Текст книги "Поздравляю, желаю счастья!"

Автор книги: Канни Мёллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Теперь женщина с собакой была подальше, еще дальше виднелись шпили церквей, а у горизонта – Глобен1, похожий на НЛО, которому пришлось сделать вынужденную посадку. Меня интересовали не церкви, а как набраться храбрости и спуститься вниз.

Я выпила остатки витаминного компота и зажевала его пригоршней печенья, мысленно осыпая бранью Ругера. который так и не появился.

Спуск на землю занял ужасно много времени. Я дрожала, и движения мои были нестройными, как игра духового оркестра, состоящего из второклассников.

Запах Ругера

Идти прямо в школу я была не в состоянии. В нашем классе важно всегда пахнуть так, будто ты только принял душ и почистил зубы. Все ужасно боятся пахнуть чем-то, кроме дезодоранта, пенки для волос, блеска для губ, лосьона, бальзама и спрея. Любой естественный запах может тебя разоблачить, а потому его нужно скрывать. Хорошо бы вступить в борьбу за право пахнуть человеком, но только не сейчас.

Домой и в душ. Надо постараться успеть на математику, начало в десять сорок. Я надеялась, что дома никого нет: мама в банке, а папа вовсю строит новую карьеру Но уже в прихожей я услышала сердитый мамин голося

– Ну и где она тогда, по-твоему ? Можешь мне сказать?

Папа что-то бормотал в ответ. Я надеялась, что он говорит что-то логичное и умное – например, что я переночевала у подружки.

– Но я обзвонила всех, кого знаю! – шумела мама. – У нее, конечно, могли появиться новые друзья в старших классах. Но чтобы она стала ночевать у кого-то из них?! Ты как думаешь?

Похоже, папа выбрал самый неудачный вариант ответа, потому что тут же раздался мамин вопль:

– У мальчика! Что ты имеешь в виду? Она заночевала у какого-то мальчика ?!

Я тихонько проскользнула в ванную и закрыла дверь на защелку. Но мамин тонкий слух уловил гудение водопроводных труб. В следующее мгновение она уже дергала ручку двери.

– Элли? Выходи, нам нужно поговорить с тобой!

– Я в душе! – крикнула я.

Когда я вышла, они оба стояли в прихожей, загораживая входную дверь.

– Ты никуда не пойдешь, пока не расскажешь, где провела ночь.

– На дереве, – честно призналась я.

У мамы был такой вид. словно она вот-вот влепит мне пощёчину.

– Не надо шуток, – умоляюще произнес папа. Он побрился и стал похож на обычного папу, которого ждет обычная работа.

– Это правда, – сказала я. – я знаю одного мальчика, который живет на дереве.

– Мальчика? – переспросила мама.

– На дереве? – повторил папа.

– Если ты на работу, папа, то пойдем вместе, – предложила я.

– Ладно, – согласился он.

И мы пошли.

– Папа, – сказала я, когда мы шли через площадь к метро.

– Что? – отозвался он.

– Хорошо, – ответила я.

Он вопросительно взглянул на меня.

– Хорошо, что ты встал, и вообще…

– Хорошо, что ты вернулась домой, – ответил он и о меня.

– Ну конечно, вернулась. Я люблю свою комнату.

Он помахал мне, и я скрылась в дверях метро.

Нельзя сказать, что кто-то из нас особо откровенничал. Но, может быть, чтобы любить друг друга, необязательно раскрывать все тайны.

На математику я опоздала всего на пятнадцать минут.

После обеда шел дождь, и я, несмотря на усталость, отправилась в город. И не зря: Ругер ждал на нашей скамейке.

– Хорошо! – сказал он, обнимая меня одной рукой, как ни в чем не бывало, словно мы жили одной жизнью. Но ведь на самом деле все не так. Я ничего о нем не знала.

– Где ты был ночью? – спросила я, чувствуя, как мамин обвинительный тон эхом отзывается в моих словах.

Он удивленно взглянул на меня.

– Ты сердишься?

– Совсем не сержусь, – оскорблено ответила я. – Просто я ждала тебя. Всю ночь! Я замерзла, была буря, твой домик чуть не развалился, мне было страшно до смерти, а ты не пришел!

Он присвистнул.

– Так значит, это ты ела печенье? Я видел крошки.

Я кивнула и уткнулась носом в его шею. И все снова стало хорошо. Вот так – внезапно. От него пахло не потом и не дезодорантом. От него пахло человеком. Особенным человеком. От него пахло Ругером.

Добравшись до дома, я взбежала по лестнице. Не умею я следить за временем. Часов не наблюдаю, а о минутах и говорить нечего. Они исчезают, как светлячки в темноте, стоит только протянуть руку.

Я наверняка опоздала к ужину, а мама, конечно же, уже вцепилась в телефонную трубку. Ей хватит непосредственности позвонить среди ночи в социальную службу и рассказать, что она не в силах справиться со своими дочерьми. Ни с одной, ни с другой.

– Пожалуйста, поймите: я плохая мать. Вы должны что-то сделать! Я люблю ее и поэтому прошу вас забрать ее у меня!

Я сняла ботинки, из кухни не доносилось ни звука.

Они сидели за кухонным столом друг напротив друга. Мама произнесла, не сводя глаз с папиного лица, как будто меня и не было:

– Еда на плите.

Перед ними стояли бокалы с вином. В канделябре горели свечи, у мамы пылали щеки. На окне красовался большой букет красных роз.

– Они вкусные, – произнесла я, чтобы привлечь к себе хотя бы немного внимания. – Розовые лепестки. Если нарезать их в салат. Говорят, это улучшает потенцию.

– Не вздумай ничего резать, – произнесла мама, по-прежнему не сводя глаз с папы. – В кастрюле рыбные тефтели. В омаровом соусе.

– Шикарно, – отозвалась я, – что празднуем?

– Папа нашел новую работу, – ответила мама счастливым голосом.

Рыбные тефтели, которые мне только что удалось подцепить, скользнули обратно в соус, а я уставилась на человека, который приходился мне отцом. Человека, который в это самое мгновение поднимал бокал с вином.

– Пока еще нет стопроцентной гарантии, но я, кажется, все-таки получил работу.

Я внимательно посмотрела на него. У мамы был такой гордый вид, словно ее мужа только что выбрали на пост премьер-министра.

– И что это за работа? – спросила я, поскольку никто из них, кажется, не собирался ничего рассказывать добровольно.

– Фред будет заниматься распространением лечебных препаратов. Налаживать контакты с магазинами, – сообщила мама таким тоном, будто речь шла о спасении человечества.

– «Вивамакс», – сказал папа. – В таблетках и флаконах.

– Никогда не слышала о таком, – недоверчиво произнесла я.

– Ну, конечно, не слышала! Это совершенно новый продукт! – вставила мама, наливая ещё вина себе и папе.

– Им нужен коммивояжер в северном регионе. – сказал папа.

– Абсолютно натуральный продукт, изготовленный в соответствии с тысячелетними традициями, – выпалила мама, словно разучивая роль.

– Значит, ты будешь разъезжать туда-сюда и сбывать этот товар, да, пап?

– В магазинах товаров для здоровья, – кивнул он.

– А что если ты станешь колесить с полным фургоном этого «Вива…» как его там… и никто не захочет его покупать?

Папа явно пытался подыскать подходящий ответ, но мама успела первой:

– Этот препарат должен помогать людям, подверженным депрессии из-за недостатка солнечного света. А там, на севере, так темно! Бедные северяне…

– Но папа уже спешит на помощь… – брякнула я.

– Лекарство также улучшает общее состояние здоровья и повышает тонус, – произнес папа несчастным голосом.

– Можно мне немного этого «Вива…» как его там, – Я протянула руку, – кажется, мне будет полезно.

Но вместо того, чтобы дать мне целебного средства, папа встал и обнял меня. Казалось, его что-то тревожило. Возможно, он не особо верил в чудесные качества этого самого вива-препарата.

– А где ты будешь жить в поездке? – обеспокоенно спросила я.

– Наверное, в гостинице. А потом вернусь домой и буду отдыхать десять дней подряд.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – сказала я.

– Боже мой, – вздохнул он, – тебя же почти не бывает дома.

– Прости, – я села за стол вместе с родителями, – можно мне тоже немного вина?

Как это ни странно, мама без возражений встала, принесла для меня красивый хрустальный бокал и наполнила его почти до краев.

– За то, что мы втроем собрались за столом!– бодро произнес папа.

– И за то, что Лу тоже скоро вернется домой, – добавила мама.

– Когда? – спросила я после того, как мы выпили. – Когда вернется Лу?

– Сегодня я говорила с врачом. К Рождеству ее точно выпишут.

Я ничего не ответила. До Рождества было еще очень долго. Похоже, мама тоже не очень-то ориентируется во времени и плохо понимает, что будет скоро, а что не очень.

– А разве не опасно так много ездить на машине, когда на дорогах скользко? – сказала я.

– Может быть, и опасно, – отозвался папа, – надо действовать разумно.

– Постарайся так и делать!

Он кивнул.

– Ну конечно! Разум – самое важное, что есть у человека.

Я ждала, что он откашляется и сделает какое-то важное дополнение. Например: «самое важное после любви» или «после радости и желания делать то, что тебе нравится». А потом уже разум. На третьем месте. Но он ничего не добавил и не исправил, зато погладил маму по руке. Я почувствовала себя лишней, но не встала из-за стола, пока не доела тефтели и не выпила еще полбокала вина.

Кажется, они не заметили, как я ушла.

Спустя какое-то время я услышала, как они закрывают за собой дверь спальни. В такие минуты чувствуешь себя немного одиноко. Когда другие закрывают за собой дверь спальни.

Одиночество особенно плохо тем, что им ни с кем нельзя поделиться.

Некоторые вещи

Лу прописали новое лекарство. И называлось оно вовсе не вива-что-то-там. Но уже через пару недель лекарство отменили: видимо, оно слишком взбодрило Лу. Каждый вечер она бегала в солярий, пока чуть не спалила кожу. Накупила кучу вещей: одежды, косметики и дисков – даже не интересуясь ценой.

Но продолжалось это, как я уже сказала, всего пару недель, а потом Лу снова впала в спячку. Правда, не совсем. Теперь ее можно было вытащить из постели: позвать в кино или в кафе.

Но к морю ей больше не хотелось.

– Если мы поедем на то же место, то я там и останусь.

– Как это – останешься?

– В пещере. У паука.

Ее взгляд обратился в неведомую глубину, куда мне ни за что не проникнуть.

– Эй, – я забеспокоилась, – хочешь еще чаю?

Ее взгляд снова вернулся ко мне. Мы спокойно пли в кафе за круглым столиком у окна. Я налила »е еще чаю с корицей – невероятно дорогого. С одной стороны, пить чай в кафе – это транжирство, потому что чай – это почти вода. С другой стороны, оно того стоит.

– Как узнать, любишь человека или нет? – спросила я. Мне хотелось застать ее врасплох, удержать ее внимание еще на некоторое время. Ведь она моя старшая сестра. И о некоторых вещах она должна знать больше, чем я. Но любовь ее, похоже, не интересовала. Она снова принялась нести чушь о пауках. Что они как люди, только гораздо лучше: их сети на виду, их можно обойти стороной.

– Как люди, – повторяла она, – но люди фальшивые, внутри у них невидимая липкая масса, от которой невозможно спастись.

– Только не у Ругера, – сказала я.

– Скоро ты поймешь, что ошибалась, – фыркнула она.

– Ты его не знаешь! – сопротивлялась я.

– Знаю, знаю!

Я подумала, что она снова несет чушь из-за своих дурацких таблеток.

Искать того, кого любишь

Ругер исчез. Первую неделю я хандрила и все ждала на скамейке у дуба. На дерево было невозможно забраться: ветви передвигались все дальше от земли. А может быть, у меня просто не хватало сил вскарабкаться наверх.

Спустя неделю я стала расклеивать по всему городу объявления. На скамейках. На деревьях. Я объявила розыск, написав на листочках, что ищу его, что хочу с ним встретиться.

Однажды я встретила продавца хот-догов, которого Ругер называл папой, но он лишь печально покачал головой:

– Нет, я не видел его уже несколько недель.

– Ругер! – кричала я под дубом, в ветвях которого был его домик. – Ругер!!!

Шурша осенней листвой, ко мне подбежала маленькая собачка. За ней спешила запыхавшаяся хозяйка в красном берете.

– Зачем ты зовешь мою собаку? – сердито спросила она, взяв своего Ругера на поводок.

– Простите, пожалуйста, – сказала я. Кажется, эта дама не заметила, что я плачу. – Как мне найти своего Ругера? Он потерялся… – всхлипывала я.

– Надо искать, – ответила дама, – и ждать. Возможно, стоит заявить о пропаже в полицию. В лучшем случае, окажется, что его кто-нибудь подобрал.

– Вы думаете? – с надеждой спросила я.

– У него был ошейник с отметкой налоговой службы? – спросила дама.

Я покачала головой.

– Это уже хуже. Тогда его могут забрать насовсем, Поскорее звони. Иначе его могут… ты наверняка знаешь, что собаку без отметки налоговой службы могут усыпить. Если вовремя не появится хозяин.

– Но я не его хозяйка! Я просто люблю его.

– Это, конечно, усложняет дело, – сказала дама и отправилась дальше.

Возможности.

Все вокруг стало каким-то бежево-тусклым. Жизнь словно исчезла вместе с Ругером. Почему такая несправедливость: я искала его, столько думала о нем, что даже не могла спать, а он, кажется, даже не вспоминал обо мне! Ведь иначе он не стал бы так поступать. Не пропал бы без вести.

Я сидела под дождем на нашей скамейке, а он не приходил.

Я обнимала дубы и хлюпала носом, уткнувшись в их кору. Я бормотала, словно заклинание: «Ругер, пожалуйста. вернись! Прошло столько времени! Я скучаю по тебе, я с ума схожу —ты же не хочешь, чтобы я совсем сошла сума ?»

Но он не приходил.

В школе я не слышала, когда ко мне обращались. В голове крутились одни и те же мысли: «Не должно быть так, чтобы один человек все время думал о другом, если тот, другой, вовсе о нем не думает. Так не должно быть! Это противоестественно!»

Папа сказал, что у меня бледный вид, и дал мне бутылочку «Вивамакса».

– По чайной ложке утром и вечером, – сказал он, – не больше!

Вкус мне не понравился, но я принимала ложку за ложкой, чтобы порадовать папу. Мне же лекарство радости не прибавляло. Я знала, чего мне не хватает, и это нельзя было измерить чайными ложками.

Наступил вечер пятницы. Сюзи и Лотта уговорили меня пойти с ними в клуб, где, по их словам, было ужасно весело. Они уже ходили туда несколько раз и уверяли, что этот клуб точно вернет мне хорошее настроение.

– Соберись! Выше нос! – сказала мне Сюзи.

– Ты должна взять ситуацию в свои руки, – подхватила Лотта. – По тебе сразу видно, что ты безответно влюблена.

– Да ладно, – ответила я, – вовсе нет.

– Да брось, – сказала Сюзи, – это же заметно. Что за придурок? Наверное, гад какой-нибудь?

– Честно говоря, выглядишь ты не очень… – подтвердила Лотта. – Вид у тебя измученный… как это называется… трагический! Ни один парень не стоит таких переживаний!

Я зашла в школьный туалет и посмотрела в зеркало. Как я ни таращилась на свое безнадежно бледное отражение, на глаза мне попался только прыщик с левой стороны у рта. И еще один, пробивающийся на поверхность, у самого носа. Ничего похожего на «трагические чувства» я на своем лице не нашла. Вид у меня был просто жалкий. Позор какой-то.

Сюзи и Лотта были королевами класса, у обеих – длинные волосы, которыми они красиво встряхивали при каждом удобном случае. На них заглядывались все мальчишки. На фоне подружек я была гадким утенком.

– Я не пойду с вами, – шепнула я им на математике.

– Пойдешь, пойдешь, – ответила Сюзи.

– У меня болит живот, – сказала я.

– С нами ты забудешь про свой живот, – ответила Лотта.

– Надо пробовать, хвататься за новые возможности, Элли! Ты даже не представляешь себе, что такое по-настоящему веселиться.

– Попрошу вас прекратить разговоры и сосредоточиться на уроке, – вмешался учитель математики.

Разговор мы прекратили, но сосредоточиться на уроке я не могла.

Рядом с Лоттой и Сюзи я чувствовала себя дошколенком в шуршащих брезентовых штанах.

– Туда младше восемнадцати не пускают, – сказала Сюзи, хлопая накрашенными ресницами.

Они, можно сказать, нарочно раззадоривали меня, чтобы я пошла с ними. И мне, в общем-то, нечего было терять. Я и так была самой жалкой девчонкой в мире.

Может быть, я наигралась в домики на деревьях – пора заглянуть и в нормальное место? Посмотреть, чем занимаются нормальные люди. Просто чтобы расширить кругозор. (Мама говорит, что это важно – расширить кругозор. Что многие об этом забывают. Особенно в наше время.)

Собиралась я целую вечность. Взяла кое-что из вещей Лу: шелковый топ на тонких бретельках и туфли из высоком каблуке. Черную юбку с разрезом. Сюзи и Лотта сказали, что одежда вполне годится, а вот мое лицо – нет.

В женском туалете на вокзале они колдовали надо мной до тех пор, пока кожу не стало жечь и щипать, посмотрев в зеркало, я себя не узнала. Вот и хорошо. Прыщики покоились под слоем крема.

– Ой, какая ты красотка! – ворковала Сюзи с горящими глазами.

Губы у меня блестели, как мокрые, веки были странного красно-розового цвета.

– Не падай в обморок, если увидишь там какую-нибудь знаменитость, – хихикнула Сюзи. – Например, того… как его зовут… который снимается в рекламе пастилок от кашля…

– А, этот придурок! – фыркнула Лотта. – Он всегда ошивается там. Но есть и другие.

Они обменялись многозначительными взглядами у меня за спиной. Я прекрасно видела это в зеркале.

На улице было мокро, по улице Кунгсгатан мы ими под дождем. Чем ближе мы подходили к клубу, тем отчетливее я ощущала, что стала другой. .А вдруг я прямо сейчас встречу Ругера? Но он вряд ли узнал бы меня, и прошел бы мимо, не догадываясь, что это я шагаю в таких туфлях, что за косметикой Сюзи и Лоты скрывается мое лицо.

– Не трусь, – подбадривала меня Сюзи. – Все как надо! Ты выглядишь на двадцать два!

Очередь у входа была длиннее, чем поезд «Стокгольм—Мальме». И почти не двигалась.

– Может, пойдем в другое место, где не надо стоять, пока задница не отмерзнет? – ворчала я.

– Нет, – ответила Лотта, – здесь лучше всего.

Мне хотелось натянуть на себя джинсы и большую шапку с «ушками». Но, в конце концов, наступила наша очередь предстать перед лысыми толстыми охранниками. Как это ни странно, они впустили нас внутрь. Возможно, просто пожалели нас, глядя на синие губы и красные носы.

Внутри было жарко, как в пекле. Я почти сразу вспотела, но как только у меня в руках оказался большой бокал пива, я решила, что настало время вести себя как нормальная девчонка.

Поэтому я стала пробираться вперед, усердно покачивая бедрами и изображая пружинистую походку. Время от времени я нарочно выставляла вперед левую ногу, чтобы был виден разрез юбки.

Сюзи и Лотта растворились в толпе на танцполе. Я приткнулась к какому-то столбу, проливая пиво на себя всякий раз, как меня кто-то задевал. Затем мне показалось, что вдалеке есть свободное место за столиком, и я решительно направилась туда – как мне казалось, сексуальной походкой. Надо было сесть за стол, пока всё пиво не оказалось на моей одежде.

У парня, который в одиночестве сидел за столиком, ногти были накрашены черным лаком, а на ресницах толстым слоем лежала тушь. И еще глаза у него были подведены карандашом. Вид у него был слегка припухший, ему было, наверное, около сорока. Он сидел, обводя толпу взглядом из-под полуопущенных век. Меня он не видел, хотя я стояла едва ли не вплотную к нему.

– Привет, – произнесла я, – здесь свободно? Он, казалось, не слышал, поэтому мне пришлось повторить свою реплику, только в два раза громче.

– О’кей, – ответил он наконец и убрал свою куртку со свободного стула, улыбнувшись кроваво-красными губами и добавив: – Пей и не болтай.

Я осторожно пригубила пиво, умудрившись тут же поперхнуться. Из-за этого накрашенного типа я ужасно нервничала. Он нагнулся, чтобы постучать меня по спине.

– Поосторожней, – произнес он, и мне показалось, что я где-то слышала этот дурацкий тон.

– Вы, случайно, не Юханнес Тотт? – неуверенно спросила я.

– Почему бы и нет, – ответил он.

– Я просто спросила.

– А я просто ответил. А ты случайно не Робин?

– Не-ет, я Элли Борг.

– Ах вот как, ты – та самая Элли Борг! Кру-уто! – протянул он все тем же деланным тоном. – Клево познакомиться, Элли. В реальности ты даже еще красивей. Можно твой автограф? Ну пожалуйста?

Поскольку я не очень-то люблю людей, которые надо мной издеваются, я отодвинула свой стул как можно дальше от него. Но он придвинулся ко мне, оторвал кусок бумажной скатерти и протянул его мне. И отвинтил колпачок старомодной перьевой ручки – на вид довольно дорогой. Все это было просто ужасно, и я сделала вид, что не вижу, как он подставляет свое голое плечо.

– Пожалуйста! – притворно умолял он, хлопая накладными ресницами.

Народ вокруг пялился на нас и гоготал. Это раззадорило Юханнеса Тотта, придурковатую звезду сериалов и рекламы пастилок для горла.

– Элли Борг, ну что тебе стоит, это же займет всего пару секунд! – ухмылялся он, перегнувшись через столик. Изо рта у него несло пастилками «Вике Бло».

Я как можно быстрее нацарапала своё имя, чтобы поскорее смыться. Но на мое плечо опустилась чугунная рука.

– Ты же не просто так села за мой столик? – ворковал он, хлопая ресницами так, словно долго репетировал этот жест.

– Здесь просто был свободный стул, – прошипела я, пытаясь увернуться от пятерни с черными ногтями.

– Пойдем-ка потанцуем, – он потянул меня за собой, положил руки мне на плечи и вытолкнул на танцпол, как тележку. Остальные посетители со смехом расступались, так что за нами образовывалась дорожка. «Как только он меня отпустит, я сбегу!» – повторяла я про себя на протяжении всего этого позорного шествия.

Но он и не думал отпускать. Наоборот. Он ухватил меня, как заправский танцор танго, продолжая бороздить толпу, словно поле, от края до края. А потом обратно. Люди расступались, спотыкаясь. Я надеялась, что кто-нибудь наскочит на него в ответ, но связываться с парнем из рекламы пастилок никто не хотел.

– Божественно танцуешь! – пыхтел он.

Скоро он выдохнется, думала я, как только ослабит хватку, я вырвусь!

Но он устроил настоящий танцевальный марафон, вцепившись наманикюренными пальцами в мои бедра. Мне казалось, что юбка задралась до предела, а разрез имелся до талии. За бретельками я, по крайней мере, могла следить, они по-прежнему держались на плечах. Пока марафонец не схватил меня сзади за шею. Я почувствовала, как одна бретелька зацепилась его кольцо с печаткой и лопнула.

Самым ужасным было то, что к этому моменту на танцполе остались только мы.

Все стояли вокруг и таращились на партнершу, которой, к несчастью, была я.

Девчонку, которой, словно тряпичной куклой, вертел потный психопат.

Юханнес Тотт устроил шоу: публика аплодировала и ликовала.

Я оказалась неизвестной статисткой с улицы. Никого не интересовало, нравится мне эта роль или нет.

После бесконечного метания от одного края танцпола к другому, сопровождавшегося наступанием друг другу на ноги, Юханнес Тотт упал как подкошенный прямо центре зала. Очень эффектно. Все аплодировали. Наконец-то я могла сбежать. Как мне казалось. Пока в мои лодыжки, подобно волчьим зубам, не впилась пара рук. Естественно, я грохнулась. Рухнула, как сосна на лесоповале. Это был такой позор, что я даже не заметила, больно мне или нет. Нужно было смываться, неважно как: испариться или провалиться сквозь землю. Но омерзительный Юханнес Тотт продолжал представление. Слоя на коленях, он изображал величайшее страдание:

– Жестокие боги! Зачем отнимаете у меня мою голубку ? О боги, лишите же меня жи-изни! – последнее слово он тянул, как бельевую резинку, а затем ударил себя в грудь, и завершилось все приступом кашля.

Кто-то в толпе крикнул, что поможет пастилка «Вике Бло», но у него явно не было с собой никаких пастилок. Изо рта у него капала слюна, пальцы скрючились, как у вампира. Можно было представить себе, как у него отрастают и желтеют ногти. Как он облизывает губы и лязгает зубами. Как он с урчанием склоняется к моей шее. Но я не могла позволить какому-то жалкому кандидату в вампиры пить мою кровь, а потому вмазала коленкой по самой чувствительной части его тела.

Юханнес Тотт взвыл и покатился по полу.

– Проклятый урод! – крикнула я, вставая на ноги, и продолжала кричать, пробираясь к выходу.

Эти слова относились не только к Юханнесу Тотту, но и ко всем идиотам, которые стояли вокруг и ухмылялись.

Я схватила куртку и бросилась на улицу, на морозный воздух – как в прорубь зимой. Чудесно! У меня сразу прояснилось в голове, и я увидела, что юбка задралась до самой талии. Я расправила и пригладила ее. Потом встряхнулась, как мокрая собака, пытаясь избавиться от чужого пота и запаха.

Лотта выбежала за мной, не взяв своей куртки и явно собираясь вернуться.

– Ты уже уходишь? – спросила она, ежась в своем топике с огромным вырезом.

– А ты как думаешь? – злобно ответила я.

– Ну… ты что, шуток не понимаешь? Ты же видела, кто это такой?

– Извини, но это не важно.

– Но он всегда такой! Все это знают!

– Отлично. Я пошла.

Она схватила меня за руку, пытаясь удержать.

– Вы здорово танцевали, честно!

– Спасибо, – ответила я.

– Ну хватит, не будь занудой! Не уходи!

Но я решила быть занудой. И ушла. По дороге домой я плакала. Из-за того, что мир такой мерзкий. Из-за того, что тот, кто был достоин любви, исчез.

Умри я сейчас – никто бы и не заметил. Как несправедливо. Как все безнадежно.

Водолей

За то время, что ушло на поиски Ругера, я разобралась с несколькими вещами.

Юханнес Тотт был из мира насекомых-вредителей. Тех, что забираются в твою кору и пьют твой сок. Таких, как он, не перечесть.

А таких, как Ругер, стоит ждать и искать.

Долгое время мне казалось, что от меня пахнет Юханнесом Тоттом, хоть я и мылась так усердно, что кожа едва не слезала клочьями. Заявить на него в полицию было невозможно, а если бы основание для этого и нашлось, он бы только посмеялся. Надо было пережить обиду. Не смертельную, но отвратительную.

Отвратительного вообще хватало. Взять, например, маму с папой. После нескольких дней воркования они стали готовиться к очередной войне. Я поняла, что новое папино исчезновение – всего лишь вопрос времени. И если он не отправится распространять свой «Вивамакс», то, значит, просто скроется в неизвестном направлении.

Вообще в мире была куча вещей, с которыми надо было что-то делать. Страны-агрессоры и концерны-гиганты, которые вели себя, как Юханнес Тотт: делали что хотели, не интересуясь, что думают остальные. В пьесе о судьбе мира была всего пара главных и масса эпизодических ролей. И еще миллиарды статистов. Им не давали и рта раскрыть, а только гоняли туда-сюда, распихивая по лагерям для беженцев, фабрикам и борделям, где их ждала рабская жизнь.

Исполнители главных ролей пожирали бифштексы с кровью, л статисты рылись в мусорных бачках. Сколько ещё это должно длиться?

Н чувствовала, что во мне просыпается гнев.

С этим городом тоже надо было что-то делать. Пока я искала Ругера, я успела заметить, что нищих в метро стало больше, и это были не только обычные пьяницы, но и женщины вполне нормального вида. То есть они не были похожи на алкоголичек или наркоманок. Просто бормотали, что им нужны деньги на чашку кофе. Или вообще стояли, молча протянув руку.

Как-то вечером мы с мамой стали говорить о нищих.

– Всё равно они тратят все деньги на выпивку и наркотики, – заявила она. – Мы платим налоги, чтобы те, кто по-настоящему нуждается, получали помощь.

– Но откуда тогда берутся нищие у входа в метро, и почему кто-то спит у нас в подъезде? Если они могут обратиться за помощью?

Мама вздохнула и захлопнула дверцу посудомоечной машины. В последнее время машина стала капризничать, и мама пробормотала что-то вроде «папа мог бы и починить дверцу». Мол, у него достаточно времени.

Я поняла, что она не настроена продолжать разговор о нищих, которые есть, хотя их не должно быть. Потому что она, очевидно, считала, что мы живем в лучшем из миров.

– Где папа? – спросила я, намазывая себе бутерброд: ни у кого не было желания готовить ужин.

– Может быть, сварить яиц? Оставь мне немного икорной пасты, будь так добра! – попросила мама, уставившись на тюбик в моих руках так, словно я выдавливала не пасту, а ее, мамы, жизнь.

Было видно, что она устала. Она повесила пиджак на спинку стула и выпустила блузку поверх юбки. Под мышками виднелись темные пятна пота. Такой я маму раньше не видела.

– Трудный был день?

– Хочешь яиц? – повторила она.

– Угу, – согласилась я. – Мама, ты какая-то рассеянная. Как будто не слушаешь меня вовсе.

– Конечно, слушаю, – вздохнула она. – Ты спросила, трудный ли был день?

– Да ладно, ничего.

– Ну и день! – Она бессильно опустилась на стул. – Компьютеры зависли, наверное, из-за какого-то вируса – а вообще я не знаю. И эта папина работа – еще неизвестно, что с ней будет. Учитывая его характер. Они наверняка возьмут кого-нибудь другого. И это значит, что он снова может в любой момент исчезнуть. Или залечь в ванне.

– Мама, – произнесла я, гладя ее по» волосам – совсем не таким блестящим и гладким, как обычно. От этого прикосновения она заплакала. Вода для яиц кипела вовсю, кухонное окно запотело. Мы сидели в аквариуме и, наверное, уже превратились в двух плотвичек.

– Как несправедливо… – всхлипывала она.

– Ну-у… – беспокойно мямлила я, – с папой нужно быть терпеливой. Может быть, с этим «Вива…» как его… все будет в порядке.

– Да это наверняка никчемная микстура! Одно надувательство. На производителя вообще нужно в суд подать.

Честно говоря, я не понимала, с чего она так завелась. Какая-то невинная биодобавка… которую она сама, к тому же, расхваливала.

– «Вивамакс» – какой позор! – с отвращением повторила мама.

В этот момент яйца взорвались – вода в кастрюльке выкипела до дна.

Мама искоса взглянула на меня и отправилась в душ.

Я сделала бутерброды и приготовила нам чай.

Этой ночью папа вернулся домой очень поздно. И тут же прокрался в ванную.

Наутро он лежал в ванне. Снова. Аллилуйя.

Полосатое полотенце было натянуто до самого подбородка. Он спал.

Бедные и богатые

Я нашла Ругера дождливым вечером. К тому моменту я успела полностью разувериться в том, что когда-нибудь снова увижу его.

Он сидел на нашей скамейке, которая так долго пустовала. Никаких объяснений, ничего. Он вел себя так, словно мы расстались вчера. Я понимала, что человека, который так долго пропадал, не стоит спрашивать, где он был.

– Я кое-что придумала, – сказала я вместо расспросов. – Рассказать?

– Да, только не сейчас, – ответил он. – Сначала я хочу кое-что показать тебе. В домике.

Это был ежик. Ежик в домике высоко на дереве. Он никак не мог забраться туда сам.

– Ему нужно понравиться и прийти в себя, – объяснил Ругер. – Я нашел его на улице, он попал под машину.

Я склонилась над ежиком, чтобы получше разглядеть.

– Осторожнее, – предупредил Ругер. Ежик выставил свои бесчисленные иголки и стал похож на дрожащий мячик.

– Как же ты его нес? – спросила я.

– Закатил в рюкзак палочкой, а потом вытряхнул.

– Но ежикам лучше жить на земле, а не здесь, в небе, – возразила я.

– Он временно госпитализирован, – ответил Ругер, наливая в блюдце молока.

Я сидела на матрасе Ругера, и домик покачивался, потому что дело было в один из многих ветреных осенних вечеров. Мне нравилось сидеть и смотреть, как Ругер возится с ежиком – тот убрал иголки и поглядывал на нас блестящими глазками. Наверное, силился понять, на какую планету попал.