Текст книги "Поздравляю, желаю счастья!"

Автор книги: Канни Мёллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

В автобус, идущий в аэропорт, мы сели, когда часы показывали уже четверть четвертого. Я не знала расписания авиарейсов, но надеялась, что самолеты на Люлео еще будут.

На улице почти совсем стемнело, дворники на лобовом стекле работали в полную мощность, чтобы водитель мог хотя бы что-то разглядеть. Нас окружали пассажиры в тщательно застегнутых пальто и плащах, с аккуратными маленькими чемоданами. Все большие чемоданы согнали, как скот в загон, в багажное отделение, огороженное перекладинами.

Мой багаж состоял из одной Лу. Она сидела рядом и пока не порывалась сбежать.

Похоже, она была не настолько больна, чтобы не понимать, что к чему.

Билет со скидкой

Мы успели на самолет в четверть пятого, купив билеты со скидкой. Когда мы поднимались по трапу, Лу резко затормозила.

– Я не могу. Мне нельзя!

– Пойдем!

– Я не взяла лекарства!

– Разберемся, пойдем!

Она остановилась, как упрямый осел, и пассажиры у нас за спиной уже начали нервничать. Я резко дернула ее за руку, прошипев:

– Идем сейчас же!

Я злобно тянула ее за собой, народ подталкивал нас сзади: казалось, Лу вот-вот расплачется. Выбора не было, и, наконец, она оказалась в самолете.

Мы сидели рядом, Лу – с каменным, застывшим лицом. Крашенные рыжие волосы казались совсем ненатуральными на фоне бледной кожи.

– Я не выдержу, – бормотала она. – Доктор сказал, что мне ни в коем случае нельзя пропускать прием лекарств, иначе… иначе…

– Что – иначе?

– Он говорит, что это опасно.

Моторы начали вращаться, мы сидели, пристегнувшись ремнями безопасности и чувствуя, как двигатель начинает работу.

Лу побледнела еще сильнее.

– Дыши спокойнее, – сказала я. – Всего-то час полета.

– В семь часов мне обязательно нужно принять лекарство!

– Разберемся! Обещаю! Только, пожалуйста, хватит причитать!

Как только мы поднялись в воздух и зажглась табличка «Пристегните ремни», над нами склонилась стюардесса.

– У вас что-то не так? Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет, – с улыбкой ответила я. – Просто моя сестра немного боится летать.

– Ах, вот как, – с материнской заботой отозвалась дама в голубой униформе и удалилась, но уже через минуту вернулась с маленьким пластмассовым кубиком в руках.

– Вообще-то это детская игрушка, но некоторым взрослым она тоже нравится! – И она вручила вещицу Лу, которая, казалось, не поняла, в чем смысл подарка.

Это была ужасно дурацкая игра: нужно было составить как можно больше слов из «САМОЛЕТЫ САС»7. Буквы можно было передвигать по дну коробочки, но они все же были очень мелкими, и управиться с ними оказалось нелегко: игрушка явно предназначалась для детских пальчиков. Лу увлеклась и стала складывать слова вроде «ОМЛЕТ», «ЛЕТО», «САЛО», «СЕЛО», «МАЛО», «ЛОМ» и «ТЕЛО». Она на время забыла о лекарствах, и я благодарно улыбалась даме в голубой униформе, когда та проходила мимо. Затем нам выдали бутерброды и чай в пластиковых чашках. А потом мы пошли на посадку.

В половине шестого мы забрались в автобус, который шел из аэропорта.

Лу по-прежнему не вспоминала о лекарствах. Может быть, она и вовсе забыла о них, но я все же решила не полагаться на случай и найти какой-нибудь выход из положения. О «Вивамаксе» речи не шло: такое нельзя давать тем, кого любишь. Папа от этих таблеток уснул, и что они сотворят с Лу – это еще вопрос. Может быть, зелье пробудит в ней дикие мании. Наконец, я остановилась на одном варианте, не самом удачном: в крайнем случае, мы с папой могли бы попробовать проникнуть на склад медикаментов больницы. Хотя я, конечно, понимала, что это дурацкая мысль.

Мы вышли из автобуса, оказавшись среди зимнего пейзажа: звездного, прекрасного.

Интересно, подумала я, обрадуется ли папа, когда увидит нас.

Он лежал один в палате на четверых. Конечно, его можно навестить, сказала нам медсестра в приемном покое.

В палате было темно, но фонарь за окном светил, как луна. Свет падал на дальнюю кровать, в которой можно было различить бугорок.

Лу в нерешительности остановилась у двери: казалось, она подумывает сбежать. Я подошла к кровати с бугорком. Из-под желтого одеяла торчала прямая нога в гипсе. На подушке виднелась курчавая каштановая голова. Губы растянулись в улыбке, хотя улыбаться, наверное, было мучительно из-за раны – от верхней губы до виска.

– Привет, пап!

Он ничего не ответил. Затем я услышала пыхтение, похожее на звук велосипедного насоса. В этом пыхтении мне удалось различить смешок, хотя он был скорее виден, чем слышен. Папино лицо стало похоже на цветок, распустившийся после дождя.

– Ты все-таки приехала, – скорее прошептал, чем проговорил он.

– И Лу тоже.

Услышав свое имя, Лу тихонько подошла и встала рядом, словно для семейной фотографии.

– Это Элли придумала, – трусливо сказала она.

– Идите ко мне, – папа распростер объятья.

Мы улеглись по обе стороны от него: больничная кровать была узкой, но мы уместились.

Папа обнял нас, и в это мгновение я почувствовали, как он рал, что мы приехали.

Кажется, потом мы заснули. Поговорить можно было и после: сейчас нам просто нравилось лежать в папиных объятиях, в теплой постели. И знать, что мы все-таки добрались туда, где он.

Дверь распахнулась, и нас ослепил свет верхней лампы. Послышалось звяканье посуды и громкий скрип столика на колесах. Только оказавшись у самой кровати, медсестра, которая принесла папе вечерний кофе, заметила, что он в постели не один.

– Господи ты боже мой! – ахнула она, едва не уронив поднос.

– Позвольте представить моих дочерей! – произнес папа. – Встаньте, девочки! Это медсестра Анника.

Мы вежливо поздоровались, словно пятилетние девочки в нарядных платьицах в гостях у дальней родственницы. Медсестра Анника улыбнулась нам. Мне показалось, она вот-вот потреплет меня по щеке и спросит, сколько мне лет.

Папа прекрасно справлялся со всеми делами, несмотря на гипс.

– Можно мне позвонить, сестричка?

Сестричка Анника улыбнулась и кивнула: конечно, можно. И, если новых пациентов не появится, мы с Лу можем переночевать в папиной палате.

– Может быть, вы проголодались, девочки? Пойдемте-ка на кухню, посмотрим, что там есть!

Папа набрал номер и попросил меня поговорить с мамой.

– Пожалуй, так будет лучше, – быстро добавил он.

Мама с пониманием отнеслась к сложившейся ситуации. О том, что я уехала, она догадалась, прочитав записку, однако, как рядом со мной оказалась Лу, ей было непонятно.

– Она так хотела поехать со мной. – сказала я, надеясь, что мама не станет требовать, чтобы сестра подтвердила мои слова.

– А как же ее лекарства?

– Все в порядке, – соврала я.

– Вот и хорошо, – успокоилась мама, очевидно, ничуть не обескураженная тем, что вся ее семья внезапно оказалась в больнице города Люлео.

Папа взял трубку.

– Мы приедем завтра или, самое позднее, послезавтра. Справишься пока без нас?

– Справлюсь ли я?! – казалось, у нее перехватило дыхание.

В больницу Лу позвонил папа, но, пытаясь объяснить, куда она делась, запутался в словах, поэтому трубку взяла Лу и сказала, что мы очень спешили, поэтому сегодня она без лекарств. Женский голос на том конце провода звучал жестко, и Лу пришлось на мгновение отвести трубку от уха. Она слушала возмущенные реплики женщины, все больше меняясь в лице.

Папа снова взял трубку.

– То есть вы хотите сказать, что ей нельзя сделать небольшой перерыв? – осторожно поинтересовался он.

Слова в трубке посыпались автоматной очередью: так относиться к приему препаратов нельзя, неужели папа Лу этого не понимает?

– Тогда остается только один выход, – спокойно ответил папа.

– Она должна вернуться – сегодня же!

– Мы приедем завтра, – сказал папа. – Девочки устали, а мне нужно успеть выписаться.

– В таком случае нам придется отправить за ней полицию!– сообщил голос.

– Тогда у меня есть другой вариант, – ответил папа и позвал медсестру Аннику. Быстро вникнув в суть дела, она взяла трубку и огласила целый список успокоительных препаратов, которые имелись в больнице Люлео.

В конце концов, все уладилось.

Папа обнял медсестру Аннику, выразив огромную благодарность: он безумно счастлив, что рядом есть понимающий человек, который, к тому же, умеет думать сердцем.

При словах ««думать сердцем» перед глазами у меня возник Ругер. Это было о нем. Но как бы мне ни хоте лось поговорить с ним, я понимала, что в его жизни телефонов не существует. Так что мне оставалось только скучать.

Потом мы втроем плюс медсестра Анника сидели в больничной кухне. Мимо сновали другие медсестры, но Анника сидела как ни в чем не бывало – видимо, она могла себе это позволить, потому что много раз работала на перерывах. Мы с Лу ели разогретую еду, оставшуюся после ужина. Гуляш, на который не пожалели моркови, и бутерброды с сыром, которые почти не успели размякнуть.

Папа с Анникой пили чай, и папа поведал свою недолгую историю работы коммивояжером.

– В Арвидшуре у меня закупили сто банок и пятьдесят флаконов, сказав, что «Вивамакс» – именно то, что нужно северянам в темное время года. Но когда я начал выкладывать товар в Арьеплуге, на меня чуть не спустили собак. Они решили, что «Вивамакс» – чистой воды надувательство. Хочешь быть здоров – жуй ягель и обтирайся пижмой.

Анника рассмеялась и поперхнулась чаем, так что папе пришлось постучать ее по спине.

– И вот, по дороге из Арьеплуга я вдруг почувствовал такую сонливость, что решил – раз под рукой есть средство для поднятия духа, почему бы не испробовать его. К тому же я начал понимать, что всю партию товара мне сбыть не удастся, поэтому проглотил целую пригоршню таблеток. Правда, в инструкции написано, что надо принимать две в день.

– Пусть исправят текст на этикетке и напишут, что препарат помогает бороться с бессонницей, – предложила Л у.

Папа прыснул от смеха:

– Точно, как только свяжусь с руководством, надо предложить такой вариант. Хотя они, наверное, и слушать меня не захотят. Автомобилю теперь прямая дорога на свалку.

– Тебе очень повезло, – сказала Анника. – Машина могла налететь на пень подлиннее, и он проткнул бы тебя насквозь. Как шашлык. Такое уже случалось.

– Ума не приложу, что произошло. Помню только, что вокруг был лес, а дорога словно исчезла. •

Я взглянула на папу. Невеселенькую историю он рассказал. Историю, в которой он мог погибнуть и больше никогда не вернуться к нам.

Анника выдала Лу лекарство, и та свернулась калачиком в больничной кровати. В отличие от меня, ей не нужно было привыкать к больнице, к шагам медсестер в коридоре, к скрипу дверей, которые то и дело открывались и закрывались.

– Папа? – прошептала я в темноте.

– Да?

– Просто захотелось проверить, на месте ты или нет.

– Все будет хорошо, – зевнул он.

По дороге домой

На следующий день папу выписали. Ему сделали рентген и сказали, что гипс можно будет снять только через пять-шесть недель. Документы должны были выслать в Стокгольм, в больницу, где папа числился постоянным пациентом.

– Ну что ж. прощай. Люлео. – сказал папа и поскакал прочь на костылях.

Медсестра Анника стояла с грустным видом.

– Впредь будь осторожнее. Фредрик Борг!

Папа заковылял обратно, чтобы погладить ее по щеке.

– Если меня когда-нибудь еще угораздит попасть в больницу, надеюсь, что я окажусь здесь, у вас!

– Для начала придется переехать сюда. Мы ведь не можем без конца подбирать столичных потеряшек!

– Как знать, – возразил папа. Никто не понял, что он имел в виду.

Наши места располагались прямо у правого крыла самолета. За бортом была прекрасная погода, впервые за несколько недель виднелось голубое небо. Когда я задремала, мне приснилось, что папа стоит на крыле самолета, еле удерживая равновесие. Может быть, он и хотел упасть, чтобы снова оказаться под присмотром сестры Анники.

– Папа?.. – сонно пробормотала я, дергая его за рукав. – Если вы с мамой больше не можете жить вместе… то есть, я хочу сказать, не надо мучаться только ради нас с Лу. Мы не пропадем.

Он посмотрел на меня и долго не говорил ни слова. Ногу в гипсе пришлось вытянуть в проходе между сиденьями, и стюардесса, проходя мимо нас. всякий раз перешагивала через нее, а папа мило улыбался.

– Иногда все не так просто, – медленно произнес он. – Но я думаю, что сразу опускать руки не стоит. Хотя я и не знаю, что обо всем этом думает Гитта Бергстрем.

Наверное, называя маму Гиттой Бергстрем, он видел перед собой ту пятнадцатилетнюю девчонку, которую любил, хоть она и дразнила его Рулетом.

Потом нам принесли овощное рагу с подогретым хлебцами.

Лу, сидевшая у иллюминатора, радостно вскрикнула, различив внизу Стокгольм. Глобен на юге сиял, как большой снежок.

– Скоро Рождество, – она посмотрела на папу. – Что тогда будет?

– Составь список пожеланий, – сказал папа. – И хорошенько подумай, что писать в первую очередь.

– А мы будем праздновать вместе? – брякнула она.

– Ну конечно, вместе, – он попытался произнести это уверенным тоном, но тут же прикусил губу и глубоко вздохнул.

Кажется, он боялся возвращения домой.

Мама преображается

Предрождественские недели напоминали американские горки. Папа смиренно искал работу, рассматривая варианты, которые совсем ему не нравились – поэтому, наверное, его и не брали. Мама все больше раздражалась. Возвращаясь домой из школы, я всякий раз смертельно боялась снова застать папу лежащим в ванне. Впрочем, теперь она вряд ли показалась бы ему такой удобной: ванна у нас маленькая, и папина нога в гипсе торчала бы вверх.

Однажды, решив выбросить мусор из корзины, стоявшей в гостиной, я обнаружила там рисунки. Целый ворох рисунков – в основном, карандашных. Лица, деревья, люди и улица.

Их мог нарисовать только папа.

Мне они очень понравились, но я ничего не сказала. Он же их выбросил.

Как-то вечером родители прийти домой вдвоем: они навещали Лу и разговаривали с ее врачом и психологом. Там же были секретарь социальной службы и куратор. И сама Лу. Но она все время молчала, уставившись в окно.

– Как будто речь шла не о ней, – сокрушалась мама, пытаясь ладонью разгладить морщинки на лбу, которые этой осенью стали только глубже.

– Да и ты не очень-то много говорил, – мама легонько пнула папин гипс – таким странным образом она привлекала папино внимание, когда он казался рассеянным. Больно ему не было, но выглядел этот жест довольно неприятно: а вдруг мама продолжит так делать, даже когда снимут гипс?

– Может быть, ей будет полезно немного пожить за городом, – осторожно произнес папа. – Может быть, весной ей так будет лучше?

– С какой стати?! – возмущенно крикнула мама, вскочив с места. Она схватила тряпку и принялась остервенело оттирать невидимое пятно на столе, прямо у папы под носом.

– Что такое? Вы о чем? Лу уезжает за город? Может быть, и мне расскажете?

Мама перестала тереть и повернулась ко мне.

– Для Лу нашли гостевую семью в Вагнхэреде. Но это не так далеко, как кажется.

– Но зачем ей туда? Ей что, нельзя жить здесь? – я почти кричала.

– Если она поживет несколько месяцев у этих людей, то, возможно, наберется сил… – объяснил папа.

– Наберется сил? Да ты просто трус! – прервала его мама, и тогда мое терпение лопнуло. Я выбежала в прихожую и надела куртку. Ну конечно, так и есть: папа – просто трус. Считает, что Лу вполне может отправляться в гостевую семью. Как будто нашей семьи для него не существует. Как будто легче согласиться, что мы плохая семья, в которой никто не в состоянии позаботиться о детях.

– Там ведь есть лошади, – произнес папа жалким голосом. – Лу любит рисовать, а папа в этой семье – художник… Он может чему-то ее научить…

Прямо в сапогах я бросилась в гостиную, чтобы достать рисунки, которые спрятала на стеллаже за книгами. Схватив всю стопку, я помчалась обратно в кухню.

– Ты тоже можешь кое-чему научить!

Папа выхватил листы у меня из рук. Но прежде чем он успел их скомкать, мама перехватила рисунки.

Удивительно, как быстро может преобразиться лицо. Злоба словно улетучилась, сердитое выражение сменилось изумленным, почти детским.

И с папой тоже что-то произошло. Сверкнув глазами, он одним прыжком оказался в гостиной, а вернулся оттуда с ручками и чистой белой бумагой.

– Так и сиди! – приказал он маме, словно пытаясь остановить мгновение.

– Вот так? – удивленно повторила она.

– Именно так. С таким выражением лица!

Я стояла на пороге кухни в куртке и сапогах, наблюдая за тем, как происходит доселе невиданное: мама молча сидела на стуле и делала все, о чем просил ее папа. Без возражений. А на бумаге тем временем вырастали контуры и линии: прежде чем уйти, я успела увидеть, как оживает новое мамино лицо.

Каштаны

Ругер положил целую гору каштанов на угли в буржуйке, чтобы поджарить. Было тепло и приятно пахло.

– Приглашаем вас на Рождество у тети Розы! – произнес Ругер, не сводя глаз с каштанов.

– Привет! – отозвалась я. – Ты вообще заметил, что меня здесь не было?

– Конечно, – ответил он. – Когда ты не со мной, ты где-то в другом месте. Вполне логично.

Он встал и посмотрел на меня.

– Хотя в некотором смысле, ты всегда со мной, потому что я знаю, что скоро снова увижу тебя.

Я обняла его и подумала, что именно так оно и есть.

– Я просто ездила в Люлео, чтобы забрать папу. Он сломал ногу и был весь в синяках, но, в общем и целом, справился неплохо. Будь тот пень чуть острее, он проткнул бы папу насквозь.

Ругер задумчиво кивнул и наклонился к печке, чтобы еще раз перевернуть каштаны.

– То есть с чудо-таблетками покончено?

Я кивнула и стала рассказывать, чем он занимается сейчас.

– Хотя они, конечно, снова могли начать ссориться. Прошел уже целый час с тех пор, как я ушла.

– Думаю, ссоры позади, – спокойно сказал Ругер. Огонь в печке ярко освещал его лицо. – Хочешь?

Я не знала, как очистить каштан и при этом не обжечься. Ругер показал: нужно зажать орех между большим и указательным пальцами, чтобы он раскрылся, как цветок.

– Тетушка была просто вне себя от радости, когда ей пришло в голову организовать большой рождественский ужин. Она обожает праздники, но не устраивала ничего подобного уже тридцать лет. А теперь решила, что настала пора.

– А кто придет?

Ругер пожал плечами.

– Насколько я знаю тетю, придет довольно много народа. Но она сказала, что ты – особо важный гость. И еще она хочет, чтобы ты пришла вместе с семьей.

– Папе придется ковылять на костылях по булыжнику, хотя он наверняка с радостью согласится, но вот Лу…

– С ней я уже поговорил.

Я уставилась на него, так крепко сжав каштан, что рука заныла.

– Когда ты с ней говорил ?

– Сегодня. Я пришел к ней и спросил, не хочет ли она прийти сюда и поесть каштанов. Но она ответила, что слишком устала. Вы же только что вернулись из Люлео. И врачам наверняка не очень понравилось бы, что она снова сбежала.

Он спокойно обмакнул каштан в масло, посолил его и отправил в рот.

– Нет ничего вкуснее, – причмокнул он с закрытыми глазами.

Я сглотнула слюну, каштанов мне почему-то больше не хотелось.

– Значит, ты собирался есть каштаны с ней???

Он вопросительно взглянул на меня.

– Разве ты не хотела, чтобы она поскорее выбралась из больницы? Или я чего-то не понял?

Мне хотелось крикнуть прямо ему в лицо: ты – мой! И хотя мне удалось прогнать эти ужасные слова, вместо них получилось что-то нечленораздельное.

– Дело в том, что… Потому что…

Я почувствовала, что не могу подобрать слов.

Он недоуменно смотрел на меня, так что, в конце концов, мне пришлось отвернуться.

– Я, наверное, пойду…

– Почему ты рассердилась? – спросил он, не повышая голоса.

– Потому что… потому что ты, кажется, любишь Лу больше, чем меня.

Я злобно дергала шнурки ботинок, на которых было полно узлов.

– Я знаю, она же гораздо интереснее, чем я! Ее загадочность, ее болезнь… а я простой, обычный человек…

Я утирала слезы и сопли рукавом куртки и чувствовала себя хуже некуда. Во всех смыслах. Я словно пыталась унизить собственную сестру, чтобы удержать Ругера.

Он схватил меня за талию. Заставил сесть на одеяло и утер мое лицо подолом рубашки.

– Никогда так не уходи. Никогда не уходи от меня, пока сердишься.

– Я не сержусь. Я расстроилась, – всхлипнула я. – Потому что я тебе надоела. Потому что ты понял, что я зануда.

– Вот как? – он принялся массировать мои плечи.

– Прекрати! – крикнула я. – Не пытайся сделать вид, что все в порядке! Скажи правду, и я уйду. А потом уж показывай Лу, как забираться на это дерево. Я не буду мешать вам. Но тебя я больше видеть не желаю!

Если бы мы не сидели в домике на дереве, я бы просто бросилась прочь. Но в ту самую минуту я не могла этого сделать.

– Ты выговорилась?

Я кивнула.

– Точно? Может, хочешь добавить что-то еще – раз уж так разошлась?

Я покачала головой, чувствуя себя абсолютно опустошенной. Что еще я могла сказать? Мне казалось, что все кончено, ни в чем нет смысла. Что теперь делать по вечерам? Куда девать время, которое я до сих пор проводила с Ругером? Целая бесконечная, безнадежная пустыня.

Бесконечная череда бессмысленных часов… секунды отчаяния, которому нет ни конца, ни края…

Я, конечно, могла бы писать стихи. Черные, как ночь, слова, полные жалоб и стенаний.

– Мне очень нравится твоя сестра, – спокойно произнес Ругер. – Но люблю я тебя.

Легкие вышли из оцепенения, сердце снова заработало, разгоняя кровь по телу. Стужа превратилась в тепло Ругера и жар печки, которые наполнили меня до краев. Я обвила руками его шею и слегка куснула в ухо. Он куснул меня в ответ.

– Прости, – пробормотала я.

– За что? – удивился Ругер.

– За то, что я чокнутая, эгоистичная дуреха.

– Ты не чокнутая и вовсе не эгоистичная. Ты просто боязливая. Не смеешь доверять чувствам. Не верить, что чувства остаются, даже если меня нет рядом, даже когда ты уходишь. Ты веришь только в то, что можно потрогать, то, что у тебя перед глазами, правда?

– Может быть, – вздохнула я, выводя пальцем узоры у Ругера на затылке. – Но во что же еще верить, если не в то, что можно почувствовать, подержать в руках?

– Однако чувства нельзя подержать в руках? Разве это означает, что их нет?

– Я могу почувствовать тебя, твою кожу, твои волосы—и тогда я верю и в то, что ты есть, и в то, что ты любишь меня.

– Многие люди трогают друг друга и произносят «я люблю тебя» самым нежным голосом, даже когда это неправда. Люди спят друг с другом и в то же время врут каждую секунду, Элли!

– И ты тоже смог бы так поступить?

– Тот, кто думает, что знает о себе все, просто идиот.

Он откинул голову, прижавшись затылком к моим ладоням.

– Любой может оказаться в ситуации, когда кажется, что единственный путь к спасению – это ложь. Но мне бы это не понравилось.

Его губы не улыбались.

– Так и договоримся, – по-детски уверенно произнесла я. – Никогда не врать друг другу!

– Мы знаем лишь то, что происходит с нами сейчас, – серьезно ответил Ругер. – Сейчас я люблю тебя. Хотел бы я пообещать, что так будет всегда.

– Нельзя давать обещаний на будущее, – прошептала я, впервые за долгое время чувствуя себя абсолютно спокойной. Того, что сказал Ругер, мне должно было хватить надолго.

Все слова, которые мы произнесли тем вечером, поедая каштаны, сделали нас ближе. У нас были одеяла, в которые мы могли завернуться, и уснуть, тесно прижавшись друг к другу.

Люсия-анорексия

Мы сидели на пожарной лестнице рядом с мансардой Лу. Она курила маленькими быстрыми затяжками. Я бросала на нее неодобрительные взгляды. Что будет, когда она вернется домой? Неужели повсюду будет пахнуть дымом? Хотя сейчас об этом говорить преждевременно.

Кто-то открыл окно на первом этаже, и вечернюю темноту пронзил гимн Люсии8. Нам следовало поторопиться, чтобы кому-нибудь не вздумалось отправиться нас разыскивать.

Лу раскраснелась. После Нового года ей предстояло перебраться в гостевую семью в Вагнхэреде. Она уже была там и осталась очень довольна.

– И еще они научат меня ездить верхом!

– Вот как, – произнесла я враждебным тоном.

– И тебе тоже можно попробовать, если захочешь… – она неуверенно взглянула на меня. – Спросить их?

– Нет уж, спасибо!

– И еще они спросили, хочу ли я праздновать с ними Рождество…

– Вот как.

– Я никогда в жизни не праздновала Рождество в деревне! – произнесла она таким тоном, словно виновата в этом была именно я.

– Ну и чего трепаться-то? Поезжай к ним! – огрызнулась я.

– Ну извини!

– Не обязательно все время трещать об этой семье…

– Я просто хотела рассказать…

– Поезжай к ним, хоть завтра же! Давай, давай! Вниз по лестнице – и на поезд, я тебя не держу!

Она взглянула на меня со слезами на глазах.

– Почему ты вечно такая сердитая, Элли?

Я умолкла, размышляя, права она или нет: может быть, я и вправду все время сержусь? Может быть, так оно и есть.

– Ругер не заходил? – буркнула я.

– Нет, – она бросила на меня неуверенный взгляд. – А когда он должен был зайти?

– Понятия не имею. Может быть, в тот день, когда мы вернулись из Люлео?

– Ах, да! – по голосу было слышно, что она хитрит. Я поняла, что она с самого начала все отлично помнила. – Он спросил, не хочу ли я пойти к нему в домик.

– И почему же ты не согласилась?

– Ну… мы же только что вернулись, – вывернулась она.

– Но вообще-то ты хотела, да?

Я чувствовала, как во мне шевелится злоба – мне нравилось мучить Лу. Но она держалась молодцом – откашлявшись, она решительно посмотрела мне в глаза:

– Наверное, скоро я все-таки загляну к нему в домик. Даже если ты разозлишься, я все равно пойду! Понятно?

Я обняла ее и заплакала, уткнувшись в ее свитер. Я плакала из-за своей неизлечимой подозрительности, из-за своей закоренелой злости, из-за того, что я по-прежнему не доверяю людям. Даже Ругеру. Даже своей собственной сестре.

Лу гладила меня по спине и выдыхала табачный дым, который змейками вился у меня над головой. И я чувствовала, что она моя старшая сестра. Я тесно прижалась к ней.

– Бедная моя! Нелегко жить в такой семье, как наша, – говорила она, гладя меня по голове.

Мы спустились вниз, где нас дожидалось имбирное печенье в виде кривых человечков и безголовых поросят.

– Тесто явно не удалось, – фыркнула Лу мне на ухо, увидев это безобразие. Почти все имбирные старушки тоже остались без голов, так что можно было грызть безголовые тела или хрустеть имбирными головами. Но это, похоже, мало кого волновало: собравшиеся уплетали печенье за обе щеки.

Мама, раскрасневшаяся от жары, стояла рядом с папой, не толкаясь, не ругаясь и не пиная папину ногу в гипсе: любо-дорого смотреть.

Люсия оказалась худющей, с длинными тонкими волосами. Под белой рубашкой, висящей на тощем теле, проступали лопатки, словно пробивающиеся крылья. Я узнала некоторых участниц шествия: например, толстушку, которая поедала торт на дне рождения Лу. На этот раз она набивала рот шафранными булочками с такой скоростью, словно боялась, что это последнее угощение в ее жизни.

И все же этим вечером в больнице было уютно. Нам, родственникам, предложили пройтись по коридорам и посмотреть на рисунки, развешанные на стенах.

Я остановилась у рисунка, на котором была изображена девочка с каштаново-рыжими, чуть взлохмаченными волосами и злобными каре-зелеными глазами. Она плотно сжала бледные губы, словно была готова взорваться в любую секунду.

Лу остановилась рядом со мной, и я заметила, как взволнованно она дышит.

– Любое сходство с реальностью, разумеется, случайно, – засмеялась она.

– Неужели я такая? Она пожала плечами.

– Может быть, кто-нибудь другой изобразил бы тебя иначе.

За спиной у нас остановилась пара костылей. Папа выдержал долгую паузу и лишь затем произнес:

– Злоба вполне очевидна – и это чувство, свойственное данному человеку, тебе удалось изобразить. Но ведь мы знаем, что это лишь одна сторона Элли.

Когда он сказал это, я почувствовала прилив благодарности: за слова и за его теплое дыхание, которое касалось моих волос.

– А другую сторону не нарисуешь никакими красками, – ответила Лу и исчезла.

Я осталась стоять, глупо уставившись на рисунок, который был мной.

Приготовления

За пять дней до Рождества по почте привели пригласительные открытки. «Сердечно приглашаем семью Борг отпраздновать Рождество на горе (над терминалом финских паромов) в 15 часов 24 декабря. Пожалуйста, захватите с собой большую упаковку хрустящих хлебцев. Добро пожаловать! Тетя Роза».

– Кто такая тетя Роза? – удивилась мама, и тогда я рассказала о том, как однажды оказалась в избушке на склоне.

Папа радостно пообещал раздобыть хрустящих хлебцев: это проще простого.

– Но, может быть, стоит взять с собой что-то еще? – задумалась мама

– Наверное, ящик рождественского лимонада? – предложила я. – Она же старая, ей столько не унести.

– И еще, пожалуй, запеченной салаки? – размышляла мама. – Или тетя Роза обидится?

– Не думаю, – ответила я, понимая, что наша семья практически приняла приглашение.

– Жалко, что Лу решила праздновать с чужими людьми, – сказала мама. – Ведь у нее есть мы!

Она произнесла это обиженным тоном.

– Но ведь можно рассказать ей о празднике у тети Розы, – дипломатично предложил пана.

Все дни до Рождества Ругер был занят тем, что помогал тете Розе в подготовке к празднику. Я поняла, что ждать его не стоит – ни на скамейке, ни в домике на дереве.

Вечером двадцать третьего я не сдержалась: мне было просто необходимо встретиться с Ругером. Уже в сумерках я стала подниматься по крутой улочке, мощённой булыжником. Избушка стояла, окутанная мглой, и только в окнах можно было различить слабый свет.|

Шейх Абдул Хасан с квохтаньем подошёл ко мне, за разноцветным хвостом следовали куры, выстроившиеся полукругом.

Я несколько раз постучала, но так и не услышала приглашения войти. Тогда я прижалась ухом к двери и смогла различить, как два возбужденных голоса что-то обсуждают. Толкнув дверь, я увидела тетю Розу и Ругера, склонившихся над столом, на котором лежал исчерканный лист бумаги. Худой палец тети Розы барабанил по бумаге.

– Тогда раздобудь разрешение полиции, Ругер! Потому что костры нам нужны! А то мы замерзнем! А моим гостям должно быть тепло и хорошо, иначе праздник не в радость – уж это в полиции должны понимать!

Осторожно кашлянув, я поздоровалась. Ругер поднял голову, а в следующее мгновение и тетя Роза заметила, что кто-то пришел.

– Привет, – сказал Ругер. – Ты пришла на день раньше!

– Я подумала – может, нужно помочь, – мне стало казаться, что я не к месту.

Ругер крепко обнял меня и поцеловал в губы, в лоб, в обе щеки и снова в губы. Тетя радостно захлопала в ладоши и налила нам по чашке глинтвейна.

– Ты как раз кстати, деточка, – сказала она. – Мы с Ругером что-то заскучали вдвоем.

– Я видела объявления на деревьях, – сообщила я, пригубив глинтвейн. – На всем пути от метро до вашего дома.

Тетя Роза радостно захлопала ресницами, изображая удивление.

– Вот это да! Неужели завтра здесь будет праздник. Кто же его устраивает?

– Только вот где все разместятся…

Я огляделась по сторонам. С тех нор. как я побывала здесь впервые, избушка не стала больше.