Текст книги "Везучий"

Автор книги: Карен Таривердиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Как-то раз бросил инструктор вместо палки кусочек какой-то, в красную тряпочку завёрнутый. То ли свёрток какой, то ли брикет… Не поймёшь сразу. Пах он, правда, неприятно, резко как-то. Ермаку без разницы – что свёрток, что палка. Найти его труда не составило, но только за него зубами, чтоб назад инструктору отнести, – как тот длинной плёткой, да по лапам! Взвыл Ермак от боли и обиды! В первый раз в жизни захотелось до глотки добраться. Но инструктор опытный. Таких, как Ермак, уже не один десяток через него прошёл. Плётка так и свищет. Попробуй подступись! Враз по рёбрам схлопочешь!

Мало-помалу привык Ермак этот запах отыскивать и рядом усаживаться. Чин чинарём – передними лапами к запаху. Привык и не трогать пакетики эти, хоть и очень хотелось укусить. Уж больно запах противный. Но не трогал – кому ж охота плёткой по лапам?! Скалиться, правда, не запрещено. Зубы показывать можно – только трогать не моги! Привык Ермак. На площадке тихо становилось, когда он очередной пакетик искал. И находил всегда, куда б ни спрятали. Хоть бы и в землю закопали.

Потом Кукушкин появился. От него теплом веяло и пахло пряно. Кусочки сахара, что он из столовой солдатской для Ермака воровал, всегда шинелькой пахли. Вкусно так. И плётки у него в руках никогда не было. На собаку свою не кричал ни разу. На него – кричали. Прапорщик раз даже плёткой собачьей – хлыстом – замахнулся. А Кукушкин никогда ни на кого не кричал. Только сгорбливался покорно, когда его ругали. А после Ермака по шее, как кота какого-нибудь, гладил. И приговаривал что-то печально. Жаловался… Ермаку хозяина нового жаль было. Что б не ругали его, старался Ермак проводника своего не подводить. Осторожно работал, внимательно.

Как-то раз весной много людей на площадке собралось. Пакетиков этих поназакапывали – страсть! Всяко разных и с выдумкой. Где, к примеру, маленькие такие кусочки, только-только чтоб пахли, а разрывать начнёшь и не найдёшь – мелочь… А средь этой мелочи – здоровый фугас. Некоторые собаки сбивались. Подле каждого кусочка садились, а проводники их всё никак сообразить не могли, чего это пёс сел, коли нет ничего в песке. И до того злились, что, когда пёс сядет у фугаса, они его дальше тянут. Дураки люди! Ни черта не понимают!!! Ермак быстренько смекнул что к чему. Побегал, посравнивал, где сильнее пахнет, – и прямиком к фугасу. Кукушкин его сразу же нашёл. Потом ещё задачки разные подсовывали, всё с каверзой – да не на тех напали! Не хотел Ермак, чтоб прапорщик опять на хозяина плёткой замахивался, – так и справились они с экзаменом. Всё сделали, что требовалось, и мужик какой-то пузатый, здоровый Кукушкину руку одобрительно жал и на Ермака всё кивал. Хвалил… А инструктор за спиной у мужика прятался, улыбался довольно. Будто бы и не он по лапам наяривал! Спросил мужик этот у хозяина что-то. Ермак сразу понял, что не больно-то и рад Кукушкин вопросу этому. Вот только вида постарался не подать. Кивнул согласно и руку к пилотке приложил. Тот ещё раз хозяину руку пожал и пошёл прочь. Больше Ермак его не видел. А потом их с хозяином долго везли – где машиной, где самолётом, где вертолётом… И видел Ермак, что страшно хозяину. Колотит его всего. Тёрся Ермак у солдатских сапог, успокаивал, а тот всё по голове его гладил и не говорил ничего.

На новом месте Ермаку не понравилось. Жарко, пить всё время хочется. У края площадки, где обучались они с Кукушкиным, лес рос берёзовый. И речушка была небольшая. Они туда вырывались иногда, когда прапорщика рядом не было. Ермак по лесу за собственным хвостом гонялся как полоумный, всё поймать норовил от полноты жизни, а хозяин, когда не очень холодно было, до трусов разденется – и в речку. Ермак форму солдатскую на берегу сторожил, чтоб не унёс кто. От воды прохладой веяло, свежестью. И хозяин такой смешной, когда вылезет! Худой такой, угловатый, плечи узкие, щуплые – не то что у инструктора. У того даже под рубахой мышцы ходуном ходят! Намахал плёткой-то своей! А у хозяина каждое рёбрышко просвечивается, и по коже безволосой мурашки синие после воды. Капельки с трусов армейских – на пять размеров больше, чем надо, – по ногам стекают. Смешно…

А здесь – ни речки, ни леса. Голо кругом, пусто. И земля цвета какого-то не нашего – рыжего. От солнца и пыли. Заместо травы колючка растёт, в шерсть цепляется. Прицепится – потом не отдерёшь! А на горизонте земля дыбом становится. В небо лезет. Горы эти Ермак больше всего невзлюбил. Камни острые, горячие, лапы ранят. Побегай-ка по ним вверх-вниз! Да и на броне не лучше. Железо, солнцем раскалённое – не сядешь. Сквозь шкуру обжигает. Пылища вокруг, как вперёд поехали, аж до самого неба стоит, в нос лезет. Да ещё крючки разные острые – много их к броне привинчено-приварено – по бокам лупят, за брюхо кусаются. А главное – чад! Как машина поедет, двигатель у неё заурчит – так такой чад в ноздри, такой запах, что хоть соскакивай или нос лапой затыкай. Люди и те морщатся – а ему-то каково?

Когда у моста первый фугас с хозяином нашли, всё не так, как на площадке, оказалось. И хозяин чего-то долго соображал что к чему, всё никак откопать заряд не мог. Да и вообще, бледный он какой-то был, руки подрагивали. А люди, что вместе с ними на броне ехали, попрятались кто куда. Даже БТР железный и тот назад попятился. Один хозяин около фугаса ковырялся, свой заряд к нему прилаживал. Чего это все убежали, Ермак сперва не понял. Видел он, как на площадке шашки тротиловые взрываются. Бум, и всё. Довольно громко, конечно, но ничего страшного. Все на месте стоят, разве что чуть-чуть назад отойдут. Правда, пахнет потом в воздухе погано. Кисло как-то, с дымком резким. Но терпеть можно.

Кукушкин шашку тротиловую к бомбе приладил и рванул бегом прочь. Ермака за собой тащит. Тот лениво бежит – куда спешить? Даже крикнул на него Кукушкин в первый раз в жизни. Хотел Ермак обидеться слегка, да не успел… Как рванёт!!! У Ермака в ушах звон сплошной, шерсть дыбом, а хвост между ног. И под БТР скорей… А в воздухе такая кислятина с горечью, что он чуть нюх напрочь не потерял. На дорогу глянул – ямина, словно полдороги выворочено. Понял Ермак, что тут по лапам бить не будут, тут по-другому всё…

День перетерпели с трудом. Тяжело без воды. Даже курево не помогает, только хуже становится. Как жара приутихла, послал Потапов Кукушкина большой двор проверять. Отдохнувший Ермак, помня утреннюю вину, работал бодро. Мину, в уголке большого двора закопанную, нашёл быстро. Сапёр покрутился вокруг, но трогать её не стал. Доложил лейтенанту, тот почесал затылок и решил:

– Ну её к чертям! Пусть лежит. Сейчас трогать её нельзя – грохотом половину округи распугаем, а завтра, как сниматься будем, рванешь её накладным зарядом, и дело с концом. Понял?

– Понял, – облегчённо сказал Кукушкин, опасавшийся, как бы лейтенант не приказал мину обезвреживать. Взорвать-то большого ума не требуется…

– Указку только воткни. Есть у тебя? Вот и отлично! Можешь даже две воткнуть, чтоб любому дураку в глаза бросалось. Давай!

Группе лейтенант объяснил доходчиво, чтоб в угол тот никто и близко не совался. Ладно, сам подорвёшься, так ведь "духов" распугаешь, а значит, и все муки, перенесенные после неудачного десантирования, – коту под хвост. На том про мину и забыли – в первый раз, что ли?

Ближе к вечеру стали готовиться к засаде. Наблюдатели доложили, что "духов" вокруг – как у Ермака блох. По дороге так и шныряют, но на развалины крепости – ноль внимания. Значит, не заметили ничего, в себе уверены. Ну что ж, это неплохо!

Из крепости Потапов решил не высовываться. До дороги метров сто пятьдесят, может, даже и поменьше слегка. Влево-вправо из-за стен метров на шестьсот – семьсот видно. Достаточно вполне. При удачном раскладе две-три машины зацепить – нечего делать! А коли караван вьючный пойдёт – на верблюдах, – то к дороге вообще спускаться вредно. С охраной вьючных из-за укрытия лучше всего разбираться. Стены толстые, разве что гранатомётом прошибить можно. Только кто же позволит им гранатомёт разворачивать? На-кась, выкуси! Задавим как миленьких…

Потапов расставил людей. Получалось совсем неплохо. Пулемётчики из угловых полусохранившихся башенок били наперекрёст. Они же и фланги держали. От перекрёстного огня не спрячешься. Обязательно кто-нибудь достанет. Для станкового гранатомёта подобрали башенку в центре. Очень даже удачно подобрали. Расчёт, ворочая стволом, разворачивал гранатомёт, как хотел. Хошь вправо, хошь влево. Позиция – как в учебнике! Автоматчики и снайпер примостились в проломах стен. Готова засада. Теперь – только ждать…

В Союзе Потапов сильным взводным считался. Даже роту в скорости дать обещали. А здесь – не заладилось. Здесь – самостоятельно взятый "результат" нужен. А его-то нет и нет. Ходил Потапов в составе роты, когда не только его группа участвовала, но и других две-три, – брали тогда "результат", и неплохо брали. И командиром поддерживающей других "брони" ходил нормально. А вот как только самостоятельная засада – ни в какую. Нет "результата" – хоть плачь. А ведь главное – комбату свою собственную работу показать. Чтоб в донесении фамилия была указана. Без этого роста здесь нет.

А "духи" всё не шли и не шли. Каждые шесть суток уходила потаповская группа в засаду, а на выходе – пусто. И ложные посадки делали, и следы на марше путали, как только "духов" ни обманывали, а всё равно их группу наблюдатели засекали. И сразу у "духов" – замри. На тридцать вёрст в округе никто не шелохнётся. С кем воевать? Кого побеждать? Или, наоборот, внаглую с места выживать начинали. Окружат со всех сторон и ночи ждут, боя не начинают. Хочешь не хочешь, а приходится у комбата эвакуацию запрашивать. Чего в окружении высиживать-то? Пока стемнеет да "духи" в атаку пойдут? Не резон. Наше дело – бить караваны. А караван всё одно не пойдёт, раз тебя уже заметили. Вот и получается, что смысла нет сиднем сидеть, атаки дожидаться.

Не везло Потапову. За полгода ни одного серьёзного самостоятельного "результата". Один раз машину сжёг. Вроде "результат", а на поверку – так себе. Настоящий "результат" – это то, что с собой принёс и на плац перед комбатом выложил. Чем больше выложил, тем почётней. Так что машина сожжённая прошла боком, тем более что если по-честному, то машину-то лётчики с воздуха зажгли, а он только вокруг пожара прыгал, да вытащить из пламени ничего не сумел. Сгорело всё.

Другой раз – мотоциклистов шальных сбил. Добыл два "калашникова" да горсть таблеток всяко разных – уж больно афганцы лечиться любят, чего только у них в карманах не найдёшь.

Остальные группы неслись, как несушки. Что ни выход – так результативный. И пусть не всегда по-крупному, стволов этак по десять – пятнадцать, а всё-таки плюс. Один – десять стволов, другой – восемь, третий – пятнадцать. У комбата отчётность – лучше не надо. За месяц полста стволов трофейных набежало – и слава Богу. Комбат перед начальством за действия своих групп лично ответственен. Оттого и любит он "результативных". А у Потапова вечно одно и то же: он в засаду, "духи" – на выходные, чтоб им пусто было. Комбат уж поглядывать косо начал. В батальоне над Потаповым посмеиваются, будто бы он виноват в чём. Обидно!…

Из старой крепости пустым вернуться – голову на плаху положить. Не простит комбат такого! Ведь для того и послал, чтоб возможность дать себя проявить. Мог и "везунчика" послать. Тот бы мигом ему "результат" организовал. А чего не воевать, коли масть валом валит?! Но комбат рискнул – дал шанс. И шанс этот сегодня надо отрабатывать. Иначе сунет комбат старшим на резервную бронегруппу навечно – и будь здоров! Страхуй других. Им ордена-медали, тебе – шишки да мины на дороге. Кому приятно?

Солдаты в группу Потапова шли неохотно. Прослыл неудачником, а солдаты везучих любят. Солдат – не монахиня. Он юродивыми не интересуется. Ему подай командира, которому счастье прёт, как из ведра. Тогда и солдату служба окупится. У везучего в группе служить интересно – что ни засада, то успех. Время до дембеля быстрей идёт, деньки тикают. Ордена-медали ведь только за "результат" дают, а значит, у везучего на строевом смотре вся группа как один на груди железом позвякивает. Приятно? Ещё бы! Да и в караванах разбитых всегда к дембелю поживиться чем-нибудь можно, так сказать – приварок к получке. В удачливых группах деньги у старшины и не получают. На хрен эти копейки нищенские, у нас и так, товарищ прапорщик, на жизнь хватает. Старшина – коли не дурак – в долгу тоже не остаётся.

Хорошо в удачливой группе служить, удобно. За это командиру от солдат почёт и всяческое услужение. У везучего командира в группе и дисциплина, и внешний вид. А он и не напрягается вроде. Потому как каждый хочет в такой группе подольше продержаться. Будешь командиру поперёк вякать, так не будет он с тобой мучиться, перевоспитывать. Пойдёт к комбату и уберут тебя туда, куда Макар телят не гонял. Комбат везучему всегда навстречу пойдёт. Такой командир и из беды вытащить сможет, если захочет, конечно. Мало ли что в солдатской жизни случается, но коли командир результативный, то и дело, что репутацию его испортить может, всегда комбат прикрыть постарается. Потому и приказывает лейтенант ровным голосом, будто не приказ отдаёт, а так, просто желание своё высказывает, – а дело в группе спорится. И ему хорошо, и солдатам…

У Потапова в группе всё иначе. Не любят его солдаты. А за что любить? На весь взвод – одна медаль "За отвагу", у замкомвзвода. Да и тот её раньше сержантских лычек получил, когда служил в соседнем взводе пулемётчиком. Того и гляди, пойдёшь на дембель без ничего. Будто не в разведке своё отпахал, а в хозвзводе все два года отирался. Комбат-то наградные листы только за "результат" подписывает. А остальным, хоть напополам разорвись, – шиш с маслом. Разве что посмертно. Погибшему – обязательно хоть медаль, но дадут, пусть даже его дуриком в парке гусеницами переехало. Но живому-то при жизни надо! И не так, чтоб через год после дембеля через военкомат вручили, а чтоб в родной колхоз – в "парадке" и с медалью. Пусть видят, что не в стройбате Родине служил, а с настоящей войны домой вернулся. И со старшиной ротным у потаповских солдат проблемы вечные. Что поновей, получше – то не для них, а для соседнего взвода, а им – что останется. Знают солдаты, отчего так всё, да поделать ничего не могут. Не любят они Потапова. Не верят они в него. Лейтенант это кожей чувствует. Вместо авторитета командирского на голос в основном давит. Чуть что – орёт, как на холопов. А тут не Союз, командир! Тут по-другому всё должно строиться…

Измучился Потапов на "безрыбье", измаялся, изломался весь. Хоть бы караван какой. Да что там караван – хоть машину бы одиночную. Только с чувством, с толком, по-настоящему. Если до утра сегодня не поедет никто, считай – труба дело. Второго дня без воды не высидеть. Или сегодня бить, или…

Ночь тянулась бесконечно. Разгоняя сон, лейтенант проверял наблюдателей. Будил пинками, матерился. Солдаты ворчали вполголоса, обижались. Не так, не так всё складывалось. И настроение паршивое, все нервы ожидание это вымотало. Дело к рассвету, а "духи" как вымерли.

Перед рассветом Ермак начал выть. Громко, в полный голос. На всю округу. Потапов даже опешил слегка поначалу. Этого ещё недоставало! Не то что "духи", шакалы разбегутся от такого воя! Протяжно воет, утробно, словно хоронит кого…

– Чего ты вылупился?! – в полный голос, забыв от ярости про засаду, выкрикнул Потапов, сжимая пистолет так, что пальцы свело. – Отойди, говорю, застрелю скотину!!!

– Товарищ лейтенант!… – Кукушкин захлебывался словами. – Товарищ лейтенант!… Прошу вас! Товарищ лейтенант!…

Ермак рычал, вырываясь из рук проводника. Лейтенант, не помня себя, оттолкнул Кукушкина и упёр глушитель прямо в морду собаке. Подскочивший замкомвзвода успел схватить его за руку:

– Да вы что?! Успокойтесь!

Кукушкин перехватил Ермака покрепче и прижал его оскаленную морду к себе. Потапов рывком высвободил перехваченное сержантом запястье. Тот, безоружный, молча и спокойно стоял перед командиром. К месту происшествия сбегались солдаты.

– А ну все по местам! – негромко, но властно проронил замкомвзвода. Солдаты потоптались немного и неспешно разбрелись по своим проломам.

– Не надо бы так, товарищ лейтенант.

– Не учи отца, – хмуро ответил Потапов, остывая и чувствуя, что на этот раз он окончательно подорвал свой авторитет. Нельзя было так срываться. Господи! Полчаса до рассвета! Ну пошли караван!

– На, – буркнул он Кукушкину, отдавая ему свою последнюю воду, – попои свою сволочь, чтоб заткнулся.

Сапёр слил остатки воды в миску Ермака. Тот сразу же начал жадно лакать, иногда отрывая морду от миски и поглядывая в сторону, куда удалился лейтенант, порыкивая ещё, но из рук уже не рвался. Кукушкин смотрел, как пёс пьёт. В горле у него было сухо.

"Тойота" пошла, когда солнце почти полностью встало. Во всяком случае развиднелось уже полностью. Потапов, не надеясь уже ни на что, успел дать команду радисту, чтоб тот вызывал вертолёты. "Тойота" шла полугрузовая. Кузов открытый. Из-за борта торчат головы. Оружия не видно, но это ещё ничего не означает, оно и на полу может лежать. Если оружие там есть, то можно стрелять, – а если его нет? Рассвело – невооружённые имеют право двигаться. Потапов лихорадочно думал.

До ближайшего кишлака километров пятнадцать. Значит, выехали ещё в темноте! С другой стороны, могли и просто по своим делам торопиться! Может, остановить, досмотреть? А если они всё-таки "духи"? Так они и дали себя досматривать. Полоснут из автомата – и привет!

Машина уже выходила на линию огня. Головы в кузове даже и не поворачивались в сторону крепости. "Нельзя трогать, нет у них оружия", – подумал Потапов и неожиданно для самого себя вскрикнул отчаянно:

– Огонь!!!

Утро раскололось… Враз всеми стволами. "Огонь, открываемый внезапно всеми огневыми средствами с близкого расстояния, называется кинжальным", – ненужно всплыла в голове заученная училищная фраза.

Свинцовый, отливающий багровым, оглушительный, кинжал огня потаповской группы с грохотом вонзился в машину, выворачивая внутренности. Из "Тойоты" даже не кричали. Всё произошло быстро и неожиданно. Команду "прекратить огонь" лейтенант не давал. Пулемёты умолкли сами собой. Стрелять больше было некуда…

Потапов и замкомвзвода спустились к машине. Обшивка кузова и кабины – в клочья. Всё залито кровью. Убитых шестеро. Один – по-видимому, водитель – моложавый дядька с нечёсаной бородой. Два старика. Один пацан лет четырнадцати. Ещё двое – не разберешь теперь. Груз – два мешка с мукой, какие-то тряпки. И ничего больше. Ни ствола…

Лейтенант присел у переднего колеса, привалившись спиной к изрешечённому крылу. Столько трудов, надежд!… Столько шли!… Внутри – как в бездонном колодце. Кричи не кричи – не аукнется…

– Мирняк, – вяло сказал замкомвзвода. – Мирняк завалили, получается.

…Тоже мне открытие. Только есть ли он, мирняк, в этой проклятой стране? Скорее всего, обычные "духи", вот только оружие не взяли специально, чтобы не рисковать, если на досмотровую группу напорются. Не напоролись… "Духи"! Самые настоящие! А кто докажет?! А может, и не "духи" совсем. Может, они за нас были. Не спросишь у них теперь… И не докажешь ничего, когда к стенке припрут. Прокурору-то не расскажешь, как две ночи шли, как патруль через себя пропускали. У прокурора кран с водой под боком. Выйди к умывальнику и пей себе сколько хочешь. И "результат" у него камнем на шее не висит. Он, прокурор, может себе любую роскошь позволить: даже в "интернациональную идею" поверить. Или вид сделать, что верит. Он всё может. А ты – нет… Тебе война один закон диктует, а ему – другой. Но прав всё равно он будет. И комбат, которому твой закон в десять раз ближе, чем прокурорский, за тебя не заступится – и не надейся, даже! За кого б другого комбат постоял бы – а ты для него кто такой? Что ты комбату принёс, чтоб на справедливость его рассчитывать? Есть у комбата право тебя защитить, от трибунала спасти. Да только стоит оно – право это комбатовское – дорого. Не "добытчик" ты. Не будет за тебя комбат собой рисковать, местом своим и положением. Эх, мать твою…

– Непруха, – сказал замкомвзвода. – Может, обойдётся, а?

Потапов отрицательно мотнул головой:

– Не-а, навряд ли…

Неплохой он парень, "замок", да только ведь и ему – всё равно. Он сегодня вне ответа. На командире группы всё…

– Хватит!!! Собираемся и выходим на площадку! Сержанты! Проверить всё тщательно, чтоб не забыть чего!

…какая, впрочем, разница, ну и забудем… да хоть пулемёт забудем, всё теперь едино!…

В большом дворике в углу что-то неместное, необычное. А! Так это же указка! Прут стальной, вроде виселицы загнутый, а на нём флажок пластмассовый, с вырезом "М" – мина. Яркий флажок, красный. Чтобы каждому дураку заметен был. Треугольничком сделан. Острый угол в землю указывает – "М" – мина! Совсем про неё забыли.

– Кукушкин! Иди сюда! Ты ж чего, старик, указками разбрасываешься? Этак и не напасёшься на тебя. Забыл, что ли?

– Никак нет, товарищ лейтенант! Сейчас все из крепости выйдут, я указку сниму, а фугасик этот накладным зарядом уничтожу. Как вы вчера приказывали. Я сейчас, только вот выйдут все!

– А ну-ка погоди…

Фугас – это спасение. Если удастся снять, конечно. Кроме замкомвзвода, к машине никто не подходил. Он не заложит, надеюсь. Так… Предъявить взрывчатку, взрыватель… За машину в этом случае никто не спросит! А если и спросит – на своём стоять насмерть! Нашли в кузове, и всё тут! "Замок" не заложит, не должен. Только бы сволочь эта без "неизвлекаемости" была. Если поставлен на "неизвлекаемость" – тогда всё насмарку. Но не может он неизвлекаемым быть! Не может! Не должен!…

– Погоди-ка, Кукушкин… Не надо сейчас фугас подрывать…

– Как же это, товарищ лейтенант, оставить его? Нам вроде говорили, что…

…не понял он меня, не понял…

– Не надо фугас подрывать, – твёрдо произнёс лейтенант, глядя в глаза солдату. – Его надо снять!

– Как снять?!! – Кукушкин решил, что ослышался. – Обычно же…

– Плевать мне на обычно! Я сказал – снять! Обезвредить и снять!

– Да вы что, товарищ лейтенант?! Это же нельзя. Запрещено!

Ермак, крутившийся рядом, подошёл поближе и замер, словно прислушиваясь. Кукушкин растерянно обернулся на красный флажок с буквой "М" в середине.

– Ладно, солдат, – зловеще проговорил Потапов, – боишься, значит. Трусишь! Понятно! А ну давай сюда свои причиндалы! Я сам всё сделаю! Только – не обижайся потом!

Лейтенант нагнулся и протянул руку к кукушкинскому рюкзаку. Солдат быстро схватил рюкзак и отскочил с ним в сторону:

– Вы не сапёр! – с отчаянием воскликнул он. – Вам и подходить туда не положено!

– Здесь я командую! Я сам знаю, что мне положено, а что нет! Не тебе учить! Давай щуп и "кошку"!

– Не надо, – враз обмяк солдат, – я сам сниму… – И быстро, деловито достав из рюкзака щуп, пошёл в угол, к указке. Ермак, обежав его спереди, встал боком, не пропуская. Кукушкин потрепал его по загривку и, отстранив с дороги, пошёл дальше. Ермак заметался суетливо и вдруг, прогнув спину, почти ползком, поскуливая и подвывая, двинулся за хозяином.

– Ну?! – крикнул лейтенант.

Сапёр зашевелился на коленях:

– Не понять ничего! Не с той стороны подрыл. С другого бока взрыватель, оказывается! Ну, Ермак, не мешай, ну куда ты лезешь?!

– Ладно, брось его! Слышишь, что говорю, брось!

Вдалеке послышалось комариное гудение вертолётов.

– Бросай! Накладывай шашку, взрывай, к чёртовой матери, и поехали отсюда!

– Сейчас, сейчас! Нащупал, кажется! Ничего тут особенного. "Кошку" только зацепить не за что!

Потапов сжал кулаки. Только бы не было в фугасе секрета! Только бы не было!

– Ой! – вдруг воскликнул солдат. – Товарищ лейтенант, "кошку"-то я в рюкзаке оставил. Вы не принесёте? А то у меня руки заняты и отпускать я это дело не хочу.

"Вот раззява! "Кошку" он забыл! Голову не забыл случайно? Да где ж она? А вот, нашёл… Всё, что только можно, нарушаем! Видел бы комбат!"

Потапов достал "кошку" – длинную верёвку с крюком на конце – и понёс её Кукушкину в угол. "Сейчас, сейчас. Сейчас всё будет хорошо!…"

– Спасибо, товарищ лейтенант! Ермака только заберите. Сейчас зацеплять буду…

Лейтенант протянул руку и ухватился за ошейник:

– Ну, Ермак, Ермак, мешаешь ведь!

Но Ермак сопротивлялся. Вместо того, чтоб сидеть рядом, он улёгся на брюхо и, жалобно поскуливая, мотал головой, пытаясь вырвать ошейник из рук лейтенанта. Возня эта становилась опасной.

– Ладно, хрен с тобой! Цепляй, Кукушкин, а то твой дурак сейчас сам всё сдвинет. Заткнись, скотина! Сколько можно скулить?!

– Он не дурак! – обиженно отозвался сапёр, не отрываясь от работы. – Пусть остаётся. Вот только вы отойдите, пожалуйста. Нельзя здесь вдвоём, отвлекаете…

Кукушкин изготовился зацепить крюк за тканевую оболочку фугаса:

– Отойдите, товарищ лейтенант!

Потапов, потоптавшись на месте – с одной стороны, отходить не очень-то прилично, а с другой – солдат прав: он только раздражает его своим присутствием и мешает работать, – повернулся спиной к фугасу и медленно, словно нехотя, пошёл к дальнему пролому.

"Сейчас! Сейчас! Сейчас Кукушкин зацепит заряд, и мы сдёрнем его с места из-за укрытия! Если есть элемент "неизвлекаемости", то взорвётся, но мы будем далеко. – Потапов на глаз прикинул, хватит ли длины верёвки, чтоб дергать её из-за дальней стены, – должно хватить… – Сейчас, вот только зацепит!…"

Взрыва он не услышал…

В спину толкнуло что-то огромное и бесформенно гигантское, а перед глазами, обгоняя, пролетело за стену в каком-то нереальном, замедленном полёте разорванное надвое тело Ермака…

Комбат мерил палату шагами. Молчал, ничего не говорил. Потапов, в синей больничной пижаме, пересиливая тошноту и головокружение, сидел на кровати, опустив на пол босые ноги. Комбат метался из угла в угол. Молчал. Лейтенант, не поворачивая забинтованной головы, следил за ним одними глазами. Сидеть было тяжело, и Потапов из последних сил старался не потерять сознания…

– Товарищ майор, – сказал незаметно вошедший в палату врач. – Вертолёты прибыли. Раненых необходимо срочно вывозить в армейский госпиталь. Ну и Кукушкина тоже… – На фамилии Кукушкин врач запнулся.

Комбат остановился и почти непонимающе взглянул на него. Потом, сообразив, кивнул и направился к двери. У косяка остановился и обернулся на лейтенанта. Потапов опустил красные, больные глаза.

– Повезло тебе, – негромко, очень сдержанно произнёс комбат. – Повезло тебе, что сам ранен…

Развернулся и вышел.

За окном ревели вертолёты с красными крестами на бортах. Санитары таскали носилки.