Текст книги "Все будет хорошо"

Автор книги: Камил Икрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Потом ее поили чаем, уговаривали дождаться лепешек и вообще погостить денек-другой или хотя бы до обеда, потому что после обеда обязательно будет какая-нибудь попутная машина. Не исключено, что и сын Кахрамон заедет. Он тут недалеко на руднике работает шофером, он и отвезет ее до автобуса. Она вежливо, но твердо отказалась от всех искренних предложений.

Кишлак утих после утренней суеты, на улице, по которой она шла, были только дети. Мальчишки бегали с бумажным змеем, который почему-то никак не хотел взлетать, девочки держались в стороне. От них отделилась та, что вчера указала дорогу.

– Здравствуйте! – крикнула она Диле в надежде, что ее узнают. Диля ей улыбнулась и вправду обрадовалась.

– Здравствуй, маленькая.

– А где твоя желтая машина? – озорно крикнула девочка. – Сломалась?

– Сломалась, – смеясь, подтвердила Диля. – А где твой обруч?

– Сейчас принесу, – ответила девочка и бросилась к дому.

Дорога круто шла вниз и свернула налево.

– А где желтая машина? – услышала Диля и, обернувшись, увидела шуструю девчонку на крыше дома. Она стояла рядом с телевизионной антенной и изо всей силы мотала на себе голубое пластмассовое кольцо.

– Где желтая машина? Где желтая машина?

Диля помахала ей рукой.

– Где желтая машина? – почти пела девчушка. – Где желтая машина?

Она не дразнила, а просто веселилась.

Рюкзак плотно прилегал к спине, кроссовки ступали упруго, сквозь подошвы ощущалось покалывание острого щебня, на горах вокруг было много зелени, по склону медленно ползло пятно – двигалась отара овец.

«Боже, как хорошо. Как хорошо!» – думала, а может быть, и шептала Дильбар.

До пересечения с большой магистралью было, как ей объяснили, километров пятнадцать, и Дилю радовало, что она долго еще будет идти одна среди красоты, тишины и покоя.

«А где желтая машина?» – вспоминала она голос девчушки, похожей не то на цыганку, не то на армянку. И это продолжало веселить ее.

Навстречу проехал автофургон с надписью на двух языках: «Любите книгу – источник знаний». В раскрытой задней двери она увидела мужчину в белой поварской куртке – продавца, и ящики. Продукты повезли, поняла она. Еще через час ей встретился «уазик» с синим крестом ветеринарной службы.

Становилось жарко. Ей хотелось пить, но ни родников, ни ручьев не было видно. Ей захотелось перекусить, но не стоило менять ритм движения. Она вспомнила о лепешках, которые, наверное, испекли старики, и ей вовсе расхотелось есть позавчерашний городской хлеб, лежавший в полиэтиленовом мешочке среди других не понадобившихся свертков на ее спине.

Асфальтовая лента магистрали издали виднелась как река. Машин не было. Диля села на обочине, а потом устроилась лучше, как ее учили в турпоходах: прислонилась к невысокому столбику, ноги положила на рюкзак.

Мысли ее вернулись к старику с его простой и потому удивительной в подробностях жизни, к тому, как он простил врага семьи, чтобы никто не заподозрил его в мести. Старик упорно напоминал ей ее ушедших из жизни родственников, прабабку, которую она помнила хорошо, и дядю отца, и других стариков. В сущности, она мало знала о них, хотя отчетливо понимала, что таких людей она больше не встречала. Может быть, эти неуловимые качества души лучше всего проявляются в старости, думала она, но потом усомнилась в таком предположении, ибо откуда же они возьмутся в конце жизни, если их в начале не было.

Она почти сознательно не говорила с Бободжаном-ата о летающих тарелках и новых версиях про пришельцев, имевших теперь наименование гуманоидов. Зачем людям нужна эта идея, эта гипотеза? Она читала где-то, что род человеческий возник вопреки невероятно малой статистической вероятности в генетическом и физическом отношении. Естественное состояние вещества Вселенной представляет собой хаос, атомы и элементарные частицы подчиняются лишь неким внутренним законам, а в целом все это выглядит беспорядком и произволом. Жажда объять, осознать, связать воедино все, что не имеет видимых связей, быть может, главное, что характерно для каждого человека. Вот откуда желание верить, что и на иных планетах существует нечто, похожее на то, что мы видим и что понимаем. Но ведь если космические пришельцы есть и если они так развиты в техническом и научном отношении, то почему они не вмешаются в нашу жизнь, почему не отнимут у нас ядерное оружие и вообще все вооружение, почему не накажут тех, кто готовит войны?

В придорожной траве стрекотали кузнечики, затихая в приближении полуденного зноя. Еще Диля думала про семью старика, про фотографии, висевшие в комнате, про сына, работающего на руднике, и про того подлеца, который принес столько горя семье. Очень хотелось, чтобы справедливость торжествовала быстро и каждодневно.

В стороне от дороги появился вертолет. Он летел по каким-то своим делам, и вряд ли пилоты смотрели на девушку, возложившую усталые ноги на рюкзак. Но Диля села поприличнее и тут же услышала нарастающий шум. По шоссе ехал «КрАЗ» с контейнерами. Машина вначале шла на большой скорости, но потом замедлила ход и остановилась возле Дили.

– Эй, сестренка! – окликнул ее шофер. – Автобуса ждешь? Он сломался, я его обогнал.

Шоферу было лет тридцать или чуть больше. Щуплый, скуластый, он чем-то походил на старика, о котором она только что думала. Хотелось, чтобы он оказался его сыном.

– Садись, подвезу до станции.

Диля с трудом взобралась на высокую подножку, села, рюкзак поставила у ног.

– Геолог? – спросил шофер.

– Турист, – ответила Диля.

– Почему одна ходишь?

– Так получилось. А вы здешний?

– Нет, я тут три месяца. Я из Карши. Слыхала про такое место? – спросил он с гордостью и, не дожидаясь ответа, еще спросил: – Студентка?

– Да, – почему-то солгала она. – Студентка из Ташкента.

Машина мчалась по степи, уклон дороги почти не ощущался, шум мотора был слабее шума ветра и шума покрышек.

– Почему не замужем? – улыбаясь, продолжал вопросы водитель. – Такая красивая, а не замужем.

Он гордился тем, что угадал, и продолжал:

– А у меня трое растут, четвертого жду. Зачем время терять.

– Подходящего нет, – в тон ему ответила Диля. – Найдите для меня хорошего.

Шофер внимательно глянул на нее. Шутка ему не понравилась.

– А вы Кахрамона Батырбекова знаете? – спросила Диля.

– Кахрамон-ака? – удивился шофер. – У него шесть детей. Или ты его сына присмотрела? Он же в армии. Я его не видел даже. А так хорошая семья. Желаю тебе счастья.

Диля подумала, что может получиться недоразумение, и пояснила, что знает только дедушку и бабушку того парня, а спросила просто так.

Вахтер Кирилюк по давней выучке и привычке, поистине ставшей второй натурой, небыстрым черным взглядом отмечал все, что происходило в поле его зрения.

Нынче, например, необычно рано в ворота вкатила желтая машина того богатого парня, фамилию которого Кирилюк не помнил, хотя знал, что зовут парня на русский манер Эриком. И уж, конечно, Кирилюк обратил внимание на то, что свежевымытая желтая машина, украшенная всякими цацками, въехала с солнцеподобной трещиной на ветровом стекле.

Дело в том, что Эркин спозаранку побывал на станции обслуживания в надежде заменить стекло, но там не оказалось заведующего складом и того давно ему знакомого мастера, который всегда все ему доставал.

Мелкие неудачи обычно лишали Эркина самообладания. Он даже изменил правилу первую сигарету закуривать на работе, курил в машине и музыку по дороге в институт не включал. Он уткнул автомобиль носом в виноградник, не хотел, чтобы обидное повреждение бросилось в глаза сослуживцам и вызвало нежелательные расспросы. Эркин поднялся к себе, сел за стол и раскрыл папку с диссертацией.

Текст, напечатанный хорошей машинисткой на отличной финской бумаге, и вклейки со схемами и формулами произвели на него успокаивающее действие и привели к мысли, что на директора надо нажать. Бывает же так, что люди меньше заботятся о том, кого лучше знают. Ладно, мол, куда спешить, у этого парня и так все будет в порядке, надо заботиться о том, за кого и хлопотать некому. Работа Эркина, и он отлично это сознавал, не являлась новым словом в науке о природе солнечных вспышек: в ней рассматривались одна частная проблема и одна из методик замера силы тока.

Этим занимались ученые в институтах разных стран. Публикации множились, были среди них и такие, что, по прогнозам крупных специалистов, приближали науку к принципиально новому пониманию процессов, происходящих на нашем светиле, и соответственно влиянию их на погоду и биосферу Земли. Эркин не претендовал на то, что его работа окажется в центре внимания всей мировой астрофизики, однако для защиты кандидатской материала хватало.

В комнате Эркина не было городского телефона, он вышел в соседнюю, чтобы позвонить на станцию обслуживания, и там, набирая номер, глянул в окно.

То, что он увидел, огорчило его больше, чем ответ диспетчера автосервиса, что его знакомый механик неделю назад уволился, а заведующий складом болен. Возле фонтана на скамейке сидели и болтали Диля, Бахтияр и Сережа Бахвалов. О чем они говорили, естественно, не было слышно, но лица у ребят были веселые, а Диля смеялась. Сережа любил смешить окружающих и делал это, не щадя ни себя, ни тех, о ком говорил. Он сдал докторскую по экспериментальной физике и недавно опубликовал в столичном журнале большую статью с послесловием академика.

Эркин посмотрел на часы, они показывали без пяти девять, когда же он опять глянул в окно, то увидел, что к фонтану идет Азим Рахимович. Видимо, и директор пребывал в хорошем настроении, тоже заулыбался тому, что сказал ему Сережа, а потом сказал что-то Диле, и они пошли вместе к главному входу.

Эркин вернулся к себе и вновь углубился в собственный труд. Отсутствие помощницы начинало беспокоить его. Телефон зазвонил в половине десятого. С неизменной своей вежливостью Азим Рахимович попросил Эркина зайти к нему. В приемной за свободным столом сидела Диля и писала что-то. Блокнот лежал перед ней. Эркин поздоровался одновременно с Мирой Давыдовной и с ней.

– Как съездили? – спросил директор, когда они оба уселись в кресла.

Сверкала хрустальная пепельница, на столах не было никаких бумаг.

– Нормально, – ответил Эркин, гадая, как на такой вопрос ответила его строптивая спутница. Не исключено, что ее директор расспрашивал, и более подробно.

– Без особых происшествий, – добавил Эркин и внутренне похвалил себя за осторожную, но дающую возможность не врать фразу. Говорить с начальством он научился. Или всегда умел.

– Дильбар рассказала мне, что Батырбеков произвел на нее очень хорошее впечатление и она абсолютно уверена в его данных. Надеюсь, у вас с ней единая точка зрения?

– Не вполне, – опять хваля себя за предусмотрительность, возразил Эркин. Нужно готовить директора к тому, чтобы он не так уж доверял его помощнице. – Не вполне, Азим Рахимович.

– На сколько процентов? – быстро спросил директор.

– На сорок.

– Разница значительная, – констатировал директор. – Дильбар верит на сто.

– Влияние слухов о летающих тарелках на девушек больше, чем на мужчин, – улыбнулся директору Эркин. – Ей вообще очень понравился старик, он чем-то ей симпатичен, даже его рассказам о военных подвигах Диля верит. Представляете, она уверена в том, что старик потерял свои ордена в бане. Это юмористический рассказ. А восстанавливать награды он не стал, потому что по возвращении больше думал об овцах, чем о боевых орденах, которые добыл кровью. Потом, старик слишком начитан и слишком любит телевизор. Я посмотрел журналы, которые он читает. Там все недостоверное тщательно подчеркнуто, закладки лежат. Например, о Бермудском треугольнике. Знаете, у Шолохова есть такой старик-болтун. Вы видели «Тихий Дон»?

– Дед Щукарь? – спросил директор. – Это в «Поднятой целине».

– Да-да, – поправился Эркин, досадуя на свою ошибку и на то, что сослался на фильм, а не на книгу, которую не читал.

– Хорошо, – директор встал. – Очень хорошо, Эркинджан, что вы поехали вдвоем и что мнения ваши разошлись.

Он постоял минуту молча, затем, подойдя к столу, достал какую-то бумагу, пробежал ее глазами и вновь положил в сейф.

– Вы же сами сказали, что не верите в летающие тарелки, а старик именно в этом нас уверял. По его словам выходит, что летела не тарелка, а целый ляган. Длинный ляган, вернее, блюдо, на котором подают рыбу. Он и это знает.

Эркин продолжал свой рассказ в легком ироническом духе, и, кажется, директору нравилось все, что он слышал.

– Значит, сомнений много? – подытожил Азим Рахимович. Он положил перед Эркином несколько листов чистой бумаги. – Ручка есть? Напишите, пожалуйста, свои соображения по командировке, обоснуйте сомнения.

– Сейчас? – Эркин удивился.

– Да, сейчас, не выходя из кабинета. Не хочу, чтобы вы советовались с Дильбар. Люблю, когда мнения ученых расходятся. Поставим маленький и по возможности чистый эксперимент. Сколько времени вам необходимо?

– Может быть, я у себя напишу, – возразил Эркин. Что-то обеспокоило его, но что именно, он еще неясно сознавал.

– Нет, я бы хотел, чтобы вы написали отчет здесь. Я вернусь через полчаса.

Азим Рахимович вышел, а Эркину очень захотелось закурить.

Он озаглавил лист словами «Отчет о командировке», написал первую фразу о том, куда и зачем ездил, и остановился. Взяло сомнение, как пишется «в связи», слитно или раздельно. Написано было слитно. Он точно помнил, что «вообще» пишется одним словом, «в общем» раздельно… Но в конце концов, не диктант же он пишет и не экзамен это! В раздражении он написал еще несколько фраз, отлично понимая что теперь-то он просто вынужден изложить свои сомнения, иначе поставит под вопрос все, что рассказал. Эркин остановился и задумался еще раз, когда вспомнил про документ, который директор доставал из сейфа. Нет, сейф был закрыт и ключа в нем не было. Да он и не посмел бы никогда. Что бы ни было в той бумаге, решил Эркин, а я должен держаться своей линии. Хуже нет вилять. Еще отец учил его этому, после того, как сам пострадал на том, что несколько раз менял точку зрения в своих работах. Однако в философии все иначе, а тут только факты, даже просто один всего факт, и объективность серьезного ученого, по мнению Эркина, состояла в данном случае в том, чтобы не доверяться мнению вздорного и буйно фантазирующего старика.

«По моему мнению, сведения о неопознанном летающем объекте вызывают большое не доверие».

Так выглядела последняя фраза отчета. Перечитав ее, Эркин вновь засомневался в написанном с точки зрения грамматики. На всякий случай он поставил черточку, соединив первые два слова. Потом поставил запятую после слова «объект».

Директор вошел в кабинет с заместителем по хозяйственной части.

Аляутдин Сафарович на ходу объяснял про магазин для сотрудников института, который он решил организовать, просил разрешения переделать для этого один из гаражных блоков или же пристроить помещение рядом с проходной. Директор кивал доброжелательно, видимо, идея заместителя ему нравилась.

– Готово? – спросил он Эркина. – Спасибо. Я потом прочту и приглашу вас. – Взял листы и положил на свой стол.

Эркин вышел огорченный, разговор о сроке защиты не состоялся. Ничего не сказал директор и о следующей партии в теннис.

В приемной сидела одна секретарша, Дили не было.

– Мира Давыдовна, «по моему мнению» пишется через черточку? – спросил Эркин.

– Раздельно, в три слова, – отчеканила та. – Вы не беспокойтесь, я все исправлю, когда буду перепечатывать.

Диля вела себя так, будто ничего между ними не произошло, но чаще обычного уходила работать на машине и пообещала, что скоро закончит все, что требуется.

Лишь на следующей неделе раздался долгожданный звонок директора.

– Эркинджан? Как у вас завтрашнее утро? Мы так давно не играли.

Именно на завтра Эркин договорился о замене лобового стекла, ровно в восемь ему следовало заехать в одно место, где знакомый механик… Словом, самое неудачное время выбрал директор для тенниса.

– Да, я тоже соскучился, – сказал Эркин. – Когда, Азим Рахимович?

– В семь, как обычно.

– Прекрасно! Спасибо, Азим Рахимович.

Да, это было прекрасно, что директор не забыл его, и еще более прекрасным казалось Эркину, что при телефонном разговоре присутствовала не только Диля, но и зашедший к ней Сергей Бахвалов.

Они не могли слышать, что разговор о теннисе, зато должны были понять, какие у него отношения с директором.

Однако Сергей огорчил его вопросом.

– Как директор играет?

– На чем? – спросил Эркин, к счастью для себя, с улыбкой.

– На корте, – ответил Сергей.

– Прилично, – ответил Эркин. – Прилично.

– А счет у вас какой?

– Примерно равный.

Он тут же отправился в проходную и оттуда позвонил знакомому теннисисту, уговорил погонять его вечерком, чтобы обрести форму.

Спать он лег усталый, в шесть еле встал, но принял холодный душ и без пяти семь на корте ждал директора. Тот приехал вовремя, но пока переоделся, солнце уже пекло вовсю, становилось душно.

– Летом надо играть с шести, – сказал Азим Рахимович, выходя на подачу. – И вообще, плохо, что у нас не травяное покрытие.

Он играл в темных очках, потому что стоял против солнца. Эркин старался изо всех сил, в первом сете добился счета восемь-пять.

Во втором они поменялись местами, директор дал Эркину свои очки и пообещал выиграть. Вначале шли ровно, но становилось все жарче, пот лил с обоих, игра тянулась бесконечно.

Директор выиграл сет, однако на третий времени не оставалось.

– В следующий вторник доиграем? – спросил Эркин.

– Да, обязательно. Только давайте на час раньше. А сегодня после обеда зайдите ко мне. Есть серьезный разговор.

– Насчет защиты?

– Да, Эркинджан.

Жалюзи на окнах директорского кабинета были закрыты, гудел кондиционер.

– Садитесь, – директор пригласил Эркина не к журнальному столику, а к своему большому, на котором лежали папка с диссертацией и еще какой-то листок с машинописным текстом. Почему-то вспомнился любопытный взгляд Миры Давыдовны, когда она сказала свои стандартные слова о том, что директор ждет его.

Директор чуть откинулся в кресле, положил на край стола крупные руки.

– Должен вас огорчить. Собирался сказать утром, но не смог. И вас не хотел огорчать, и вашего отца особенно… Вы понимаете.

– Насчет защиты? – спросил Эркин.

– Да. Вернее, насчет вашей работы…

Гудел кондиционер, но было душно. Эркин молчал.

– С вашим отцом мы почти что родственники. Он старше меня и в молодые годы помогал мне. Знаете, после войны мы все жили очень трудно…

Да, Эркин знал, как отец, будучи деканом заочного отделения в институте, готовящем в основном работников торговли, помогал многим и его нынешнему директору среди прочих других.

– Я очень благодарен Ильясу Махмудовичу и, если вы помните, говорил об этом на его юбилее. Я был студентом, вся моя семья умерла от эпидемии во время войны.

Директор говорил о временах, давно прошедших, потому что никак не мог выговорить того, зачем пригласил к себе молодого человека. Дело в том, что в последние месяцы Азим Рахимович все больше и больше вникал в то, кем и как пополняется наука.

Совсем недавно из института ушел толковый парень, аспирант, опубликовавший две интересные статьи, ушел заведовать складом и после настойчивых расспросов объяснил, что не может строить жизнь и содержать семью на зарплату аспиранта, а потом младшего научного сотрудника, что лучшие годы уйдут на работу, которая и впредь будет давать ему меньше, чем служба на складе, где есть белила и лак для пола, шифер и паркет, цветная плитка и линолеум. Так прямо и сказал, добавив еще такое: вот если бы у меня папа был академик или директор универмага, тогда, конечно.

Московские мерки для Ташкента не годились. Конечно, и там ощущается падение престижа точных наук, конечно, и там толковые кандидаты наук, и даже наиболее толковые из них, все чаще склоняются к мысли о репетиторстве, о других побочных заработках. В Ташкенте же нужда в репетиторах почему-то иная.

Стало модой подчеркивать, что из простых кишлачных ребят, поступающих в вузы без достаточной подготовки, настоящие ученые выходят чаще, чем из отпрысков интеллигентных семей. Азим Рахимович улавливал внутреннюю справедливость подобных суждений, но это была не сама справедливость, понимал он, а лишь жажда справедливости. Разные вещи! Поднять уровень преподавания в сельских школах в принципе можно, но бюджет учебного времени остается и долго еще будет оставаться в пользу горожан. Да, кишлачным ребятам Азим Рахимович симпатизировал и помогал больше, но наука – это производство, производство идей и теорий, это заводы, работающие прямо на завтрашний день. Тут простои и брак не менее губительны, хотя и не так бросаются в глаза. Вчера вечером жена рассказала ему, как погиб больной, которому новоиспеченный кандидат медицинских наук установил неправильный диагноз. Ошибка была элементарной, недопустимой даже для пятикурсника. Помня все это, собрав силы, директор выговорил:

– Я очень недоволен вами, Эркинджан, я думал о вас лучше. Вы росли в интеллигентной семье, не знали нужды, по собственной воле выбрали профессию, а работаете крайне плохо.

– Вам не понравилась диссертация? – спросил Эркин.

– Да. Но об этом после. Прежде всего мне не понравился ваш отчет о командировке. Вы написали, что не все поняли в словах старика Батырбекова, ибо не вполне хорошо знаете узбекский язык.

– Это верно, – согласился Эркин. – К сожалению, это верно. Ведь я учился в русской школе, потом в Москве, книг узбекских читал мало…

– Допустим, это простительно, – перебил его директор. – Но и русский вы знаете очень плохо. В вашей докладной двадцать с лишним ошибок. Я тоже пишу не всегда правильно, но не так плохо, как пишете вы. Я не пишу «триугольник», «мидали», помню, что «например» пишется одним словом, а не двумя, стараюсь выделять запятыми деепричастные обороты и не пропускаю «т» в слове «причастный».

Эркин покраснел, он знал за собой этот грех.

– Должен сказать и по существу отчета. Дильбар оказалась права в оценке свидетельства Бободжана Батырбекова. Вы – нет. Дело в том, что неопознанный летающий предмет был в тот день и час. Неопознанный тоже пишется слитно, это тоже кстати. Предмет был опознан другими наблюдателями, другим ведомством.

– Это оказался летающий ляган? – съязвил Эркин. – И на нем были гуманоиды?

Директор не отреагировал на иронию.

– Это была ступень ракеты-носителя.

– Нашего или ихнего? – спросил Эркин упавшим голосом.

– Для нас с вами это роли не играет. Короче говоря, я не считаю себя вправе допускать к защите человека, который не знает ни одного из трех языков, обязательных для ученого. Это, во-первых.

– А мой английский вы тоже проверили?

– Я посмотрел только, кому вы сдавали экзамен. Вы меня поняли?

– Понял, Азим Рахимович. Пусть будет по-вашему.

– Теперь, во-вторых… – Директор открыл папку с диссертацией. – Я внимательно прочитал ее. С грамматикой тут все обстоит благополучно, все правильно. Но это все, что в ней правильно. Не буду строить догадок, кто именно помогал вам и в какой степени, но это делал халтурщик, не следивший за самыми новыми в момент написания публикациями. Основная часть писалась года три назад?

– Два года, – уточнил Эркин. – Даже менее двух лет.

– Вот видите, значит, помогал вам человек элементарно недобросовестный. Дело не в том, что гипотеза, на которой все построено, отвергнута именно три года назад. Бывает в науке и так, что отвергнутые гипотезы рождают новые и интересные результаты. В данном случае, однако, беда состоит в том, что подсказанный вам путь исследований и доказательств тоже проработан до вас и отвергнут.

Эркин слушал директора, но не вникал в суть его рассуждений. Не вникал, не хотел вникать, потому что не верил, что слабость его работы и грамматические ошибки – причина происходящего. Тут виделась другая подоплека, другая, пока еще скрытая от него основа. Козни, интриги. Сведение счетов. Разве он не знает, что кандидатская это только формальность?

А директор продолжал, будто перехватив его мысль:

– Мы превратили защиту диссертаций в формальность. При такой массовой подготовке научных кадров издержки неизбежны. Общеизвестно, что степень обеспечивает повышенную зарплату, а без этого в науке было бы невозможно сконцентрировать необходимые силы.

Эркину все это было абсолютно неинтересно, и директор опять уловил его.

– Итак, дорогой Эркин, вам не повезло. Вы оказались первым, с кого я решил начать борьбу за качество кадров в науке. Вы, так сказать, первая жертва.

– Почему с меня? Разве моя диссертация хуже других?

– Хуже. Хуже многих. И не это главное. Я мог бы простить плохую работу парню, если бы верил в то, что он будет расти, верил бы в его жажду трудиться, если бы знал, что без научной степени он не сможет содержать семью. У вас все обстоит иначе. У вас есть время, чтобы начать работу заново, у ваших родителей есть средства, чтобы содержать вас столько, сколько потребуется.

Жесткость разговора потрясла Эркина. Ничто не предвещало такого оборота событий. Это была уже не жесткость, а жестокость.

– Значит, я должен взять другую тему и писать другую работу?

– Да, – директор сказал это мягко. – Да, – повторил он тверже. – И не только это. Я подготовил проект приказа, в нем изложены все мои требования. Если вы согласитесь на мои условия, то приказ можно будет сформулировать иначе.

Лист бумаги, лежавший перед директором, двинулся по гладкой поверхности стола.

Эркин взял его в руки.

«…В связи с плохой подготовкой кандидатской диссертации, а также ввиду незнания соискателем родного, русского и иностранного языков перевести м.н.с. Махмудова Э. И. на должность лаборанта с окладом 90 р. Предложить тов. Махмудову. Э. И. в течение года сдать заново кандидатский минимум и дополнительно экзамены по узбекскому и русскому языкам…»

Машинописный текст произвел на Эркина впечатление приговора. Педантичная Мира Давыдовна поставила в правом верхнем углу листа слово «проект», но это ничего не меняло.

– Кто-нибудь знает о вашем решении, Азим Рахимович? – спросил Эркин с надеждой.

– Нет. Никто, кроме секретаря. Вряд ли она говорит об этом.

– А ученый совет?

– Эркинджан, – директор продолжал говорить ровно и твердо. – Я намеревался поехать к вашему отцу и предварительно посоветоваться с ним. А сегодня решил, что вы взрослый человек, а я не классный руководитель, чтобы обращаться к родителям. Сами все расскажете, посоветуетесь. Может быть, у вас найдутся другие приемлемые предложения. – Директор поглядел на Эркина и добавил: – Вам сейчас будет трудно ходить на работу. До понедельника я вас отпускаю.

Эркин встал, держа в руке проект приказа.

– Я могу показать это отцу?

– Не следует. Видеть это ему будет слишком тяжело. Подготовьте его бережно, спокойно. Если будет необходимость, он может приехать ко мне домой или я приеду к нему.

Последние слова директора прозвучали в ушах Эркина как лицемерие и ханжество.

– Спасибо, Азим Рахимович, большое спасибо за заботу о моем отце, – Эркин криво усмехнулся. – Надеюсь, он поймет вас лучше, чем я. Позвольте еще один вопрос. Вы уверены, что ученый совет института согласится с вашим решением?

Директор встал, в глазах его был нескрываемый гнев.

– Уверен. Вы не должны были говорить об ученом совете, Эркин. Я не ожидал этого, я думал о вас лучше. Идите.

В приемной сидели человека три. Видимо, разговор с директором слишком затянулся. Эркин глянул на Миру Давыдовну, но та, вопреки своему обыкновению, не посмотрела на выходящего, углубилась в разбор почты.

Версия, по которой произошел конфликт с директором, складывалась у Эркина в мозгу медленно, толчками, которые он принимал с готовностью. А что, если все произошло из-за летающих тарелок? Директор тайно верил в них, а Эркин этого не почувствовал? Кроме того, может быть, сыграл роль его конфликт с Дильбар? А что, если она любовница директора или родственница его жены?

Пользуясь возможностью уехать с работы, Эркин направился на станцию техобслуживания. С небольшой переплатой он добыл стекло. Летний зной в середине дня оказался для него непривычным. Одно дело сидеть в институте с кондиционерами в каждой лаборатории, совсем другое – мотаться по городу, стоять в очереди других машин у светофоров, суетиться вокруг механиков и слесарей, норовящих не выпросить, а отнять у тебя пятерку, трояк, а то и двадцать рублей за смену манжета в тормозной системе, за новый колпак, за лампочку заднего света, за все, что он решил сделать и достать попутно с ветровым стеклом.

Домой он вернулся усталым. Дальняя родственница, издавна жившая у них в качестве домработницы, или даже домоправительницы, накормила его маставой. Он ушел в свою комнату и лег спать. Проснувшись после семи вечера, Эркин с мятым лицом и в мятой рубашке вышел в столовую, мучила жажда.

Он пил холодный чай из носика синего чайника с золотой римской цифрой XX на пузатом боку, когда сначала услышал голоса, а потом увидел в зеркале буфета Аляутдина Сафаровича, отца и еще двух гостей. Один из них удачливый профессор, другой – только что пониженный в должности немолодой кандидат педагогических наук. Они не зашли в столовую, направились прямо на веранду, увитую виноградом.

Эркин пошел в ванную и долго стоял под душем, меняя температуру воды и обдумывая сегодняшний день и то, выходить ли к гостям и как себя вести с ними. Решил, что пойти он должен, и это даже необходимо.

Не спеша переодевшись во все свежее, Эркин появился среди гостей улыбчивым и вполне благополучным. Оказалось, отец привел приятелей прямо с какого-то заседания в академии. Вначале обсуждалось выступление вице-президента по поводу трудовой дисциплины в некоторых институтах, строились предположения относительно того, почему одному директору досталось больше других и почему Азима Рахимовича ставили в пример остальным.

Соображения Аляутдина Сафаровича сводились к тому, что на ближайших выборах предстоят неожиданности и каждый ждет этих неожиданностей, а Рахимова прочат в академики и даже в руководство отделением.

Отец Эркина заметил, что вряд ли такая скорость продвижения вызовет радость более старых и маститых ученых. Выборы всегда показывают необоснованность прогнозов, а Азим Рахимович действует поспешно и кое-кого уже успел обидеть.

Разговор тянулся неспешно, коньяк пили из маленьких чешских рюмок, но не все.

– Ильяс Махмудович, каким был наш директор в молодости? Неужто таким же, – начал Аляутдин Сафарович и запнулся, – таким же… уверенным в себе.

– Трудно сказать, – ответил отец Эркина. – Я не приглядывался.

Правила вежливости по отношению к старшим он соблюдал. Потом, знаете, ему стало везти, попал в струю, в Дубне оказался под крылом больших ученых, все силы тратил только на свои работы, в отличие от нас, вынужденных заниматься и организацией науки, и студентами, и аспирантами.