Текст книги "Сказка Востока"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Что с тобой, дочь моя? Глаза-то как посветлели! То ли помирать, то ли жить захотела?

– Жить! – выпалила Шадома. – Помоги, мы ведь теперь одной веры.

– Да-да, – возбудился старичок, стал еще разговорчивей. Оказывается, как полуперс, он – потомок Дария, как полу-грек – потомок Александра Македонского. Его религия древнее Заратустры и где-то схожа с несторианством. Его молитва или, как сказал, магистерская формула, – действительно абракадабра. Но у Шадомы с детства память хорошая, она напряглась и постаралась, дважды прочитала молитву.

– Умница! – поцеловал ее в лоб старичок.

А потом были еще откровения. Конечно, это религия признает только единобожие, но они, как мистики, имеют возможность общаться с потусторонним миром.

Шадома, как ей в детстве внушили, строго верила в Бога, но что до религий – была далека. И теперь она особо не вникает, все более убеждаясь, что старичок – дурачок. А он вдруг спросил:

– Ну что, родителей видела? – у нее аж рот раскрылся. – Хе-хе, скоро не увидишь. Теперь мы сестры и братья, – он вновь поцеловал ее в лоб, и никаких плотских утех.

В этот день был клиент, хоть и жалкий, да и еда была, тоже жалкая, но не так, чтобы с голоду умереть. И она хорошо спала, снов не видела. А наутро испугалась: неужто больше не придет? Как обычно, он явился к вечеру, вновь в лоб поцеловал, взялся узелок развязывать. В этой комнате лишь топчан и маленький столик, на котором две миски еды еле умещаются. Теперь этого стола не хватает, и на топчане еда, а старичок беспрерывно говорит:

– Мне-то много не надо – подаянием живу. Но сегодня пришлось походить по богатым кварталам. Фу, устал. Чем люди богаче, тем скупее на милостыню. Ну, ничего, братья по вере помогли.

Ее комната наполнилась ароматами. Хотела Шадома сдержаться, да не смогла, обеими руками набросилась на еду.

– Не торопись, не торопись, – заботится о ней старичок. – Мясной плов позже съешь, – он бережно достал из кармана маленький коробок, посыпал плов каким-то порошком. – Это ныне тебе полезно, с трудом достал, – шепчет он, думая, что она не знает вкус маковой росы, которой ее щедро кормили в стане Тамерлана.

Когда старичок ушел, Шадома не помнит: уже спала. А проснулась – тревога на сердце: всю ночь странные сны. И о них спросил ее старичок, вновь придя.

– Ты хочешь стать великой? – изумлен пришелец.

– Я хочу жить! – твердо ответила Шадома.

– Ты хочешь мстить?

– Я хочу хорошо жить.

– Что значит «хорошо жить»? – Шадома, склонив голову, молчала. – Вот я весь мир пешком обошел. Никогда денег не имел и сейчас ничего не имею, но считаю, что хорошо живу, ибо скоро здесь вечный покой найду.

– А почему именно здесь? – перебила его Шадома.

– Здесь я родился.

– И я домой хочу!

– М-да, – задумался старичок. – Дома-то и родных у тебя, небось, нет.

– Я хочу жить, – теперь нет в ее голосе твердости, вновь уныние.

– Человек – там, где он сам себя поставил.

– Это слова зажравшейся свиньи, – сузились губы Шадомы.

– Хе-хе, ты где-то права. И, как сказал Всевышний, хвала ему: «Человек получит то, к чему он стремится». Так к чему ты стремишься, дочь моя?

– Выйти отсюда! – резок ее голос.

– Тс-с, – успокоил ее старичок. – Это правильно и похвально. Но как?

– Помоги мне!

– Всего два пути. Один ты отвергаешь – хочешь жить. Второй – выкуп. У меня таких денег нет, и попрошайничеством я не наскребу, да и иного не умею. Как же нам быть?

– Помоги мне, помоги! – молит Шадома, и слезы текут ручьями.

– Обветренное, испещренное глубокими морщинами лицо старичка на вид бесстрастно, лишь узкие блеклые глазки бегают:

– Дай мне подумать, – после долгой паузы вымолвил он и торопливо ушел.

На следующий день старичок пришел раньше обычного, еды мало принес, и зелья вовсе нет, а сам озабочен:

– Шадома, дочь моя, – вкрадчиво тягуч его по-старчески хриплый голос. – Твои глаза еще сильнее блестят. В них ненависть. Ты хочешь жить, чтобы мстить. А это плохо. Поверь, Бог всех накажет, а ты смирись, покайся, очисти свою душу и тело, и тебе ста.

– Что ты несешь, блудливый старик! – Шадома вскочила. – О каком очищении ты говоришь?! Здесь, в самом гнусном месте! – она перешла на крик, истерику. – Вон! Пошел вон, негодяй! Ты противен, как и твоя вера!

Дверь распахнулась, на шум вломился здоровенный чернокожий охранник.

– Ничего, ничего, – бросился к нему старичок. – Это мы так забавляемся: – Выпроводив охранника, он склонился было над рыдающей девушкой, она жестко пнула, да так, что он полетел к той же двери, застонав, ушел.

Всю ночь и следующий день Шадома не спала, скулила, как запертая в клетку волчица. К ней никто не зашел, ее совсем не кормили, и к вечеру, мучаясь, – придет – не придет, ее обуял крепкий сон. И она не слышала, как старичок пришел, как разложил еду, от которой шел аромат восточных специй, и лишь когда он стал гладить ее голову, она открыла глаза.

– Вставай, дитя мое, – он поцеловал ее в лобик. – Поешь, пока манты теплые. Уф, устал. Народ скупой, еле на вход вымолил.

– А раньше как находил? – все-таки злость в ее голосе.

– «Раньше» – не каждый день, – лукавство в глазах старика, – да и знаешь – на дурное всегда деньги находятся, – тут он тяжело вздохнул. – Но я тебя прошу – это забудь. Прости старика: перед смертью пытался наверстать упущенное. Оказывается, всему свое время. А ты ешь, ешь, тебе надо жить.

Это прозвучало словно команда, и она с небывалой жадностью набросилась на еду.

– А ты молодец, – глядя на нее, произнес старичок. – Сила есть: вчера пнула – еле хожу, и аппетит отличный, это очень хорошо.

Шадома молча поглощала пищу.

– Слушай, доченька моя. Я из тех, кто шел по жизни налегке, а не с тяжелой ношей. И я никогда не печалился, потому что у меня нет того, чья потеря опечалила бы меня. Но под конец жизни я пожалел, что у меня нет детей, и, не имея иной возможности, я стал надеяться, что хотя бы одалиска от меня забеременеет.

– Что? Кхе-кхе, – Шадома поперхнулась.

– Ты ешь, ешь, – погладил ее руку старичок, стал продолжать. – Я думаю, Бог услышал мои молитвы, послал мне тебя, дочь моя. Я виноват перед тобой и очень страдаю.

– Из-за меня страдать не надо, – вскипела она, тут же виновато потупила взгляд. – Прости. Ты для меня и так много сделал: к жизни вернул.

– Это не жизнь, дочь моя, это не жизнь, – впервые слезы потекли по его лицу.

– Успокойся, поешь со мной, ты ведь, наверное, голодней меня, – теперь Шадома принялась о нем беспокоиться.

– Нет, нет, – отпрянул старичок, но после очередных уговоров сдался: – Да, совместная трапеза – счастье.

– Да, – угрюмо согласилась Шадома, – мы дома всегда вместе обедали, и это было такое счастье.

– Дочь моя, что прошло – прошло, нельзя склеить разбитое, надо дальше жить.

– Как здесь жить?

– Ты ведь права, дочь моя. Всевышний, хвала ему, сказал: «Если бы Я не сдерживал одних людей посредством других, то земля пришла бы в расстройство». Значит, мы должны бороться.

– Как? – беспомощность в голосе Шадомы.

– Слушай меня внимательно, – совсем близко придвинулся к ней: – Я человек жалкий, старый, нищий. Но я обошел весь мир, много чего повидал, много чего знаю и, думаю, чем-то тебе помогу.

– Помоги! – взмолилась Шадома.

– Знай, дочь моя. Ближе всего – смертный час, который я ежеминутно жду. Дальше всего – надежда, к которой ты придешь. Ты станешь великой и богатой, ты расквитаешься за все и о многом пожалеешь. Но ты этого хочешь.

– Хочу, – перебила она его.

– Так вот, помни, и сейчас, раз и навсегда, реши, – этот путь мерзкий и подлый, долгий и коварный, тяжелый и безрезультатный. Это путь к славе и к власти!.. Ты согласна?

– У тебя есть клад? – нотки иронии в ее тоне.

– Хе-хе, шутишь? Это хорошо. А клад есть – это ты.

– Ха-ха-ха, жалок твой клад!

– Молодец! Вот так: «Радуйся тому, что Он нам даровал». Не грусти. Он даровал тебе неземную красоту, которая уже в твоих глазах, и мой опыт, который я передам тебе. Слушай. Вот пища – это основа, ключ и к благу, и к злу. Вот этим ключом мы и будем пользоваться. Ты помнишь сказку «Тысяча и одна ночь»? ^[119]В ней есть история о том, как царь влюбился в жену своего визиря, «обладательницу красоты и прелести». Отправив сановника инспектировать отдаленные области, царь явился в его дом и признался жене визиря в своих чувствах. Женщина оказалась не глупой, она принесла царю книгу с увещеваниями и наставлениями, чтобы царь почитал ее, пока она приготовит кушанье. Царь стал читать книгу и нашел в ней изречение, которое удержало его от прелюбодеяния и сломило его решимость совершить грех. А женщина приготовила множество блюд и поставила на стол. И начал царь есть из каждого блюда по ложке, а кушанья были разные, но вкус их один. Царь удивился этому, молвил: «О женщина, я вижу, что блюд много, а вкус один». И женщина ответила: «Да осчастливит Аллах царя! Это – сравнение. В твоем дворце сотни наложниц разного рода, а вкус их – один».

– К чему ты это? – отстраненность в тоне Шадомы.

– А к тому, что абсолютной красоты и привлекательности нет. Надо соблазнять иным.

– Я не собираюсь никого соблазнять.

– А как ты собираешься бороться? – Шадома молчит. – У тебя, как у женщины, к тому же женщины-рабыни, оружие лишь одно – обольщать.

Он пристально вгляделся в ее глаза, она их не отвела.

– Правильно, – оценил старичок, – ты хочешь бороться.

– Пока не знаю – как?

– Слушай дальше, – настаивал он. – Пример из живой природы. У одного петуха десять одинаковых кур.

– Фу, зачем так?

– О! Молодец! Уже паясничаешь? Так и надо, – улыбается, будто дело идет. – А у петухов поблагообразнее, чем здесь. Разве не так?

– Так, – вновь омрачилось лицо Шадомы, а старик продолжал.

– Вопрос в том, по какому признаку петух определяет очередность. В том-то и дело, что определяет-то не петух, а курица, которая выделяет некие ферменты – запахи, что и говорит о ее готовности. Только на этих запахах строятся все половые взаимоотношения в животном мире.

– Мы-то не животные, – вновь лукавство в ее глазах.

– Мы хуже животных, – твердо констатирует старичок. – Просто люди утратили животный инстинкт. Но только не в похоти. Мужчина – как петух, его надо обольстить, покорить, привязать своим запахом и обаянием.

– Что-то я ничего не пойму, – с иронией. – Я должна «выделять запах»?

– Каждая женщина в месяц раз «выделяет запах». Нам нужны вши с нижнего белья, которые этим питаются, ну и еще кое-что в том же роде.

– Как это мерзко! – задрожала Шадома.

– А здесь быть не мерзко? – грубо надвинулся старичок. Более месяца прошло после этого разговора. Каждый день было одно и то же: старичок откармливал ее и еще доставлял всякие снадобья. Шадома не только ожила, а посвежела, похорошела. К ней клиентов и теперь не допускали, и она понимала, что старичок проплачивает полные сутки, оттого сам совсем исхудал. А потом он пропал, предупредив, что уходит в горы за каким-то цветком. Вернувшись, объяснил сорт, место произрастания и роль цветка, который распускается лишь на рассвете, в определенное время года.

Наконец они приступили к изготовлению снадобья. Шадома морщилась, отворачивая лицо, а он все в поту корпел, заставлял ее все запомнить.

– А это не вредно, вдруг кто другой съест? – волнуется Шадома.

– Абсолютно безвредно, даже полезно, пусть едят все, и сама ешь – будут и тебя любить, и сама будешь любить.

– Тогда, может, весь мир вскормить, пусть подобреет.

– На всех не хватит.

– Но женщин много.

– То, к чему ты стремишься, многим не надо. И слава Богу!

Шадома задумалась и, помолчав, спросила:

– Кого мы им вскормим?

– Только первое лицо. Управляющего «Сказкой Востока».

– А как ему в рот положу?

– Ты с ним была? – Она смутилась. – Конечно, была, этот пес никого не пропустит. А ты готовить умеешь?

– Умею, но у нас прислуга была.

– Хорошо, и я подскажу пару рецептов, – не унывает старичок. – А кстати, я заметил, кухня богата там, где процветают гаремы.

– Почему? – удивилась Шадома.

– Каждая наложница, а они со всех концов, ищет путь к ложу хозяина через желудок. Вот кухня и процветает. Станешь кухаркой?

– Кухаркой?! – недовольна она.

– Это рост, – поднял он палец. – С чего-то надо начинать. И помни – денег у мужчины не проси. Сделай так, чтобы сам умолял взять. И еще – мужчине о своих заботах не рассказывай, только о кайфе, мол, ты богатырь, добродетель, чуть ли не бог! – он тяжело вздохнул. – Все, что мог, я сделал. Теперь сама дерзай, да посмелее. С Богом! И помни – все-таки человек там, куда себя поставит.

На следующий день, помня, что «Сказка Востока» – сугубо коммерческое заведение, а управляющий – чревоугодник, Шадома добилась встречи с ним и, ссылаясь на свободное время, предложила свои завидные кулинарные способности в общей столовой за умеренное вознаграждение.

– А ты что, вкусно готовишь? – из-под пышных бровей тяжелый взгляд управляющего.

– Можете проверить, – полное откровение и кокетство в жестах Шадомы.

Все получилось не как в сказке, сразу, а как предрекал старик. Первый день был самым тяжелым. Она приготовила блюдо по рецепту своего наставника: ничего особенного – заливная баранина с острым соусом. Поела сама, управляющий попробовал, скривил лицо, ушел. Остальные кухарки – толстые чернокожие рабыни – пригрозили ей: занимайся проституцией и не отбивай наш хлеб. Шадома им тем же ответила. Началась драка, она здорово получила, но не проиграла, тем более не сдалась.

В иерархии публичного дома кухарки чуть ли не на последнем месте, но Шадома поняла, что это действительно рост, и, все за ночь обдумав, она наутро вновь у управляющего:

– В столовой антисанитария, беспорядок, много отходов и слабое меню, отчего клиентов мало, дохода нет.

У управляющего одна пышная бровь пошла вверх: Шадома – ответственная по столовой. В полдень на шикарном подносе она сама доставляет в кабинет управляющего ароматный обед. Управляющий – мужлан, да отличить грубость рабыни-простолюдинки от манер прирожденной аристократки и он может. Подражая ей, даже благодарит. А она и тут дальше пошла:

– Ваша светлость, какой вкус! Вы играете на арфе? Ой, это всего лишь декорация? Какая жалость! А то я с удовольствием сыграла бы вам для лучшего аппетита.

В «Сказке Востока» все есть. Тотчас доставили арфу.

– О-о! – восторгается Шадома. – Это хороший инструмент, я постараюсь сыграть, но он годится для танца живота, а ваш уровень – персидская арфа.

Вечером управляющий ужинал под чарующие звуки персидской арфы, а в ночи его слух услаждал другой звук:

– Вы очень музыкальны, что редкость. А брови изящны, как линии арфы, в них гордость орла!

Это все ночью, а до зари она все в трудах, искренне радеет за дело, с нее ответственности никто не снимал. Она так четко наладила производство, что все довольны, а кухарки, что дрались с ней, просто благоволят. И лишь она знает, что это действие эликсира-снадобья. И оно так сильно, что через некоторое время случилось неожиданное: управляющий предложил ей стать первой женой. Вновь гарем? Она деликатно отказалась, объяснив, что он нуждается не в очередной жене, а в верной помощнице. Тогда ей выделили апартаменты и предложили днем предаться кайфу ничегонеделания, от чего тоже отказалась. И лишь в конец, не выдержав, она обратилась с единственной просьбой:

– Мне самой хоть раз надо сделать закупки продуктов на базаре, а то блюда страдают.

Старичок теперь к ней проникнуть не может, вовсе пропал. А Шадома истосковалась по нему, сама двинулась на поиски. Попрошайки у мечети за умеренную мзду сразу старика признали, сказали, что и раньше был дурачком, а теперь и вовсе испортился – к труду приобщился: водовозом стал. А вот где искать – по всему городу.

Время у Шадомы ограничено. Все базары объездила, все обыскала. Полдень, жара. Она опаздывала и подгоняла извозчика, когда услышала родной старческо-писклявый голос.

– Вода, свежая, холодная, – ее старичок скрючился, совсем иссох, почернел. Одиноко стоял под сенью такого же старого дерева – в такой зной покупателей нет.

Она была скрыта под чадрой, только сошла с брички и сделала пару шагов, как старик бросился навстречу:

– Шадома! Дочь моя! Я тебя узнал, узнал! Никакая мешковина не скроет твою грацию, твою царственную стать, – он плакал, уткнувшись лицом в ее грудь. – Я знал, я верил в тебя. Молодец!

Они отошли в тень дерева. Она раскрыла лицо, тоже плакала.

– Не плачь. Как ты похорошела! А глаза!

– Бедный, – сжимает его руки Шадома, – ты ведь всю жизнь налегке шел, а не с тяжелой ношей. К этому ли ты стремился, туда ли ты себя поставил?

– Да-да, к этому шел, к этому стремился. Наконец-то нашел свое место, нашел тебя! Теперь я счастлив!

– Возьми, – смущаясь, она кладет ему в руки увесистый мешочек.

– Да ты что! – смеется он. – Это я для тебя денег накопил. Ведь я должен тебе что-нибудь дать.

– Ты мне жизнь дал.

Они бы вечность говорили и никогда бы не расстались, но он торопит ее:

– Будь осторожнее, не выдай себя, никогда не расслабляйся. Больше не ищи. Я знаю, будешь помнить, а большего счастья не надо.

Она уже схватилась за поручни, но не поднималась, сквозь слезы вглядывалась в него. Он подошел, хотел было подтолкнуть, а сам обнял, как бы навсегда прощаясь, и вдруг сказал:

– Шадома, дочь моя, хочу признаться: это снадобье-эликсир – моя выдумка, ложь.

– Что? – изумилась Шадома, сразу посуровело ее лицо. – Зачем ты это сделал?

– Старый трюк, – развел старичок виновато руками. – Надо было вселить в тебя уверенность, внушить силу магии.

Она уже села в бричку, ткнула извозчика.

– Постой, – закричал старичок. – Что-то такое я где-то слышал. Может, доля правды в этом и есть, во всяком случае, моя трава чудодейственна.

Его откровение Шадому расстроило. Она почувствовала себя обезоруженной, слабой, беззащитной. Сознавая это, подвергая ее риску, старичок как-то умудрился извне прислать ей записку на староперсидском: «Дочь моя! Всевышний, хвала Ему, сказал: «Тот, кто просыпается со спокойным сердцем, здоровый телом и у кого есть еда на предстоящий день, – тот имеет все в земной жизни». Так что не торопись, не расслабляйся, терпи. Ты достигнешь своего».

Она терпела. У нее была мечта выкупить себя из этого рабства. Перспектива была далекая: когда она утратит «товарный» вид или только за выслугу лет – по возрасту. Правда, был у нее еще один расчет, он тесно связан с мужланом-управляющим, и, как советовал старичок, она не просит ничего. Ее цель – в один миг куш снять, объегорить его еще больше, вскружив голову. Она была почти у цели, но управляющий неожиданно исчез. Ходил слух, что он проворовался, а более то, что в «Сказке Востока» останавливались люди, засланные Тамерланом, заклятые враги турок-османов. Последнее обвинение больше касалось купца Бочека, как хозяина «Сказки Востока». Однако, как обычно, нашли крайнего – управляющего.

Шадоме не до политики – свою шкуру спасать надо. Но как? Ее выкидывают из столовой и апартаментов, она вновь в узкой келье, вновь выставлена для клиентов и ее старичок – первый.

– Дочь моя, все знаю. Тебя оценили в золотой, – жалостливо говорит он, – я столько в месяц не наскребу. Что мне делать?

– Ничего, успокойся, – хочет выглядеть хладнокровной Шадома. – Это даже к лучшему. То я, как местная королева-рабыня, хоть сутки горбатила, а теперь – в той же роли. Зато время поспать и подумать есть.

– Это правильно – думать надо, думать и. э-э, эликсир приготовь.

– Что-о? Ты ведь сам сказал, что это ложь!

– Ну, раз сработало, почему бы не повторить.

– Бесполезно, этот только мальчишками увлекается, да постоянно жрет, в эту дверь не пролезет.

– Понятно, – озабочен старик. – Кто думает лишь о том, чем наполнить свой живот, стоит лишь того, что из него выходит.

– Вновь меня будут насиловать и я буду стоить не больше, – грустно вздохнула Шадома, в печали задумалась, вдруг бросилась под кровать. – На, все мои деньги – за вход, доставь мне еще той травки.

– Что ты задумала?

– Жить! – с вызовом бросила она.

До появления травки, значит эликсира, надо ждать два дня. Не пришлось: в тот же день, к вечеру, ее вызвали к новому управляющему. В знакомом кабинете таинственный полумрак, новые цвета и запахи, больше напоминающие будуар, чем комнату хозяина. Подминая весом роскошный, расписной огромный кожаный диван, восседает совсем голый, бледнокожий, оплывший мужчина-боров. Салфетка брошена на бедра. Перед ним массивный стол из литого золота и слоновой кости: только такой выдержит обилие яств и напитков. Ей надлежало броситься на колени, поцеловать край дивана и в повинной позе ждать повелений нового управляющего. Это в ее планы не входило, да и что замыслила, сходу реализовать не смогла. Она явно опешила, сам толстяк выручил ее.

– Говорят, ты прекрасно играешь на арфе, – у него мягкий хрипловатый фальцет, который никак не соответствует его массивному виду, – а ну, услади наш ужин и покой.

Послышался жалобный всхлип, и лишь тогда Шадома заметила маленького голенького белокурого мальчика на самом краю дивана. Он обеими ручонками протирал заплаканные глаза. Крайне рискуя, Шадома вмиг решила, что ей делать.

Она галантно, по-европейски, как положено благородной даме, поклонилась, вроде бы благородному мужчине, и пока управляющий, разинув рот, дивился этой невиданной доселе выходке, она бросилась к мальчику:

– Какой славный, очаровательный ребенок! Что случилось? Что ты плачешь?.. Что? – она ласково, чуть ли не по-матерински прижала его. – Ты не хочешь с дядей купаться в бассейне? Тебе больно?.. А давайте вместе, все втроем искупаемся. Будет веселей. А потом, – ее голос нежен и ласков, – я вам тихо на арфе сыграю, а потом ты сладко заснешь.

Старичок с травкой еще не объявился, а Шадома уже вновь в прежних апартаментах. На нее возложено опекунство мальчика. А потом мальчика удалили, боров вкусил прелесть женского обаяния. Вот теперь Шадома занята чисто женским делом. Управляющий в нее не просто влюблен, он покорен ее ласками, речами, ее музыкой и танцами, ее красотой, грацией, ее запахом и пылкостью, безудержной страстью и кротостью. Она, как заигрывающий котенок, то ласкается, то томным взором завораживает.

А толстяк сам был с детства мужчинами измучен, так и прожил всю жизнь, думая, что женщины – это что-то чуждое и грязное. Шадома не первая его женщина, но лишь она «раскрыла» ему глаза. Это, наверное, первая любовь, и он ее страшно ревнует, постоянно держит при себе – этим и поплатился.

Была встреча, тайная встреча, очень важных персон, ибо сам управляющий всех обслуживал, а Шадома находилась в соседней комнате, правда, ничего не слышала и не пыталась подслушать. Видимо, мужчины о чем-то сверхважном договаривались, потом расслабились, расшумелись. Шадома слышит, как кто-то тонким приказным тоном сказал:

– Ты, говорят, с какой-то девкой связался. Покажи, пусть и нам на арфе сыграет.

Сам управляющий ввел ее в большой зал, где вокруг обильного стола сидело трое мужчин, стоял терпкий аромат специи, крепкого армянского вина и едкой анаши. Как только Шадома умела, она уважительно, но галантно и с достоинством поклонилась. Едва тронула арфу, набрав пару аккордов из персидских мотивов, к ней двинулся средних лет мужчина (видать, самый главный из присутствующих) и отвел ее в отдельную комнату.

Шадому политика не интересовала, но этот по-восточному хорошо воспитанный мужчина был с ней весьма любезен и в пылком бахвальстве рассказал, что он бейлик, потомственный сельджук Рума, правитель этого и еще трех близлежащих городов, а вскорости будет владеть всей Анатолией и Константинополем.

Следующий на очереди, значит и по важности, был пожилой бородатый крепыш, по форме одежды – купец-иудей, по конскому запаху, грубым рукам и диалекту (всего три слова сказал) – настоящий дикарь, тюркит, военный. Третьим был оплывший от жира купец, такой же манерный, как управляющий. Он похлопал Шадому по ягодицам, что-то невнятно пробормотал и, убивая время, сел есть виноград, запивая шербетом. Позже Шадома узнала, что это и был истинный хозяин «Сказки Востока», порта, да и половины города – знаменитый купец Бочек.

Однако ее хозяином в данный момент являлся управляющий «Сказки Востока», который, едва гости ушли, накинулся на Шадому с кулаками, при этом сам плакал, называя ее изменницей, продажной. В итоге она вновь попала в свою келью, на общие харчи, выставлена напоказ по весьма средней цене, так что многим будет доступна.

«Где мой спаситель? Где мой милый старичок? Что мне делать?» – не спала Шадома всю последующую ночь, места себе не находила, знала, что выхода из этого тупика уже нет.

На заре в «Сказке Востока» общее построение, где будет произведен гигиенический и психологический осмотр. Вновь Шадома упала с высот. Так теперь еще злее и больнее будут подтрунивать, издеваться и щипать ее коллеги по блуду. Страшась этого, она до последнего пребывала в своей темнице, как снизу раздался шум, переполох, крик, грубый топот приближается. В ужасе она раскрыла рот, раскрылась дверь.

– Это Шадома? – здоровенные янычары не вмещаются в ее келью, хватают за волосы, выволакивают в коридор.

На улице при людях обращение с ней было вполне сносным, а когда вскоре достигли какого-то важного, явно государственного заведения, с ней обращаться стали совсем хорошо. Это были мелкие чинуши. До обеда томили ее здесь, правда, чаем поили, и по обрывкам фраз она поняла, что влипла в какой-то политический скандал. Оказывается, Тамерлан, готовясь напасть на османа Баязида, заслал в его империю массу шпионов. Один из них под видом купца-иудея был пойман на заре при выходе из города: кто-то донес, что в «Сказке Востока» была тайная встреча.

В тот же день после обеденной молитвы началось судебное дознание. На Шадому накинули полупрозрачный яшмак, так чтобы она могла видеть, а ее лица – нет. Это был не тот обыденно-бытовой суд, что вершился над Малцагом. Здесь дело было серьезное, государственное, много важных сановников, духовенства, военных.

За время неволи глаз Шадомы, дабы выжить, стал наметанным, да и улавливала она все с полуслова. Ей хватило одного взгляда, чтобы сходу оценить ситуацию. Управляющий сидит сбоку, поникший, угрюмый: он подозревается. Рядом тот дикарь, что под купца-иудея маскировался. Он очень бледен, весь в поту, ссадин на лице нет, но видно, что изрядно потрепали.

Чтобы хоть как-то отомстить Тамерлану, убийце ее семьи, Шадома хотела сходу заложить шпиона. А потом подумала: «Чем лучше эти турки-османы, что насилуют ее? Надо вести свою игру». Так она, еще не понимая, вошла в политику.

– Имя, вероисповедание? – был ей первый вопрос.

– Шадома, раба Божья, – был скорый ответ.

Этот ответ, видимо, не удовлетворил судью, но «копать» далее он не стал. Задал еще пару процедурных вопросов и перешел к делу.

– Да, знаю, это наш управляющий, – следующий ответ.

– Этого не знаю, – когда указали на «купца-иудея».

– В «Сказке Востока» занимаюсь танцами, пением… а чем еще можно заниматься в благочестивом обществе?

По решению судьи Шадому, как женщину, решено опросить в отдельном помещении. Там раскрыли лицо, никакого насилия, но тон грубый, надменный.

– Да, я одалиска. «Сказка Востока», все знают, – публичный дом. Но поверьте, в моей келье, там вы были, и днем ничего не видно. А ночью вообще мрак. Что вы хотите? Рабыня я, невольница, но была и есть благородных кровей.

Вечером Шадома в своей «конуре». Единственная мечта – поделиться всем со старичком. Но входа в учреждение нет: все закрыто день, два, три. Их еле кормят, и ходит слух – притон ликвидируют. Всякие надежды породил он. Шадома гадает, что лучше не будет. И вдруг как-то вечером, будто завели часы, все задвигалось, все забурлило, а в коридоре позабытый хриплый фальцет управляющего:

– Шадому срочно наверх, в апартаменты.

Та же компания, за исключением «купца-иудея».

– А ты молодец, умница, – вновь хлопнул ее по ягодицам купец Бочек, – хороша!

– Иди ко мне, красавица! – вскочил навстречу бейлик. – Петь и играть будешь? Будешь, будешь, ха-ха-ха!

С тех пор Шадома – привилегированная особа, живет в роскошных апартаментах. Никто не докажет, но ходит молва, что сам правитель к ней часто наведывается, купец Бочек, будучи в городе, с нею общается, а сама Шадома доступна только для особо избранных: пять золотых – час! Таковых мало, и Шадома стала устраивать танцевально-музыкальные концерты – приемы, попасть на которые – честь и мечта.

Все, что предрекал старичок, постепенно сбывалось. Все, что он советовал, она строго исполняла. Этим и жила. Лишь в одно она внесла существенную поправку. Ее старичок всю жизнь провел средь нищих и блаженных людей, которые денег не знают и не хотят. Бог на день хлеб давал – счастье! Завтра – Он же судьбой не обделит. Это добрые люди, думающие о внеземной жизни, о вечности.

Круг же общения Шадомы – это люди, всецело отдающие себя земной жизни, не обращая внимания на загробную, кроме как на словах (таких всегда большинство). Среди этих людей вежливость и внимание зиждется на одном – количестве денег. И вера у них одна – большие деньги, которые они наживали отнюдь не честным путем. Посему Шадома не брезгует клянчить у них излишки, порой умело заводить, зная, что подгулявшие толстосумы, выпендриваясь друг перед другом, сорят на ее концертах состояниями. Она бы могла быстро разбогатеть, но статус рабыни, масса вымогателей, надсмотрщиков и простых коллег, с которыми надо делиться, откупаться, помогать, не давали расти ее показному благосостоянию.

Тем не менее судьба ей в чем-то благоволила: сбылась хоть одна ее мечта. Покидать «Сказку Востока» ей запрещено. Да в этом заведении все подпольно. По тем же правилам и она живет: сунет кому надо пару дирхемов и выход в город открыт. Так, на правах инкогнито она купила в тихом месте города небольшой, уютный домик с тенистым двориком и колодцем. Даже прислугу наняла для своего родного старичка. Он уже совсем не ходит, в белоснежной кровати лежит и, виновато улыбаясь, тихо молвит:

– Дочь моя, зачем так тратиться? Пришло мое время прощаться с жизнью. Путь к Богу с пыльной улицы или с чистой постели одинаков.

Она молчит, тихо плачет, гладя его холодеющие костлявые руки. Хочет быть с ним, но не может. С огромным риском, отдавая большие суммы, она каждое утро бежит к нему. А тут, как назло, купец Бочек нагрянул: все на службе, по полной программе. И она через силу, сквозь слезы горя вынужденно улыбается, всех ублажает, концерт за концертом дает, никак вырваться не может. В пятницу священный день, до обеда свободна. Он дождался ее, глаза улыбнулись и еле-еле выдохнул:

– Я счастлив. Спаси тебя Бог. Прости.

После нашествия Тамерлана, в одночасье потеряв всех и все, Шадома так не переживала: видать, была еще юной, многого не понимала и не так страдала. Теперь, столько пережив и вновь обретя родное, близкое существо, которое буквально заново дало жизнь, стало маяком и путеводителем, эта потеря казалась ошеломляющей. Полная апатия ко всему, горечь вечного одиночества и никакой цели, как вдруг прозвучало это имя: «Малцаг!»