрушать брак.

По-прежнему ничего, очевидно, Кесамаа отдыхал – голова на руле, телефон на яйцах.

– Тебе, как и мне, известно, что дом Оксанена не стоит того. В цене миллионная надбавка за Хельсинки. Но мне необходимо купить этот дом, и я готов заплатить за него девятьсот тысяч. Слышишь, пиши!

Вместо Кесамаа опять только шум эфира.

– Скоро ты вынудишь меня договориться о встрече с Мерьей. Мне надо передать ей фотографии, снятые в порту, и запись беседы. Не заставляй меня делать это. Слышишь?

Мобильник Кесамаа зашуршал по щетине.

– Эй, скажи что-нибудь. Ну что, по рукам?

– Кто ты?

– Денежный мешок.

– Зачем ты издеваешься надо мной, я только стараюсь продать недвижимость…

– А я только стараюсь купить маленькую развалюху для своей семьи. Давай пойдем навстречу друг другу в нашем общем деле. Кроме того, я уже шагнул навстречу. Будь этот дом в Паркано, он потянул бы не больше трехсот тысяч, а я готов заплатить девятьсот.

– Я, действительно, не могу… это невозможно…

– Слушай, я же не делаю тебе бо-бо, я только делаю предложение.

– Миллион двести и девятьсот, это же…

– Это воздух. Чистейший, богатый кислородом финский летний воздух. И не будем раздувать большей проблемы, чем она есть.

– Я не могу.

– Скинь цену до послевоенного уровня, иначе я прямо сейчас отправлюсь на разговор с Мерьей!

– Кто ты?

– Денежный мешок.

Я прервал разговор. Я нарочно позволил Кесамаа определить номер, он сразу же перезвонил.

– Это Кесамаа. Может, мы договоримся так, что я еще раз посмотрю цену на дом.

– Как близко ты собираешься на нее смотреть?

– Я посмотрю.

– Позвони по этому номеру завтра, не позже. У меня и фотографии, и запись разговора.

Я снова услышал шуршание.

– Я слышу шуршание, ты пытаешься выяснить, чей это мобильник. Он точно принадлежит не мне. Мне принадлежит только этот дом.

В кассе тренажерного зала я попросил чек.

Переоделся, сунул одежду в сумку и вошел в зал в спортивном костюме. Немного подкачался на тренажерах, потом через запасной выход нырнул в летний день.

Болты на водосточной трубе царапали мне икры и руки.

Я перевалился через ограду на балкон, деревянный настил треснул.

На карачках пробрался в спальню, задраил шторы и только после этого встал. Спальня была аккуратная, даже бахрома на ковре выровнена. Жильцы этой квартиры знают, что такое жизнь и как следует ее проживать. На стене висело панно. Лось вышел из леса к роднику. Я был этот лось, и меня мучила жажда.

Я пошел на кухню и открыл холодильник.

Никогда не доводилось мне видеть столько молочных продуктов. Сыры, обычные и плавленые, молоко, йогурты, масло и маргарины разных сортов. Недостатка в избытке не ощущалось. Захотелось всего отведать. Я остановил себя. Отрезал по куску от двух разных сыров и положил хлеб в тостер.

Только расположившись за столом, я понял, насколько проголодался. Взяв из холодильника литровый пакет йогурта, опустошил его почти наполовину. На дверце я заметил тетрадку, в верхнем углу мое имя. Я схватил тетрадь и стал читать, как протекала моя жизнь. Расписанная по датам, она выглядела довольно стройной, но очень односторонней. В соответствии с записями, вся моя жизнь изо дня в день состояла только из курения.

Я написал под последней записью:

«Вознесся из своей квартиры высоко, как только можно вознестись в жизни, прямо в квартиру инспектора по качеству. Выкурил три сигареты в спальне, одну в кабинете, слегка подкачал пресс, хорошо поел, отправился завершать сделку по покупке дома».

Потом замарал свою запись, чтобы невозможно было прочесть, прицепил тетрадь снова к дверце холодильника и отправился в кабинет.

Так я и знал.

Для детей-подростков пароль приклеен в углу дисплея.

IVtoHGYd.

Электронная почта открылась, я закурил.

Я написал письмо и разослал его всем, кто так или иначе соприкасался с делом, в том числе и директору агентства по продаже недвижимости.

Коротко обрисовал состояние общества, этику, процветающую в агентстве, отношения Кесамаа и Санны, цены на недвижимость и то, как трудно заурядному инспектору по качеству молочных продуктов понять, почему работник фирмы «Квадратные метры» в обыденной речи называет почти полуторамиллионный объект «чернобылем». В конце извинился за то, что в таком возрасте у меня уже недержание мочи.

Пепел попал на клавиатуру, я сдул серые пушинки на стол.

Встал от компьютера, загасил сигарету в цветочном горшке.

Разлегся на полу в гостиной, подкачал брюшной пресс. Пульс участился до 135. На потолке была нарисована звезда. Я решил, что буду упражняться до тех пор, пока не перестану ее видеть. В глазах потемнело на двести семидесятом разе.

Я восстанавливал дыхание три минуты, потом сел в кресло и закурил. Возникло ощущение свободы оттого, что я курил в помещении. Начиная с середины восьмидесятых, не припомню ни одной квартиры, где можно было бы курить в комнатах. В стране выросло новое племя – племя курящих на балконе.

Я спокойно выкурил еще две сигареты и представил себе линию фронта. Я отрастил задницу в затяжной позиционной войне, я не уверен в полной боеготовности сейчас, когда солнце наконец восходит.

Загасив окурок о толстый ковер, подытожил, что у меня есть, а чего нет.

У меня есть сто тысяч наличными для дома, который стоит больше миллиона.

У меня есть великолепная форма и мощное желание.

У меня есть информация обо всех, кто так или иначе имеет отношение к происходящему.

У меня есть готовность выдержать любое физическое и психологическое давление по дороге к свету.

Собрав воедино все факты, я поднялся, открыл дверь, закрыл ее за собой и спустился в свою квартиру. Сложил вещи, лишнюю пару белья и их фотографии в рюкзак, который сунул в глубь шкафа.

В одних носках, держа кроссовки в руке, я спустился на первый этаж и через черный ход проник во двор. Под прикрытием деревьев выскочил на тропинку, а по ней – в лес. Быстро вогнал себя в пот, пробежал быстро, как мог, пару километров и вернулся в квартиру. Теперь уже как положено, через парадный ход.

Я устроился поудобнее у окна, чтобы насладиться спектаклем, автором и режиссером которого был сам я.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю