Текст книги "Улица Оружейников"

Автор книги: Камил Икрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава седьмая. Тени

Холод и сырость – главные враги чахоточных людей. Они друзья чахотки. Дядя Юсуп стал сильно кашлять. Утром он с трудом вставал, к середине дня немножко веселел, вечером же был совсем больной. Он не пропускал ни одной молитвы, и часто приступы кашля случались с ним в мечети. Тогда все молящиеся с неприязнью оглядывались на тощего черноглазого человека с впалыми желтыми щеками. Он мешал молиться.

К началу февраля дядя Юсуп совсем слег. На Талиба сразу обрушились все заботы по торговле, прекратились и спасительные визиты в богатые дома, где можно было отогреться и поесть. Нужно и дрова принести, и чай вскипятить, и в чайхану за едой сбегать. А тут еще занятия с сыном водоноса Ибрагимом. Он совсем не умел писать и читал тоже плохо. Однажды, когда дядю Юсупа бил очень сильный кашель и на губах его показалась кровь, Талиб не пошел домой к водоносу. Он решил пропустить один денек. Вечером водонос пришел сам. Он посидел возле больного, повздыхал и ушел, чтобы вскоре вернуться с женой и сыном. Не слушая возражений, они подняли дядю Юсупа и повели его к себе домой.

– Будете жить у нас. Все-таки и уход женский, и еда домашняя.

Дядя Юсуп не возражал, Талиб был рад этому. Вещи и товары перенесли в хибарку водоноса.

Мать Ибрагима готовила, мыла, стирала на всех и ухаживала за больным. Талиб продолжал вести торговые дела, сам разносил заказы и под диктовку дяди писал запросы на склады Самарканда и Ташкента.

Ибрагим, очень маленького роста, но широкий в плечах мальчик, оказался парнем толковым и веселым; грамоте он учился легко.

Вместе с другими товарами в хибарку водоноса перетащили и несколько непроданных глобусов, отчего в комнате стало много веселее. Они стояли на полках в нише и по углам комнаты.

Талиб придумал такую игру: один из ребят раскручивал глобус, а другой останавливал его пальцем. То место, куда упирался палец, считалось конечным пунктом их совместного путешествия. Так они побывали в Японии, в Южной Америке, в Африке и в Москве. Путешествовали они долго и обстоятельно, останавливались во всех городах по пути. О городах Талиб узнавал из учебника географии, который тоже предназначался для продажи, но учебник был русский, никто его не купил.

В погожие дни, когда не было ветра и солнышко хорошо пригревало, ребята после школы отправлялись побродить по городу. Заходили под купол Аллофон, где торговали мукой, или в пассаж, где всегда полным-полно всяких сладостей, на которые можно смотреть совершенно бесплатно.

Однажды они сидели на мраморной плите возле здания банка. Из окон на улицу глядела большая жестяная труба и неслись звуки единственной пластинки. Может быть, пластинка эта и не была единственной, но сторож банка заводил только ее. Говорили, что какой-то русский еще в царское время подарил сторожу эту пластинку и сказал, что в банке это самая подходящая музыка.

 
На земле весь род людской
Чтит один кумир священный.
Он царит над всей вселенной,
Тот кумир – телец златой, —
 

пела труба красивым мужским голосом.

 
Подчиняясь воле злата,
Край на край встает войной,
И людская кровь рекой
По клинку течет булата —
Люди гибнут за металл,
Лю-ди гиб-нут за-а металл, —
 

неслось из граммофона.

Сейчас в банке было пусто и тихо. После Октябрьской революции он закрылся и мало кто заходил сюда.

Талиб кое-как перевел содержание песни Ибрагиму, и они оба удивлялись тому, какие правильные слова пела жестяная труба.

– Эй, мальчик, – окликнул Талиба человек в мундире и чалме с револьвером на боку. – Что-то я тебя давно не видел. Как дядя? Как торговля?

Это был Зарифходжа, спутник по вагону, ехавший с ними из Самарканда в Бухару. Талиб не сразу узнал его в новом одеянии.

– Не узнал меня? Ну что ж, значит, буду еще богаче, – сказал Зарифходжа. – Я теперь туксаба, чиновник его величества эмира, помощник караван-беш. Каждый мусульманин должен послужить нашему правоверному государю в трудный год, если торговым делам это не мешает.

Зарифходжа был очень доволен своим новым положением и говорил долго.

– Вот что, – сказал он на прощанье. – Я хорошо отношусь к твоему дяде, поэтому передай ему, чтобы он бросил дружбу с новыми школами. Я открыл торговлю кишками, пусть идет ко мне приказчиком. Эти новые школы сегодня опаснее чумы. Передай ему.

Талиб обещал передать все в точности, поклонился Зарифходже и еще больше невзлюбил его. Зарифходжа по обычаю спросил о здоровье дяди, но даже не выслушал ответа.

«Ишь чего захотел, – думал Талиб, – чтобы дядя бросил собственную торговлю и пошел к нему торговать вонючими кишками». Настроение у ребят испортилось, и они было пошли домой, но свернули на базар. Талиб купил пригоршню леденцов, бесспорно улучшающих плохое настроение. Возле базарчика, где торгуют своим товаром медники, ребята увидели дервиша в шапке, отороченной собачьим мехом. Это был тот самый дервиш, которого Талиб видел в первые дни своей жизни в Бухаре. То же перекошенное лицо, те же тонкие злые губы. На этот раз дервиш не собирал денег, не прыгал и не продавал талисманы. Он проповедовал.

– О мусульмане! О правоверные мусульмане! Слушайте меня, если не хотите обратиться в паршивых ишаков и бродячих собак…

Дервиш стоял на ступеньках лестницы перед какой-то заколоченной дверью. Он потрясал посохом, лицо его устрашающе дергалось.

– Бойтесь неверных, от них вся погибель! – выкрикивал он. – Бойтесь цыган и евреев, индийцев и белуджей, особенно бойтесь русских. Это они погубили своего царя, это они отказались от своего бога и от всех других богов. Это они придумали шайтан-арбу – паровоз, это они придумали шайтанскую проволоку – телефон…

– Хе, – сказал Талибу в ухо Ибрагим. – Что он говорит? Наш эмир ездит на шайтан-арбе и говорит через шайтанскую проволоку.

– Нам не нужна их аптека-маптека, нас от всех болезней спасает святая молитва! Нам не нужны всякие газеты-мазеты! Нам не нужны наши грамотеи, которые читают эти газеты-мазеты и сеют смуту! Самый главный вред нам – новые школы. Хитрость новых школ велика, они губят наших детей, обрекают их на муки! Наших дорогих мусульманских детей в этих школах учат смеяться над верой…

– Вот врет, – сказал Талиб Ибрагиму. – Насыр-ака очень верующий.

Люди вокруг слушали дервиша молча, многие кивали головами в такт его словам; на мальчишек, переговаривающихся в толпе, стали шикать.

– О мусульмане, пойдем к нашему дорогому эмиру, пусть он закроет эти проклятые школы, пусть закует в цепи мусульман-отступников…

Дервиш говорил еще много и долго, повторяя на все лады клевету о русских, о других национальностях, о новых школах. Ребятам надоело слушать, и они пошли прочь.

В доме водоноса тоже было неспокойно. Дядя Юсуп в последние два-три дня чувствовал себя лучше; он добрел до ближайшей чайханы и, наслушавшись новостей, вернулся опечаленный. Талиб рассказал о встрече с Зарифходжой, и дядя еще больше опечалился.

– Неужели и здесь нам не повезет? Я вот выздоравливать стал, неужели все пойдет прахом? Если новые школы закроют, кто будет покупать мои товары?

Новую тревогу вызвали у него слова водоноса.

– Знаете, почтенный, – сказал тот, вернувшись домой, – соседи передавали мне, что тут ходит один подозрительный человек, наверно соглядатай эмирский. Он выспрашивал соседей про вас. Кто, откуда, чем занимается, не читает ли газеты? Это очень плохо.

– Плохо! – согласился дядя Юсуп. – Но я ничего запрещенного не делал.

* * *

Через несколько дней после первых тревог, когда беспокойство по поводу новых школ уже немного улеглось, Насыр-ака сообщил ученикам, что завтра у них в школе ожидаются высокие гости. Прибудет первый министр – куш-беги и староста купцов – караван-беги Абдуррауф. Ученикам было велено прийти в самой лучшей одежде, всем выдали чистые тетрадки и новые карандаши, Насыр-ака и его сыновья каллиграфическим почерком написали на склеенных листах бумаги длинные изречения из корана и молитвы во славу его величества эмира. Было решено, что сыновья Насыр-ака, Хамид и Камал, завтра не будут вести уроков, чтобы, не дай бог, не допустить ошибок в присутствии высокой комиссии.

Назавтра с утра комнаты, отведенные в доме Насыр-ака под школу, были устланы лучшими коврами, принесенными на время детьми богатых родителей. Даже во дворе, от калитки до террасы, постелили циновки, а поверх них – дорожку из кошмы. В ожидании комиссии обычные уроки не начинались, Насыр-ака вместе с детьми повторял молитвы и читал толкование к корану. Наконец с улицы послышался шум, показались всадники, и Насыр-ака вместе с сыновьями выбежали встречать высоких посетителей.

Хмурые, едва отвечая на приветствия учителя и учеников, вошли в школу куш-беги, караван-беги и два других члена комиссии. Один из этих двух был старый знакомый Талиба – Зарифходжа. Оба бухарских министра были одеты в парчовые халаты.

Насыр-ака рассказал о своих учениках, чьи они дети, сколько времени в школе, чему учатся. Потом он показал книги, по которым он и его сыновья ведут занятия.

– Ты сам где учился? – спросил у Насыр-ака караван-беги.

– В медресе Мир-Араб, – отвечал учитель.

– А дети твои?

– В Самарканде, в русско-туземной школе.

Члены комиссии молча переглянулись. Насыр-ака понял, что этот ответ вызвал неудовольствие. Стараясь исправить впечатление, Насыр-ака заговорил про то, что главными книгами в его школе, как и во всех мусульманских школах, являются священный коран, стихи Физули, Хафиза, учебник Хафтияк…

– Ни одной русской книги у нас нет, – подчеркнул учитель.

Куш-беги не слушал его, подошел к окну, где стоял глобус, и, брезгливо скривив губы, склонился над голубым шариком.

– А это? – бросил он.

– Это глобус, маленький земной шар, который помогает нам изучать географию.

– Этих штук развелось в Бухаре слишком много, – раздраженно сказал куш-беги. – Здесь все на русском языке…

Талиб, хотя он и не был учеником этой школы, сидел вместе со всеми ребятами позади, в последнем ряду у стены, рядом с Ибрагимом. Он и не пробовал возразить, что глобусов с узбекскими надписями никто не делает. Где же их взять? Талиб знал и другое: из проданных дядей глобусов один был куплен домашним учителем сына куш-беги, а другой купил племянник купеческого старосты. Для себя купили, другим запрещают. Но не это удивило Талиба, а то, как испугался Насыр-ака. Он стал говорить, что это его вина, что он не подумал и сегодня же закрасит все русские буквы и напишет все по-арабски.

– Надо это выбросить, – приказал куш-беги.

– Слушаюсь, – поклонился учитель. – Мы ваши дети, вы наши отцы: как прикажете, так и будет.

Он искательно смотрел в глаза министра, но ничего не прочел в них. Немного придя в себя, Насыр-ака стал вызывать учеников. Одних он заставлял решать на доске задачки по арифметике, других – читать стихи, третьих – писать под диктовку. Ученики отвечали хорошо, в глазах Насыр-ака погас страх, они светились гордостью.

– А ну, Ибрагим, подойди к доске, возьми мел, – сказал Насыр-ака. – Посмотрите, – обратился он к комиссии. – Два месяца назад этот мальчик совсем не умел писать, а теперь пишет не хуже писаря. Продиктуйте ему что-нибудь, только попроще, он напишет.

Караван-беги кивнул учителю и ухмыльнулся в бороду.

– Пиши, – сказал он Ибрагиму. – Чей ты сын?

Ибрагим написал правильно и остановился, не зная, что делать дальше.

– Ну же, – сказал караван-беги. – Что же ты не пишешь?

– Я не знаю, что писать, – растерялся мальчик.

– Ты незаконнорожденный, что ли? – презрительно бросил куш-беги.

– Нет. Мой отец водонос, – обиделся мальчик.

– Вот и пиши, кто твой отец.

Ибрагим наконец понял, что от него хотели, и крупно написал на доске:

«Мой отец водонос».

Неожиданно куш-беги встал, за ним поднялись другие члены комиссии и пошли к выходу. Никто из них не сказал ни одного слова учителю, никто не ответил на поклоны учеников. Уже во дворе Талиб догнал Зарифходжу, шедшего последним. Он тронул недовольного чиновника за рукав, но тот отстранился, сделав вид, что вовсе не знаком с Талибом.

После ухода комиссии учитель с сыновьями удалился в свои комнаты, а ученики столпились в классе, обсуждая визит высоких гостей.

– Нашу школу теперь закроют, – говорили одни.

– Нет, просто всыплют учителю палок тридцать и отпустят, – утверждали другие.

– За что же его будут бить? – удивлялись третьи.

– Мало ли за что. Найдут! – На этом мнении сходились все.

В Бухаре не только дети, но и взрослые не удивлялись, когда кого-нибудь бросали в темницу, казнили или подвергали публичному избиению на площади без всякой видимой причины. Раз наказывают – значит, провинился. Может быть, не все люди думали так, но и те, кто думал иначе, редко высказывали свое мнение.

В дверь заглянул сын учителя, пятнадцатилетний Камал.

– Талиб, – позвал он, – возьми глобус и иди сюда.

Талиб вошел в комнату, где сидел Насыр-ака, и поставил перед ним модель земного шара.

– Это он виноват, он виноват! – раскачивался, как над покойником, учитель Насыр-ака. – Как я не догадался? Из-за него закроют школу. Талиб, забери его домой, или я сожгу его… Это глобус виноват!

– Что вы, папа, – утешил учителя старший сын Хамид. – Разве в глобусе дело? Они боятся революции, поэтому всего боятся.

– Учитель, – вмешался Талиб, – у куш-беги и у караван-беги тоже дома есть глобусы. Дядя Юсуп им продал. Не беспокойтесь, они просто забыли про это.

Насыр-ака сидел на ковре и причитал, бормотал себе под нос:

– Разве я за революцию? Аллах свидетель, что я против. Но почему нельзя детям знать арифметику, географию, историю? Почему?

– Неужели вы не понимаете, папа? – сказал отцу Камал. – Если простые люди будут умнее начальников, будет революция.

– Ох, папа! – вздохнул Хамид. – Давайте переедем в Самарканд. Здесь, в Бухаре, нет законов! Этот подлый эмир…

– Что ты говоришь! – крикнул вдруг учитель. – Замолчи! Ты не смеешь так говорить.

– Я так думаю, – сказал Хамид.

– И я, – добавил Камал.

Но учитель очень сильно разволновался. Он кричал на сыновей, упрекал их в не повиновении старшим, говорил, что они не должны оскорблять законную власть и что как бы плохо ни было в Бухаре, но ведь даже из Ташкента сюда приезжают люди.

– Вот Талиб с дядей приехали. Скажи им Талиб, где лучше: в Ташкенте или в Бухаре? – с надеждой попросил Насыр-ака.

– Конечно, в Ташкенте, – сказал Талиб. – Я никогда не видал эмира, но если у него такие министры, то эмир сам первый лжец и разбойник.

Этого Насыр-ака не ожидал. Он посмотрел на Талиба, будто видел его впервые, и крикнул:

– Убирайся отсюда! Убирайся, если тебе не нравится благородная Бухара! – и вдруг заплакал.

Сыновья дали отцу воды. Они говорили, что действительно им всем лучше уехать в Самарканд или в Ташкент, где нет эмира и эмирских чиновников, где никто не вмешивается в дела людей и в то, как учитель учит учеников.

Талиб стоял в дверях и не уходил. Очень хотелось помочь учителю, который всегда любил его.

– Поедемте вместе в Ташкент, – сказал Талиб. – Неужели вам нравится этот зверинец?

Насыр-ака постепенно пришел в себя и мог говорить сравнительно спокойно.

– Дети мои, – сказал он сыновьям и Талибу. – Неужели вы думаете, что мне самому никогда не приходят в голову эти мысли? Неужели я не нашел бы слов вроде зверинца или хуже зверинца? Но я гоню от себя такие мысли и такие слова. Я родился в Бухаре, и мои предки родились в Бухаре. Как я покину этот город? Вы тоже гоните эти мысли. Потому что, если есть мысли, могут появиться слова, а слова опасны. За каждой стеной – мыши, у мышей уши и во-от такие языки!

* * *

Ширинбай и Зиядулла изъявили желание видеть у себя Юсупа-неудачника с племянником. Они не просто позвали их в гости, а дали понять, что разговор будет важный.

Они сидели в большой красивой комнате, в которой Талиб никогда прежде не был. Тончайшей работы текинские ковры устилали пол, в углу стоял огромный письменный стол, больше, чем тот, который Талиб видел в кабинете генерала Бекасова. В комнате не было окон, зато горели сразу три огромные тридцатилинейные керосиновые лампы. От них было и светло и тепло. В стеклянных шкафах светилась хрустальная посуда, вазы, бокалы, кубки. Низенький столик черного дерева, у которого они уселись, был инкрустирован перламутром и серебром.

Комната Зиядуллы казалась дворцом по сравнению с комнатой старшего брата – Ширинбая. Талибу однажды уже случалось там побывать. Люди говорили, что оба брата одинаково богаты и, может быть, не беднее самого эмира, но имя Ширинбай стало нарицательным как имя скупца, а имя Зиядуллы в глазах людей было прочно связано с щедростью.

На улице, в мечети, на складах, где приказчики братьев-миллионеров принимали товар от простых каракулеводов и от скупщиков, оба брата появлялись одинаково одетые: шелковые халаты, мягкие коричневые сапоги, белоснежные рубашки с широким вырезом на груди. Даже чалмы, которые они носили, были одинаковые по размеру. Не очень большие и аккуратные. Здесь же, у себя дома, оба брата резко отличались по одежде. Худой Зиядулла носил мягкие фланелевые брюки, европейскую куртку, европейскую рубашку с пуговицами и войлочные туфли, а Ширинбай был в том же халате и в тех же сапогах, в которых ходил по улице. Братья так отличались в домашней обстановке, что трудно было представить, как это они могут бок о бок вести свои торговые дела. Впрочем, Талиб знал, что в делах торговых оба брата мало чем отличаются друг от друга. Ни тот ни другой не переплачивал при покупке шкурок, и ни один из них не продавал свой товар дешевле, чем другой.

Разговор начал Ширинбай.

– Мы почтенные люди, торговцы, – начал он. – Мы хотим знать про вас все, уважаемые наши гости. Мы с братом поручились за вас перед купцами Бухары и перед самим Абдуррауфом караван-беги, но мы ничего о вас не знаем.

Зиядулла предоставил старшему брату возможность вести самую ответственную часть разговора. Считалось, что тот более опытен в отношениях между торговцами.

– Мы хотим знать всю правду, ибо, приняв вас как родственников Усман-бая, мы до сих пор многого не понимаем, – продолжал старший брат. – Вы сказали, что Талибджан родственник Усман-бая, что вы оба – друзья Усман-бая. Так ли это?

Дядя Юсуп кивнул и пояснил это так:

– Отец Талиба и Усман-бай действительно родственники. Почти троюродные братья. Великодушный Усман-бай действительно очень помог своему почти четвероюродному племяннику Талибу и мне самому. Аллах не забудет его этой помощи.

– В чем заключалась помощь Усман-бая? – продолжал свой допрос Ширинбай.

– Он дал нам в кредит товары и снабдил адресами в Бухаре. Благодаря ему мы живем здесь, и у нас есть еда и крыша над головой.

– Большой кредит? – опять спросил Ширинбай.

– Нет, не очень большой. Мы уже вернули ему все, что взяли, и теперь расплатились с ним.

Талиб посмотрел на дядю с удивлением. Он не знал, что тот расплатился с Усман-баем.

Зиядулла заметил взгляд мальчика.

– Ты что-то хотел сказать? – спросил он.

– Да нет, – уклонился Талиб. – Я не знал, что дядя Юсуп вернул все деньги. Ведь Усман-бай был должен моему отцу…

– Поэтому и дал в кредит? – теперь уже у дяди спросил Ширинбай.

– Может быть, и поэтому, – отвечал тот. Он был недоволен вмешательством племянника.

– Та-ак, – недоверчиво протянул Ширинбай; человек скупой и расчетливый, он не очень-то понимал, как можно дать кредит и отпустить в Бухару должника в такое трудное время.

– Теперь стало гораздо яснее, – сказал Зиядулла. Он выдвинул ящик низенького столика и достал оттуда плоский золотой портсигар. – Закуривайте, – предложил он дяде Юсупу. – Это очень хорошие папиросы.

Дядя Юсуп отказался, зато Ширинбай взял папиросу и закурил ее, хотя курение не доставляло ему удовольствия. Он никогда не отказывался от того, что можно было взять бесплатно.

* * *

– Я расскажу, почему мы ведем этот разговор. У нас сложилось впечатление, что ваши отношения с Усман-баем не так хороши, как вы нам рассказывали. Если бы вы не рассказали нам всю правду, хотя я уверен, что всю правду вы еще не рассказали, мы бы не знали, как нам поступить. Теперь я, кажется, догадываюсь… – Зиядулла затянулся и выпустил дым через нос – Усман-бай не тот человек, которого легко обидеть, значит, он обидел вас?

– Не нас, – возразил обиженно Юсуп-ака. – У него был спор с отцом Талиба, а с нами он был вежлив и добр.

Талиб опять посмотрел на дядю с удивлением. Зачем же говорить неправду? Ведь Усман-бай очень обидел их тогда в дунгайской чайхане.

Зиядулла опять заметил этот взгляд и спросил Талиба:

– Ты хочешь добавить, сынок? Не стесняйся. Видит бог, что я не желаю тебе зла.

– Мой отец и Усман-бай – враги, – уверенно сказал Талиб, вспомнив последний разговор и красный товарный вагон, увозивший отца из Ташкента.

– Почему? – спросил Зиядулла.

– Из-за дедушки. Когда умер мой дедушка уста-Тилля… – начал Талиб и осекся под укоризненным взглядом дяди Юсупа.

– Уста-Тилля из Ферганы? – с жадным интересом спросил Ширинбай. Он даже придвинулся к мальчику.

– Да, – кивнул Талиб. – Из Намангана.

– Тот самый уста-Тилля, про которого рассказывают легенды? Тот самый мастер, который нашел золото в Таласе, который всю жизнь искал подземные клады?

– Да, – сказал Талиб. – Он отец моей матери.

– От него осталось наследство? – продолжал с возрастающим интересом Ширинбай.

– Да, – сказал Талиб. – Маленький дом и хорошая лошадь с седлом. – Говорить о пропавшей тетрадке ему показалось излишним.

– И больше ничего? – продолжал допытываться Ширинбай, уставясь в глаза Талиба.

– Больше ничего, – твердо ответил Талиб.

– Почему же твой отец поссорился с Усман-баем? – Теперь спрашивал Зиядулла. Он был добрее старшего брата и спрашивал не так напористо.

Талиб заколебался, говорить о тетрадке или не говорить, но решил не говорить ничего.

– Ну скажи, почему они поссорились? Они сильно поссорились?

– Да, – ответил Талиб. – Мой отец сказал, что обрежет Усман-баю уши, и он сделал бы это, если бы его не забрали.

Братья переглянулись.

– Когда же его забрали? – вместе почти хором спросили они.

– Через два дня после ссоры, – ответил Талиб. Теперь ему стало совершенно ясно, как все это произошло. То, что раньше было смутной догадкой, теперь стало уверенностью.

– Хватит об этом. Поговорим еще, – сказал Зиядулла. – Давайте поедим. Хватит о делах.

Им подали блюда, о которых Талиб даже и не слышал раньше. В огромных пиалах искрился темный густой бульон из бараньих ножек, густо сдобренный черным и красным перцем, и душистыми травами.

– Возьми ложку, – сказал Зиядулла и протянул Талибу серебряную ложку со сложным рисунком на ручке.

– Французская. Тебе нравится? – спросил хозяин. – Наверное, в кладах твоего дедушки есть не только золото, но и серебро. Недаром его звали мастер-Золото. Как было его настоящее имя?

– Уста-Рахим, – ответил Талиб.

Потом на золоченом блюде подали небольшие колбаски – хасып. Талиб ел хасып в Ташкенте два раза. Но этот хасып был много вкуснее. В колбасках было рубленое мясо, бараний жир, рис, кишмиш и барбарис.

За едой говорили мало, в основном о бухарских блюдах и о том, чем они отличаются от ферганских и ташкентских.

Ширинбай все время поглядывал на Талиба и только один раз спросил, правда ли, что ташкентцы едят эти красные «по-ми-до-ры». Дядя Юсуп ответил, что сам пробовал «помидоры» и они ему очень нравились.

– Они кислые и сладкие, – сказал он. – Если их мелко изрезать острым ножом и перемешать с тонко нарезанным луком, потом посолить и посыпать перцем, будет вкусно. Можно есть с пловом.

Ширинбай очень удивился и сказал, что эти «по-ми-до-ры», может быть, и хороши для русских, но мусульмане их никогда есть не будут.

После чая Зиядулла опять достал из тонкого золотого портсигара папиросу, закурил и начал говорить то, что, видимо, хорошо обдумал во время длительной и обильной трапезы.

– Итак, насколько я понял, Талибджан – наследник уста-Тилля. Может быть, он станет так же богат, как я и мой брат. Не возражайте мне. Это борьба за наследство. Если Усман-бай сделал то, что он сделал, значит, он сделал это не зря. Скорее всего…

Зиядулла многозначительно помолчал.

– Я не знаю, все ли вы рассказали мне или что-нибудь утаили, – продолжал Зиядулла. – Но не зря Усман-бай спровадил вас в Бухару. И в Бухаре вы не в безопасности. Видимо, он боится вашего возвращения. Недавно к моему брату Ширинбаю приходил человек…

– Ты не должен этого говорить. Я сообщил тебе по секрету, – рассердился старший из братьев.

– Нет, я должен, – возразил Зиядулла. – Мне наплевать на Усман-бая. Он далеко, а за Юсупа я поручился. Кроме того, здесь мальчик, наследник… Так вот. Приходил человек, который назвался…

– Рахманкул? – выпалил Талиб.

– Нет, кажется, его зовут иначе. Шакир или Кабул, как-то так, – отвечал Зиядулла.

– Кабул, – подсказал Ширинбай. – Так он назвал себя.

– Так вот, этот Кабул, – продолжал Джурабек, – интересовался, где вы живете, а я не знал, ведь из караван-сарая вы уехали. Так я рассказываю? – спросил Зиядулла у брата.

– Он еще говорил, что вы оба, особенно дядя Юсуп, – опасные люди, что вы русские шпионы и Усман-бай поручил этому Кабулу передать нам все это.

Дядя Юсуп сидел бледный. Он опустил голову и медленно перебирал пальцами край своего старенького, вытертого халата. Глаза его смотрели жалобно, казалось, он готов расплакаться. Он вроде и не слушал того, что говорили братья. Талиб, напротив, был очень внимателен, мысль его работала очень четко.

– Скажите, этот Кабул такой здоровый, толстый, у него прижатые маленькие уши, похожие на пельмени? – спросил он.

– Я не видел, какие у него уши, – ответил Ширинбай.

– Он такой противный? – опять спросил Талиб.

– Если человек занимается такими делами, он должен быть противный, – снисходительно усмехнулся Зиядулла. – Дело не в нем. Я думаю, он просто эмирский соглядатай. Их теперь стало очень много в Бухаре. Вы должны понять: вам здесь угрожает опасность. Когда вы приехали, торговля тетрадками и карандашами была выгодной, теперь она опасна. Теперь считается, что всякий, кто знает грамоту, кто обучает сына в новой школе, кто читает газеты или дружит с читающими газеты, всякий такой человек – враг мусульманской веры и самого нашего эмира. Ты видишь, Талибджан, я дома хожу в европейской одежде, а посторонние видят меня только в чалме и халате. Так это я! От меня в казну эмира идет столько денег, что на них содержится четверть всей его армии. Но и я не позволю себе нарушать обычай на людях. Или возьмем вашего знакомого Зарифходжу. Он раньше немного занимался торговлей каракулем и кишками для колбасы, а теперь торгует самым запрещенным товаром – вином и коньяком. За это полагается тюрьма по нашим законам, поэтому он пошел в помощники к Абдуррауфу. Под крылышком караван-беги ему спокойнее. А ваш товар теперь страшнее вина и коньяка. Уезжайте!

– Он правильно говорит, – поддержал младшего брата Ширинбай. – Вы уезжайте. И не забудьте, что жизнь вам спасли мы. Жизнь дороже золота.

Ширинбай явно намекал на будущее богатство Талиба. Наверное, если бы не то, что мальчишка оказался внуком уста-Тилля, не было бы всего этого разговора.

– Видите, дядя, – сказал Талиб, – Зарифходжа передавал вам, что с этой торговлей надо кончать.

Дядя Юсуп закашлялся, на глазах его появились слезы. Он кивал в знак согласия, но ничего не мог сказать. Наконец приступ кашля прошел.

– Я завтра же пойду к Зарифходже. Пусть он возьмет меня в приказчики, – прохрипел он.

– Давайте лучше уедем, – сказал Талиб. – Я схожу за билетами.

* * *

Домой они возвращались перед заходом солнца. Когда муэдзины стали созывать верующих на вечернюю молитву, дядя с племянником как раз находились возле какой-то мечети. Они помолились вместе со всеми, а когда выходили, опять услышали разговор о новых школах, о том, что в Бухаре полно русских шпионов, что надо убивать всех врагов эмира.

В домик водоноса они вернулись уже в темноте. Талибу всю дорогу казалось, что за ними кто-то идет, то он слышал за собой шаги, то чувствовал на своей спине чей-то тяжелый взгляд. Скорее всего, ему это просто чудилось.

Водонос и его жена ушли в свою каморку. Ибрагим предложил вскипятить чай. Дядя с племянником отказались. Молча легли они на полу поближе к потухающему сандалу.

Перед сном Талиб спросил дядю:

– Может быть, дедушка оставил большое наследство, может быть, он зарыл клад в землю, а где он зарыт, сказано в той тетрадке?

– Нет, Талибджан. Конечно, хорошо, если бы было так. Но твой дедушка только один раз нашел золото в долине реки Талас. Этого золота было так мало, что добывать его оказалось просто невыгодно. Выгоднее было делать саманные кирпичи по копейке за сотню. Наверное, в тетрадке он рассказывает свою жизнь. У него была интересная жизнь. И поучительная. А насчет клада забудь. Он никогда ничего не прятал, твой дедушка. Те, кто мало знал его, считали дедушку очень скрытным и думали, что он хранит золотые клады. Так часто бывает. Но люди близкие знали, что он неудачник вроде меня и мечтатель. Ты ведь почти не помнишь дедушку, а я помню. Неудачник и мечтатель. А про клады забудь, это сказка, как «Фархад и Ширин».