Текст книги "Импортный свидетель (сборник)"

Автор книги: К. Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Он ни во что не вмешивался.

– Стало быть, Саша Генкин, он же Базальтов, бывал уже в этой квартире?

– Да.

Нестеров посмотрел на Генкина, но тот смотрел на Нестерова бесстрастно, так как в его голове уже зрел свой, достаточно разумный план.

Неожиданно Нестеров заторопился.

– Мы пойдем, – сказал он Кузнецову, – и, если вы позволите, ваша супруга проводит нас.

Кузнецов был немного удивлен просьбой Нестерова, но возражать не стал. Ксения не удивилась, казалось, тому, что Нестеров просил ее пройтись. И втроем они вышли из дома.

– Чуть-чуть задержитесь, – попросил Ксению Нестеров, – а вы, Генкин, идите, пожалуйста, вперед.

И когда они остались вдвоем, Нестеров сказал:

– Ксения Всеволодовна, времени крайне мало. Вы ведь не хотите, чтобы ваш муж очень долго ждал вас, любуясь вашим изображением, а не вами?

– Вы меня задержите надолго?

И этот ее вопрос подсказал Нестерову, что он на верном пути.

– Вероятно, до тех пор, пока не буду знать наверняка, что Генкин – ваш приятель, о чем вы, естественно, не говорите мужу. Кстати… в ту роковую ночь…

– Он слышит, – вдруг перебила Ксения, показав на Генкина.

– Не думаю.

– Я пойду домой?

– Конечно, только, повторяю, времени мало.

– А что вы хотите?

– Я уже сказал: я ищу причину того, что вы скрываете от меня… Неужели в ночь пожара Генкин был с вами?

– Не говорите, я все поняла.

– Подумайте, ведь я должен в протокол занести все.

– Сколько у меня есть времени?

– Сегодня до конца дня. И то с одним условием, никому, слышите, никому не говорите о нашем разговоре, иначе я не смогу ничего.

Ксения помчалась домой, где уже приготовил краски ее муж. Она с разбега плюхнулась в кресло, но позировать долго не могла, вдруг разрыдалась и бросилась на шею к Рудольфу.

А часа через полтора, когда она все рассказала мужу и успела успокоиться, Кузнецов в строгом костюме и Ксения, причесанная и опрятная, постучались в дверь кабинета Нестерова.

Кузнецов тактично вышел, а Ксения села и стала рассказывать Нестерову подробности того, что он знал уже и без нее.

17

Николай Константинович Нестеров посмотрел план расследования и обнаружил, что не ошибся. Ему действительно уже попадалась фамилия Хантер. Этот Хангер не был гражданином СССР, но, несмотря на эти детали, мог быть ценным источником в определении истины. Для того чтобы допросить, но при этом не травмировать тонкую душу иностранца, Нестеров решил сам подъехать к нему для выяснения некоторых обстоятельств. Но перед этим следовало бы послать запрос в МИД СССР.

В Министерство иностранных дел СССР

В настоящее время в производстве ГУВД Московской области находится дело по умышленному уничтожению государственного имущества (путем поджога) одного из химических комбинатов Московской области.

В связи с тем, что в материалах дела фигурирует гражданин Хангер, прошу МИД СССР направить в МВД СССР анкетные данные об этом гражданине.

Старший следователь по особо важным делам Я. К Нестеров

И довольно быстро на имя Нестерова поступил ответ, в котором содержалась исчерпывающая характеристика гражданина Хангера, работника торгпредства одной из европейских держав, специалиста в области бытовой химической промышленности. Несколько лет назад господин Хангер занимался в качестве коммивояжера поставками в СССР компонента стирального порошка, технология изготовления которого была в СССР теперь уже найдена и вскоре поставлена на промышленную основу, после чего от закупок порошка за рубежом СССР отказался.

Этот ценнейший материал Нестеров немедленно приобщил к делу, доложил о нем прокурору.

Однако сами по себе эти сведения еще не решали вопроса. Следовало доказать, что все, что сообщалось в ответе, имело отношение к расследуемому им делу.

Но у Нестерова не оставалось уже времени ничего доказывать, поскольку почти вслед за этим посланием из МИД СССР, которое доставил ему курьер, раздался звонок сотрудника, сообщившего, что мистер Хангер в ближайшие дни собирается покинуть СССР в связи с окончанием срока работы в нашей стране и что если у органов есть основания встретиться с ним, это надо делать немедленно. И это было сделано немедленно. После чего выделенное в отдельное производство дело Хангера принял к своему производству следователь органов госбезопасности.

18

– Господин Хангер, господин Хангер, – голос Саши Генкина был настолько взволнован, что сегодня Хангер не стал играть с ним в кошки-мышки, а позволил переговорить с собой немедленно в уютном скверике возле сидящего в окружении сатирических персонажей Гоголя.

Саша уже давно сидел на самой дальней скамейке и нервно оглядывался, ожидая Хангера. Он сидел, уставившись на бульварное кольцо, а Хангер появился внезапно, подъехал на своем «вольво» с Калининского в Мерзляковский и остановил почти бесшумную машину позади нервничавшего Саши. После чего вышел, хлопнув дверцей, достал брелок с Наполеоном и, не оглядываясь, уже идя к памятнику, запер радиоимпульсом дверцу машины.

Хангер тотчас же разглядел в тени деревьев издергавшегося Сашу. Элегантный, еще не старый (в Европе пятьдесят пять – не возраст), демонстративно прошел мимо него, а Генкин в ажиотаже ожидания и не заметил Хангера, который уже обошел памятник и стал разглядывать горельефные изображения Хлестакова и Чичикова, Собакевича и Башмачкина, Ноздрева и Коробочки. Наконец, все хорошенько рассмотрев, присел на скамейку возле Саши. Тут-то Саша и увидел Хангера, вскочил, но вместо приветствия получил очередную сентенцию.

– Как много в России отрицательных персонажей, прямо не страна, а кладезь пороков… Вы со мной не согласны, Саша?

Саша был абсолютно согласен с Хангером, но считал, что и в других странах в не меньшей степени процветают такие же пороки. Однако сейчас Хангер был нужен Саше, а не Саша Хангеру, это следовало учитывать, если, конечно, всерьез надеяться на реальную помощь со стороны Хангера.

А Саша на нее надеялся. Это был последний его шанс. Но чем может помочь ему человек из страны, которую Саша еле нашел на карте? Однако у торгаша был «вольво», а этого да и многого другого так не хватает несложившемуся журналисту в неполные тридцать лет!

Но однажды Саша понял, что все, чего у него не хватает, можно очень легко приобрести, стоит только делать безобидные и мелкие услуги человеку, у которого все это есть. И Саша стал «работать». Если бы он увидел себя со стороны в конце пути, то ужаснулся бы своему падению. Но он не замечал, как затягивает его в омут полной зависимости от чужого дяди: ведь так вкусно и незаметно пьется виски, курится «Пелл-Мелл»… А один раз Хангер даже позволил Саше поводить «вольво», так что очередная Сашина Люська форменным образом обалдела, когда увидела его за рулем. Да и одеваться он стал удобно и легко. И на работе стал бывать редко, только когда надо было принести статью или получить гонорар.

Саша, услужливо подскочив к Хангеру, тотчас же принялся излагать свои беды, но Хангер остановил его своей холодностью.

– Вы очень возбуждены, Саша, неужели я никогда не приучу вас к культуре общения? Впрочем, – добавил он, чтобы уколоть Сашу, – в России мне вообще редко попадались культурные люди, разве что Вячеслав Зайцев.

Саше все равно было, кто такой Вячеслав Зайцев – писатель или продавец мороженого, да и укол насчет русской культуры он переварил без каких бы то ни было эксцессов, потому что, общаясь некоторое время с Хангером, привык, стал тоже думать, что в России мало культурных людей, и смотрел на Запад с вожделением.

Через несколько минут они высадились из серебристой машины на островке возле памятника Юрию Долгорукому. А вскоре уже сидели в ресторане «Арагви», том самом ресторане, где такое славное нежное сациви, и оглядывали аляповатые росписи на стенах и потолке.

– Ну что, «духан в Тифлисе назовем таверной?» – спросил Сашу Хангер – Давайте рассказывайте, что там у вас, Саша.

И Саша, который только что готов был рассказать все и предложить выработанный им еще возле химкомбината, когда он шел с Нестеровым и Ксенией по улице и чуть ушел вперед, план действий, вдруг смутился в прохладном зале ресторана и не знал, как себя вести. Он, который считал за вершину аристократизма духа Литературное кафе на Сретенке с его многочисленными посетителями, вдруг попал совершенно в другой мир, о котором говорил с бравадой, совершенно забыв, что его в этот мир вовсе не приглашали.

Отколупнув кусочек черного хлеба, лежавшего на расписном блюде, смазал его горчицей и отправил в рот. Проглотив, Саша начал говорить. Иногда Хангер его переспрашивал.

– И вы думаете, что следователь все знает?

– Конечно, он сразу же привел меня в дом к моей старой приятельнице.

– А вы?

– А я, естественно, сделал вид, что не знаю ее, но следователь, оказалось, догадался об этом. Все дело в картине.

– В этой мазне с гаражами, что вы принесли? Сразу уверю вас – это не Шагал и не Фальк.

– Возможно, но вы же просили что-либо на память.

– И вы принесли улику. Очень умно. Обо мне кто-нибудь знает?

– Нет, конечно, что я, враг себе, что ли!

– Почему враг? Что у вас за дикарские представления о дружбе с иностранцами!

– Да нет.

– Как же нет, когда вы меня не назвали до сих пор из опасения, что вам пришьют, как вы говорите, связь с иностранцами, а вовсе не потому, что я никакого отношения не имею ко всему происходящему.

– Как это, не понимаю?

– Очень просто. А вы что, Саша, действуете по моей указке, во имя чего? Ах, я вам что-то обещал, машину купить… Я действительно обещал, но имейте в виду, что я не считаю вас умным человеком и потому машину вам подарю только тогда, когда вы поумнеете. То есть когда найдете способ поставить ваше государство в такие условия, чтобы оно не интересовалось, откуда у тридцатилетнего нахлебника тысячи.

– Может быть, наследство…

– Глупости. Откуда у вас может быть наследство с такой фамилией? Генкин – мама мия.

– Тогда что же? – не обиделся почему-то Саша.

– Труд, только труд! Я же вам сказал: садитесь, пишите книгу, пусть вы за нее две тысячи получите, но вас не спросят, откуда остальное. И в Союз журналистов надо вступить, тогда тоже не будут спрашивать, откуда деньги. Сколько у вас публикаций?

– Одиннадцать.

– В среднем по десятке за заметочку. И вы хотите машину? Да как только вами всерьез займутся, тотчас же выйдут на меня.

Генкин не успел ничего сказать. Подошел официант, галантно принял заказ, отошел, вернулся, молча, с улыбочкой, заменил объеденный Сашей хлеб. Принес потные бутылки боржома, разложил приборы. Снова величественно удалился. Принес закуски: мхали, чога и лобио. Саша набросился, не разбирая их изысканности. Пока он ел, думая о своей несложившейся жизни и одиннадцати заметочках, официант поставил перед ним тарелку чихиртмы, а перед вегетарианцем Хангером – шечаманды.

Первый голод был утолен.

– Я пишу такую книгу, – сказал насытившийся Саша.

– Как только она будет у меня в руках, получите свои десять тысяч.

– Но она будет выходить несколько лет.

– Мне от вас нужна рукопись. К тому же, написав ее, вы поверите в себя, а спросят, откуда деньги, раз не вышла книга, скажете: под книгу взял в долг.

Принесли второе.

– Совет хотите, чтобы избавиться от вашего Нестерова?

– Конечно.

– Найдите журналиста, расскажите ему всю эту историю, естественно в выгодном для себя свете, и напечатайте. как гонение на борца за справедливость. Сейчас у вас в стране мутное время, масса статей идет без проверки и без проверки же людей снимают с постов и доводят до инфарктов, так что давайте бейте вашего Нестерова. Нужна будет финансовая помощь – обращайтесь.

Саша удивленно поднял голову^ Хангер бросил на стол тридцать долларов.

– Доедайте и сразу в редакцию, а я пойду, у меня дела.

И Хангер исчез. А Саша остался дожевывать роскошный обед.

Принесли эларджи, и, не зная толком, как есть этот ароматный сыр, Саша положил его на хлеб и стал откусывать от целого куска.

19

– Останешься?

– А хочешь?

Она чуть прильнула к нему.

Секундная неловкость прошла. Он почувствовал себя хозяином. Она приготовила хороший стандартный ужин. Он вспомнил свое посещение «Арагви». Сейчас перед ним был цыпленок с аджикой, бутылка коньяка и мороженое. Потом пили чай, потом он показывал ей танцевальные па, непостижимые в своем многообразии, приемы борьбы у-шу, которые, он врал, что знает от знакомых китаистов.

Потом, когда она относила посуду в раковину на кухню, он смотрел ее библиотеку – стандартный набор книг: Булгаков, Рыбаков, Айтматов, Кафка, многочисленные энциклопедические словари, «Пеппи – длинный чулок», О`Генри, Похлебкин, Гашек, Майн Рид, Маркес, Парнов, затрепанный карповский «Полководец» и множество статуэточек, куколок, эстампов и т. п., какие-то раскадровки тут же на стенах.

– А ты чего делаешь? – спросил он, имея в виду ее профессию.

Она поняла:

– Работаю на «Мультфильме».

– Мультяшки делаешь? Ах да, ты говорила при нашей первой встрече.

– Целая фабрика делает, ну и я…

Утром он проснулся и обнаружил себя в одиночестве в чужой постели. Он встал, прошелся, раздетый, по квартирке – хорошая однокомнатная квартирка. Жаль, он с родителями живет в четырехкомнатной, нету там уюта. Забрел в ванную, принял душ. Нашел полотенце, вытерся и едва успел одеться, как раздался звонок в дверь.

Это была Оля. Он открыл дверь, она его чмокнула совсем по-домашнему и тотчас же отправилась на кухню – готовить завтрак. Хозяйственная. И, видно, самостоятельная. Если ей меньше, чем ему, и если там ничего себе родители, то почему бы и нет?! Саша был сторонник немедленных решений.

– У тебя чего – нет родителей?

– Есть, они живут отдельно: папа – научный работник, мама – режиссер на телевидении. Они сейчас в отъезде.

– За рубежом? – тоскливо спросил Саша.

– Ага.

– Далеко?

Зашипело русское масло на сковородке.

– Ты вырезку прожаренную или кровавую любишь?

Ему это было все равно. Он глупо улыбался и думал о том, как бы предков «раскочегарить» на однокомнатную квартиру и сменять ту и эту – Олину, и о том, чтобы получить машину от Хангера, а затем пижонить бы в газете классом повыше той, где он теперь обретается, и жизнь, можно сказать, сложилась бы. Все казалось предельно просто!

Саша зашел в комнату и увидел свою зеленую папку с полным досье на самого себя. Эту папку он притащил даже к новой своей возлюбленной, так как нигде не расставался с нею. Он не мог ее пока уничтожить, потому что пока там были силки в случае чего и для Хангера, так ему во всяком случае казалось.

Оля позвала в кухню завтракать.

За завтраком поговорили о том о сем, и он откланялся, надеясь сегодня вечером же вернуться.

А Оленька села и задумалась. И думала она о том, что, в сущности, все мужики – дерьмо и потребители, и хотя и говорят, что много хороших парней на свете, ей пока не встретилось такого. И этот Санечка тоже такой же, как все. Правда, он, может быть, тоже ищет свое. Все ищут…

Вечером Оля сделала множество покупок и спешила домой, быть может, думая о семье, о будущем. Ведь ее ждал Саша…

По дороге домой Оля заметила, как какой-то молодой человек потащился, видимо, от нечего делать за ней. Он был одет в летний серый костюм, на нем была белая рубашка и галстук. Он проводил ее до подъезда.

«Тоже мне уличный ухажер-сводник», – подумала Оля и нажала кнопку лифта. А «ухажер-сводник» поглядел, на каком этаже остановился лифт, и только после этого, посчитав, вероятно, свою задачу выполненной, исчез.

20

Николай Константинович Нестеров сидел в кабинете и читал выдержки из показаний очевидцев пожара, сопоставляя их и анализируя (метод работы давнишний), как вдруг секретарь следственной части Тамара, появившись в дверях и в очередной раз зардевшись (она всегда краснела, когда видела Нестерова, – он ей нравился), сказала:

– Николай Константинович, вас к Зубкову.

Начальник следственной части Зубков сидел за столом, и глаза его были устремлены на вошедшего Нестерова.

– Привет, старичок, – сказал ему Нестеров, по обыкновению своему, не придав никакого значения вызову к начальству.

– Привет, привет, садись. Сейчас я тебе настроение испорчу, – предупредил Зубков.

– Оставь, – сказал Нестеров таким тоном, словно ему было все равно: ведь он делает дело, а если кто-то считает необходимым испортить ему настроение, то пожалуйста, но его это абсолютно не волнует. Он даже откинулся в кресле, однако тотчас же пришлось позу изменить, потому что Зубков сказал:

– Сюда, сюда посмотри.

Нестеров нехотя открыл полузакрытые глаза, пристально посмотрел на своего начальника и спросил:

– Чего?

– Да вот, газетка про тебя, – тихо сказал Зубков.

– Да, – Нестеров не удивился – Уже пишут? Наверное, по поводу пожара?

– По поводу пожара.

– Критикуют?

– На твоем месте я не был бы таким спокойным, знаешь анекдот: что общего между следователем и мухой?

– Не знаю, – подумав, сказал Нестеров.

– И того и другого можно прихлопнуть газетой, особенно в наше время.

Нестеров не улыбнулся.

– Ну и что, дай сюда – И взял газету.

То, что он прочитал, укладывалось в рамки его предположений и догадок. Но одно дело предполагать теоретически, а совсем другое – читать о себе в газете большой подвал, в котором, походя и огульно, ты обвиняешься в тенденциозности ведения следствия и некомпетентности, в том, что ты предвзято относишься к показаниям свидетеля (читай между строк – принял взятку).

Нестеров отложил газету.

– Прочитал? – спросил Зубков.

– He-а, нет сил, устал.

– Объяснительную заставлю написать.

– Не заставишь. Твоего сотрудника мордуют, разберись, назначь служебное расследование и ответь редакции. Тут я тебе не помощник, на меня столько писали всего: люди злы. В свое время я, чтобы доказать тебе беспочвенность обвинений, пустил бы себе пулю в лоб, а сегодня у меня есть парторганизация, которая за меня, надо думать, вступится и оградит меня от гнусных инсинуаций.

– Перестань трепаться, возьми лист бумаги…

– Сам, сам, – сказал Нестеров, вставая, – у меня нет времени.

И Зубков остался, подивившись выдержке Нестерова и раздумывая о том, как можно публиковать такую статью, не проверив в ней факты. Кто этот журналист, вернее журналистка Цветкова? Первый раз слышу.

Зубков хотел было позвонить Нестерову, спросить, может, он знает, но не стал его лишний раз тормошить: «Черт с ним, сам проверю», – и нажал кнопку селектора.

– Сюточкин, зайди, родной.

И когда кругленький и маленький следователь вкатился в кабинет, Зубков положил перед ним газету и сказал

– Голубчик, все проверь, что, как, кто эта дама, посмотри, может, знакомая Нестерова, а может, подружка чья-нибудь. Посмотри, дружок, Нестерова жалко, – добавил он, подумав.

И Сюточкин, которому не надо было ничего объяснять, направился выполнять поручение. Он прошел мимо кабинета Нестерова, хотел было зайти по-свойски, чтобы похвастаться, что ему поручили восстановить справедливость, но раздумал: «Расстроен, поди, Коля, не надо, разберусь – тогда».

Нестеров сидел в кабинете и… ничего не делал, работа не шла. Он был будто парализован, вспомнил, как де-, сять лет назад в О-ской области, где он работал районным прокурором, на него писали анонимки, обвиняли его Бог знает в чем, и он выжил, но был тогда много моложе и крепче.

Он достал валидол. Это были не белые таблеточки, как когда-то, когда он впервые сел в кресло прокурора, а прозрачные кругляши, наполненные валидольной жидкостью.

«Эти от наветов помогают даже лучше», – горько и грустно подумал он.

И еще он подумал об очень многом. О своей Анечке, которая тотчас же придет к нему на помощь, что бы ни произошло, и о крошечном сыне, и о дочери, которой без малого двенадцать, но она вполне рассудительная и тоже может если не посоветовать, то поддержать: шутка ли, в чем обвиняют – в неправде.

Не хотелось ничего говорить дома – Николай Константинович привык переживать неприятности в одиночестве.

Да, он сейчас одинок, а когда разберутся и выяснится, что все это гнусная ложь, он перестанет быть одиноким, и к нему вернутся… Нет, не друзья, они еще ничего не знают, а он сам к себе вернется.

С каждой такой вот ситуацией возвращаться к себе все сложнее.

Нестеров встал и, подойдя к двери, запер ее на ключ. Хотелось побыть совершенно одному.

Ужасно все. Может, это потому, что следователь не защищен юридически, совершенно не защищен. Чтобы сорвать ему работу, подследственные и их сподвижники готовы на все: на подлог, на преступление, на подлость.

В репродукторе раздалось:

– Нестеров, зайди – Голос Зубкова в селекторе был, как всегда, ровен и спокоен.

И когда Николай Константинович появился, Зубков тихо сказал ему:

– Слушай, ты не переживай, иди домой, на сегодня освобождаю тебя от работы, отдохни. И наплюй, наплюй, разберемся.

И Нестеров пошел… Но куда там домой! На троллейбусной остановке он вспомнил, что домой ему ехать некогда, просто некогда. Он взял такси, потому что действительно устал, чтобы добираться на электричке, и назвал адрес. Шофер удивился:

– Это ж за городом.

– Да, – сказал Нестеров, – за городом.

И они поехали туда, где недавно горел комбинат.

Шофер такси, глядя на своего пассажира, гадал, кто он – богатый наследник или бедный рыцарь: платить по тридцатнику в один конец…

А Нестеров был ни тем, ни другим, а просто человеком, для которого высшей целью была всего-навсего справедливость.

21

Публикация, подписанная Цветковой, вызвала негодование почти всех сотрудников. Они хорошо знали Нестерова, чтобы сомневаться как в его компетентности, так и в его профессиональной этике. Уже целая компания собралась было к редактору газеты доказывать не-правоту выступления, но в это самое время к начальнику следственной части Зубкову вкатился в кабинет милый и кругленький Сюточкин.

– Разрешите?

– Конечно! – Зубков готов был принять Сюточкина днем и ночью.

Никакого завершения ни по какому уголовному делу не ждал Зубков с таким нетерпением, с каким ждал он, в сущности, рядового ответа на рядовой вопрос о невиновности Нестерова. И сейчас, предвкушая сложный, но интересный разговор, он сделал один-два звонка, отменив возможные визиты свои и к себе, после чего встал, защелкнул дверь, чтобы никто случайно не помешал, и сел в кресло. Потом набрал номер Нестерова, но тот не ответил. И тогда уже с чистой совестью Зубков принялся внимательно слушать Сюточкина.

Но Сюточкин, поговорив ровно минуту, вдруг умолк.

Зубков нервно заерзал в своем кресле.

– Это все? – тревожно спросил он.

– Все, – сказал Сюточкин, – по этому вопросу все.

– Ну так еще раз повтори, я что-то не врубился.

– Да тут нечего повторять, все, что написано в статье, от строчки до строчки – вранье. Нестеров вел следствие объективно, никого не склонял к даче ложных показаний.

– В Главном управлении пожарной охраны был?

– Был. Они товарища направили, начальника отдела, по фамилии Севастьянов. Он проконтролировал дознание, не нашел никаких злоупотреблений. И никаких отступлений от норм действующего законодательства.

– Ну, а чего же тогда газета?

– Вот то-то оно и есть! – констатировал Сюточкин. – В этом-то и весь гвоздь. Я еще подумал: не будь я следователь Сюточкин, если я не установлю, в чем тут дело. Но я следователь Сюточкин.

– Да?

– Да. Я установил.

Зубков знал своего коллегу, любил его забористую форму выражения своих мыслей и теперь уже не без оснований предвкушал самое интересное.

– Видите ли, – продолжал Сюточкин, якобы не замечая напряжения своего коллеги. – В МВД СССР есть такая система, которую бы хорошо ввести и у нас, они, как и мы, имеют дело с журналистами, но ввели у себя систему аккредитации их при главках. Это значит, что в каждом главке есть один, два, три, четыре человека, которые помимо других своих обязанностей еще и контактируют с журналистами. Мне очень понравились ребята из пожарной охраны.

Сперва я познакомился с неким Сеничевым, – продолжал Сюточкин, – хороший мужик, молчаливый только, но он мне не помог. Тогда я пошел еще к одному, Вардамацкому, но и он мне не помог: у него только что родилась дочь, и он был поглощен мыслями о ней, что вполне понятно.

– А потом что? – Зубкову, видно, надоела эта галиматья с перечислениями, но у него постепенно отлегло от сердца, потому что, если бы дело было серьезным, Сюточкин, конечно, не позволил бы себе так выпендриваться.

– А потом что? – переспросил Сюточкин.

– Да…

– А потом я опять вышел на Севастьянова, о, это наш человек! Я поговорил с ним полчаса, и я узнал все. Мы выпили с ним кофе, и этот кофе был без цикория. Вы знаете, у него тоже родилась дочь, но в прошлом году. У них в пожарной охране у всех рождаются дочери…

– Любопытно, однако же, – машинально сказал Зубков, но, спохватившись, что болтовня Сюточкина уводит не туда, добавил: – Говори дело, что я должен из тебя все вытягивать.

И Сюточкин стал наконец говорить дело.

– В день поджога, – .сказал внятно следователь, – в Главном управлении пожарной охраны был корреспондент Генкин, и этот Генкин, судя по его поведению, очень хотел подружиться с пожарными. Так вот, этот Генкин-то и проходил у нашего Нестерова по делу о поджоге химкомбината, и статья эта инспирирована. – Последнее слово Сюточкин произнес по слогам.

– А в МВД об этом знают? – спросил Зубков.

– В МВД ничего не знают. Я специально поднялся на десятый этаж – там у них, в МВД, пресс-бюро. Какой-то капитан, очень вальяжный, кажется Лукницкий, сообщил мне, что никакой Генкин у них среди аккредитованных при МВД журналистов не числится и что о таком он впервые в жизни слышит от меня. Так что в статье – абсолютная клевета, рассчитанная только на то, чтобы Николая Константиновича отстранили от ведения следствия по делу, – пояснил Сюточкин.

– Если это так, то садись, пиши представление в газету. Кстати, кто эта Цветкова?

– Она замужем, никаких связей у нее с Генкиным нет и не было.

– Точно узнал?

– Точно. Ну просто подписала ему по-дружески, и все. – С этими словами Сюточкин победно вышел.

22

Волею судеб, а скорее по своей неразборчивости в выборе знакомых, Оля – сотрудница киностудии «Мультфильм» – попала в поле зрения правоохранительных органов. Однажды, когда по телевизору шел фильм «Тревожное воскресенье» и она, переживая за героиню, с напряжением смотрела, как пожарные машины, мчавшиеся по горной дороге, вдруг натолкнулись на препятствие и вынуждены были поехать в объезд, в дверь к ней постучали. Оля возвратилась в далеко не привлекательную реальность. И в этой реальности было столько всего, что она даже на секунду подумала: не сошел ли какой-нибудь средненький детективный фильм с телеэкрана нечаянно в ее квартиру.

С этим детективным фильмом пришла тревога. Но попробуйте не встревожиться, когда вам показывают не театральный, а настоящий бланк, на котором напечатано постановление о производстве обыска в вашей квартире.,

– Что вы собираетесь найти? – спросила Оля симпатичного капитана, который, пока она приходила в себя, с удовольствием смотрел одним глазом телевизор.

– Что-либо относящееся к противозаконной деятельности вашего нового приятеля Генкина.

– Саши? Он в чем-то виноват?

– Обвинение предъявит следствие, мы лишь помогаем ему, – скромно сказал лейтенант милиции и, обратившись к человеку в штатском, попросил: – Иван Васильевич, пригласи понятых.

В маленькую квартиру Оли тотчас же вошла полная дама-соседка. Соседка словно была создана для той роли, которую уготовила ей сегодня судьба. Она сразу, как только вошла, стала смотреть на Олю, как на преступницу.

– Вы, милочка, задерживаете торжество справедливости, – сказала она Оле. – Выдайте вещи вашего сожителя.

Оля развела руками.

А в это время нашлась папка Генкина, которую он оставил, намереваясь вечером сюда вернуться. Началась процедура ее осмотра. Масса бумажек, статья, вырезки из газет – ничего преступного на первый взгляд, но каждая извлеченная из папки бумажка была пронумерована, описана и занесена в протокол.

– Одевайся, – приказала соседка Ольге.

Оля умоляюще посмотрела на лейтенанта.

Лейтенант улыбнулся:

– Спасибо, Ольга Владимировна, вы очень помогли нам, большое вам спасибо, ради Бога извините за то, что пришлось вас побеспокоить, вот мой телефон на всякий случай. И он оставил на столе визитную карточку.

Вся милицейская компания, в том числе и соседка, злобно стрелявшая глазами, удалилась.

– Не сейчас, так потом, – заявила соседка Ольге.

– Я не тороплюсь, – отпарировала Оля, к которой возвращалось ее доброе расположение духа. Она села досматривать фильм, но мысли ее постоянно уходили к Генкину. Очень хотелось знать, в чем же это его обвиняют.

23

В тот день, когда у Оли был обыск, к Генкину домой, в шикарную родительскую квартиру, где были как раз все дома, тоже пожаловали непрошеные казенные гости. Но Генкину удалось скрыться, и произошло это так. Чудо, судьба, перст свыше, но в тот момент, когда служители Фемиды подъехали к подъезду хорошего ведомственного дома, Генкин вдруг, желая помочь матери, побежал выносить помойное ведро и через окошко на лестничной клетке увидел приближавшихся к его подъезду милиционеров.

Их было четверо, и у Генкина екнуло сердце. Он вернулся в квартиру, надел ботинки, схватил свою куртку и умчался, как говаривал поэт, «быстрее лани» на верхний этаж. Через пролет и металлические перила он видел, что лифт остановился возле его квартиры, и была нажата кнопка звонка именно его квартиры.

«Вот бы мама не слышала и не ответила», – подумал он, но мама услышала и ответила. Дверь отворилась, и все четверо вошли в квартиру.

Генкин пулей выскочил из своего укрытия и помчался вниз, однако сообразив, что ведет себя глупо, более того – подозрительно, уже не спеша пошел вниз, открыл дверь подъезда и прямо мимо милицейской машины и водителя, дружелюбно на него поглядевшего, направился по улице. Но, пройдя квартал, почувствовал отчего-то такой страх, что припустился бегом, и только пробежав дворами с километр, перевел дух, пошарил по карманам: ни денег, ни документов. Куда?

И вдруг журналист Генкин понял, что он в кольце, что это кольцо смыкается, что ему трудно дышать, что, куда бы он ни пошел, это будет невыносимо страшно.

У него не было даже двухкопеечной монеты, чтобы позвонить и предупредить маму. У него не было и пятака, чтобы добраться хоть до кого-то, но вдруг он с поразительной ясностью понял, что вчера еще респектабельный за чужой счет человек, он, Генкин, подающий надежды журналист, никому не нужен. Никому.

Стоп, а женщины. Господи, да какие это женщины, на час и то, когда мамы нет дома. Никто ведь его теперь не примет, все только по ресторанам готовы с ним ходить, когда его мама даст ему двадцатипятирублевую дотацию к его-то зарплате, смех.

А Оля!!! Ведь именно к ней он собирался вечером.

24

– Когда я появился возле гаражей, – продолжал Генкин, – то никак не мог придумать, как же выполнить задуманное. Ну и решил пробраться в гараж, в каждом же гараже ацетилен, кстати, баллоны-то ворованные. Вы пишите, нет, вы пишите, что баллоны у них ворованные. Ну и подумал я, что если заберусь в какой-то другой гараж, может быть неприятность: вдруг застукают. А Ксюшин отец меня знал, хотя и не любил. Он и Кузнецова не любил… Кузнецова не было неделю, он был в командировке.