Текст книги "Поздравляю, желаю счастья!"

Автор книги: Канни Мёллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Он улыбнулся.

– Ну конечно, я хочу узнать больше. Ты любишь его?

– Да. Думаю, да.

Казалось, он был рад слышать это.

Затем мы услышали, как мама поворачивает ключ в замке, и папа замер.

– Это был я, – быстро шепнул он. – Я обещал Гитте найти тебя и привести домой.

– Если хочешь, я могу сказать, что ты меня и нашел И привел домой.

Он бросил на меня благодарный взгляд.

Странный получился вечер. Вообще-то я хотела показать, как я счастлива, рассказать о Ругере, о его веснушках, зеленых глазах и обо всем, что мне казалось в нем удивительным и необычным. Но таковы, видно, законы природы: родителям о подобных вещах не рассказывают.

Тем не менее, когда мама опустилась на колени перед стиральной машиной, я присела рядом с ней.

– Расскажи, как ты познакомилась с папой! Ну, пожалуйста!

Она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Ты хочешь узнать о нашей первой встрече, когда я решила, что он полный недотепа? Или о том, как мы встретились четыре года спустя, и я решила, что не такой уж он и недотепа?

– Расскажи и о том, и о другом!

– Впервые мы встретились в церковном лагере перед конфирмацией2, где-то в Смоланде3. Нам было лет по четырнадцать. Нет, не стоит и рассказывать…

Запихивая белье в стиральную машину, она все же не могла удержаться от смеха, и, в конце концов, села, прислонившись к стене. Глядя на маму, я без труда могла представить себе ее четырнадцатилетнюю. Наверное, только щеки были круглее.

– Однажды мы решили искупаться в полночь. Голышом. Мальчишки должны были выбраться из своего корпуса, мы – из своего. Никто, конечно, не должен был нас видеть: мы были уверены, что купаться голышом запрещено. А ведь гораздо интереснее делать то, за что могут наказать.

Вид у нее стал мечтательный, она перестала хихикать.

– Был прекрасный августовский вечер, луна висела большая и желтая. Девчонки завернулись в простыни и спустились по пожарной лестнице. Затем мы прокрались к корпусу, где жили мальчики, и увидели, как они вылезают через окно. Хотя им пришлось труднее. Сначала нужно было перебраться через перила балкона, а потом – съехать по водосточной трубе.

– И папа тоже спускался? – нетерпеливо спросила я. – Он тоже съезжал по водосточной трубе ночью, обмотавшись простыней?

– Конечно, – кивнула она и снова засмеялась, даже закашлялась от смеха. – Дело и было в простыне. Она зацепилась за какую-то неровность на стыке двух жестяных листов, и он повис, беспомощно болтаясь в воздухе и пытаясь отцепиться.

Она закрыла лицо руками, плача от смеха, и слезы просачивались сквозь пальцы.

– Простыня зацепилась за трубу, но выпутаться ему удалось: он выкатился из простыни, как мясной рулет, и шмякнулся вниз!

– Он ударился? – спросила я, не понимая, что во всем этом смешного.

– Ты бы видела его, когда он обнаружил, что стоит совсем голый, а мы таращимся на него во все глаза! В конце концов, он побежал к реке и первым бросился в воду. Надо же ему было где-то спрятаться.

– Какой смелый, – сказала я.

– Может быть, – ответила мама. – Но нам это не привело в голову. Той ночью ему и дали прозвище Рулет.

– Дураки…

Она кивнула.

– Непонятно только, почему он потом влюбился в меня. После таких приключений…

Я ждала, когда она продолжит рассказ о том, как Рулет стал моим папой, но ей, видно, требовалось время для размышлений. Она утрамбовала белье в стиральной машине, насыпала порошка и только после этого заговорила снова:

– Это было летом, после окончания школы. Мы не виделись, пока учились в старших классах, но, устроившись на пару месяцев поработать, я в первый же день встретила его. Мы оба сортировали почту, в одну смену. Каждый день приходилось ехать в Йевле и, выполнив работу, возвращаться в Стокгольм первым утренним поездом. Во время этих путешествий мы и разговорились друг с другом.

У нее снова стал мечтательный вид.

– Никогда не встречала такого необычного человека, как он. А когда я оказалась у него дома…

Она умолкла на полуслове и стала теребить пуговицы на кофте.

Я не понимала, чего она стесняется. Может быть, она стеснялась и там, дома у парня, с которым вместе работала и который потом стал моим папой? Вдруг она подняла глаза, взгляд у нее был восторженный.

– Этот запах я почувствовала уже в прихожей. Острый, сильный запах. В кухне стояла картина, над которой он работал. Повсюду виднелись банки с краской и кисти. Он открыл окно, но я не видела ничего, кроме этой картины.

– Что там было? Ты помнишь, что было на этой картине? – я не могла скрыть возбуждения в голосе.

– Помню ли я? Да она до сих пор у меня перед глазами. Огромный дуб. Казалось, ему тысяча лет, но он был живой! Ветви словно шевелились, и чем дольше я смотрела на него, тем больше он напоминал человека.

– Где она сейчас, эта картина?

– Спроси у папы. Не понимаю, почему он перестал рисовать…

– Но картину же он не мог выбросить? Если она была гак хороша?

– Не знаю, не знаю… – вздохнула она. – Мне и вправду жаль, что картина исчезла. Тебе бы она понравилась, Элли. Мы могли бы повесить ее над диваном. Если честно, я думаю, что папе этим и следовало заниматься в жизни – живописью. Человек, который пренебрегает своим даром, становится несчастным.

Я вскочила и бросилась в гостиную.

– Где твоя картина? На которой дуб?

Он поднял голову от газеты и растерянно посмотрел на меня.

– Мама рассказала о том, как вы вместе работали на почте. Как она пришла к тебе домой, а ты рисовал огромный дуб. В кухне.

– Ах, та картина! – он засмеялся. – Она не удалась.

– Но я хочу ее увидеть, – упрямо повторила я. – Ведь где-то она должна быть?

Он задумался.

– Кажется, я отдал ее соседу, который сделал из нее столешницу.

– Какому соседу? Где?

– Успокойся, не здесь. И как его звали, я не знаю.

– Ну давай же, Рулет! Вспоминай!

Он помрачнел.

– Прости, я не хотела…

– Значит, она и об этом рассказала?

Я грустно кивнула.

– Ты был такой храбрый – первым бросился в воду… – начала было я, но у него сделался очень несчастный вид.

– Неважно, что говорили другие. Больнее всего было слышать, как она кричит «рулет!» Это было самое ужасное. Мне хотелось лечь и умереть.

– Она нравилась тебе уже тогда?

– Нравилась? Да я любил ее. Только так и можно было назвать это чувство.

Я обняла его: уж я-то понимала, что он имеет в виду.

На следующее утро мы встали рано. Папа спешил на поезд в Умео4. Мама помогла ему собрать чемодан, Она была счастлива, хоть папа и уезжал на дне недели Первые две недели в качестве представителя фирмы «Вивамакс». В Умео его должен был ждать служебный автомобиль.

– Папа, будь осторожнее на дороге! – попросила я, обнимая его. – Не сбей лося! Их легко не заметить, особенно в сумерках.

– Буду стараться, – ответил он.

– И если кто-то не захочет покупать лучшее лекарство века, помни, что ты не виноват!

– Конечно, им же хуже!

Настала пора

Несколько недель подряд лил дождь. Осень стала вязкой как смола. Хотелось забыть обо всем и свернуться клубочком рядом со свечкой или у буржуйки в домике на дереве.

Я помогала Ругеру чинить крышу его жилища. Однажды, придя к нему после школы, я застала его сидящим на полу с очень серьезным видом.

– Настала пора, – произнес он.

– Что? – не поняла я.

– Я хочу познакомиться с твоей семьей.

Я тоже присела и задумалась, растопырив пальцы в шерстяных носках.

– Может, не сейчас…

– Ты всегда так говоришь! – ответил он, слегка раздраженно. Никогда прежде я не замечала у него такого тона.

– Ладно, давай, но сейчас дома только мама.

– И она сидит там одна, пока ты здесь?

Об этом я не подумала – вдруг маме и вправду было одиноко?

– Едем к тебе домой, прямо сейчас, – сказал Ругер, поднимаясь. Он потушил огонь в буржуйке – уходя, он никогда не забывал это сделать. Иначе дерево могло сгореть.

Когда мы покидали парк, было уже темно.

На асфальте мигали отражения красных автомобильных фар. По дороге к метро Ругеру пришла в голову еще одна неожиданная мысль:

– Может быть, сначала зайдем к Лу?

– Сейчас не приемное время, – ответила я.

– Но мы же члены семьи! К тому же, мы можем забраться в окно.

– Спасибо, больше не хочется, – отказалась я, вспоминая, с каким ужасом карабкалась по пожарной лестнице в прошлый раз.

Стеклянные двери открылись – нас впустили. Дежурная узнала меня, но на Ругера посмотрела вопросительно. Он с улыбкой поздоровался и слегка поклонился, тряхнув волосами: это произвело на нее благоприятное впечатление.

– Я предупрежу ее, – сказала дежурная и удалилась.

– А почему нельзя просто войти? – прошептал Ругер.

Я пожала плечами.

– Так положено. Может быть, для того, чтобы пациент мог отказаться от посещения, если не хочет никого видеть.

Теперь в палате Лу был телевизор: она сидела у стены, поджав коленки, и смотрела детские передачи.

Я представила Ругера, и Лу смущенно взглянула на него.

– Скоро начнется «Рождественский календарь», – произнесла она, нарушив затянувшееся молчание.

– Здорово, – отозвался Ругер.

– Начнется, но только через месяц, – сказала я, немного стыдясь того, что моя сестра ведет себя как ребенок.

– Через пару недель, – неожиданно возразил Ругер. Я и не думала, что он так хорошо помнит, когда начинают показывать «Рождественский календарь».

– Тебе тоже нравится? – спросила Лу, чуть порозовев.

– Сейчас у меня нет телевизора. Но я помню, как смотрел «Календарь» в детстве.

– Можешь приходить и смотреть здесь, – быстро произнесла Лу.

Я надеялась, что Ругер и без расспросов начнет рассказывать о своем детстве, но Лу явно сгорала от нетерпения. Она с любопытством посмотрела на него:

– А ты открывал окошки в рождественской коробке с шоколадом раньше времени, чтобы посмотреть?

Ругер покачал головой.

– Я жил у тети. Она была строгой. Но доброй. Я люблю ее. Когда наступала пора рождественского шоколадного календаря, она готовила глинтвейн с изюмом, и мы по очереди открывали окошки.

– А где были твои родители? – спросила Лу.

– Они пропали.

Мы замолчали. Слышна была только развеселая музыка по телевизору.

– Папа был очень ненадежным человеком. «Угораздило же твою маму с ним связаться…» – говорила тетя Роза. Ей, наверное, не приходило в голову, что я не появился бы на свет, если бы моя мама не встретила папу. Видел я его только на фотографиях. Он участвовал в автогонках и, видно, только об этом и думал – о своих соревнованиях. Наверное, его уже нет в живых. Так, во всяком случае, решила тетя Роза, когда отец перестал присылать открытки.

– А мама? – не отставала Лу.

– Она оставила меня у тети Розы, потому что решила учиться. С самого детства она работала в цирке: ухаживала за животными, но иногда и выступала на арене – клоунессой. А хотела стать акробаткой.

Мы с Лу смотрели на него во все глаза. Он рассказывал так спокойно и уверенно, что не поверить было нельзя.

– И что, стала она акробаткой? – спросила я.

– Наверное. Хотя я не знаю точно. Она не вернулась из Москвы.

– Можно отыскать ее, – произнесла Лу таким тоном, будто только и занималась розыском пропавших.

– Мне не хочется, – признался Ругер с удрученным видом. – Если она не желает вспоминать обо мне, я не буду ее беспокоить.

– Но вдруг… Вдруг она больна? Может быть, ты ей нужен?

Ругер ничего не ответил, только съежился. поджав ноги и уткнувшись подбородком в колени, и я увидела, что он дрожит.

Лу погладила его по плечу.

У меня защемило сердце. Почему он не рассказывал об этом раньше? Почему рассказал сейчас, когда мы пришли к Лу, если мог сделать это, когда мы были наедине? И почему он прижался к Лу, почему она обняла его, почему она проводит пальцами по его запутанным волосам?

Мне было стыдно, но противный комок в горле уже застрял, и его никак не удавалось проглотить.

Наверное, Ругер почувствовал это.

– Иди сюда, – он протянул мне руку. Я прижалась к нему, и когда его рука оказалась у меня на спине, мне сразу стало легче. Лу положила голову Ругеру на плечо с другой стороны. Я украдкой взглянула на нее: она казалась совершенно счастливой. Такой я не видела ее с лета: с того самого дня, когда она задремала на скале, подставив спину горячим солнечным лучам.

Вскоре раздался негромкий стук и в дверь заглянула Астрид, которая впустила нас в отделение. Она зажгла верхний свет, но, увидев нас троих, вместе сидящих на кровати, быстро выключила лампу. Лу нащупала выключатель и включила ночник.

– Мне пора принимать лекарство? – спросила она тоном малыша, которому должны дать что-то вкусное.

– Можешь принять чуть позже, – ответила Астрид, – никакой спешки.

Она закрыла дверь, и мы услышали ее шаги вниз по лестнице.

Но умиротворенность исчезла: Лу напряглась, было заметно, с каким нетерпением она ожидает лекарства.

– Ну ладно, мы пойдем, – сказала я, опуская ноги на пол.

– Хорошо, – сказала Лу, даже не уговаривая нас остаться.

Мама тоже сидела перед телевизором. Точнее, лежала. Плотно укутавшись в плед. Она смотрела кино или, скорее, спала. По крайней мере, она не услышала, как мы вошли. На журнальном столике стоял наполовину пустой бокал вина, пакет чипсов на полу возле дивана скрашивал мамино одиночество. Я подошла к ней на цыпочках: в голубом свете экрана вид у мамы и вправду был заброшенный.

– Мам, привет, – вполголоса произнесла я, но она вздрогнула, как от пистолетного выстрела.

– Ты спала?

– Нет-нет, – соврала она, как обычно в таких случаях. Как будто заснуть посреди фильма – самое страшное преступление.

– Ты поела? – спросила я. Внезапно мной овладело беспокойство: может быть, ей и вправду приходилось несладко в последнее время?

– Все нормально, – устало ответила она. – Хорошо, что ты дома, который час?

– Десять, – ответила я. – Мы задержались у Лу. А это Ругер.

Мама медленно подняла голову с подушки и посмотрела в сторону двери. Застыв на мгновение, она вдруг вскочила и отбросила в сторону плед. Прежде чем протянуть Ругеру руку, она поправила пояс своего желтого халата.

Мама, конечно, не устояла перед его улыбкой, ей словно тоже передалась его лучистая радость.

– Поставим чайник? – предложила она, проведя рукой по волосам.

Мы сидели на кухне, мама зажгла свечи в канделябре. Ругер взял пять кусков поджаренного хлеба и намазал джемом, а сверху положил сыр. Мама терпеть не могла, когда папа так делал, но на этот раз не подала виду.

– Папа звонил?

Мама покачала головой:

– Нет, со вторника ни весточки. Он, наверное, ещё и не начал толком работать. – Мама сделала глоток чая с таким звуком, будто пыталась проглотить камень. Она поставила чашку на стол, глядя на пламя свечей, и я заметила, что в глазах у нее слезы. Тогда я пересела поближе к ней и обняла за желтые махровые плечи.

– Может быть, сами позвоним? Он оставил какой-нибудь номер?

– Он обещал позвонить, как только прибудет на место. Кажется, сначала он должен был оказаться в Арьеплуге.

Шмыгнув носом, она взглянула на Ругера:

– Мой муж распространяет лечебные препараты, – объяснила она.

– Я знаю, – ответил он. – Элли рассказывала.

– Мы немного беспокоимся, что из этого выйдет. Но ведь они не стали бы выпускать продукт, если бы не верили, что он будет продаваться?

– Конечно, не стали бы, – поспешно вставила я.

И он, конечно, не станет впадать в депрессию, если никто не будет покупать это лекарство. Он ведь не виноват.

Честно говоря, когда речь зашла о папе, я стала немного беспокоиться о том, что скажет Ругер. В жизни папы было немало загадочных моментов, но мне не хотелось заводить о них разговор сейчас.

– Как дела у Лу? – спросила мама, глядя на меня. Наверное, она тоже считала, что эта тема будет более уместной.

– Неплохо, – ответила я.

– А мне кажется, очень хорошо, – сказал Ругер.

– Вот как? – удивленно произнесла мама, переводя взгляд с меня на Ругера.

– Почему ее держат там? – невинным тоном поинтересовался Ругер. – Какая от этого польза? То есть с ней же все в порядке…

– Сегодня – да, – прервала его я. – Но, поверь, не всегда.

– Мы очень боялись, что не сможем остановить ее, если она снова вздумает навредить себе.

– Она только этим и занималась! – я заметила, что произнесла это немного агрессивно. Как будто Ругер не имел права сомневаться в правильности нашего решения.

– Я знаю, успокойся, – сказал Ругер. – Я только хочу сказать: может быть, ей уже лучше?

– На это мы и надеемся, – ответила мама, – что там ее вылечат.

– Я, но крайней мере, надеюсь посмотреть вместе с ней «Рождественский календарь», – заявил Ругер, допивая чай.

Сердце снова защемило, жестко и безжалостно. Я спрятала взгляд, чтобы не выдать себя.

– Как хорошо, что ты снова дома, – тихо произнесла мама, обнимая меня. – Надеюсь, ты идешь завтра в школу?

– Угу, – кивнула я, глядя на Ругера.

– Я могу постелить Ругеру на диване, – предложила мама.

– Не стоит. Лучше я буду спать с Элли в ее кровати, – спокойно ответил Ругер.

Сначала мама застыла, как статуя, но уже через мгновение рассмеялась легко и тепло.

– Ну, тогда спокойной ночи! Разбудить тебя, чтобы ты успела собраться? – спросила она.

– Конечно, – ответил Ругер вместо меня.

Моя лучшая вещь

Мы лежали в моей комнате, перешептываясь в темноте. Поначалу я никак не могла привыкнуть, что Ругер лежит рядом со мной, но вскоре мне уже казалось, что это самое обычное дело – пожелать маме спокойной ночи и вместе забраться под мое розовое одеяло. Бабушка сшила его из разных лоскутков, я очень люблю это одеяло. Возможно, это лучшая вещь из всех, что у меня есть. После Ругера, конечно. Хотя человека нельзя считать своей вещью. Можно только брать его на время, быть рядом с ним. Эта история с ревностью и вправду застала меня врасплох. До сих пор я думала, что этим страдают только очень неуверенные в себе люди с узкими взглядами на жизнь. Теперь я знала, что ревность касается и меня. Пусть Лу и Ругер нравятся друг другу, но не слишком сильно и не так, чтобы я осталась в стороне.

– Мне очень нравится твоя сестра, – внезапно произнес Ругер.

– Знаю, – отозвалась я, как можно более спокойным тоном. – Это заметно!

– Неужели ей и вправду нужны все эти лекарства?

– Не знаю. Она, по крайней мере, считает, что нужны.

Он гладил меня теплой ладонью вдоль позвоночника, зная, как я люблю, когда он с силой проводит ладонью по коже – до мурашек.

– Ты волнуешься за папу?

Меня вдруг разозлило, что он задает вопрос, ответ на который очевиден. А может быть, я просто хотела забыть об этой тревоге, и потому быстро сменила тему.

– Почему ты не живешь у тети?

– Как же – живу!

– Не заметила.

– Может быть, ты и не заметила, но я там живу.

– Понятно, – мне стало обидно. – Спокойной ночи.

– Можем как-нибудь сходить к ней, и ты все поймёшь, – шепнул он мне на ухо.

– Завтра? – Я повернулась к нему, не сомневаясь, что он ответит «нет». Что именно завтра неподходящий день. Но он кивнул. И мы договорились, что он будет ждать меня у школы после уроков, в половине четвертого.

– Только не говори ей заранее, – попросила и. – Иначе она станет хлопотать и готовиться к нашему приходу.

– То есть как?

– Печь пироги, делать уборку и все такое…

В темноте раздался смех Ругера.

– Сразу видно, что ты не знаешь мою тетю.

Затем он повернулся на бок и почти сразу уснул.

На следующее утро, когда мы с мамой завтракали, он еще спал. Я оставила записку, написав, что он может поесть, принять душ и вообще делать все, что угодно. Только пусть не забудет встретить меня в половине четвертого.

– Напиши, чтобы не забыл запереть дверь, когда будет уходить, – напомнила мама, натягивая красивые кожаные сапоги. С утра у нее был вполне бодрый вид образцовой банковской служащей. Трудно поверить, что тот же самый человек вчера лежал на диване, укрывшись пледом.

Тётя Роза

Он ждал меня, сидя на ступеньках и не обращая внимания на вопросительные взгляды прохожих.

Сюзи и Лотта остановились у велосипедной стоянки, чтобы понаблюдать за нами. Они, конечно же, давно поняли, что я с кем-то встречаюсь. Но то, что это был суповар из парка, стало для них новостью.

Я уже жалела, что попросила Ругера встретить меня у школы, чувствуя, что завтра не миновать настырных расспросов.

Ругер привел меня в узкие переулки, где раньше мне бывать не доводилось. Домишки, словно вынырнувшие из другой эпохи, нахохлились на старинных фундаментах каменной кладки.

– Тетя Роза плоховато слышит, но терпеть не может, когда ей кричат. Если она чего-то не услышит, делай вид, что ничего и не говорила. Мне кажется, она лучше понимает телом, чем ушами.

Когда мы поднялись на вершину горы, с которой был виден терминал финских паромов, Ругер остановился. У самого обрыва, скрытая буйно разросшимся кустарником, приютилась маленькая избушка. Она, должно быть, лепилась к деревьям – иначе давно уже сползла бы на шоссе, где вереницей выстроились машины. В подмороженной траве бродили, что-то поклевывая, несколько куриц и разноцветный петух.

– Добрый день, Шейх Абдул Хасан! – вежливо обратился Ругер к петуху. – Как дела? Дома ли тетя?

Петух вскинул гребень и озабоченно заквохтал, курицы тут же подхватили и закудахтали, окружив его.

На картофельной грядке возле избушки показалась старушка, с кряхтением разогнула спину и, растирая поясницу, внимательно посмотрела на нас.

– Это тетя Роза? – прошептала я.

Тетушка оперлась на лопату. На ней были огромные сапоги, явно с чужой ноги.

– Привет, тетушка! – произнес Ругер, отчего та подскочила на месте.

– Ты чего кричишь? Я ж не глухая!

– Это Элли, – добавил Ругер, подзывая меня поближе. Тетушка, щуря темные глаза, посмотрела на меня, отряхнула ладони от земли и протянула мне свою ручищу.

Когда моя ладошка оказалась в ее твердом кулаке, я почувствовала себя маленькой девочкой, которая встретила в лесу ведьму. Я сочла за лучшее вежливо поклониться и улыбнуться, чтобы ведьма не заперла меня в клетку для откорма, надеясь лакомиться всю зиму.

– Может, селедочки с картошкой? – спросила тетушка, пробираясь между грядок. Сапоги были сплошь облеплены блестящими комьями глины.

– Конечно, тетя, – ответил Ругер. – Мы голодные, как тролли.

– Какие тролли? – тетушка растерянно огляделась вокруг, словно ожидая обнаружить новых гостей.

– Никакие, – ответил Ругер. – Пойдем внутрь!

Ругер понемногу переговаривался с тетей, а я не могла избавиться от впечатления, что оказалась в фильме о сельской жизни в прошлом веке.

Тетушка запихнула в дровяную плиту пару отличных ровных поленьев и приоткрыла крышку котла, стоявшего сверху. Из котла повалил горячий пар, превратив кухоньку в баню. Тетушка проверила картошку на готовность, ткнув в нее спичкой.

– Еще минуточку. Ругер, накрывай на стол, а я пойду умоюсь.

С этими словами тетушка снова вышла. Протерев оконное стекло, я увидела, как она склонилась над лоханью, раздевшись до пояса на ноябрьском морозе. Я по пыталась представить себе, какова температура воды в этой лохани. Тетушка тщательно и аккуратно вытерлась. Когда она вошла в дом, лицо ее светилось, она выпрямилась: стало заметно, что когда-то она была очень статной женщиной.

Дар речи вернулся ко мне только за столом, когда мы ели горячую картошку.

– Я думала, все такие дома уже снесли…

– Этот держится с 1752 года, – с гордостью отозвалась она. – Теперь он культурный памятник. Ну, выпьем за это! – Она подняла свой бокал, в котором плескалась горькая жидкость, и залпом выпила, а затем стала смотреть, как я пытаюсь пригубить коричневое снадобье. Я, конечно же, закашлялась: напиток оказался еще крепче, чем я думала.

– Это с непривычки, – сказал Ругер, по-отечески улыбаясь.

В плите потрескивал огонь, в кресле мурлыкал кот, кровать была аккуратно застелена лоскутным одеялом.

– У меня почти такое же, – сказала я. – Бабушка сшила.

Тетушка вытянула ноги под столом, задев меня носками, и удовлетворенно вздохнула.

– Вы ложитесь на кровать, а я достану матрас.

Я ужасно покраснела от смущения.

– Но я не собиралась ночевать здесь, – еле выговорила я.

– Почему это? – она бросила на меня удивленный взгляд.

– Элли живет с родителями, – ответил Ругер. Это произвело на тетушку такое впечатление, будто он сообщил нечто из ряда вон выходящее.

– Вот оно как! Поздравляю! Жить у родителей – такое не каждому выпадает.

Она вдруг погрустнела. Ругер обнял ее за дрожащие плечи.

– Ну-ну, тетя… ты же большая девочка. И еще у тебя есть я!

– Но я-то хочу увидеться с папой, – жалобно проговорила тетушка. – И с мамой… и с братом… почему их здесь нет?

Ругер поднял тетушку на руки, словно она была маленькой девочкой, и посадил к себе на колени, бережно поглаживая тонкие черные волосы. Она положила голову ему на плечо, и уже через минуту дрожь унялась.

– Может, блинчиков на сладкое? – спросила она, утирая слезы.

Я кивнула, немного сбитая с толку такими перепадами.

– На меня иногда находит, – пояснила тетушка, выпрямляясь. – Как маленькая становлюсь.

Когда мы поели блинчиков, Ругер проводил меня к метро. Этой ночью он собирался остаться у тетушки, чтобы она не грустила.

– Дети – они такие, – сказал Ругер, – стоит выйти в соседнюю комнату, как им уже чудится, что ты пропал. Вот и тетушка так.

– А что с ее мамой и папой?

– Ее папа купил это домик, чтобы семья иногда здесь жила. Они были цирковыми артистами. Мой отец и тетя Роза жили здесь с няней. А родители приезжали на пару месяцев в году. Пока тете не исполнилось двенадцать. После они уже не появлялись.

– Родители не имеют право вот так пропадать! – возмутилась я. – Вот эгоисты!

– Может быть. А может быть, они умерли.

Я уставилась на него, ничего не понимая.

– Но ведь такое становится известно?

– Нет. Они выполняли опасный трюк. Тройное обратное сальто на высоте восемнадцати метров. Ошибиться можно было только один раз.

– А как же страховочная сеть?

Ругер покачал головой.

– Поэтому-то на них и приходили посмотреть. Они не пользовались сетью.

– Но у них же были дети! Это ведь преступление!

– Может быть, – Ругер загадочно улыбнулся и добавил: – Теперь у нее только я.

– Повезло ей, что у нее есть именно ты и никто другой. Правда, очень повезло!

Ругер рассмеялся.

– Повезло мне, что я встретил тебя. И никого другого, – прошептал он. – Не знаю, что сказала бы тетя, если бы я привел домой какую-нибудь нормальную девчонку.

– Нет никаких «нормальных» девчонок, – возразила я и поцеловала его. – Это парни так думают. Иди к тете, позаботься о ней!

– Угу, – ответил он. – Расскажу ей сказку на ночь.

Мы обнялись, стоя под старинным фонарем на старинной мощенной булыжником улочке. Как в фильме. О прежних временах.

Потом мы одновременно повернулись и пошли в разные стороны. Но, обернувшись, я увидела, что обернулся и он. Так мы и шли, пока я не налетела на какую-то тетеньку, уже у самого спуска в метро.

Вернувшись домой, я застала маму в самом плачевном виде.

– Звонили из больницы в Люлео5. Он там.

– Что? – я уронила куртку на пол.

Гипс.

Вот как все было. Папину машину занесло на дороге на третий день командировки, и теперь он лежал в больнице с ногой в гипсе и весь в синяках. Я говорила с ним по телефону. Он почти ничего не рассказывал, но я все-таки узнала, что ему повезло: обошлось лишь ушибами ребер, отеками и переломом ноги.

– Они говорят, что это настоящая удача, – монотонно повторял он.

– Вот и хорошо, – отозвалась я. – Значит, скоро ты снова будешь дома?

– Не знаю, – ответил папа. – Ничего не знаю. Я, наверное, самый смешной и нелепый в мире человек.

– Значит, ты можешь попасть в книгу рекордов Гиннеса, – ответила я.

Он ничего не ответил, и мне стало стыдно.

– Может быть, ты ехал на слишком большой скорости? – мягко спросила я.

– А может быть, просто устал…

– Ты заснул?

– Ну, как сказать – заснул… Зевнул пару раз, а потом принял пару таблеток «Вивамакса», чтобы взбодриться.

– И оказалось, что это снотворное?

– Ну, они, наверное, не рассчитаны на мгновенный эффект – их надо принимать продолжительное время.

– Я приеду навестить тебя.

– Это слишком далеко. А тебе надо в школу. Посмотри на карту – увидишь, где Люлео.

– Обнимаю тебя, пап. Скоро увидимся.

– Угу, – промычал он, и голос у него был мягкий, как французский сыр многомесячной выдержки.

Мама бродила по квартире, попутно наводя порядок: вытаскивала из шкафов папины вещи, бросала в кучу старые рубашки и брюки.

– Он скоро вернется! – протестовала я. – Ему что, голым ходить?

Она что-то пробормотала в ответ: мол, угораздило же выйти замуж за безнадежного типа.

Вечером я снова забралась в окно к Лу.

– Что-то мне неспокойно, – сказала я. – Теперь он считает, что совсем опозорился.

– Ну и шут гороховый, – отозвалась Лу маминым эхом.

– Эти оздоровительные препараты надо запретить! – злобно произнесла я. – И автомобили, и все эти магазины товаров для здоровья, и вообще весь Норланд6! Стереть с карты!

– Ты со мной говоришь или с кем? – вздохнула Лу, пытаясь распутать пряди волос, только что выкрашенных в рыжий цвет.

– Тебе и дела нет до папы, да? – я встала между ней и зеркалом.

– Конечно, есть, но мне все это осточертело! – она уронила руки, все в рыжих пятнах, на колени.

– Что – это?

– Вся эта морока.

– Потому что ты интересуешься только собственной персоной!

– Неправда – ну скажи, неправда! – голос у нее стал жалобный.

– Сначала докажи!

– Уходи!

– Ладно. Уйду. Продолжай в том же духе, раз тебе плевать на остальных! Раз папа тебя не интересует!

Иногда я жалела, что эта эгоистка – моя сестра. Например, как в этот раз.

На следующий день я решила, что так просто моей сестре не отвертеться.

Учебное время тянулось бесконечно медленно. За окном, тяжело опускаясь, кружили большие хлопья мокрого снега. На уроке английского я поняла, что нужно делать.

Папа оказался в отчаянном положении, а мама, очевидно, считала, что лучший способ помочь ему – перебрать одежду. Значит, поехать к папе должна я. Но не одна.

После английского я бросилась прочь из школы, не обращая внимания на Сюзи и Лотту, которые сперва припустили за мной, надеясь выведать пикантные подробности моей жизни.

– Ты уезжаешь с тем парнем?

– А может, вы снова будете варить суп в ванне? Тогда можешь рассчитывать на нашу помощь!

– Нет, ничего мы не будем варить, – огрызнулась я. – И вообще, дело не в Ругере!

– Ну пожалуйста, расскажи! Вы встречаетесь? Или вы просто друзья?

Я ответила, что мне нужно спешить и что меня, скорее всего, не будет несколько дней. А уж что они там подумали, меня не волновало.

Дома я разыскала свою банковскую карточку, на которую мама переводила мое ученическое пособие, и оставила на столе записку: мама имеет право быть в курсе.

Когда я ворвалась в палату, Лу лежала на кровати и вполглаза смотрела телевизор.

– Осторожно, ковер! – крикнула она. – Сними ботинки!

– Нет времени! Поехали! Вставай – бери зубную щетку и надевай ботинки!

Она, конечно, не разгадала моего плана, но сделала все, как я сказала.

Я удивилась и обрадовалась: кажется, Лу поняла, что на этот раз пререкаться некогда.