355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кадзии Мотодзиро » ЛИМОН » Текст книги (страница 12)
ЛИМОН
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 02:03

Текст книги "ЛИМОН"


Автор книги: Кадзии Мотодзиро



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

2

Икудзима (молодой человек, который напился в кафе) поздно вечером вернулся в дом рядом со скалой, где он снимал комнату. Открывая дверь, он, как всегда, почувствовал невыразимую тоску, уныние. Он вспомнил о хозяйке, которая в этот час уже спала. С этой сорокалетней вдовой у него была связь, лишённая и намёка на какие-либо чувства. Смирившись со смертью мужа и отсутствием детей, она жила в полном покое, и даже после того, как они сблизились, в её безразличном, хотя и добром отношении к нему ничего особенно не изменилось. Икудзима не нужно было играть в какие-то чувства. Он звал ее, и они ложились в постель. А потом она сразу же возвращалась к себе. Вначале ему понравилась простота этих отношений. Однако вскоре в нем вскипело нестерпимое отвращение. Причина крылась в этой самой простоте, которая сыграла с ним злую шутку. Даже во время объятий он не ощущал ничего, кроме необходимости притворяться. Наступал конец физической близости, а его воображение не было удовлетворено. Постепенно это стало угнетать его. В такие моменты он мог выйти на оживлённую улицу, но и там все равно не мог избавиться от пропитавшего его насквозь запаха старого линялого полотенца. Он беспокоился, что кто-нибудь по выражению его лица догадается, в каком аду он живёт. Это беспокойство неотступно преследовало его. И равнодушие женщины, смирившейся со всем на свете, вызывало в нём острую неприязнь. Возможно, всё его негодование следует направить на неё? Если бы сегодня он сказал, что уходит, она бы не промолвила и слова, чтобы остановить его. Но почему же он не уходил? Икудзима окончил университет этой весной, работы найти не смог, часто говорил о возвращении в родные места, но так ничего и не предпринимал, в праздности проводя день за днём. Он был уже готов начать новую жизнь, но, словно околдованный, понимал, что ему ничего не хочется. Кажется, что желание заняться каким-нибудь делом прошло сквозь клетки мозга, не вызвав никаких импульсов. Шло время, а ему было никак не раскачать себя.

Женщина уже спала. Поднявшись по скрипучей лестнице, Икудзима вошел в свою комнату. Открыл окно, затхлая душная комната наполнилась свежим вечерним воздухом. Он сидел и смотрел на скалу. Тропинка вдоль обрыва была тёмной, найти её можно было лишь по одинокому электрическому фонарю. Наблюдая за этой картиной, он вспомнил о молодом человеке, с которым познакомился в кафе. Как ни звал его Икудзима, он так и не согласился прийти сюда. Несмотря на его упрямый отказ, Икудзима почему-то был твёрдо убеждён, что и тот испытывал ту же страсть, что и он сам. Вспоминая обо всём этом, он, сам того не осознавая, стал высматривать в темноте светлую человеческую фигуру.

Он вновь предался фантазиям о том окне, на которое смотрит со скалы.

Полуреальные, полувыдуманные фигуры мужчины и женщины охвачены страстью и вожделением. Наблюдая за ними, он сам испытывает страсть, он сам охвачен вожделением. Эти двое в окне дышат с ним в такт, а он дышит в такт с ними. И в этот момент экстаз пьянит его сердце.

Если сравнить, что же происходит, когда я с ней, – продолжал размышлять он, – Словно бы загипнотизированный, я лишь притворяюсь. Почему же с ней я не испытываю и малой толики того экстаза, который рождается на вершине скалы? Неужели всё моё желание уходит в это окно? Неужели лишь таким способом я могу получать удовлетворение? Или же эта женщина вообще не подходящий для меня объект желания?

Однако у меня ещё осталась одна фантазия. И это всё, что у меня осталось.

Вокруг настольной лампы роилась мошкара. Потянув за цепочку, он выключил свет. Мелькнула мысль, что от одного лишь этого действия в картине, открывающейся с вершины скалы, что-то изменилось. Темнота наполнила комнату, и ночной воздух показался особенно свежим. В этой тьме он стал ясно различать тропинку вдоль обрыва. Однако, как и прежде, там не было ни одной живой души.

Та самая единственная фантазия внезапно родилась у него, когда он был в постели с вдовой. Прямо сейчас распахнуть окно. Он представил себе, что кто-то в эту минуту стоит на дороге, смотрит в их окно, наблюдает за их фигурами и испытывает какие-то эмоции. Может быть, благодаря этому и в их отношениях, лишённых чувств, появится экстаз. И уже лишь в том, чтобы открыть окно и оказаться на виду, таилось очарование новизны. Он дрожал, словно острым ножом щекотали по спине. Более того, он понял, каким мятежом против их уродливой жизни является эта фантазия.

Чего же я, собственно, добивался от того парня?

Неожиданно Икудзима понял, что его взгляд ищет на тёмной тропинке именно того молодого человека, он вдруг опомнился.

Я с самого начала почувствовал к нему расположение. Поэтому и решил завести разговор об окнах. Но почему я не могу избавиться от мысли, что он – марионетка, которая исполнит любое моё желание? Я говорил с ним, испытывая дружеское расположение, думал, что вещь, которую я люблю, должен любить и другой человек. Вероятно, в моих настойчивых приглашениях было заложено подсознательное желание примерить на другого ту страсть, которая живет во мне, сотворить такого же человека, как и я сам. И я ждал, что именно он, охваченный той же страстью, взберётся по тропинке на вершину скалы, а я, открыв наше отвратительное реальное окно, окажусь в поле зрения человека на скале. Возможно ли, чтобы эта фантазия, сокрытая в тайниках моего сердца, потеряв связь со мной, сама по себе стала постепенно воплощаться в реальности? Может, мои переживания есть часть какого-то продуманного плана, и если его фигура возникнет там, не показать ли мне ему просто язык?

Покачав головой, в которой всё окончательно смешалось, Икудзима включил ночник и лёг спать.

3

Исида (второй молодой человек) отправился вечером на прогулку к той тропинке вдоль обрыва. Пройдя по улице, где он часто гулял, он впервые вступил на эту незнакомую дорогу, и удивился, что такое место было рядом с его домом. Вокруг было множество склонов, местность представляла собой холмы да лощины. На возвышении грядой выстроились усадьбы императорской семьи и титулованной знати, дома с роскошными большими воротами стиснули с двух сторон безлюдную улицу, которая с наступлением темноты освещалась старинными газовыми фонарями. В глубине рощицы возвышался шпиль церкви, на крыше дипломагической миссии, напоминающей виллу, развевался флаг. А угрюмые и сырые дома, стоявшие в этой рощице и скрывавшие от взгляда стороннего наблюдателя узкую тропинку вдоль обрыва, медленно подгнивая, продолжали своё существование.

Шагая по этой дороге, Исида чувствовал себя неловко, думая, не будет ли кто-нибудь его ругать за это. Ведь в домах, мимо которых он шёл, были настежь открыты окна. Полуодетые люди, бой настенных часов, скучная жизнь курится ароматическими палочками от москитов. Вдобавок, на фонарях под крышами, замерли ящерицы, и от этого ему стало жутковато. Он несколько раз упирался в тупики, – испытывая в такие моменты неловкость от звука собственных шагов, но, наконец, вышел на тропинку, ведущую вдоль обрыва. Чем дальше он продвигался вперёд, тем меньше домов становилось вокруг, и в конце концов дорога погрузилась в полумрак, освещенный одиноким фонарем. Видимо, это было то самое место.

Отсюда весь город был действительно как на ладони. Он разглядел множество окон. Город, который был ему хорошо знаком, с такой высоты предстал в неожиданном ракурсе. Какое-то смутное ощущение, сродни ностальгии, смешавшись с сильным запахом диких хризантем, витавшим здесь, просочилось в его душу.

В одном из окон мужчина в лёгкой рубашке шил на швейной машинке. На крыше этого дома в темноте белело развешенное белье и одежда, поэтому Исида решил, что это прачечная. В другом мужчина внимательно слушал радио, прижавшись к нему ухом. При наблюдении за этой сосредоточенной фигурой ему даже показалось, что и до него доносятся какие-то звуки.

В кафе Исида сказал подвыпившему молодому человеку, что люди, которые стоят, сидят, живут во всех этих окнах, кажутся ему обречёнными на то, чтобы нести бремя бессмысленной в чём-то жизни, существования в этом суетном мире. Тогда ему вспомнился один эпизод из его жизни.

На улице, где стоял его дом, была бедная гостиница для коммивояжеров. По утрам можно было увидеть, как на втором этаже, ограждённом перилами, перед отъездом завтракают постояльцы. Одних он запомнил особенно хорошо. Пятидесятилетний мужчина с четырехлетним мальчиком болезненного вида завтракали за столом. На лице этого мужчины словно бы лежала печаль страданий суетного мира. Не говоря ни слова, он уткнулся в еду. Болезненный мальчик тоже молчал, прихлебывая из чашки, сжатой неумелыми ручонками. Наблюдая за этой картиной, он почувствовал, как веет от нее нищетой. Он почувствовал любовь этого мужчины к мальчику. Ему показалось, этот ребёнок своим детским сердечком понимает, что должен примириться с такой судьбой. Стоявшая в комнате разорванная ширма была заклеена рекламными страницами газет.

Эту сцену он увидел однажды утром, когда вернулся домой на каникулы. В тот момент он чуть было не расплакался. А сейчас воспоминания вновь всколыхнулись в его сердце, и он посмотрел на город, лежавший под его ногами.

Это чувство стало особенно сильным, когда он посмотрел на окна многоквартирного дома. На одном из окон висела видавшая виды сетка от москитов. Из соседнего окна, облокотившись на подоконник, выглядывал мужчина. В следующем, которое было видно лучше всего, у стены рядом с комодом стоял буддийский алтарь, освещенный лампой. Стена, отделявшая эту комнату от другой, казалась Исида воплощением бессмысленности и горести. Он подумал, если кто-нибудь из живущих здесь поднялся бы на эту скалу и посмотрел на стены, то понял бы, каким хрупким и неустойчивым является его представление о спокойной семейной жизни.

Его внимание в темноте привлекло ещё одно ярко освещенное открытое окно. Лысоватый старик, поставив поднос с сигаретами, потчевал гостя. Через некоторое время из угла комнаты, где, по-видимому, находилась лестница, вышла женщина с уложенной в японском стиле причёской, которая несла поднос, наверное, с сакэ. Неожиданно воздух, заполнявший пространство между комнатой и скалой, задрожал. Это женщина на мгновение заслонила собой яркий свет лампы. Присев, она поставила перед гостем поднос, и в ответ на это он низко поклонился.

Исида смотрел на это окно с таким ощущением, что всё происходящее не больше чем спектакль, а в его памяти вдруг всплыли слова, произнесённые тем молодым человеком в кафе. «Я постепенно почувствовал вкус к подглядыванию за чужими тайнами. И среди всех этих тайн больше всего я хочу проникнуть в тайну постели».

«Может и так», – подумал он. «Однако если бы сейчас моим глазам и открылось такое окно, то в отличие от того молодого человека, который испытал страсть, я бы, наоборот, почувствовал грустную бессмысленность всего сущего».

Несколько минут он искал окно, которое, по словам того человека, виднеется со скалы, но его нигде не было, и немного погодя он зашагал по дороге обратно в город.

4

«Сегодня опять пришёл», – подумал Икудзима, увидев из окна силуэт человека, появившийся на тёмной тропинке возле обрыва. Он видел этот силуэт уже не первый вечер. Каждый раз он был уверен, что это тот самый молодой человек, с которым он разговаривал в кафе, и от фантазии, которую он создал в своем сердце, по телу пробежала дрожь.

«Эта фигура создана моей фантазией. Это мой двойник, который, испытывая такое же, как и я, желание, стоит на скале. Каким же тёмным очарованием обладает фантазия о наблюдении за своим двойником, стоящим на моём любимом месте. Возникшее во мне желание окончательно отделилось от меня. И в этой комнате остаются лишь дрожь и восторг».

В который раз Исида стоял на вершине скалы и смотрел вниз на город.

Он бросил взгляд на окна роддома. Это было европейское строение, довольно заурядное, на его крыше виднелась вывеска «Приёмный покой для беременных». Окон в этом здании было не больше десяти, одни были залиты ярким светом, другие наглухо закрыты. В одном лучи электрической лампы образовывали разрезавший темноту конус света в центре комнаты.

Исида скользнул взглядом по одному окну, в котором несколько человек стояли вокруг кровати. Картина приковала его внимание. Может, этим вечером там идёт операция, – решил он. Однако в поведении людей ничто не указывало на это, они неподвижно стояли вокруг кровати.

Несколько минут он продолжал смотреть на это окно, а затем отвёл взгляд. На втором этаже прачечной этим вечером не было видно мужчины, шьющего на машинке. Но, как и прежде, на крыше в темноте белело вывешенное белье.

Многие окна были открыты. Но окна, о котором говорил тот молодой человек в кафе, так и не было видно. Где-то в глубине души Исида почувствовал, что хочет найти это окно. Он не признавался себе в этом, однако приходил сюда вновь и вновь, потому что его охватывало подобное настроение.

Он случайно бросил взгляд в одно из окон неподалеку от скалы и вздрогнул. Он понял, что это именно то, что он искал, и сердце вдруг стало бешено колотиться. Не в силах больше смотреть на него, он отвёл глаза. Когда его взгляд вновь скользнул по окнам больницы, необычность происходящего вновь поразила его. Неподвижные фигуры, замершие вокруг кровати, вдруг зашевелились. В их движениях чувствовался испуг. Он увидел, как один из мужчин, одетый по-европейски, склонил голову. И вдруг он интуитивно понял, что умер человек. Что-то острое пронзило его сердце. Он вновь посмотрел на то окно возле скалы. Там были те же фигуры, но его прежнее ощущение не вернулось.

Торжественное чувство, которое побеждает и радость, и печаль людей, охватив его, победило прежнее ощущение «грустной бессмысленности всего сущего». Ощущение эфемерности, обладавшее такой силой. Он вспомнил об одном погребальном обычае античной Греции. На стенах каменного саркофага греки высекали изображение людей, предающихся любовным играм, и бога Пана, совокупляющегося с овцой.

Они не знают. Люди из окна больницы не видят окна у скалы. Люди из окна у скалы – не видят окна больницы. И никто из них не познал этого чувства на вершине…

ПОД СЕНЬЮ САКУРЫ

Под сенью сакуры закопано мертвое тело! В это я могу поверить. Спросите, почему? А разве можно поверить в ее прекрасное цветение? Я не мог поверить в подобную красоту, последние два или три дня не мог найти покоя. Но теперь, наконец-то, момент истины настал. Под сенью сакуры закопано мертвое тело. В это я могу поверить.

Не знаю почему, но каждый вечер по дороге домой я вижу перед своими глазами множество предметов из своей комнаты: например, крошечное и очень тонкое лезвие безопасной бритвы. – Ты говорил, что этого не понимаешь. – Да и я тоже не понимаю. – Несомненно, и сакура, и эта бритва – явления одного порядка.

На самом же деле, какое цветущее дерево ни возьми, в пору его пышного цветения воздух вокруг пропитан своеобразной мистикой. Словно раскрученная юла, которая кажется абсолютно неподвижной, словно умело исполненное музыкальное произведение, которое рождает иллюзии, словно какой-то ореол, навевающий мысли о буйном размножении. Удивительная и живая красота, которая не может не тронуть сердце.

Однако вчера и позавчера именно она вызвала во мне приступ меланхолии. Я почувствовал, что в этой красоте есть нечто, во что я не могу поверить. И я ощутил беспокойство, тоску, пустоту. А теперь я наконец-то все понял.

Попробуй представить, что под каждым деревом сакуры в полном цвету зарыто по мертвому телу. И тогда ты начнешь понимать, что вызвало во мне такое беспокойство.

Это может быть труп лошади, или кошки, или собаки, или человека, сгнивший, кишащий червями, неимоверно зловонный. И из него сочится прозрачная как кристалл жидкость. Корни сакуры, как хищный осьминог, обхватывают труп, вонзаются в него, словно щупальца морских анемонов, и высасывают жидкость.

Что создает такие лепестки, что создает такие тычинки? Я думаю, что именно эта кристальная жидкость, которая медленно, словно во сне, поднимается по сосудам растения.

Почему у тебя на лице такое несчастное выражение? Разве не красивая картина? Наконец-то я смог внимательно разглядеть цветы сакуры. Я освободился от мистики, которая вселяла в меня беспокойство вчера и позавчера.

Два или три дня назад я спустился в долину, гулял там, переступая с камня на камень. И там, и тут из брызг, словно Афродита, рождались подёнки с прозрачными крыльями и взлетали прямо в небо над долиной. Наверное, ты знаешь, что в небе у них состоится красивая свадьба. Я прошелся чуть-чуть и наткнулся на нечто странное. Я подошел к берегу высохшего озерца, от которого осталась небольшая лужа, и это было в луже. Ее поверхность переливалась, словно разлитая нефть. Что бы ты думал? Это были трупики подёнок с прозрачными крылышками, бесчисленное множество, может быть, десятки тысяч. Сплошной пленкой они покрывали поверхность воды, от сложенных крылышек исходил блеск, словно от масла. Это было кладбище поденок, которые завершили откладывание яиц.

Зрелище поразило меня до глубины души. Я испытал жестокую радость, вероятно, одного рода с той, что переживает извращенец, раскопавший могилу и наслаждающийся видом трупа.

Ничто в этой долине меня не радовало. И камышовки, и синицы, и молодая зеленая поросль, что клубилась в белых солнечных лучах, казались мне не более чем неясными умозрительными образами. Мне была необходима трагедия. Тогда возникало равновесие, тогда мои умозрительные образы приобретали ясность. Мое сердце как злой дух томится в унынии. И только тогда, когда уныние становится совершенным, мое сердце успокаивается.

– Ты вытираешь под мышками. Выступил холодный пот? У меня тоже. Не расстраивайся. Представь, что это нечто вроде липкой спермы. Тогда уныние станет совершенным.

Под сенью сакуры закопано мертвое тело!

Откуда появилась мысль о закопанном трупе, ума не приложу, но теперь она стала одним целым с сакурой и, сколько ни тряси головой, никак не хочет отвязываться.

Сейчас я чувствую желание выпить сакэ за цветение сакуры с таким же правом, как и те крестьяне, что устраивают пикник под ее сенью.

ЛАСКА

До чего же занятные уши у кошек. Тоненькие, прохладные, словно побеги бамбука, с внешней стороны поросли шерсткой, с внутренней гладкие и блестящие. И жесткие, и мягкие одновременно, нечто исключительно своеобразное по своей природе. Еще в детстве при виде кошачьих ушей я не мог отделаться от фантазии – пробить уши, словно билет компостером: «бац». Ну не жестоко ли?

Нет. В сущности, все из-за той непостижимой притягательности, которой обладают кошачьи уши. Не могу забыть, как однажды ко мне пришел один строгий и очень серьёзный гость, и на колени к нему забрался котенок, – так гость то и дело пощипывал его за ухо.

Подобные фантазии, как ни странно, достаточно привязчивы. Пока мы не претворим в жизнь наши детские фантазии, такие, как эта про кошку и компостер, они остаются в нашей унылой и скучной взрослой жизни. А что, если кто-нибудь из взрослых, трезво мыслящих, вдруг возьмет и разрежет ухо кошки, зажатое между двух листов картона, словно сэндвич? – Что только не приходит в голову! Однако недавно я обнаружил роковой просчет в своих фантазиях.

Если взять кошку за уши, как кролика, то ей не будет больно. Уши у кошек построены таким образом, что им не больно, если их дергают. На ушах каждой кошки можно обнаружить следы, словно бы когда-то ее уже дернули за ухо и чуть не оторвали его, А на месте отрыва пришили заплатку. И для тех, кто верит в сотворенность, и для тех, кто верит в эволюцию, это не больше, чем занятное, комичное ухо. Когда дергаешь за ухо, эта заплатка слегка растягивается. Поэтому кошки остаются совершенно равнодушными, когда их дергаешь за уши. А больно ли им, если сжать ухо, ну, скажем пальцами? Вовсе нет, как бы сильно вы ни сжимали, им совсем не больно. Я подергал кошку за уши, как мой гость, о котором я недавно говорил, и она лишь изредка мяукала. Я стал подозревать, что уши кошек бесчувственны, и вслед за тем моя фантазия о компостере, пробивающем уши, опять ожила. Как-то раз, забавляясь со своей кошкой, я укусил ее за ухо. Это было настоящее открытие. Стоило мне укусить эту бестию, как она громко закричала. Моя давнишняя фантазия тут же рассыпалась в прах. Кошкам больнее всего, когда их кусают за ухо. Их крик начинается с чуть слышного звука. Чем сильнее кусаешь ухо, тем сильнее она кричит. Звук возрастает crescendo, словно бы на деревянном духовом инструменте.

Так пришел конец моей многолетней фантазии. Однако теперь я понял, что подобным вещам не бывает конца. Меня стала все больше и больше занимать другая фантазия.

А что, если обрезать кошке все когти? Что тогда будет с кошкой? Неужели она от этого умрет?

Она привычно попытается залезть на дерево – но ничего не получится. Нацелившись на подол платья, она прыгнет – что-то не так. Попытается заточить когти – и ничего. Наверняка она из раза в раз будет повторять свои попытки. И с каждым разом приходить к выводу, что она не такая, как была прежде. Постепенно она потеряет уверенность в себе. Вскоре даже мысль о том, что она находится на определенной «высоте», начнет вызывать в ней дрожь. Потому что у нее больше нет когтей, которые спасали ее от «падения». Она стала каким-то совершенно другим животным, которое может только ходить, переваливаясь с лапы на лапу. И, наконец, она не сможет даже этого. Отчаяние! Она видит один непрекращающийся кошмар, от бессилия не может даже есть и, в результате, умирает.

Кошка без когтей! Разве может быть что-либо беспомощнее и жалостнее этого. Разве что поэт, потерявший фантазию, или гений, павший жертвой шизофрении!

Подобные фантазии всегда навевают на меня грусть. Ощущение абсолютной грусти убеждает меня в правильности такого конца. В самом деле, что же будет с кошкой, лишившейся когтей? Несомненно, без глаз, или, скажем, без усов она сможет жить. Однако здесь совсем другое. Спрятанные в подушечках мягких лап, словно в ножнах, изогнутые, как гарпуны, острые, как кинжалы, когти! Они и есть жизненная сила зверя, они и есть его разум, его душа, все. В это я верю без всяких сомнений.

Как-то раз мне приснился чудной сон.

То была спальня некой дамы, назовем ее X. У нее была обычная комнатная кошечка; когда я заходил к ней, дама всегда снимала ее со своей груди, где обычно держала, и передавала мне. Каждый раз я чувствовал себя неловко при этом. Стоило взять кошечку на руки, как в нос ударял лёгкий аромат духов.

В моем сне дама сидела перед зеркалом и делала макияж. Кажется, я читал газету, или что-то в этом роде, бросая время от времени взгляды на даму, и вдруг вскрикнул от удивления. Что бы вы думали! Дама наносила пудру на лицо кошачьей лапкой. Я вздрогнул. Взглянув на нее еще раз, я решил, что это просто пуховка для пудры, изготовленная в форме кошачьей лапы. Однако вопрос вертелся на языке, и я не смог сдержаться.

– Что это? Чем вы пудритесь?

– Это?

Дама повернулась на меня с улыбкой. А затем бросила это мне. Я посмотрел и обнаружил, что это настоящая кошачья лапка.

– Что это значит? – спросил я, и тут, меня осенило, что сегодня я не вижу кошечки, которая здесь всегда бывает. Выходит, это ее передняя лапа.

– Разве вы не догадались? Эта передняя лапа Мюру.

Она отвечала спокойно. А затем добавила, что за границей это нынче в моде, и она решила использовать Мюру. Ошеломленный подобной жестокостью, я спросил, сама ли она сделала это, на что дама ответила, что это сделал один ассистент с медицинского факультета университета. Как-то раз я слышал, что ассистенты с медицинских факультетов крадут голову трупа после вскрытия, закапывают ее в землю, чтобы сделать череп, а затем тайно продают черепа студентам. От этого подкатила тошнота. Зачем она пошла на сделку с подобным человеком? Я вновь почувствовал, как ненавижу в женщинах такую бесчувственность и жестокость. Что же касается моды на подобные аксессуары заграницей, кажется, я уже читал об этом в каком-то дамском журнале или газете.

Пуховка для макияжа из кошачьей лапы! Я потянул свою кошку за передние лапки, и, рассмеявшись, погладил их. На внутренней стороне кошачьих лап, которыми она моет мордочку, густо росла шерсть, короткая, как ворс ковра: и правда, более подходящей пуховки для лица и не придумаешь. Но какой прок от этого мне? Я перекатился на спину и положил кошку себе на лицо. Взяв ее за передние лапки, я аккуратно поставил мягкие подошвы себе на веки, одну за другой. Приятная тяжесть. Теплые лапы. Через них в мои уставшие глаза стал глубоко проникать покой, подобного которому вообще не бывает на свете.

Кошечка! Ради бога, не шевелись, хоть недолго. А то можешь ненароком выпустить когти.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю