Текст книги "Я знал его (СИ)"

Автор книги: Kadmon Adam

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Я уверен, что вы это видели. Башню какой-то энергии, поднимающуюся из руин NERV. Когда Ева-01 и я наконец вступили на поле битвы. Я не был зол. Я... смирился. Сражаться, в последний раз. Забыть о моих страхах, заставить кого-нибудь страдать. Это отличалось от предыдущих битв. До этого я либо боялся, либо был разгневан, либо делал это с неохотой. В тот раз я был готов. Наконец-то готов. Умереть, убить, сделать что-нибудь. Мне было уже всё равно. Мне было всё равно, как всё кончится на этот раз. Моей победой, моей смертью, смертью других от моей руки. Мне было всё равно. Я хотел, чтобы это кончилось.

Часть меня всегда подозревала, что я умру в контактной капсуле. Нас, пилотов, то есть, так много раз почти убивали. Каждый бой был риском. Одно неверное движение и мы погибнем. Постепенно мы немного привыкли к этому. Не полностью, но достаточно, чтобы порой совершать глупые ошибки. Думаю, когда в тот день я добрался до поверхности Геофронта, я отпустил всё беспокойство о себе. И казалось, что этого было достаточно, чтобы действовать без колебаний. Я мог просто делать то, что должен, и не думать о последствиях. Даже если бы мне пришлось раздавить в своей руке ещё больше людей.

И потом я увидел Аску. Её Еву растерзали. Аска была мертва. Она была мертва.

Он вновь закрыл глаза. Движение было медленным, почти безмятежным. Оно было прекрасно.

– Часть меня просто не могла поверить в это. Я всегда думал, что из всех нас Аска погибнет последней. То есть да, порой она была безрассудна, но она была так опытна. И, увидев её изувеченной... мёртвой... часть меня тоже умерла. Поэтому я сдался.

Я сдался без битвы или сопротивления, и те... существа схватили меня. Они поднялись в облака, и всё, о чём я мог думать, – это о том, как же это было нечестно для меня. О моих проблемах. Моём страдании. Моём тяжком жребии в жизни. Я убил Аянами. Я убил Каору-куна. Я убил Мисато-сан. И теперь я убил Аску. Я просто сидел в капсуле и ждал, когда присоединюсь к ним.

Он открыл глаза. Движение было быстрым и резким. Как у животного.

– Я увидел Аянами Рей. Как Ангела, огромную и белую. Я... в тот момент, я не знаю. После гибели Мисато-сан и Аски ничто больше не казалось реальным. И это... это лишь укрепило ощущение.

После Шестнадцатого Ангела, когда Ева-00 самоуничтожилась, Рицко-сан, доктор Акаги, позвала меня, чтобы втайне показать нечто. Я встретился с ней в глубинах NERV, месте, которое они называли Конечной Догмой, но там была и Мисато-сан, ожидая увидеть все погребённые там секреты.

Я увидел безграничное кладбище неудавшихся Евангелионов. Сотни черепов, позвоночников и рук. Просто лежащие во тьме кучами друг на друге, как какое-то мрачный памятник. Она сказала мне, что Евангелионы были людьми. Людьми без душ. Вот почему для движения им были нужны Дети.

Мана прижала ладони ко рту, чтобы её не вырвало. Евы были людьми? Но он сказал, что они были клонами Ангела. Что, чёрт возьми, делало их людьми?

– Она отвела нас в серую комнату, – говорил он с отчуждённой решительностью, – где создавали... Аянами. Где люди, использовавшие её всю её жизнь, распланировали её существование.

Я увидел ядро системы автопилотов. Это была Аянами. Она была ядром, его сердцем. В той комнате была Аянами, повторённая сотню раз. Десятки Аянами Рей, все отсечённые от жизни, плавали за стеклянной стеной, как какая-то гротескная диорама. Потом доктор Акаги убила их всех.

Аянами не родилась как нормальный человек. Её сделали. Из спасенных останков моей матери и материала Ангела, распятого в Догме. В день Третьего Удара Аянами как-то слилась с ним и сама стала Ангелом, чтобы предоставить мне выбор: спасти человечество или вырезать его. Она дала мне мои искренние желания... что угодно, чего я желал. Дружба, привязанность, секс, знания, вечность, близость, что угодно.

И я выбрал убить каждого человека на Земле. Я выбрал Третий Удар. Я позволил ему случиться. Я хотел, чтобы он случился.

Мана смотрела на него в ужасе. Это было слишком. Слишком. Это не могло быть правдой.

– Я, честно говоря, не знаю, как это произошло, – сказал Синдзи, – или что именно происходило. Я был в каком-то другом месте. Между жизнью и другим. Я... я уверен, что видел что-то или делал что-то, но вспомнить ничего не могу. Оно просто... – он быстро покачал головой. – Единственное, что я могу точно вспомнить, – всё казалось фальшивым. Поэтому... я сказал "нет". В первый раз в своей жизни. Я искренне сказал "нет".

Он не звучал обрадованным и гордым. Он звучал так, словно думал, что должен быть обрадованным и гордым.

– Но перед этим, когда все на Земле покидали их физические тела по моей команде, – сказал Синдзи, – я увидел Аянами и Каору-куна. Я говорил с ними. Я пытался понять себя и решения, которые сделал. Но всё, что я узнал от них... я потерял, когда выбрал возвращение. Это как сон, который я не могу вспомнить. АТ-поля – в них мы как в ловушке. Без них мы учимся, мы свободны. Сейчас это тюрьма. И сейчас... сейчас я уже не знаю, был ли это правильный выбор.

АТ-поле есть у каждого. Это барьер, отделяющий нас друг от друга. Это настолько же оружие против Ангелов, сколько и оружие против нас самих. Оно ранит других и ранит нас. Без него мы ничто.

Вы должны были видеть записи с лужами, озёрами LCL по всему миру после и во время Третьего Удара. Лично я видел только как это было в Токио-3, но могу представить, что и остальной мир выглядел так.

Вы когда-нибудь думали, почему их было так много? Вот из чего сделаны люди. Таковы мы, освобожденные от наших эго. Когда я сделал выбор "довести человечество до совершенства", я заставил каждого мужчину, женщину и ребёнка покинуть их физическое существование, и без чувства "себя" их тела не могли сохранять свою форму. И освобождённые от физического, мы просто... существуем. Мы больше не разделены, мы не уникальны. Мы просто есть. Единая сущность без концов и определений. Ложно реальная.

Мана согнулась и прижала колени к груди. Её пальцы были в волосах.

– Может быть, существование в мире и нечеловечности было лучшим выбором. Там нам не надо ничего чувствовать. Мы просто есть. Но то место... оно нереально. Это подделка. Лишь ещё одно средство побега. Но я... я не знаю, хуже ли оно, чем это.

Не знаю, был ли я когда-нибудь полностью уверен. Но... это... – он рассеянно указал на фургон. Его рука была вялой и слабой. – То, что сейчас с нами происходит, военные, последние десять лет, всё... Я больше не могу так жить, но и возвращаться туда не хочу. Я просто...

Его лицо быстро скривилось, будто Синдзи слегка порезали ножом.

– Но сейчас, пока я здесь и жив, я не могу продолжать врать всем, кто говорит со мной. Я больше не могу притворяться хорошим мальчиком. И я не могу рисковать оказаться снова использованным для программы "Ева" или очередного Удара.

Долгое время я думал, что Комплементация была лучше. Даже если это море пустоты, даже если я не буду самим собой, я думал, что это могло быть меньшим из двух зол. Но это тоже было заблуждением. Это должен был быть мир без боли, но это не он. Это мир ничего. Я не хочу туда возвращаться. Но и жить здесь я не могу. Я знаю, что человечество больно и отвратительно, но просто забыть его, забыть всё, через что мы прошли... это неправильно. В чём был смысл всего, если мы просто забудем это?

Зрение Маны поплыло, поэтому она уткнулась лицом в колени. Это было слишком. LCL, АТ-поля, Удары, Комплементация, этот... человек, сидящий так близко, что она могла почувствовать тепло его тела...

– Я никогда вам это не рассказывал. Я никому ничего не рассказывал.

Он звучал совершенно спокойным. Она хотела смеяться. Какого чёрта с ним было не так? Он что, не знал, насколько ужасным было всё, о чем он говорил? Что он только что уничтожил её? Но он рассказал ей. Какого хрена он рассказал ей, именно сейчас?

– Вы видите их, верно? – вплыл в её уши его голос. – Сны о безграничном оранжевом море? В которых вы покидаете физическое тело и становитесь чем-то ещё? Это больно, да?

Он подождал, пока она не кивнула слабо, по-прежнему сидя с лицом в коленях. Её ногти вонзались в скальп.

– Это так больно потому что, хоть то море оранжевого и мирное место без определений или границ, оно работает вопреки единственному, что есть в людях сейчас, и чего в них не было во время Третьего Удара. Индивидуальности. Человеческий разум не может охватить море целиком и осознать его. Но инстинктивно пытается. И каждый раз у него не выходит. Ваш разум, ваша индивидуальность, ваше эго, они пытаются обработать всё, все мысли и воспоминания и образы, которые показывает вам море, и просто не могут с ними справится. Ваша психика слегка ломается, и в результате вы ощущаете боль. Ваш мозг буквально растягивается в разные стороны и рвётся, пока вы ждёте и смотрите.

Мана закрыла глаза, чтобы дышать, чтобы сконцентрироваться только на воздухе, проходящем по её глотке, и давлении, ползущем у неё за зубами. Медленнее, сказала она себе. Осторожнее. Не позволь себе вырубиться. Потому что ты по-прежнему будешь здесь, когда очнешься. И он тоже, и все ужасные вещи, что он рассказал тебе. Ты больше не можешь убежать.

– Я тоже вижу эти сны, – сказал Синдзи. – Только... я вижу больше остальных. Я вижу море, ещё не вернувшихся людей, но я вижу их всех. Я вижу их сны и мысли, и это занимает годы. Каждый раз, когда я закрываю глаза ночью, я вижу этот сон.

сны – это реальность. реальность – это побег.

– Понимаете, мне буквально требуются годы. Каждую ночь, снова и снова без конца. Это так долго, и так много вещей надо увидеть, что они превращаются во вспышки образов и боли, смешивающиеся вместе. Я могу ощутить только то, сколько это длится.

Частично это привело меня к безумию годы назад. Я наконец достиг уровня боли, который полностью поглотил мои страхи, и я вскрыл вены. Когда я лежал на полу, наблюдая, как из меня утекает жизнь, я вновь увидел Аянами. Она не хотела, чтобы я умер. Я всё ещё не знаю, почему. Я... я не думаю, что она хотела причинить мне боль. Она никогда не была такой. Она просто... не хотела моей смерти. Таким был мой выбор, выбор убежать и бросить её, и она хотела, чтобы я жил с ним несмотря ни на что. Она просто... хотела, чтобы я был счастлив. Попытаться быть счастливым.

"Голубой спектр, – подумала Мана, которая к этому моменту была на грани потери сознания. – Аянами Рей действительно была одним из тех существ".

– Она прочистила мой разум, – сказал он. – Я снова мог думать. Я мог вспоминать и действовать. Я мог узнать это существование. Оно было болезненным, трудным и одиноким. Но я думал, что хотел этого. Этого, над морем. Этот мир всего над миром ничего.

– То... море, – сказала она тяжело. Её внутренности пустели по мере того, как слова выползали из ее рта. – Вы видели его. Вы знаете его. Это действительно то, что происходит с нами после смерти?

– Я не уверен, – сказал он.

Это могло быть ложью. Его голос был слишком тихим, слишком неуверенным.

– Может быть, – признал он. – Это может быть как во снах. Те сны позволяют вам видеть его настолько, насколько может человеческий мозг выдерживать это существование, не ломаясь полностью. Но те сны... море, получившееся после Удара, тоже нечто вроде сна. Вы там, но вы на самом деле не там. Вы на самом деле не вы. Ощущение "себя" полностью отсутствует. Все должны "дополнять" друг друга, делать человечество совершенным. Уничтожить страх и тревогу, боль и страдание. Так и есть, но также это стирает и остальные эмоции, все остальные признаки человечности. Оно стирает вас. И видеть всё это, ломаться снова и снова каждую ночь, – вот что я заслужил.

Это моё наказание. Как минимум, часть его. Платить за все ошибки жизни, за всех людей, которых разочаровал, за всех, кого убил, за каждую неудачу, за создание этого сломанного мира, за сны, преследующие всех людей, за то, что разбросал всех, кому ещё предстоит вернуться. Это моё наказание.

Мана подняла лицо, чтобы посмотреть на него. Она вытерла пот со лба, тяжело дыша.

– Почему вы рассказываете мне всё это? – прошептала она, и шёпот этот был похож на отчаянное скуление. Она думала, что всё время хотела этого. Чтобы он говорил без ограничений, не контролируя себя. Но она не хотела, чтобы она рассказывал ей это. Она хотела, чтобы он рассказал, что был жертвой и несправедливо измученной душой. Что он не заслуживал боли, с которой должен был существовать, потому что она не заслуживала свою. Почему он должен был уничтожить её последнее желание?

– Вы должны понять. Я не герой, как говорит Кенске. И я не дьявол, как говорят другие. Но я и не человек. Даже называть себя зверем неверно. Я меньшее, чем всё это. Нет слов для того, чтобы полностью описать меня.

Но я слаб, и эгоистичен, и много что ещё, но кроме того я несу ответственность. Я делал поистине ужасные выборы и творил ужасные вещи, но от всех прочих меня отличает то, что мои решения и деяния влияли на всю человеческую расу. Вот что дал мне Третий Удар. Способность менять мир так, как я пожелаю. И я пожелал разрушить его. И потом, как какой-то жалкий ребёнок, я передумал. Только на этот раз у меня не было шанса передумать вновь. На этот раз, когда я вернулся, я не могу попробовать снова.

Я больше не уверен, что это было хорошее решение. Не знаю, был ли я когда-нибудь уверен. Но тогда, полагаю, я хотел этого. Я действительно не знаю, что было бы лучше для человечества. Но принуждать всех к одному или другому не может быть правильным. У нас должна быть свободная воля. Но сейчас... сейчас я...

Он покачал головой, как человек, приговорённый к смерти. Или как палач по принуждению.

– Я хочу перестать существовать в любой форме. Я знаю... знаю, что заслуживаю этого за то, что сделал в жизни. Но я больше не могу это выносить.

– Почему вы рассказываете мне это? – повторила она, почти безумно.

– Я хочу доверять вам.

Он смотрел на неё с чем-то, напоминающим уважение или, по крайней мере, принятие. Сложно было сказать. Её зрение теряло чёткость. Фургон ускользал в муть, заполнявшую её взгляд и игравшуюся с его образом, меняя и искажая его, пока он не превратился в нечто, чего на не хотела видеть.

– Мне кажется, что вы достаточно наблюдали за мной, чтобы сделать разумный выбор обо всём, что я рассказал вам, – сказал он. – Не правильный выбор, или такой, какого хочу я. Просто хороший.

Он смотрел на неё и она смотрела на него. Он был спокоен. Она была в ужасе. Его глаза постепенно потеряли искорку эмоций, сверкавшую в их глубине мгновение назад, быстро возвращаясь к своей обычной тёмной пустоте.

Но он выглядел так же, подумала она. Он был всё таким же худым и высоким. Лицо было всё таким же узким и вытянутым, волосы всё так же в беспорядке. Он выглядел точно так же, как и при их первой встрече, и это совершенно необъяснимо расстраивало её. Он только что исповедался во всех грехах своей жизни и выглядел точно так же.

Почему он не выглядел раскаивающимся и сожалеющим? Почему он не выглядел печальным? Он убивал её. Почему он не мог хоть раз показать ей свою человечность? Хотя бы раз на секунду снять свою маску и быть человеком, которым должен был быть.

– Простите, – сказал он, и это прозвучало искренне, или как будто он хотел, чтобы это было искренне. – Я взваливаю всё это на вас. Знаю, что это нечестно. Но я в самом деле хочу доверять вам. Я хочу верить, что вы не сделаете выбора, который навредит вам. Кто-то должен помнить, что произошло, почему произошло, как произошло. Мы не можем просто забыть всех тех, кто страдал и погибал. Мы не можем забыть правду и боль, через которую все прошли. Путь даже это опасно, но это не оправдание забвению. Человечество не заслуживает быть забытым.

А почему бы и нет? Мана подавила всхлип, используя всю силу воли и способность справляться с травмами, привитую ей в детстве.

Люди были ужасны. Они ненавидели и убивали друг друга, да и себя. Что такого надо было помнить? Почему она должна была помнить?

Это была его причина? Просто помнить кучку дохлых безумцев, с которыми она даже не встречалась? Почему он не мог? Боже, кто-нибудь, что-нибудь, заставьте его держать это при себе. Заставьте забрать свои слова и продолжить притворяться мучеником, быть человеком, с которым она могла делать вид, что знает, как обращаться.

Значит, он хотел умереть. Что делало его таким особенным? Он сказал, что заслуживал этого, и теперь он хотел убежать? Почему она вообще верила, что он повзрослел?

Один раз он уже пытался убежать и не смог. Обречён жить даже после вскрытия вен. Кровь оставалась внутри него. Был ли он сейчас человеком? Был ли он им когда-нибудь?

– Мисато сказала мне ещё кое-что, – прошептал Синдзи. Шёпот был не для того, чтобы придать важности его словам, или заставить её почувствовать важность того, что её выбрали слушателем. Это была тщетная попытка позволить ей не слушать, даже хотя и его голос был наполнен уступкой. – Есть последний Ангел. Человечество было создано по образу и подобию божьему. И богом, создавшим человечество, была Лилит. Люди были рождены из Второго Ангела. Люди – это Восемнадцатый Ангел.

– Прекрати, – захныкала Мана. Она закрыла лицо руками и начала качаться взад-вперёд. – Прекрати, прекрати, прекрати, пожалуйста.

Я убиваю её. Какая теперь разница?

– Я не хочу, чтобы вы думали, что знали меня, или что произошло, или думали, что я помогал кому-то, чтобы вы могли помогать другим. Кто-то... однажды сказал мне, что правд на Земле столько же, сколько и людей, но только одна – твоя. Это так, но моя правда влияет на все остальные.

Я не могу быть на свободе вот так. Я не могу безопасно жить вне клетки. Однажды кто-то просто заставит меня сделать плохое решение. То, что я сделал в Токио-2, тому достаточное доказательство. Единственное, на что я когда-либо был способен, – это причинять людям боль. С тех пор, как я был ребёнком, единственным мои способом поддерживать жизнь было забирать её у остальных.

как сейчас.

– Но вы не похожи на меня. Вы хороший человек. Вы должны жить. Даже если это больно, пока... пока вы живы, у вас есть шанс на счастье. Вот что у вас должно быть, пусть даже и шанс. Я не заслуживаю этого, в отличие от вас. И если всё это знает хороший человек, он не использует это для того, чтобы ранить других, как я.

Даже когда я умру или меня вновь заставят делать ужасные вещи и сведут с ума, кто-то должен помнить. Вот почему я рассказал вам.

Мисато заставила его помнить и заставила жить. Это же было правильно? Она верила в это и он должен был. Даже если она умерла за это, она всё сделала правильно. И то, что он делал сейчас – он должен был верить, что это правильно. Первое, что он когда-либо сделал правильно.

Он знал, что она не должна умирать. Только его должна была постигнуть такая судьба. И хотя он плохо жил с этим знанием, он всё же жил. Но она была сильнее его. Сильнее. Это не сломит её, как то произошло с ним.

Он привык к вине. Он прожил с ней бесконечно долго. Даже в таком случае

Прости, Аянами, Каору, Аска, отец, мать. Прости, Мисато, все, Мана...

– Простите, – за то, что ранил тебя, за то, что убил тебя, за то, что был самим собой. – Простите.

"Я не могу жить, не после всего этого".

– Простите, – вырвалось у Маны. – Это всё, что ты можешь сказать? "Простите"? Если ты ищешь прощения... – она закрыла глаза, чтобы он исчез. – Боже. Я... я не могу. Я не могу... жить с этим. Я не могу жить с этим...

В первый раз в жизни она отчётливо поняла, что совершенно не хотела умирать. Даже со знанием, превратившим её сердце в руины, она была не готова. Не сейчас, когда она знала, что ждет её. До этого, даже будь оно непостижимо, о существовании после смерти никто не знал. Порой было страшно, но она знала, что, став седой и дряхлой, она примет это, потому что оно было неизбежной финальной частью жизни. Но теперь, столкнувшись с этим странным отвратительным искусственным морем ничего, её парализовал ужас. Если это – всё, что ожидает каждого, то всё, что люди делают и говорят было бессмысленным. Если это ожидало всех, то тогда

– Тогда... – Мана издала короткий прозвучавший больным смешок, звук, соединявший в себе всё её замешательство, панику и ослабевавшее понимание реальности. – Тогда в чём смысл? Жизни, существования? После всего, что ты сказал мне, в чём смысл?

Он отвернулся сильнее, словно стыдился того, что скажет сейчас, что ещё больше уничтожит её. Она больше не могла видеть его лицо.

– Нет смысла, – сказал Синдзи. Сейчас он говорил быстрее, увереннее. – Жизнь лишена смысла. Нет Бога, присматривающего за нами. Ничто не имеет значения. Единственное, что имеет хоть какую-то ценность – это то, как отчаянно люди цепляются за жизнь, и память о тех, кто был до нас. Забывать людей – то же самое, что убивать их. Всё, что мы можем делать, – это помнить мёртвых и пытаться сделать их жертвы менее бессмысленными. Потому что наиболее вероятно, что после смерти нас ожидает пустое бесконечное море несуществ, которое я создал из-за моей глупости, извращённости, незрелости и бесконечного идиотизма. Вот и всё, – он закрыл глаза. – Вот и всё, что у нас будет. Нет великой тайны бытия. Нет смысла.

Фургон продолжал ехать.

***

Фургон остановился.

Это не было похоже на их предыдущие остановки. Колеса завизжали и, несомненно, лишились большей части их оболочки на шипастой дороге. Они услышали, что остальные машины остановились так же, и вскоре люди выкрикивали слова, громкие, как выстрелы. Ноги затопотали по асфальту. Двое в фургоне никак не отреагировали.

Синдзи и Мана молчали уже почти десять минут. Этого всё ещё было недостаточно, чтобы усвоить всё рассказанное ей. В последний раз это разрушило его восприятие ею. Не просто его действия, а факт, что он так свободно рассказал ей всё. Почему он сделал это?

Он сказал, что доверял ей. Но её нутро не верило этому. Ему просто нужен был кто-то, кому можно исповедаться? Она просто была самой готовой доступной ему парой ушей? Его новым последним спасителем? Его новой Аской? До этого он сказал ей, что у него было только знание и оно делало его невероятно опасным. Он почему-то думал, что она будет другой? Или ему уже было всё равно? Или для того, чтобы, как он уже сказал, заставить кого-то страдать так же, как и он?

Она не хотела верить в это, верить ему. Она очень не хотела верить ему.

Во время предыдущих интервью он намекал на части этого, но услышанное целиком оно легло на её плечи невыносимым грузом. Ну почему он не мог держать всё при себе? Почему он должен был втянуть и её в это? Пусть сам всё помнит. Она не хотела этого. Почему он должен был так ранить её?

Дверь фургона распахнулась. За ней стоял мужчина, коренастый и широкий, с небритым лицом и маленькими глазами. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, приказать что-то, и половина его лица разлетелась в кровавые клочья. Он боком упал на асфальт с глухим звуком.

Мана схватила Синдзи за руку. Она не думала об АТ-полях, Евангелионах, людях-Ангелах, его выборе убить её мир и разум и то, что осталось от её души. Она старалась загнать всё глубоко под эмоции и желания, как её учили, и думать только о нём. Человеке, с которым хотела встретиться. Человеке, которого хотела увидеть в нём.

Он был человеком, сказала она себе. Он всё ещё человек.

– Синдзи-сан, – сказала она, вызвав в себе весь накопленный за жизнь приказывающий тон, – следуйте за мной.

"Подчиняйтесь мне".

Он подчинился.

Они выбежали из фургона. Справа и слева были люди, стреляющие и кричащие друг на друга, целящиеся оружием и ненавистью, забирающие жизни. Люди, которые называли себя спасателями и героями и любили Икари Синдзи, сражались с рвением, которое даёт людям вера, но им противостояли обученные профессионалы, у которых во время схватки не было привязанности и закалённого смертью чувства жизни во время боя. В конце концов они победят потому что должны. Они не хотели делать это, просто должны были.

Мана тащила Синдзи за собой как годовалого ребёнка. Культисты прикрывали их от сил военных, позволяя почти беспрепятственно покинуть зону перестрелки. Все они были охвачены жаждой защитить божественное и не замечали их.

Грязные мужчины и женщины с оружием были похожи на детей с палками в песочнице, месте, где импульсивные эмоции торжествовали над выученной моралью. Они использовали свои машины и фургоны как укрытия, но перед лицом превосходящей силы их пыл, порождённый обожанием, мог лишь отложить гибель. Они не победят. Мане надо было вывести Синдзи из этого места. потому что он не может умереть здесь. Он не может умереть, потому что

Она увидела худую молодую женщину на земле, которая лежала как модель, пытающаяся обставить свою смерть стильно. Её короткие тёмные волосы испачкались в красном.

Мана не видела Кенске. Он был либо мёртв, либо убежал, либо захвачен. Было слишком много хаоса, чтобы ясно всё видеть. Несмотря на свой надёжный взгляд военного, она не могла зафиксировать всю сцену. Она не хотела. Буквально этим утром она признала, что могла видеть логику и эмоции в попытке освободить Синдзи. И теперь, когда он был вне защитного кокона военных, он

Он всё ещё... чем он сейчас был? Для неё? Он только что разрушил работу и убеждения всей ее жизни. Но он сделал это только правдой. Или правдой, какой он видел её. Очень давно ей приказали, что правда была субъективной. Что факт для одного, то может быть ложью для другого. Выслушав так много выживших, это стало для неё очевидно.

Но, как он и сказал, его правда влияла на все остальные. Он влиял на всех остальных. Его выборы. Или, скорее, его выбор. Уничтожить мир.

Он был человеком. Он всё ещё был человеком. Люди могут ошибаться. Они совершают ошибки, как он и сказал. Ошибки были фундаментальной частью жизни человека. Так оно есть. Какими ужасными эти ошибки не были. Он совершил ошибки и узнал себя благодаря им. Потому что был человеком.

Всё это было слабым оправданием. Способом отрицать всё, что он рассказал ей. Хоть как-то.

Она не хотела ненавидеть его. Даже за то, что он сделал с ней, с миром, с собой. Она просто хотела держаться за него, Икари Синдзи, который сражался, истекал кровью и искренне извинялся. Не за нечто, причинившее ей боль. Нечто, которое так заслуживало своего желания умереть.

Но он должен жить. Несмотря на всё остальное, даже его собственные чувства. Потому что если он жив, то он может всё исправить. Он может сказать, что это ложь или плохая шутка, и он вновь сможет ей нравиться. Ей не придется ненавидеть его.

Она все ещё держала его за руку. Она была тёплой и мягкой. Не похожа на руку убившего три миллиарда человек. Это была рука человека, с костями, мышцами, кровью и душой. Это был человек.

Они бежали. Улицы были пустынны, несмотря на звуки перестрелки, отражавшиеся от зданий за ними. Армия, должно быть, эвакуировала всех. Они знали, что культ и Синдзи ехали этой дорогой.

Она обернулась. Агенты обошли спотыкавшихся культистов и преследовали её. Они приказывали остановиться. Мана продолжала бежать.

Она очистила голову от всего, кроме функций, необходимых для бега. Она больше не думала ни о чём. Она действовала.

Она не могла остановиться и подумать, было ли это изменой, дезертирством, или обычным бунтарством. Это началось, когда она услышала, что он был узником, когда она увидела его лицо в дверях той клетки, когда услышала его голос и сделала его слова подходящими к его образу в её голове. Потому что он был человеком, он был как она, он был тем, кем она всегда хотела чтобы он был. Он должен был. Если он не был, это было бы то же самое, как если бы он был мёртв. И тогда она тоже была бы словно мёртвой.

Выстрел был удивительно громким. Он, казалось, отразился эхом по всей улице и устремился в небо. Он наполнил всё на долгое мгновение и затих до звенящего воспоминания в ушах. Мана инстинктивно пригнулась. Осознав через секунду, что её не задело, она продолжила бежать. Она остановилась, когда поняла, что больше не чувствует руки Синдзи в своей, что его ноги не издавали звуков за ней. Она повернулась.

Он стоял на обочине, его лоб был нахмурен в замешательстве. Он сделал шаг и качнулся, едва не упав. Мана взглянула его тело и быстро обнаружила тёмное пятно, расползающееся по его груди. Земля закачалась под её ногами.

Синдзи моргнул, медленно, с трудом, и затем его ноги дрогнули. Он рухнул на колени. Он всё ещё казался удивлённым. Он нерешительно коснулся груди и рука оказалась мокрой.

Он поднял глаза. Он больше не мог видеть Ману. Он больше не мог видеть улицу, здания, небо. Его тело расширялось, нервные окончания росли и отдалялись друг от друга, пока он не смог чувствовать весь мир. Но зрение его сужалось, как туннель, и сквозь тонкую вуаль искрящегося белого он мог видеть только

– Аянами, – прошептал он.

Она стояла далеко, но он мог видеть только её. Она не улыбалась той улыбкой, которая предназначалась только для него. И она не хмурилась.

Но её глаза. Они были глазами его матери. Наполненные состраданием, сожалением и горьким плачем об его решениях и выборах. Но за всем этим, там было нечто, с чем у него за всю жизнь никогда не было приятного опыта. Она смотрела на него и он был любим.

Он наконец нашёл её. Она наконец была у него в реальном мире. И теперь

Он умрёт, потому что

На этот раз это была не его рука. Это был не его выбор. На этот раз она не могла спасти его. На этот раз

тебе опять будет больно.

ерунда.

"Я не... просто не отправляй меня обратно..."

Спасибо.

Он упал. Его лицо врезалось в тротуар с пустым треском. Он не двигался.

– Синдзи...

Звук выскользнул из губ Маны кошмарным дуновением рухнувших надежд.

Она побежала к нему. Она не обращала внимания на агентов, преследующих их, культистов в их последних попытках неповиновения, всё ещё пытающихся кричать и убивать. Мир таял, пока она не могла видеть только Синдзи, неподвижно лежащего на земле.

Она достигла него, едва не споткнувшись. Она села на колени рядом и быстро перевернула его. Вся его грудь была мокрой, лицо было искажено сломанным носом и царапинами. Его глаза были открыты. Его рот был открыт.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Она ткнула указательный и средний палец в его мягкую шею. Она прижала их к коже под его острой челюстью и постаралась унять их дрожь.

– Пожалуйста пожалуйста пожалуйста.

Агенты окружали её. Они бежали. Мана не могла нащупать его пульс.

– Пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста.

Она прижала свои маленькие ладони к его груди. Она была твёрдой, сплошные кости, никакой плоти. Она всё ещё была теплой. Кровь просочилась меж её пальцев. Часть её уже достигла асфальта у её ног. Она продолжала давить, пытаться заставить её вернуться. Он слишком много потерял. Слишком много, чтобы...