Текст книги "ЛИМОН"

Автор книги: Кадзии Мотодзиро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

СЛЯКОТЬ

1

В этот день из дома пришел денежный перевод. Я решил отправиться в Хонго[43]43
  Район в Токио.


[Закрыть] и обменять чек на деньги.

При мысли о том, чтобы выйти из дома, когда в моем пригороде после снегопада такая слякоть на дорогах, становилось тоскливо, но этих денег я ждал, поэтому выйти пришлось.

Всё, что я так старательно пытался написать в последнее время, никуда не годилось. Но не столько сама неудача, сколько странный болезненный характер этой неудачи дурно повлиял на все последующие дни. Мне было необходимо хоть как-то изменить настроение, но с тех пор, как закончились деньги, я даже не выходил на улицу. Наконец из дома прислали деньги. Что-то мне не понравилось в том переводе, и я отослал его обратно (на душе стало еще противнее), а потом опять стал ждать. Прошло дня четыре. И вот пришел второй перевод.

С того дня, как я отложил рукопись в сторону, должно быть, прошло уже больше недели. За это время я лишился жизненных сил и потерял равновесие. Как я уже говорил, неудача была пропитана чем-то болезненным. Мне вроде бы и хотелось писать, я продумывал фразы в голове, но стоило мне только сесть за работу, как я не мог вспомнить ни слова. Я не мог даже перечитывать и редактировать уже написанное. Я спрашивал себя, как лучше написать, но никак не мог вспомнить, в каком настроении я придумывал тот или иной фрагмент. Я смутно чувствовал, что продолжать в таком духе дальше нельзя, но не мог решительно остановиться. Не мог и не останавливался.

Как и следовало ожидать, мне стало совсем плохо после того, как я бросил писать. Я сидел без дела. Эта бездеятельность была еще более странной, чем мое обычное состояние. Когда увядает цветок, вода в вазе начинает тухнуть, и это очень противно, но охватывает такое нежелание с этим возиться, что оставляешь все как есть. Чем больше смотришь на вазу, тем противнее становится. Но это ощущение никак не превращается в желание устранить его причину. Такое настроение сложно назвать меланхолией, потому что в нем есть нечто, что тебе нравится. И тебе остается лишь вдыхать запах собственной бездеятельности.

За что бы я ни брался, все бросал на полпути. Стоило мне опомниться и вернуться к тому месту, на котором я остановился, как моя натура, уже вкусившая бездеятельности, вновь начинала явно стремиться к ней. За что бы я ни брался, ничего не доводил до конца. И чем дальше, тем больше линия моей жизни превращалась в череду недоделок. Я никак не мог выбраться из болотной мути, движение в которой было невозможно. На дне болота словно бурлил какой-то газ. До чего же противная фантазия. Она захватила меня неожиданно, будто горе случилось у моих родных или меня предали друзья.

В ту пору было много пожаров. Я частенько гулял в поле по соседству с домом. Однажды увидел, как начали строительство нового дома. Повсюду на земле валялась стружка. Я машинально стряхнул пепел от сигареты на стружку, а заметив это, испугался. Одна мысль прочно засела у меня в голове. Неподалеку произошло два пожара, и меня вдруг стало охватывать сильное, связывающее по рукам и ногам беспокойство. А вдруг мне скажут: «А, это ведь ты гулял там!», «Это ведь был пепел твоей сигареты», и я не смогу сказать ни слова в свое оправдание. Всякий раз, когда я видел почтальона с телеграммами, на душе скребли кошки. Я обессилел от своих фантазий и чувствовал себя несчастным. Из-за таких пустяков так ослабеть и пасть духом! От подобных мыслей было не избавиться.

У меня не было желания браться за что-либо, и я проводил время, рассеянно наблюдая за отражением в зеркале и кувшине с рисунком в виде роз. Не могу сказать, что это было безотказным лекарством, но порой мне удавалось поймать момент, когда от такого занятия на душе становилось спокойно. Прежде подобное ощущение часто возникало у меня во время прогулок по полям. Это было лишь смутное ощущение, но наблюдая за травой, колыхавшейся на ветру, я чувствовал, что глубоко во мне что-то колышется вместе с этой травой. Ничего определенного. Я чувствовал неясный отклик, и было так удивительно, когда волнение травы на осеннем ветру воспринималось как волнение собственного сердца. Это ощущение пьянило, а после на душе становилось светло.

Наблюдая за отражением в зеркале и кувшине, я невольно вспомнил об этом. Хорошо бы менять свое настроение таким образом, думал я, и временами эта мысль меня даже захватывала. Однако независимо от того, как я себе это объяснял, я часто погружался в свои наблюдения, забывая обо всем остальном. Для меня, не находящего в себе силы чем-либо заняться, красивый кувшин, на белой холодной поверхности которого нашел приют свет от уличного фонаря, обладал странной притягательностью. Часы били два, три часа ночи, а я все не спал.

Смотреть по ночам в зеркало – порою очень страшное занятие. Собственное лицо кажется чужим, а иногда, когда глаза слишком устали, оно вдруг становится точь в точь похожим на уродливую маску «гигаку».[44]44
  Представления в буддийских храмах или при императорском дворе в VII–IX вв., на которых участники выступали в масках.


[Закрыть] Раз – изображение лица в зеркале исчезнет, два – словно симпатические чернила, опять появится. А порой увидишь всего один глаз, который злобно уставится на тебя. Однако в какой-то степени страх появляется и исчезает по твоей воле. Я напоминал себе детей, играющих на морском берегу: волны накатываются и откатываются, то они преследуют детей, то дети их. Так и я, страшась маски «гигаку», пристрастился играть с ней.

И все же мое бездеятельное состояние не менялось. Даже когда я наблюдал за отражением в зеркале или кувшином, и мне казалось, что я нахожусь в каком-то удивительном месте, я стал ощущать ту самую бездеятельность. И не только ее. До полудня я спал и видел множество снов, а дни становились тяжкими и утомительными оттого, что я не мог порой отличить увиденные сны от действительности. Я почувствовал, что однажды наступит момент, когда я усомнюсь в том мире, в котором живу. Порой мне приходило в голову, что люди, которых я вижу, гуляя по городу, чураются меня и бегут прочь. От этих мыслей было страшно. Иногда приходило на ум, что, например, вот эта девушка-няня, наклонившая лицо вниз, сейчас поднимет голову и окажется оборотнем. – Но наконец пришел долгожданный перевод. И я впервые за последние несколько дней пошел к электричке по заснеженной дороге.

2

По пути от станции Отяномидзу до Хонго я видел, как трое прохожих поскользнулись. Добравшись до банка, я понял, что у меня испортилось настроение. Я поставил тяжелые, намокшие гэта к ярко горящей газовой печурке и ждал, пока банковский клерк назовет мое имя. Напротив меня стоял посыльный мальчишка из магазина. Когда я снял гэта, мне стало казаться, что этот парень смотрит на меня. Смутившись, я уставился в пол, запачканный грязью, которую принёс на своих гэта вместе со снегом. Возможно, это лишь плод моего воображения, но меня сковал взгляд посыльного. Я вспомнил, что в такие моменты краснею. Может быть, я уже покраснел? Стоило мне так подумать, как я почувствовал, что заливаюсь краской.

А меня все не вызывали. Они чересчур мешкали. Я дважды прошелся мимо клерка, которому передал чек. Наконец не выдержал и спросил. Оказалось, что другой клерк просто забыл про мой чек.

Я вышел из банка и направился в сторону станции Сэймонмаэ. Двое постовых подняли и под руки повели молодую женщину, которая упала и потеряла сознание. Прохожие стояли и смотрели. Я отправился в парикмахерскую. В парикмахерской как раз разбился котелок для кипячения воды. Мне велели вымыть голову, и ничего не оставалось, как намылить голову самому и стереть мыло мокрым полотенцем. Может, это какое-нибудь новшество, подумал я, но спросить постеснялся. Однако ощущение мыла на волосах было довольно противным. Спросил, в чём дело, оказалось, котелок разбился. Несколько раз протер волосы мокрым полотенцем. Заплатил деньги, забрал шапку, потрогал волосы, мыло так и осталось. Хотел было что-нибудь сказать, чтобы не выглядеть так глупо, но передумал и вышел на улицу. Я рассердился на то, что попытка улучшить настроение не удалась. Зашёл в пансион к приятелю, там и помыл голову. Потом какое-то время поболтали.

Пока я говорил, его лицо уходило всё дальше и дальше. А потом я подумал, что говорю совсем не о том, что считаю важным. Стало казаться, что разговариваю не с хорошо знакомым мне человеком, а с кем-то чужим. Наверняка он замечает во мне странности. Он вполне дружелюбен, а не говорит о странностях лишь потому, что сам боится. А самому страшно спрашивать: «Послушай, а нет ли во мне чего странного?». И ведь страшно не то, что тебе ответят: «Да, пожалуй, ты и, правда, странноватый», – а то, что ты сам, задав такой вопрос, признаешь в себе эту странность. А стоит лишь раз это признать, то всему наступит конец. Вот этого я боялся. И пока об этом думал, не переставал болтать с приятелем.

– Нельзя тебе взаперти сидеть. Выходить нужно почаще, – сказал он, провожая меня до дверей. Хотелось что-нибудь на это ответить, однако я только кивнул и вышел на улицу. Ощущение было такое, словно справился с тяжелой работой.

На улице по-прежнему кружился снег. Решил пройтись по букинистическим магазинчикам. Хотелось купить какую-нибудь книжку, но денег было мало, поэтому я скупился и ничего не мог выбрать. «Если уж эту куплю, то ту, которую только что смотрел, точно надо было купить». Заходя в следующий книжный магазин, жалел, что ничего не купил в предыдущем. Это повторялось столько раз, что я смертельно устал. Купил открытки на почте: одну отправил родителям с благодарностью за деньги, вторую другу с отчетом о своих делах. То, что никак не мог написать за столом, на почте написалось с легкостью.

Зашел в очередной книжный магазин. Думал, что букинистический, а оказался магазин с новыми книгами. Покупателей не было, услышав мои шаги, вышел продавец. Ничего не поделаешь, куплю самый дешевый литературный журнал. Если вернусь домой, так ничего и не купив, ночью будет нестерпимо плохо, – подумал я. Эту нестерпимость я почувствовал как-то особенно преувеличенно. Знал, что преувеличиваю, но все равно не мог отделаться от этой мысли. Развернулся и опять пошёл по букинистическим магазинам, но по-прежнему впустую. Обзывал себя скрягой, но ничего купить не мог. Пошёл сильный снег, поэтому, наконец, решился зайти в последний магазин, лотки с книгами которого были уже убраны с улицы, и на сей раз непременно купить старый журнал, о цене которого недавно справлялся. Когда понял, что моим окончательным выбором стал первый магазин, в который я сегодня заходил, и первый журнал, о цене которого спрашивал, почувствовал себя дураком. Мальчишка-продавец увлеченно наблюдал за тем, как ребята на улице бросаются снежками. Там, где раньше был журнал, я его найти не смог. Не мог же я ошибиться магазином, – подумал я, забеспокоился и спросил у продавца.

– Вы его здесь забыли? Мы ничего не находили, – сказал продавец, толком не выслушав мой вопрос, и потерял ко мне интерес, вновь погрузившись в наблюдение за игрой мальчишек на улице.

А мне так и не удалось отыскать журнал. Я очень устал. Купил пару носков и поспешил в сторону Отяномидзу. Уже наступил вечер.

На Отяномидзу купил проездной билет. В электричке все пытался сосчитать, во сколько мне обойдется поездка в школу и обратно, если ездить каждый день. Сколько раз считал, столько раз сбивался. Выходило, что цена та же, что и у разовых билетов. Вышел из электрички на станции Юракутё, отправился на Гиндзу,[45]45
  Центральная улица Токио.


[Закрыть] купил чай, хлеб, сахар и масло. Прохожих было немного. И здесь трое или четверо молодых продавцов играли в снежки. Наверное, больно, если твердый снежок попадает в цель. Мне было не по себе. Наверное, устал. Сегодняшние оплошности были чересчур глупыми, и это раздражало меня. Купив хлеба на восемь сэн,[46]46
  1/100 иены.


[Закрыть] я демонстративно забрал сдачу с десяти. Если где-то вдруг не оказывалось того, о чем я спрашивал, приходил в ярость.

Зашел поесть в пивную «Лев». Согрелся, выпил пива. Видел, как готовят коктейль. В одну бутылку бармен налил разных напитков, закрыл крышкой и потряс. Сначала казалось, что человек трясет бутылку, а потом уже, что бутылка трясет человека. Бармен вылил напиток в бокал, украсил фруктами и поставил на поднос перед клиентом. Было интересно смотреть, как четко и ловко он со всем справился.

– Ребята, вы как арабские солдаты выстроились.

– Да-да, словно на парад в Багдаде.

– А ты, малый, уже порядком опустел. Рассматривая бутылки с винами, выставленными в ряд, я почувствовал, что от пива захмелел.

3

Выйдя из «Льва», я зашел в магазин с импортными товарами и купил мыло. Ощущение того, что все идет вкривь и вкось, опять вернулось. Я стал думать, что в покупке мыла есть что-то странное. Я не мог припомнить, было ли у меня четко выраженное желание купить его или нет. Чувство беспомощности, словно делаешь шаг в пустоту.

«А все потому, что в облаках витаешь», – любила раньше говорить мама, когда я совершал промашки. Я вдруг подумал, что эти слова как раз о том, что я только что сделал.

Это мыло для меня было непозволительно дорогой покупкой. Я подумал о маме.

– Кэйкити… Кэйкити, – я несколько раз попробовал назвать свое имя.

И тут в памяти отчетливо всплыло грустное лицо матери.

Года три назад я напился и поздно ночью вернулся домой. Не помню, что тогда случилось. Друзья отвели меня домой, по их словам, я был в стельку пьян. Каждый раз, когда я думаю о том, что чувствовала тогда мать, на душе становится мрачно. Друзья потом изображали, как мать меня ругала. Здорово подражали, я один в один слышал голос матери. Меня поразили ее слова. Была в них такая сила, что даже в пересказе товарища они довели меня до слез.

Подражание все-таки занятная вещь. Теперь уже я подражал той пародии моего товарища. Интонации самого близкого мне человека я выучил от чужих людей. После того случая мне было достаточно, не повторяя всех ее слов, сказать только «Кэйкити», как я представлял состояние матери в тот день. Лучше всего остального было именно это «Кэйкити!». Лицо матери, стоявшее перед моими глазами, было мне упреком и в то же время давало силы.

Небо просветлело, вышла луна. Я шел по мостовой от Оваритё к Юракутё и повторял: «Кэйкити!».

Я содрогнулся. Вдруг лицо матери, звавшей меня по имени «Кэйкити», превратилось в нечто совершенно иное. Вестник, принесший дурную весть. Именно он окликал меня. Я не хотел слышать его голос…

От Юракутё до моей станции ехать довольно далеко. И от станции до дома идти не меньше десяти минут. Я еле волочил ноги от усталости по ночной дороге через холм, прорезанный туннелем. Шелест хакама[47]47
  Широкие шаровары, похожие на юбку.


[Закрыть] отдавался в ушах странным звуком. Уличные фонари, с зеркалами на поворотах, освещали дорогу. Фонари светили в спину, мои четкие длинные тени ползли по земле. Тени, вздувшиеся на груди, где я спрятал под пальто покупки, один за другим подхватывали фонари по обе стороны дороги. Тени набегали сзади, устремлялись вперед, вытягивались, неожиданно оказывались на дверях домов. Я следил за поспешными изменениями теней и вдруг нашел тень, которая нисколько не менялась. Это была большая тень, чем ближе оказывался фонарь, тем ярче она становилась, слегка кренясь набок. Я подумал: это тень луны. Поднял голову и увидел шестнадцати-семнадцатидневный месяц, который висел почти над головой. Почему-то именно его свет показался мне чем-то родным.

Я свернул с широкой улицы на маленькую дорогу с редкими фонарями. И только тогда лунный свет впервые за вечер осветил засыпанный снегом пейзаж. Красиво. Я понял, что мои чувства приходят в порядок, и чем дальше, тем больше. Моя тень переместилась справа налево и встала прямо передо мной. В ней не было больше неопределенности, она стала четкой. Я с недоверием и ностальгией спрашивал себя: откуда и почему во мне только что возникло ощущение чего-то родного, и продолжал шагать дальше. На тени была мятая фетровая шляпа, шея казалась хрупкой, а плечи крепкими. Чем больше я наблюдал за тенью, тем меньше видел в ней себя.

В тени появились следы чего-то живого. О чем же она думает? Наверняка о чем-то думает. – То что я принял за тень, оказалось мной самим!

Я шагаю по дороге! И я же, с почти лунной высоты, наблюдаю за самим собой. Земля прозрачная, словно покрытая стеклом, и я чувствую лёгкое головокружение. Стало закрадываться беспокойство:

– Куда же я иду по этой земле!

Вдоль дороги в мелкой канаве перед бамбуковой чащей текла сточная горячая вода из общественных бань. Пар поднимался словно ширма, и запах ударял в нос. – Я вновь стал самим собой. Рядом с баней еще работала лавочка, в которой подавали тэмпура.[48]48
  Ломтики морепродуктов и овощей, зажаренных в кляре.


[Закрыть] Я свернул на темную дорогу, которая вела к моему пансиону.

НА ДОРОГЕ

Я обнаружил эту дорогу в ту пору, когда зацвела дейция.[49]49
  Декоративный кустарник.


[Закрыть] По ней можно дойти до дома от железнодорожной станции Е. Я был очень рад, обнаружив, что расстояние почти такое же, как и от станции М. С одной стороны, душа радовалась переменам, с другой стороны, если ехать к моему другу от станции М., электричка делала огромный крюк, а от станции Е. расстояние было гораздо короче. Однажды, возвращаясь домой, я ни с того ни с сего вышел на станции Е. и пошел пешком, лишь приблизительно представляя, где находится мой дом. Через какое-то время вышел на дорогу, которая показалась мне знакомой. Огляделся повнимательнее и заметил, что стою на пересечении с той, по которой возвращаюсь обычно от станции М. Насколько же смешно стало от собственных недавних опасений! С того дня два из трех я возвращался именно по этой дороге.

Станция М. – конечная остановка, станция Е. тоже конечная остановка. Если ехать от станции Е., то на станции Т. нужно сделать пересадку. Чтобы доехать до станции Т. от станции М., требуется раза в два, а то и три больше времени, чем от станции Е. Между Е. и Т. одноколейная ветка. Ветка спокойная, пока поезд стоит, кондуктор играет с детьми; когда переводит стрелки, дети помогают ему. Я как-то спросил, много ли происшествий было за последнее время, и оказалось, что, вопреки моим предположениям, много. «Хотя движение в обе стороны на самой ветке относительно невелико», – сказал кондуктор. Поверх шпал уложены рельсы, как для паровозов, сделан переезд, хотя по дороге ходят только электрички, и тем не менее…

Из окна электрички были видны окна домов, стоявших вдоль железнодорожного полотна. Лачугами их, конечно, не назовешь, но красивых домов, которые хотелось бы рассматривать, тоже не было. А ведь в окне чужого дома есть что-то притягательное. Я часто смотрел из окна электрички, как-то даже разглядел два кустарника дейции, растущие возле дороги.

Одно время я искал дейцию в поле и рощице рядом с домом, сравнивая каждую найденную травинку со справочником, которым пользовался еще в средних классах. Как увижу белые цветы, сразу же смотрю в справочник. Было много похожих растений: я нашел дейцию пурпурную, дейцию розовую, но ту, которую искал, никак не мог найти. И вот однажды я ее все-таки нашел. Стоило один раз найти, как потом она уже повсюду попадалась на глаза. Сами цветы оказались довольно заурядными. – Однако в тех двух кустах дейции, которые я увидел возле железнодорожного полотна, было то, что я назвал бы изяществом.

В воскресенье ко мне в гости зашел приятель, вместе с ним мы направились в центр городка, а по пути как всегда забрались на холм.

– Если забраться на самый верх, то оттуда бывает видна гора Фудзи, – сказал я.

На самом деле Фудзи видна только до начала весны. Утром над горой Тандзава[50]50
  Горная гряда, которая тянется через префектуры Канагава, Яманаси и Сидзуока.


[Закрыть] возвышается ее сверкающая на солнце снежная вершина. К вечеру, когда солнце клонится к горизонту, силуэты Тандзава и Фудзи виднеются на мареновом небе.

Мы только и говорили о том, на что похожа форма горы Фудзи: на «перевернутый веер», на «глиняную ступку, закопанную в землю», пытались представить себе объем и высоту этой горы, такой высокой и с такими отлогими склонами, пока не добивались реального ощущения. Представляя все это, хотелось по несколько раз на дню забираться сюда, чтобы посмотреть на Фудзи. Ко мне сейчас словно вернулась та страстная одержимость, с которой я относился к природе минувшей зимой.

(С начала весны симптомы недуга обострились, и я не знал, что делать с охватившей меня болезненной инертностью).

– Вон там – ипподром. А дом где-то здесь.

Мы стояли с приятелем плечом к плечу и смотрели на холмы, красные крыши, выглядывающие между ними, панораму деревенек в зелени, над которыми клубился дым.

– Если идти отсюда, то в этом направлении, – сказал я приятелю, показывая, где находится станция Е.

– Давай заберемся на тот холм.

– Можно.

Мы направились к крутому холму, который был значительно выше того, на котором мы стояли. Между травой виднелась плотная красная глина – вот и вся дорога. Мы забрались наверх. Вид немного закрывала рощица, однако панорама была шире, чем с предыдущего места. Оказывается, холм, на который мы забрались до того, внизу становился совсем отлогим, и у его подножья был теннисный корт. Там играло несколько человек. Дороги не было видно, однако это был кратчайший путь.

– Далековато.

– Смотри, вон там деревья густо растут. Наверное, за деревьями.

Станции не было видно, пока мы не подошли совсем близко к ней. Ни по рельефу местности, ни по окрестным домам нельзя было предположить, что конечная остановка электрички может оказаться поблизости. Все вокруг и впрямь напоминало настоящую деревню.

– Мне казалось, что я нахожусь в каком-то странном месте. Как будто даже в другой стране. – Иногда, бывает, идешь по улице, и вдруг охватывает такое же чувство. Я уже много раз ходил в город по этому маршруту, но тут опять потерял ощущение, что иду по привычному пути.

Тихая станция. Линия домов вдоль дороги, через окна видна обстановка комнат. В электричке я спросил приятеля: «Нет ощущения, что мы путешествуем?» – Нас вскоре окутал насыщенный запах цветов каштана и зелени. – С этого дня я часто стал спускаться по короткой дороге с холма, на который мы забрались в тот день.

Это случилось после дождя. Во второй половине дня я возвращался из школы.

Когда я свернул со своего обычного пути на короткую дорогу, ведущую к холму, заметил, что красную глину под ногами развезло от дождя. На дороге не было ни одного следа, я чувствовал, как скользят ноги.

Я добрался до вершины, с которой открывался вид далеко вперед. Дальше дорога шла под гору. Я подумал, что это немного опасно.

На склоне земля стала еще более мягкой. Однако я не развернулся назад и не остановился, чтобы подумать. Я осторожно спускался вниз. С того самого момента, когда я сделал первый шаг под гору, я понял, что наверняка поскользнусь и упаду. И тут же поскользнулся. Одной рукой я уткнулся в грязную землю. Однако по-прежнему отнесся ко всему несерьезно. Я попытался подняться, но нога, на которую ступил, опять стала сползать вниз. На этот раз я оперся на локоть, затем сел и, в конце концов, улегся на землю спиной, и в таком положении остановился. Место, где я лежал, напоминало лестничную площадку, с которой начинался следующий спуск вниз. Рукой с портфелем я оперся о мягкую землю и со страхом встал на ноги. Внезапно я понял серьезность происходящего.

Я бросил взгляд в сторону домов внизу, не смотрит ли кто-нибудь на меня. С их стороны я, вероятно, выглядел персонажем, изо всех сил разыгрывающим какую-то комическую сценку. – Там никого не было. Я почувствовал себя как-то странно.

Более или менее устойчиво я стоял на ногах. Однако по-прежнему не разворачивался назад и не останавливался, чтобы спокойно подумать. Извозившись в грязи, я сделал очередной опасный шаг вниз. В этот момент я подумал, что можно было бы попробовать скользить вниз, как на лыжах. Если я не потеряю равновесия, то, скорее всего, смогу съехать вниз. Ботинки не подбиты гвоздями и хорошо скользят по глине. Скользить предстояло не больше четырёх метров, однако затем меня ждал выступ высокой каменистой стены. Под ней уже была ровная площадка, на которой и располагался теннисный корт. Высота там была не больше четырёх метров. Если я не успею затормозить, то по инерции должен буду спрыгнуть вниз с каменной стены. Но что будет меня ждать внизу: камни или деревья, – я не узнаю, пока не доберусь до выступа. Спускаясь на большой скорости, я мысленно рисовал себе грозящую опасность.

Край каменной стены оказался шероховатым, поэтому ботинки затормозили сами собой. Мне показалось, будто что-то остановило меня. Я был не настолько ловок, чтобы справиться самостоятельно. Несмотря на опасность, иного выхода, как положиться на скольжение, у меня не было.

Голени, готовые к тому, что придется спрыгивать вниз, расслабились. Под каменной стеной ехал каток, выравнивавший теннисную площадку. Я рассеянно смотрел на него.

Я еще раз осмотрелся по сторонам, не смотрит ли кто-нибудь на меня. Под нависшими облаками выстроились крыши больших усадеб. Людей не было, отчего стало грустно. Даже неинтересно. Я подумал, чтобы был бы не против, если бы кто-нибудь посмеялся над тем, что я проделывал недавно. Суровая готовность, которую я только что ощущал, сменилась печалью.

Почему же я не повернул назад? Я даже испугался собственной решимости, с которой скользил вниз. – Мне показалось, что я увидел один из образов гибели. Я понял, что именно так человек соскальзывает вниз.

Спустившись вниз и стирая с рук и одежды налипшую грязь пучком травы, я почувствовал, что очень возбужден.

Произошедшее казалось чем-то вроде сна. Я нечетко помнил, что именно случилось. Я, подходящий к откосу. Опасность, в которую я неожиданно оказался вовлечен. Я сейчас. Отдельные звенья какой-то неестественной, лишенной баланса цепи. Скажи мне кто-нибудь, что этого не было, я бы поверил.

Меня охватило ощущение, что я, мое сознание, мир, уплывают, лишившись фокуса. Пусть смеются, мне все равно. Я вспомнил чувство грусти и одиночества, когда второй раз осмотрелся вокруг в поисках кого-нибудь, кто бы смотрел на меня.

По дороге домой я почувствовал острую потребность написать что-нибудь. Я и сам не мог понять, хочу ли я просто описать свой спуск, или при помощи рассказа хочу выразить себя. Вероятно, и то, и другое.

Вернувшись домой, я открыл портфель и обнаружил – непонятно как попавший внутрь закрытого портфеля – ком грязи, испачкавший мои книжки.