Текст книги "Книжный клуб Джейн Остен"

Автор книги: Карен Джой Фаулер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Июль. Глава пятая, в которой мы читаем «Гордость и предубеждение» и слушаем Бернадетту

Первое впечатление Сильвии от Аллегры: ни у кого еще не было такого очаровательного ребенка.

Первое впечатление Джослин от Григга: красивые ресницы, смешное имя и абсолютно ничего интересного.

Первое впечатление Пруди от Бернадетты; страшно взглянуть и скучно слушать, хотя слушать почти никогда не приходится.

Первое впечатление Бернадетты от Пруди: за все мои долгие годы немного я встречала таких испуганных девушек.

Первое впечатление Григга от Джослин: она, похоже, думает, что проехать со мной несколько этажей в лифте – божья кара.

Первое впечатление Аллегры от Сильвии слилось с ее первым впечатлением от большого мира. Это мне? – спросила она себя, еще не зная ни слов, ни что такое вопрос. А потом, когда Сильвия – и, позже, Дэниел – впервые заглянули ей в глаза: и это мне?

Во времена Остен традиционный бал все еще открывали менуэтом. Исторически менуэт всегда исполнялся лишь одной парой.

– Все знают, – сказала Пруди, – что богатый мужчина когда-нибудь захочет новую жену.

Она сидела с Бернадеттой за большим круглым столом, на ежегодном благотворительном вечере в пользу Публичной библиотеки Сакраменто. Их окружали богатые мужчины, пол был усеян ими, словно претцель солью.

В дальнем конце зала, перед огромным арочным окном, джаз играл вступление к «Вошла любовь». Посмотрев наверх, можно было увидеть все пять этажей Цакопулосской библиотечной галереи: массивные каменные колонны, четыре ряда балконов с коваными перилами и, наконец, купол. Под потолком висели гигантские стеклянные кольца.

Пруди попала в Библиотечную галерею впервые, хотя одна учительница из ее школы праздновала здесь свадьбу. Где-то на балконах были бронзовые лисьи мордочки. Со своего места Пруди их не видела, но ей нравилось думать, что они есть.

Романтическая обстановка. Можно представить, как поешь возлюбленной серенады на одном из этих балкончиков или стреляешь в президента, если так хочется твоему больному воображению.

Пруди была расстроена: из-за того, что они приехали раньше всех, придется весь вечер сидеть и разговаривать с Бернадеттой. Конечно, по другую руку будет Дин, но что ей мешает поговорить с ним и так?

На самом деле не столько Пруди будет разговаривать с Бернадеттой, сколько Бернадетта будет разговаривать с. Пруди. Бернадетта говорила чересчур много. Она ходила вокруг да около, а когда добиралась до сути, часто оказывалось, что суть не стоила путешествия. Пруди пожалела Бернадетту, домохозяйку в пятидесятых: ведь тогда дом действительно держали в чистоте. Долгожданный феминизм опоздал спасти Бернадетту от всей этой тоски. А теперь она малоинтересная пожилая дама. Peu de gens savent être vieux[43]43
  Немногие умеют быть старыми (фр.).


[Закрыть].

И Пруди и Бернадетта пришли сюда (не бесплатно, билеты стоили сто двадцать долларов) поддержать Сильвию. Это был ужин с танцами, в качестве развлечения обещали местных писателей, по одному за стол – Пруди ждала с нетерпением, но явилась она ради Сильвии. Та не могла не прийти, ведь деньги собирали на библиотеку. Аллегра сказала, что Дэниел тоже придет – с подружкой, юристом по семейному праву, Пэм, которая так вскружила ему голову.

У Сильвии же только и было, что книжный клуб Джейн Остен. Негусто; счет они не сравняют, но могут хотя бы показаться.

Повсюду Пруди видела признаки богатства. От скуки она попробовала взглянуть на ситуацию глазами героини Джейн Остен. Молодая женщина без денег и перспектив среди всех этих богачей. Что бы она делала – цеплялась за свой шанс? Или оставила надежду? Имеет ли смысл осматриваться, втайне выбирать, раз ты все равно сидишь и ждешь, когда кто-нибудь подойдет? Лучше преподавать французский в старшей школе, чем выйти замуж ради денег, решила Пруди. Скоропалительное решение, но его всегда можно пересмотреть.

Дин отправился в гардероб – сдать пиджак Пруди – и в бар, а мог бы возразить на ее замечание о богатых мужчинах и новых женах. Дин был небогат, зато верен. Он мог бы сказать, что деньги его не изменят. Он мог бы сказать, что согласен любить Пруди в бедности и богатстве. Он мог бы сказать, что никогда не разбогатеет, а значит, Пруди счастливая жена, разве нет?

При Сильвии Пруди тоже воздержалась бы от такого замечания, но ни Сильвия, ни Аллегра еще не появились. Пока подъехали только Пруди и Бернадетта, а Бернадетту Пруди почти не знала, так что развод Сильвии был одной из немногих общих тем. Ну и Джейн Остен, само собой, но до чтений «Гордости и предубеждения» еще неделя; Пруди не хотела портить их преждевременными высказываниями.

По такому официальному поводу Бернадетта изменила своему непринужденному стилю в одежде и выглядела très magnifique[44]44
  Великолепно (фр.).


[Закрыть]: серебряная блузка и брюки, серебристые волосы смазаны муссом и зачесаны назад. Она починила очки и протерла линзы. В ушах красовались янтарные глыбы, что-то в этом роде мастерила Аллегра. Мочки у Бернадетты были огромные, словно у Будды; серьги их еще удлиняли. Чувствовался слабый запах лавандовых духов и, кажется, шампуня «Зеленое яблоко», цинний в центре стола и мощного кондиционера. У Пруди было хорошее обоняние.

Бернадетта уже долго отвечала на утверждение Пруди и еще не закончила. Пруди много пропустила, но в конце Бернадетта обычно делала вывод. Как начнет закругляться, надо будет послушать.

– Богатые не обязательно хотят больше, – говорила Бернадетта. – Получают – может быть. Обо всех недостатках мужа до свадьбы не узнаешь. Счастье в браке – главным образом дело случая.

Бернадетта явно не поняла, что речь о Сильвии. Ее взгляды, справедливые в другой ситуации, в данном случае были неуместны; хорошо, что Джослин их не слышит.

– Дэниел – типичный пример, – намекнула Пруди.

– Кто-то должен быть типичным примером, – ответила Бернадетта. – Иначе – что значили бы эти слова?

Тонкость не сработала. Пруди сменила тактику;

– Как все-таки нехорошо получилось у Сильвии с Дэниелом.

– О да. Смертный грех.

Ее улыбка сбила Пруди с толку: может, все это время Бернадетта понимала, о чем речь?

Оркестр заиграл «Кто-то, кто за мной присмотрит». От этой песни у Пруди сдавило горло. Ее мать обожала Гершвина.

Рядом с Пруди уселась элегантная чернокожая женщина в норковом боа (в такую жару!), пришлось сказать, что весь столик занят. «Ясно», – холодно ответила та. Поднялась и ушла, задев норкой волосы Пруди. Она боялась, что женщина сочла ее расисткой, но ведь любой, кто знает Пруди, подтвердит, что это не так. Больше всего на свете ей хотелось бы сидеть за одним столом с такой элегантной женщиной. Куда запропастилась Джослин?

– Спутника жизни выбрать трудно, – сказала Бернадетта. – Не у всех получается с первой попытки. У меня точно не получилось.

Пруди не удивило, что Бернадетта была замужем несколько раз. Ведь жаловалась же Аллегра, что Бернадетта вечно повторяется? (Сколько раз Аллегра это говорила?)

Аллегра лежала поперек кровати в спальне, которая теперь принадлежала одной Сильвии. Сильвия примеряла платья, Аллегра давала советы. Ни одно зеркало в доме не отражало человека в полный рост, так что советы имели смысл. Тем более – учитывая художественный вкус Аллегры. Даже в детстве ее мнение было для Сильвии самым важным. «Ты что, так и пойдешь?» – спрашивала Аллегра, и Сильвия, ответив: нет-нет, конечно нет, шла переодеваться.

Они немного опаздывали, но поскольку Сильвия боялась этого вечера, опоздать стоило. Ей не помешал бы бокал вина, а может, и не один, но она будет за рулем. Аллегра пила холодное «шардоне» и еще не начинала одеваться. Набросит что-нибудь в последнюю минуту и будет выглядеть потрясающе. Сильвия никогда не уставала на нее смотреть.

Несмотря на жару, Аллегра попросила открыть жалюзи, чтобы лучше разглядеть Сильвию. Стену спальни залил солнечный свет, нарезанный полосками ткани на ленты. Семейный портрет был освещен наполовину: Аллегра и Дэниел яркие и золотистые, Сильвия и мальчики – в тени. В книге это наверняка что-нибудь значило бы. В книге Сильвию и мальчиков ждали бы неприятности.

– Моих ровесников там сегодня не будет, – сказала Аллегра. Сильвия приняла это за вопрос, несмотря на утвердительную интонацию. Аллегра так говорила каждый раз, когда считала, что знает Ответ.

– Пруди, – напомнила Сильвия.

Аллегра смерила Сильвию взглядом, который та терпела с тех пор, как дочери исполнилось десять. Но промолчала, потому что Пруди недавно потеряла мать и заслуживала сочувствия. И все же ее французский действовал на нервы. Сама Аллегра не обращалась по-испански к тем, кто не понял бы. Почему не разговаривать на общем ровном языке?

– И зачем на таких мероприятиях танцы? – спросила Аллегра. – Это я не только от имени лесбиянок. Я говорю за всех. Главное в танцах – с кем ты будешь танцевать. Кто тебя пригласит? Кто примет твое приглашение? Кому ты не сможешь отказать? Главное в танцах – безграничный простор для триумфа и катастрофы. Убери все это, оставь оркестр и семейные пары – и танцы превратятся просто в танцы как таковые.

– Разве ты не любишь танцевать? – спросила Сильвия.

– Только в качестве экстремального спорта, – ответила Аллегра. – Если убрать страх – не очень.

Григг предложил отвезти Джослин в Сакраменто, поскольку он еще не освоился в здешних местах, а ей уже приходилось бывать в Галерее. Одевшись, Джослин вдруг прониклась к нему симпатией. Человек почти не знает Сильвию, да и зарабатывает теперь меньше, чем прежде. Но все-таки покупает недешевый билет, надевает в нестерпимую летнюю жару серый костюм и проводит целый вечер в компании старушек, замужних женщин и лесбиянок, по доброте душевной. Добрая же у него душа!

Когда она закончила макияж, осталось лишь смахнуть собачью шерсть, но это совершенно бесполезно, пока не выйдешь за порог. Джослин была готова ехать точно в условленный час.

Но Григг все не появлялся, и за двадцать минут ее симпатия почти улетучилась. Джослин была пунктуальной. Она считала это элементарной вежливостью. Опоздать – значит показать, что твое время дороже времени того, кто тебя ждет.

Между тем Джослин задумалась, и чересчур основательно, о предстоящем вечере. Она почти не видела Дэниела с тех пор, как он ушел. А в доме, куда ни глянь, везде его следы: он помогал выбирать стереосистему, устанавливать сушилку. Сколько раз за эти годы Дэниел заносил ей то фильм, который они с Сильвией взяли в прокате и который должен был ей понравиться, то китайскую еду, когда они знали, что Джослин вернется с выставки слишком усталой и ее надо будет заставлять есть. Однажды, когда она свалилась с гриппом, Дэниел зашел и навел порядок в ванной, подозревая, что зубная паста на зеркале не дает ей покоя и мешает выздоровлению.

Ненавидеть Дэниела было настолько тяжело, что в его отсутствие Джослин позволяла себе передышку. Хотя она в этом никому не призналась бы, сегодняшний вечер – испытание не только для Сильвии. Она не хотела видеть новую подружку Дэниела, анализировать причины – тоже. А тут еще этот Григг все затягивает.

Когда Григг наконец появился, она не услышала ни оправданий, ни извинений. Он как будто и не заметил, что опоздал. Сахара приветствовала его бурно: схватила в зубы мячик и принялась носиться между стульями и по дивану, ничего не зная о грядущей трагедии. Это отвлекло Григга от прохладного приема Джослин.

– Красивое платье! – заметил он, что ни в коей мере не смягчило ее, но удержало от язвительного ответа.

– Пойдемте, – сказала Джослин. Она старалась, чтобы это не прозвучало ни как приказ, ни как жалоба. И добавила просьбу, на случай, если все-таки не угадала с тоном. Просьбу Джослин непосвященные могли воспринять как приказ. – Сегодня вы должны потанцевать с Сильвией.

Имелось в виду: сегодня Дэниел должен увидеть, как вы танцуете с Сильвией. Джослин остановилась и оглядела Григга пристальнее, чем раньше. По-своему симпатичный мужчина, хоть и неброский. Сойдет.

Если, конечно, он нормально танцует.

– Вы ведь умеете танцевать? – спросила она.

– Да, – ответил Григг, но это ничего не значило: многие не умеют танцевать, а думают, что умеют.

– Вы не похожи на танцора.

Джослин не хотелось давить, но это было важно.

– А на кого я похож?

Кто его знает? Он был похож на певца в стиле кантри. Профессора в колледже. Сантехника. Разведчика. Неопределенная внешность.

– Вы похожи на человека, читающего фантастику, – предположила Джослин, но, видимо, ответ был неверный, хотя он сам говорил, как любит эти книги.

– У меня три старших сестры. Я умею танцевать, – отозвался Григг очень, очень раздраженно.

О контрдансе:

Красота этого прелестного Танца (я подразумеваю, когда он исполняется в Изысканной Манере) в значительной мере затмевается и губится определенными Ошибками... Одна-две Пары, либо по Небрежности, либо за Недостатком надлежащего Обучения, приведут всю Фигуру в Беспорядок.

Келлом Томлинсон, «Учитель танцев»

– В прошлые выходные мы с Пруди ездили на ярмарку в Йоло, на Шотландские игры, – сказал Дин Бернадетте. – Она вдруг влюбилась в шотландские холмы. Вы там бывали?

– На играх – нет, – ответила Бернадетта. – А на ярмарках – миллионы раз. В молодости я каждое лето разъезжала по всему штату с танцевальными номерами. Конечно, в те времена ярмарки были намного меньше. Такие крохотные, что в карман помещались.

Она остановилась выяснить, хочет ли кто-то слушать дальше. Никто не попросил продолжать. Но никто и не сменил тему. Дин улыбался ей. Пруди помешивала сельдереем коктейль. Положение туманное.

Но Дин и Пруди еще так молоды. Бернадетта поняла, что если сегодня кто-то и расскажет что-то интересное, то это будет она.

– Я выступала в группе под названием «Пять перчинок», – продолжила Бернадетта. – Мать считала степ пропуском в Голливуд. Она возлагала на меня большие надежды. И была ужасно старомодна. Даже тогда, в конце сороковых и начале пятидесятых, степ считался – как теперь говорят дети? – дохлым номером?

– Ну ладно, – сказала Пруди. При слове «мать» ее бледное лицо застыло. У Бернадетты сжалось сердце.

– Вы дружили с матерью? – спросила Пруди.

– Отца я любила больше, – ответила Бернадетта. – Мама была немножко зануда.

Мы тогда жили в Торренсе, то есть недалеко от Голливуда, хотя теперь от Торренса до Голливуда еще ближе – другие дороги, другие машины. Я занималась степом и балетом у мисс Олив. Там я считалась лучшей ученицей – не бог весть что, зато мать гордилась. У отца в глубине дома был стоматологический кабинет, и однажды он лечил человека, который знал человека, который знал одного человека на киностудии. Мать требовала, нудила, упрашивала, дулась, пока наконец отец не договорился представить нас какому-то человеку из этой цепочки человеков.

Мать заплатила мисс Олив, чтобы она поставила номер специально для меня – «Голландская девочка». Я натягивала через голову пышный кружевной фартук и училась отбивать чечетку в огромных деревянных башмаках. Когда мы приехали, танцевать мне так и не пришлось. Голливудский задавака взглянул на меня и сказал: «Некрасивая». Вот и вся история; потом отец дал понять, что больше не будет унижаться попусту.

Я не расстроилась. Самоуверенности мне всегда хватало, а тот мужик на студии, похоже, был просто чурбан. Если кто и обиделся, так это мать. Она сказала, что мы больше не пойдем ни на одну его картину, и «Пасхальный парад» я впервые увидела по телевизору, хотя все говорили, что Джуди Гарланд и Фред Астер так здорово смотрятся вместе.

В общем, мисс Олив рассказала матери о той группе, «Пять перчинок», которая как раз искала замену одной девочке. Я пришла на пробы в своих дурацких деревянных башмаках, потому что мать заплатила за хореографию и хотела окупить вложения. В этих башмаках перекат с пятки не получался, хоть убей. Но «Перчинки» меня приняли из-за подходящего роста.

Группа была разновозрастная. Меня взяли на место первой ступеньки, то есть я оказалась выше всех. Мне тогда было одиннадцать, а пятой ступеньке всего пять.

Надо сказать, что в разновозрастной группе нижней ступеньке достается много внимания просто потому, что она маленькая. Она, младшая, почти всегда избалована донельзя. Первой ступеньке достается много внимания, если она красива, а я, не важно, что говорили некоторые, смотрелась прилично.

Пожалуй, первая ступенька сделала меня лучше. Добрее, терпимее. Внимание пошло мне на пользу. Но это продолжалось недолго. К следующему лету мы со второй ступенькой поменялись местами, потому что она выросла, а я нет. Я узнала, что девочки посередине, между первой и последней ступенькой, – нечто посредственное.

Особенно самая высокая из средних девочек. На первой ступеньке я была симпатичнее всех в «Перчинках», а потом симпатичнее всех стала новая первая ступенька. Забавно получалось.

Нашу руководительницу, деспотичную старуху, мы должны были называть мадам Дюбуа. Именно так, на французский манер. Мадам. Наедине мы называли ее по-другому. Мадам Дюбуа руководила нами во всем. Она учила нас краситься, собирать чемоданы, указывала, какие книги читать, что есть и с кем дружить. Важные ли вещи, мелочи ли – ничто не оставлялось в наших неумелых руках. После каждого выступления она ставила нам оценки, хотя сама в жизни не танцевала. Мои оценки всегда зависели от моего усердия. «Ты ничего не добьешься, пока не будешь стараться», – говорила она. И справедливо. Если честно, я никогда не старалась и ничего не добилась.

Наши дела вел один подхалим по имени Ллойд Хаксли. Во время войны он занимался снабжением, а теперь был мальчиком на побегушках у мадам Дюбуа.

Я танцевала в «Перчинках» восемь лет. Девочки приходили и уходили. Два сезона моей лучшей подругой была третья ступенька, Мэтти Мерфи. Но потом она начала расти, а я прекратила, а затем прекратила и она, и мы стали одного роста. Мы понимали, что одной из нас придется уйти. Ужасное чувство, когда все знаешь наперед и ни черта не можешь поделать. Мэтти лучше танцевала, но я лучше смотрелась. Я знала, чем это кончится. И попросила у мамы разрешения уйти, чтобы не пришлось уходить Мэтти. Отчасти потому, что Ллойд Хаксли, похоже, стал на меня поглядывать – теперь, когда я подросла.

О, у меня были свои причины, но мать об этом и слышать не хотела. Что станет с моей карьерой в кино, если я вдруг уйду из «Перчинок»? Когда Мэтти и Ллойд поженились, я чуть не упала.

После ухода Мэтти меня поставили третьей ступенькой. Наверное, вы думаете, что я постоянно знакомилась с новыми людьми: мы столько путешествовали. Что у меня была интереснейшая жизнь. Как ни странно, на окружных ярмарках выступает одна и та же компания. Куда бы мы ни поехали, всюду те же лица, те же разговоры. Мне хотелось разнообразия. Именно тогда я так полюбила книги.

Мать была близка к отчаянию. Она заставляла меня танцевать везде: на семейных праздниках, вечеринках. Даже перед папиными пациентами: никогда не знаешь, говорила она, кто кем окажется. Представляете? Вы приходите выдернуть зуб, а вам подсовывают номер с цилиндром и тростью. В итоге папа положил этому конец, слава тебе господи. Правда, некоторые пациенты были очень благодарны. Люди согласятся смотреть что угодно, лишь бы не выдергивать зуб.

Сильвия стояла в гардеробной и смотрела на пустую перекладину, где когда-то висели костюмы и рубашки Дэниела. Наверное, настало время ее одежде порадоваться простору.

– Я думаю о Шарлотте, – сказала Аллегра. Она все еще валялась на кровати в спальне. – Из «Гордости и предубеждения». Подруга Лиззи, которая вышла за этого скучного мистера Коллинза. Я задумалась, почему она за него вышла.

– Да-да, – отозвалась Сильвия. – Тяжелый случай Шарлотты Лукас.

Дэниел не оставил в шкафу ничего, кроме скопившихся за годы бумаг: папка с налоговыми документами, отдельно сложенные гарантии на технику, тесты выхлопных газов, квитанции на ипотечные взносы. А на верхней полке – письма, написанные летом 1970-го, когда Дэниел с другом из колледжа ездил на Восточное побережье. Скоро Сильвия достанет эти письма, перечитает. За тридцать два года брака они с Дэниелом почти не расставались. Сильвия не помнила, что они писали друг другу в разлуке. Может, теперь эти письма окажутся полезными, объяснят ей, что произошло и почему. Научат, как жить одной.

Научат, как жить одной, если знаешь, что Дэниел вернется. До сегодняшнего вечера Сильвия могла делать вид, будто он снова уехал в путешествие. Более того, в это верилось само собой. Но сегодня, впервые увидев Дэниела с Пэм, – Аллегра знала Пэм, а Сильвия – нет, – сегодня она его действительно потеряет.

Сильвия сделала бодрое лицо и вернулась в спальню.

– Мне очень нравится Шарлотта, – сказала она. – Я ею восхищаюсь. Джослин – та нет. У Джослин завышенные требования. Джослин презирает людей, которые довольствуются малым. Джослин, надо заметить, не замужем и никогда не была. Но у Шарлотты нет выбора. Она видит свой единственный шанс и хватается за него. Меня это впечатляет.

– Сексуально, – заметила Аллегра. Она имела в виду платье Сильвии, тонкое, трикотажное, в обтяжку, с глубоким вырезом.

– Слишком жарко для трикотажа, – ответила Сильвия. Она сомневалась, что хочет выглядеть сексуально. Дэниел не должен подумать, что она слишком старается, слишком переживает. Она стянула платье и ушла обратно в гардероб.

– А разве у Лиззи выбор богаче? – спросила Аллегра. – Лиззи уже за двадцать. Ей никто еще не делал предложения. Денег нет, круг общения ограниченный. Но Коллинз ее не устраивает. Почему он устраивает Шарлотту?

– Лиззи красивая. И это все меняет. – Сильвия застегнула льняное платье-футляр и снова вышла. – Как тебе? Слишком просто?

– Такие вещи всегда можно украсить, – сказала Аллегра. – Подходящие туфли. Драгоценности. Погладь его.

Гладить в такую жару. Сильвия сняла платье.

– Все-таки жалко, что Остен не захотела придумать достойного человека, который ценил бы Шарлотту. У Бронте эта история звучала бы иначе.

– Шарлотта о Шарлотте, – ответила Аллегра. – Я всегда буду больше любить сестер Бронте. Но это я – мне нравятся книги с грозами. Так вот, я подумала: Шарлотта Лукас, часом, не лесбиянка? Помнишь, она говорит, что не такая романтичная, как Лиззи? Может, это она и имела в виду. Может, потому и не стала дожидаться предложения получше.

Аллегра перекатилась на спину и опрокинула бокал надо ртом, собирая последние капли вина. Сквозь изогнутое стекло Сильвия видела ее нос. Аллегре шло даже это.

– Ты имеешь в виду – Остен пишет ее лесбиянкой? – спросила Сильвия. – Или она лесбиянка, а Остен этого не знает?

Сильвия предпочитала второе. Ей почему-то поправилась мысль о персонаже с тайной жизнью, о которой писателю ничего не известно. Ускользнуть за спиной автора, чтобы самой найти свою любовь. Успеть вернуться и с невинным лицом произнести следующую реплику. Если выбирать из литературных персонажей, Сильвия хотела быть именно таким.

Но не была бы.

Выезжая на шоссе, Григг и Джослин оказались за трактором. Григг дважды пытался его обойти, но безуспешно, хотя достаточно было как следует нажать на газ. Джослин так и сделала бы. Для калифорнийского лета кондиционер у него работал слишком слабо. Она чувствовала, как макияж стекает за воротник-стойку.

На приборной панели скопилась пыль, под ногами – стаканчики и упаковки от закусок и обедов, целая коллекция. Джослин не предложила свою машину потому, что не пылесосила ее пять дней. Со стороны пассажира окно было в струйках собачьей слюны и отпечатках носа. Не хотелось, чтобы Григг, в парадной одежде, вывозился в собачьей шерсти и грязи. А он, очевидно, не устыдился.

– Скажите... – произнес Григг. Они выбрались на шоссе, и трактор скрылся за ними в облаке вонючих выхлопных газов. В Сакраменто уровень загрязнения воздуха чуть ли не самый высокий по стране.

Григг точно соблюдал ограничение скорости: Джослин видела спидометр. Среди ее знакомых никто так не ездил, кроме Дэниела. В целом мире.

– Скажите, – повторил Григг, – вы прочитали те книги, что я вам подарил? Ле Гуин?

– Еще нет.

Джослин стало немного стыдно. Чувство вины не поднимало ей настроение. Только бесцеремонные, назойливые люди спрашивают: «Как вам понравились мои книги?» Джослин раздала множество книг и ни разу не поинтересовалась, понравились они или нет.

Почему она должна извиняться, что не прочитала две ненужные ей книжки? Необязательно читать фантастику, чтобы составить о ней представление. Она видела «Звездные войны». Когда Григг отвяжется от нее со своими идиотскими книжонками?

Справедливости ради, вспомнила Джослин, Григг впервые завел разговор об этом. Но она не раз чувствовала, как он об этом молчит. Стало быть, ничего важного; ее совесть чиста, и все же надо отбить атаку. Если получится, с достоинством. Она повернулась к Григгу – тот смотрел на нее в упор. Она оказалась к этому не готова, не готова увидеть в его глазах – нет, ничего. У нее вдруг сдавило грудь; по лицу и шее разлился жар. Она давно такого не ощущала. И сейчас не собиралась ощущать. О чем они говорили?

– Я люблю книги о настоящих людях, – сказала Джослин.

– Не понимаю, в чем разница. – Григг уже смотрел на дорогу. – Элизабет Беннет настоящий человек, а люди в фантастике – нет?

– В фантастических книгах люди есть, но сами книги не о них. Настоящие люди гораздо сложнее.

– Фантастика бывает разная, – ответил Григг. – Вот когда почитаете, тогда мне будет интересно ваше мнение.

Как только Григг закончил фразу, к Джослин вернулось самообладание. Он сохранял нейтральный тон, но, право же, как грубо. Если бы не эта беспардонность, она показала бы ему место, где иногда выбегивала собак. С другой стороны был птичий заповедник, где в хорошую погоду тоже приятно побродить. Она бы рассказала ему, как зимой бурые пересохшие поля заливает водой. Смотришь на поверхность воды и видишь верхние ветки деревьев. Возможно, она добавила бы, что лишь коренные жители способны любить летний пейзаж Долины, с мертвыми травами и опаленными серыми дубами. Возможно, ее потянуло бы на поэзию, а это, видит бог, всегда не к добру. Но теперь опасность позади.

Справа их обогнал грузовик с помидорами. Джослин уловила запах. Когда он вырулил обратно на их полосу, несколько помидоров вылетело и разбилось об асфальт. Нет, как можно ехать медленнее помидорного грузовика?

Григг включил радио; Джослин была слишком стара, чтобы знать, а тем более – любить эту группу. Он не спросил, устраивает ли ее музыка или громкость. Не успела она сориентироваться, как Григг уже свернул к бульвару Джефферсона и центру.

– По Пятой межрегиональной быстрее, – сказала Джослин, но было поздно.

– Мне нравится Башенный мост, – ответил Григг. – Я люблю смотреть на реку.

Надо признать, реку с моста видно, но что там за вид. Еще он мог сказать: я люблю стоять в пробках в день бейсбола. Я люблю ездить по городским улицам и ждать у светофоров. Я люблю опаздывать и стараюсь изо. всех сил. Ведь в чем смысл совместной поездки? В том, чтобы Джослин указывала Григгу путь, а он ехал, куда сказано, разве нет? Сегодня Григг ей совершенно не нравился.

А она не из тех идиоток, которым мужчина вдруг начинает нравиться лишь потому, что он им не нравится. Слава богу.

На мосту машина стала вибрировать, отчего голос Григга смешно задрожал. Мультяшный голос, юный Элмер Фалд[45]45
  Элмер Фадд – незадачливый охотник из мультсериала о кролике Багз Банни.


[Закрыть]:

– Интересно, что за писатель будет с нами ужинать? Хоть бы не попался такой... знаете, слишком жанровый.

Вдали, прямо по курсу, в золотистых сумерках возвышался купол Капитолия. Григг остановился на очередном светофоре, хотя мог проскочить на желтый.

– Когда мы доберемся, все уже закончится, – ответила Джослин.

Зажегся зеленый. Григг не сразу переключил скорость; машина обиженно взвыла. Они проехали мимо фонтана-одуванчика, печально стоявшего без воды – раскаленный воздух колыхался вокруг металлических шипов. У «Пассажа» на Кей-стрит машина странно кашлянула три раза подряд. И заглохла.

Ибо, если вдруг они начнут не в Такт, то с Вероятностью тысяча к одному исправятся в ходе Танца. Но, с другой Стороны, дождись они подходящего Момента в Мелодии и попади в Такт с самого Начала, могли бы снискать себе Славу и Рукоплескания.

Келлом Томлинсон, «Учитель танцев»

У Григга закончился бензин. Он едва дотянул до обочины, кое-как припарковался. У Джослин была карточка Американской автомобильной ассоциации, но она осталась в обычной сумке. В малюсенькую вечернюю сумочку поместилось только самое необходимое. Мобильник Джослин тоже не взяла, иначе еще полчаса назад позвонила бы Сильвии и предупредила, что они опаздывают. Бедняжка Сильвия, наверное, гадает, где они и почему Джослин бросила ее одну с Дэниелом и Пэм. Сильвия никогда не вышла бы из дому такой беззащитной. У Григга карточки не было.

– Здесь где-нибудь есть заправка? – спросил он.

– Через несколько миль.

– Кошмар. Извините, – сказал Григг и расстегнул ремень безопасности. – Может, подождете здесь? Я поищу телефон.

– Я дойду пешком, – ответила Джослин. – Пока вы заправляетесь.

Это решение не казалось ей опрометчивым, но пусть даже так – плевать. Она упивалась собственной невозмутимостью. Ее заставили ждать, оскорбили, высадили бог знает где. И все время – такое безупречное, ледяное самообладание. Как тут не гордиться?

– Далеко осталось?

– Кварталов десять-двенадцать.

На другой стороне улицы стоял бродяга. В футболке забега «От залива к океану», той самой, классической, с ботинком-рыбой. У Джослин была такая же футболка, но у него грудь покрывали грязные пятна Роршаха, а один бицепс, словно в знак траура, перехватывала бандана в «огурцах». Бродяга с интересом наблюдал за ними. Он что-то крикнул, но Джослин не расслышала. «Истинный хлеб», скорее всего.

– Слишком жарко, чтобы идти в такую даль, – сказал Григг. – Да и не надо. Я найду телефон и вызову такси. Мне ужасно стыдно. Я только на прошлой неделе отдавал ее в сервис из-за того, что барахлил индикатор бензина. Похоже, они его так и не починили.

– Ничего. Я просто хочу быть с Сильвией. Прогуляюсь.

– Истинный хлеб, – выкрикнул человек на той стороне, теперь уже настойчивее.

– Я здесь не останусь, – сказала Джослин.

Что такое десять или двенадцать кварталов для мужчины без каблуков? Григг ответил, что тогда он с ней. И они пошли.

Это была не лучшая часть города. Они пересекали улицу за улицей, торопливо перешагивая через жестянки, листовки и один раз – через блевотину. Джослин вытирала лицо, размазывая тушь по глазам. Она даже не представляла, на кого похожа. Потные волосы приклеились к вискам. Юбка облепила ноги.

Григг между тем выглядел хорошо. Без пиджака – оставил в машине, – но и без особых признаков усталости. Сейчас он раздражал Джослин больше, чем за весь вечер. И немного впечатлял.