Текст книги "Все будет хорошо"

Автор книги: Камил Икрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Ты сам придумал проблему, сам загоняешь себя в стресс. Мне наплевать на все слухи, которые распускают твои враги. Я никогда не поверю, что ты сделал это из-за ревности к той девушке, что ездила с Эркином. Ты повысил ее в должности? И прекрасно! Значит, она того заслуживает, но с Эркином нужно быть великодушнее. У нас еще много старых привычек, предрассудков, много злых языков, надо быть выше всего этого, и нельзя ожесточаться. Ты понимаешь, что я говорю? Пусть Ильяс Махмудович и его близкие знают это. Помоги им. Сегодня они не понимают и не поймут, что ты заботишься об их сыне больше, чем они. Поймут когда-нибудь. Я тебе советую…

Азим Рахимович слушал голос жены, но все меньше вникал в ее слова. У него опять кольнуло в груди, и пальцы руки, державшие трубку телефона стали холодеть. Неужто вскользь упомянутые слухи о его интересе к Дильбар, слухи подлые, ни на чем не основанные, так задели его? И почему от этого должно болеть сердце? Ведь это ложь, глупая, злая ложь, в которую не верит не только его жена, но не поверит никто из нормальных людей.

– Ильяс Махмудович – человек иной формации, эти люди так или иначе выполнили свой долг. Скоро им на смену придут настоящие ученые.

– Когда? – перебил он.

– Скоро! Разве ты не видишь?

– Хорошо, Муршидахон. Ты меня убедила. Завтра я приглашу его. – Он не мог продолжать разговор, потому что очень болело сердце. – Хорошо, не волнуйся. Я найду выход. Думаю, его это устроит. Надеюсь, ты не веришь слухам…

– Никогда! – воскликнула жена. – Никогда! Я знаю, что постарела, что ты моложе выглядишь, но я никогда не поверю, что ты можешь меня обмануть.

– Спасибо, – сказал он глухо. – И не волнуйся. Все будет хорошо.

Он положил трубку. Часы показывали шесть.

– Мира Давыдовна, вы еще не ушли? – сказал он в переговорник. – У нас не найдется валокардина?

– Есть корвалол, – ответила секретарша. – Только неполный.

Она принесла пузырек, внимательно глянула на него, тут же налила воды в стакан, отсчитала двадцать капель, протянула со словами:

– Вам надо больше отдыхать. Говорят, вы работаете по ночам. Это очень вредно.

Он выпил, откинулся в кресле и попросил вызвать машину.

«Какой позор, – думал он по дороге домой. – Из-за дурацких разговоров так огорчаться. Может быть, я все-таки не должен директорствовать. Видимо, так. А с парнем надо найти выход. Не компромисс, а выход».

Посетителей к больным пускали в строго определенные вечерние часы. Об этом свидетельствовала застекленная вывеска с золотыми буквами; такая же, как в институте, узорная решетка ворот, только с древней медицинской эмблемой, и седовласый узбек-вахтер в белоснежном халате и очках, которого новички порой принимали за главного врача. Новичков строгая золотая вывеска касалась в первую очередь.

Эркин научился проникать сквозь заслон. Быстрая походка и отсутствие узелков с едой позволяли обходиться двумя словами: «Из Минздрава». Отец сидел в белой беседке, на нем была широкая зеленая пижама с блестящими черными, как у смокинга, отворотами, босые бледные ноги в шлепанцах вызывали жалость.

– Обход был. Давление лучше, – сказал отец. – Внутривенное отменили.

Над ними безмолвно цепенели в начинающемся зное кроны вековых платанов. Журчал арык. В бильярдной кто-то один осторожно гонял шары, два старика, сидя верхом на лавочке, играли в шахматы.

– Сегодня к четырем вызывает, – сказал Эркин, объясняя свой неурочный приход. – Не знаю, что он еще придумает.

– Все будет хорошо, – успокоил отец. – Иди, не бойся. Все будет отлично. Он не злой человек, он немного зазнался. Это называется головокружение от успехов. Наука должна служить людям – это основное требование гуманизма, веление нашего времени.

– Он считает, что люди должны служить науке, – возразил сын. – Тут его не переубедить.

– Диалектику учить надо, сынок. Диалектика – наука. Ты же знаешь наши добрые обычаи. В них очень много мудрого. Он по-узбекски с тобой говорит?

– Когда как.

– А ты по-узбекски, вежливо, очень вежливо…

– Вряд ли это поможет. Ведь именно из-за языка…

Отец перебил его с усмешкой.

– Вежливо, очень вежливо. Ты умеешь. И как ни в чем не бывало. Только по делу. По моим сведениям, он подготовил приказ о твоей командировке. Уедешь на год, может быть, там и защитишься. Время – лучший лекарь, если болезнь не очень серьезная. А твоя болезнь – пустяки, вроде насморка. Кстати, он прав, родной язык надо знать. Ты хорошо знаешь обычаи, но язык надо подучить. Иди, сынок.

Ильяс Махмудович встал.

– Я провожу тебя, мне скоро на укол.

– Тебе ведь отменили?

– Отменили внутривенное, а витамины продолжают, – отец шутливо показал, куда ему делают уколы. – Вечером приезжай, расскажешь. С мамой можешь приехать.

Директор с облегчением посмотрел на дверь, закрывающуюся за Эркином. Разговор он провел точно по плану, никаких уступок, никаких видимых уступок… Вернее, никаких слишком уж очевидных уступок он не сделал. Нет! Это только уловка самоуспокоения. Никто, однако, не сможет сказать, что его заставили, принудили. Не на уговоры он поддался, просто понял, что все это мелочь, что игра не стоит свет. Да, сомнительна общая идея: заслон для халтуры ставить именно в момент защиты кандидатской. А почему не раньше? При зачислении в аспирантуру, например, или при приеме на работу? Или на всех этапах? Будут говорить, что он сдался в предвидении выборов. Кто этому поверит? Выборы в Академию у нас такая сложная психологическая задача, что ни один прогнозист не возьмется подсказать результаты. Главное, что повлияло на решение, – и в этом Азим Рахимович старался себя убедить, – понимание того непреложного факта, что нельзя одним махом изменить нравы и обычаи, сложившиеся издавна. И еще: избавился он от Аляутдина Сафаровича, но разве для дела стало лучше? Завгар пришел буквально на другой день, нет запасных частей, прораб написал докладную о возможном срыве строительства экспериментальной установки, а местный комитет настаивает на своем решении о магазине. А ведь толстяк не только все брал на себя, но и все обеспечивал.

Хватит об этом. Азим Рахимович достал папку, которую утром принесли ему Сергей и Бахтияр. Ребята сами обнаружили причину ошибки, разработали новый режим плавки. Он уже просмотрел их расчеты и испытал смешанное чувство радости за молодых и огорчения. Ему не удалось за тот же срок найти ошибку. Конечно, ребята только об этом и думали, а у него для настоящей работы времени было мало.

Он открыл папку. Неведомо как, в ней оказался проект первого приказа об Эркине. Видимо, сунул, когда убирал со стола.

Азим Рахимович перечитал текст, усмехнулся собственной решимости, порвал листок на мелкие квадратики и бросил в металлический ящик для бумаг, подлежащих уничтожению.

Он прислушался к сердцу. Оно почти не болело, чуть давило у горла. Азим Рахимович подошел к окну и убавил кондиционер, слишком шумно от него и даже холодно. Желтый автомобиль выезжал к воротам, Эркин высунулся из окна, оглянулся и притормозил. Наверное, кто-то окликнул его, может быть, попросили подвезти. Так и есть. К машине подбежали трое: Бахтияр, Сергей и Диля. Даже издали было видно – они в прекрасном настроении. Сели. Захлопнулись сразу три дверцы. Желтая машина с номером, состоящим из четырех пятерок, выехала на улицу, и тут же из бетонной стены поползла решетка ворот. Директор стоял, опершись руками о холодный подоконник. Голова кружилась. Последнее, что он видел: была внезапно надвинувшаяся на него решетка ворот, одна только эта решетка с аляповатыми, гнутыми из стальных прутьев символами физических чудес.

Утечка информации – одна из актуальных проблем нашего времени. Можно поручиться, что никто из должностных лиц в институте не сказал ни слова о конфликте между директором и м. н. с. Махмудовым, однако масса людей знала об этом с деталями точными и придуманными. Ведь и жене своей Азим Рахимович ничего не сказал, а лишь разъяснил ей то, что она слышала от других. Часто случается, что сотрудники учреждения узнают о событиях, имеющих отношение к их коллективу, откуда-то со стороны, и знания эти складываются из вопросов типа «а правда, что у вас..?»

– Как дела? – спросил Бахтияр. Он сидел рядом с Эркином.

– Нормально, – ответил Эркин. – Был у дира, он решил, что следует откомандировать меня в столицу нашей Родины город-герой Москву.

– И защита там? – спросил Сергей.

– Возможно. Или вероятно.

Сергей нахмурился, ему не хотелось, чтобы директор уступил.

– Ведь все произошло из-за летающего лягана, – пояснил Эркин. Он теперь твердо стоял на этой версии. – Кстати, лягана все-таки не было, а была ступень чьей-то ракеты-носителя.

Диля вмешалась в разговор, хотела хотя бы косвенно защитить директора.

– Жалко, Эрик, – она сознательно назвала Эркина Эриком, – что ты не поверил Бободжану-ата насчет его боевых наград. Все подтвердилось, Азим Рахимович навел справки.

– А почему же старик сам не хлопотал? – спросил Эркин.

– Долгая история. Знаете, ребята, этого Батырбекова сразу после войны опорочил один мерзавец, враг их семьи. Старик его простил. Потом этот подонок еще дважды делал гадости, писал анонимки. Весь кишлак отвернулся от клеветника и изгнал его. А недавно уже совсем старым, тот человек вернулся, чтобы просить у односельчан прощения, два дня ходил по дворам, сидел в чайхане, и никто не хотел с ним говорить. На третий день клеветник умер, и люди не пожелали идти на похороны. Бободжан-ата сказал, что так нельзя. Сам пошел и другим посоветовал. Старик говорит, что умеющий прощать благословен.

– Мудрая мысль, – сказал Сергей.

– Да, мудрая. Это в характере нашего народа. Мне кажется, что никто не умеет так прощать, как мы. Особенно стариков и тех, кого уже нет.

– Точно! – удивился Бахтияр. – Точно! Мой дед с бабкой ни о ком плохо не говорят. Мне кажется, что они и не думают ни о ком плохо.

Эркин остановил машину возле станции метро.

– Простите, дальше не могу. Спешу к отцу.

Те, кому плохо, – в палатах, а выздоравливающие и выздоровевшие – в саду. Им теперь хорошо и по контрасту с тем, что было, и в сравнении с другими, оставшимися в постелях с суднами, с капельницами, с кислородными масками, наготове висящими у изголовья.

Слабое движение вечернего воздуха шевелит листву платанов, ароматы цветов смешиваются с запахами еды, в одной беседке шумно, без опаски стучат в домино, в другой идет бильярдная баталия, слышатся восклицания болельщиков.

– Вначале был суров, говорил о неколебимых принципах в науке и жизни, уверял, что все это пойдет мне на пользу, только пользы и хотел… Признаться, мне было его жалко. В самом деле! Я его никогда таким не видел, кажется, у него слегка дрожали руки, знаешь, так, чуть-чуть.

– Ему было стыдно, – сказала мать. Перехватив взгляд мужа и сына, объяснила. – Стыдно, что он так нас обидел.

– Допустим, – с сомнением заметил Ильяс Махмудович. – Пусть это так называется. Важно, что он понял свою ошибку и исправил ее.

Они втроем, не спеша, шли к проходной, обсуждали скорый отъезд Эркина. О перспективах работы в Москве отец предпочитал не говорить. Ему мешала мысль: что значит год для симпатичного и обеспеченного молодого человека, и вовсе без присмотра? Пролетит год, как день и ночь. Надо было женить вовремя, раньше надо было женить. И мать думала об этом.

Им пришлось посторониться. Машина скорой кардиологической помощи медленно двигалась по узкой затененной аллее. Медленно она ехала, слишком медленно, и вяло, с большими интервалами вспыхивал над ее крышей синий сигнальный фонарь.

Машина свернула налево, к отделению реанимации.

Некролог Азиму Рахимовичу подписали самые видные люди, эта внезапная смерть потрясла всех. Возле четырехэтажного дома стояли десятки машин, два инспектора ГАИ помогали им парковаться и отъезжать.

Аляутдин Сафарович вышел из подъезда, поддерживая под локоть Ильяса Махмудовича. Оба были искренне огорчены и даже потрясены.

– Никогда не жаловался на сердце, не курил, занимался спортом, – говорил Аляутдин Сафарович, распахивая дверцу белой «Волги», положенной ему по новой должности. – И выглядел молодо, моложе своих лет. Мне один историк рассказывал: мирза Улугбек не потому погиб, что занимался чистой наукой и этим только вызвал гнев фанатиков, а потому, что предполагал, будто политикой можно заниматься в свободное время. Вывод такой: если ты ученый, занимайся наукой.

– Это не совсем правильно, – возразил Ильяс Махмудович. – Есть другие примеры. Курчатов, Королев, – тут дело в личности. Одни могут совмещать, другие не могут.

– Вам видней, – легко согласился Аляутдин Сафарович. – Вы сами всегда могли совмещать научную работу с административной. Как бы то ни было, Азим Рахимович не выдержал. Даже спорт не помог. А жаль! Очень его жалко.

– Две дочери остались, – заметил Ильяс Махмудович. – Замуж не успел выдать. А видели, как постарела супруга? Просто старуха.

– Вот мы говорим: диета, спорт, режим. Разве это главное? Кому как на роду написано, так и будет… Вас домой или в стационар?

– В стационар. А я думаю о другом. Детство у него было тяжелое, голодное, организм неправильно заложил жизненные силы. Тут никакой теннис не поможет, природу не обманешь. Смолоду надо силы беречь.

Эркин обедал в чайхане Дома кино, а когда вышел на улицу, заметил Муху. Она безуспешно ловила такси. Неторопливо он завел машину, подал ее и распахнул дверцу.

– Прошу вас, подружка!

Муха несказанно обрадовалась.

– На телевидение? – спросил Эркин. – Как всегда опаздываете?

– Как всегда! – улыбнулась Муха, раскрыв сумочку, в два ловких движения поправила что-то в косметике возле глаз. – У вас директор умер? Когда похороны?

– Похоронили, – сказал Эркин. – Это было так неожиданно, просто не верится.

– Говорят, он был большим ученым?

– По нашим меркам – выше среднего, по мировым стандартам… – Эркин запнулся. Смерть обязывала к осторожным высказываниям. – Теперь в физике трудно устанавливать ранги: наука выдает результаты в самых неожиданных местах, а Азим Рахимович был типичным генератором идей.

– А правда, что он верил в тарелочки и космических пришельцев?

Муха и в самом деле слышала, что покойный директор допускал такую возможность.

– Трудно сказать, во что именно он верил.

– А я верю. Я вообще очень доверчивая. Так ждала вашего звонка, к телефону летела на крыльях.

– Я каждый вечер у отца был, сейчас ему полегче. Может, сегодня?

– Может быть. – Муха откинулась на спинку сиденья. – У меня чешское пиво в холодильнике.

– А представь, дорогая Муха, что гуманоиды существуют…

– Кто?

– Гуманоиды, иначе говоря, инопланетяне. И вот они прилетели к нам двух сортов: первый сорт – маленькие, лохматые, злобные, умные и властные. Второй – высокие, стройные, кожа голубая, глаза добрые и абсолютно доверчивые. Кого бы ты выбрала?

Эркин остановил машину возле телецентра. Он впервые сказал Мухе «ты» и момент, кажется, выбрал удачный.

– Кого бы ты выбрала? – повторил он вопрос.

Муха глянула на него.

– Такого, как ты. Ты мне подходишь.

Все шло правильно, нельзя терять время. Скоро в Москву.