Текст книги "Импортный свидетель (сборник)"

Автор книги: К. Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Ну что ж, с воскрешением вас, присаживайтесь, поговорим в таком случае поподробнее, – предложил подполковник.

Самсонов присел на краешек стула.

– Ничего не помню, – грустно выдохнул он.

– Напрягитесь, – попросил Нестеров.

– Давай, давай! – приказал Хотимцев.

– А чего тут особенно вспоминать? Ну выпил по случаю субботника, так ведь праздник же трудящемуся человеку. Праздник же?

– Праздник, праздник, – нехотя согласился Хотимцев. – А наконечник от сварочного аппарата откуда у тебя?

– Не брал я его, – мрачно сказал Самсонов, стукнув себя в грудь.

– Ну как же не брал, когда тебя обнаружила огневая разведка с наконечником в руках!

– Разведка? – изумился Самсонов.

– Да ну, что вы, – вмешался Нестеров, с интересом слушая перепалку, – какой наконечник, если перед нами действительно Самсонов. Ведь то, что мы обнаружили, никак не могло быть живым человеком. Вот, пожалуйста, – и с этими словами он пододвинул Хотимцеву фотографию, изображавшую останки потерпевшего.

Самсонов долго всматривался в снимок, после чего сказал:

– Не я это, товарищ следователь.

– А кто? – грозно и свирепо спросил Хотимцев Самсонова, как будто тот был по крайней мере причастен к пожару или хотя бы виноват в том, что не сгорел.

Самсонов ушел, а Хотимцев и Нестеров долго еще продолжали сидеть в кабинете и разговаривали об удивительном превращении обуглившихся останков в простоватого и жизнерадостного Самсонова.

– Выходит, не он поджег, – глубокомысленно изрек Хотимцев.

– Да-а-а, а вы думали, все так просто! Но позвольте вас спросить, а почему вы думаете, что тут вообще кто-то что-то поджигал?

– Я так не думаю, просто раз вы здесь сидите, значит, ищете лихоимца, злоумышленника. Если бы само загорелось, не сидели бы тут, товарищ следователь.

– Вот и ошибаетесь, Хотимцев. Я сижу здесь и расследую дело не против кого-то, а по факту, именно по факту возгорания, так что винить преждевременно никого не следует. Я вас пригласил в помощь, а вы всех подозреваете. Кстати, а кто проводил опознание Самсонова?

– Да ребята из цеха сказали сразу, как только вынесли его из огня.

– Что же, потерпевший похож на Самсонова?

– Да кто его знает.

– И еще одно мне хотелось бы знать: почему вы считаете Самсонова пьяницей? Ну ладно, считаете… Но склочником и безалаберным человеком? Еще мне хотелось бы знать, где точно находился Самсонов во время пожара и до него, а также почему он обозвал вас, извините, сукиным сыном?

Хотимцев посмотрел на Нестерова.

– Вы поняли вопросы?

– Понял, товарищ Нестеров.

– Ну вот и чудно, сейчас я немного попишу, а вы побродите по пепелищу, поговорите сами с собой, подумайте, и через Нас жду вас здесь непременно. Договорились?

Хотимцев вышел. А Нестеров принялся заносить на листы бумаги первые добытые материалы, еще очень расплывчатые, но уже интересные.

В самом деле, разве не интересно, что якобы сгоревший напрочь человек вдруг появляется в кабинете и доказывает, что погиб не он.

9

Старший лейтенант Серебровский ловил истину так, как ловят в прериях диких мустангов. Но истина, так же, как и дикий мустанг в прериях, сперва не давалась ему. В конце концов он заарканил некое животное. Возможно, это был мустанг, а может быть, и смирный мул, но для непосвященных его некоторое время можно было выдавать за мустанга.

Серебровский доложил Нестерову обсосанную, всем известную версию.

Нестеров ничего не возразил старшему лейтенанту. А может быть, в самом деле мустанг так легко дался в руки и позволил надеть на себя уздечку? Истина оказалась столь близкой, что не надо было даже далеко уходить за проходную химического комбината.

Да и зачем ходить? Рядом с оградой предприятия чернели безобразными остовами гаражи ветеранов войны, построенные здесь, как показала проверка, по разрешению райисполкома. С них-то все и началось. Ибо вначале загорелись, как утверждал дознаватель, гаражи. В одном из них, а это было в полночь, взорвался баллон с ацетиленом, при этом погиб человек. Личность его была установлена. Им оказался Иванов Всеволод Егорович, инвалид войны, человек в высшей степени положительный. Заподозрить его в том, что он поджег гараж нарочно и причем ценой своей жизни, было бы просто нелепо. Но думать о том, что его халатное, а скорее всего, неумелое обращение с огнеопасным предметом могло вызвать пожар – было можно.

И, как гласила инструкция, с которой сегодня утром ознакомили Нестерова в исполкоме, ветеранам было «разрешено строить гаражи на расстоянии более трех метров от изгороди химкомбината». Однако почти все гаражи, в том числе и гараж Иванова, были построены впритык. С другой стороны изгороди, также впритык, как раз и был прилеплен загоревшийся, но вовремя потушенный цех и склад готовой продукции. Установили также вероятные нарушения правил пожарной безопасности. И еще: из четырех гаражей, сгоревших в ту ночь, пожар начался именно с гаража Иванова. Бго сосед дал показания, что из гаража Иванова с вечера сильно пахло газом. Но он не обратил на это внимания, поскольку Иванов часто занимался сваркой, подрабатывая ремонтом чужих автомобилей.

Удалось обнаружить остатки шланга, по всей вероятности ведущего от баллона к сварочному агрегату Иванова. Шланг был, возможно, преднамеренно поврежден. На этот и другие вопросы предстояло дать ответ экспертам.

10

– Саша, вы свинья, я же беспокоюсь, а от вас ни слуху ни духу. Пожалейте нервы подданного сопредельной державы, лично не испытывающего ни симпатий, ни антипатий к стране, гражданином которой являетесь вы, – раздраженно говорил Хангер.

– Я не свинья, но мне нечего было вам рассказать. За исключением разве что того, что я был в Главном управлении пожарной охраны и познакомился с начальником. По-моему, все в ажуре.

– Что вы называете этим полуфранцузским словом?

– В ажуре-то? А это все равно, что о’кэй.

– Фу, не говорите пошлости, Саша, вы же знаете, что я этого не выношу, итак…

– Познакомился в министерстве с начальником. Думаю, что все они там мечтают, чтобы их прославили в газете, и за это будут меня опекать. Я ведь им нужен, от меня кое-что зависит: например, их прославить или не прославлять.

– Не обольщайтесь, Саша.

– Да нет, уверяю вас.

– У меня нет оснований вам не верить. Ну, хорошо, а следствие?

– С этим сложнее. Во всем мире, наверное, следователи ведут себя так, будто бы все кругом виноваты. Меня уже следователь допросил, зачем я был на химкомбинате накануне поджога.

– Так и сказал: накануне поджога?..

– Да нет, это я сейчас.

– Не забывайте, пожалуйста, что ни вы, ни тем более я никакого отношения к этой странной истории не имеем. У вас деньги есть?

– Кончаются.

– Возьмите, тут немного, но сегодня ведь вы много и не заработали. Потом, конечно, будет еще.

11

– Разрешите, гражданин следователь? – Дверь приоткрылась, и в кабинет, где расположился Нестеров, заглянул «сгоревший» Самсонов.

– Конечно же заходите, Самсонов, но почему так официально – гражданин.

– А так положено.

– Кем?

– Издавна положено: раз вы следователь, так уж мы все и граждане.

Подивившись такой логике, Нестеров придвинул стул к столу и жестом предложил Самсонову сесть. Самсонов нарочито потоптался на месте, потом вдруг смиренно присел, и Нестеров подумал, что, быть может, он немного более играет в простачка, чем есть на самом деле.

– Что стряслось, Самсонов?

– А то, что завод подожгли специально, это каждый знает. Почитай, самый лучший стиральный порошок в мире делал.

– Кому же надо завод поджигать в таком случае?

Самсонов горько усмехнулся:

– Ты, следователь, газеты не читаешь, конкуренция ведь…

Нестеров, улыбаясь, записывал показания. Когда он закончил, Самсонов взял листы, читать не стал, а размашисто подписал каждую страницу. Было видно, Что протокол допроса он уже видел не однажды и знает, как его подписывать.

Самсонов направился к выходу и в дверях столкнулся с Хотимцевым, который презрительно поглядел на выходящего.

– Прошелся, знаете, товарищ следователь, – развязно начал начальник цеха, – посмотрел на наше пепелище… А этот, – он кивнул на дверь, – уже все растрепал?

– Простите, – сказал Нестеров, – кто и что растрепал?

И Хотимцев понял, что с развязностью номер не пройдет. Надо держать себя в рамках: все-таки один следователь, другой – свидетель.

Кстати, свидетель – тоже неплохо, между прочим это же не подследственный.

– Я выполнил вашу просьбу.

– Рад, слушаю вас.

– Вы просили меня сообщить, почему я считаю Самсонова пьяницей. Да потому, что он пьет. А вот на вопрос, почему он назвал меня мерзавцем, вернее, сукиным сыном, ответить не берусь. Вероятно, потому, что он несдержан, некультурен, бесшабашен.

– Или потому, что вы его предали в трудный момент. Вы ведь бывали у него дома, а тут спасовали.

– Я у него дома был по просьбе его жены. Устанавливал факт того, что он пропил только что купленную мебель.

– Запишите, пожалуйста, все, что вы сказали. И можете быть свободны.

Нестеров встал, потянулся, прошелся по кабинету, дождался, когда Хотимцев напишет все, что он сказал, показал ему, где надо расписаться, и, выпроводив его, остался один.

Пахло гарью, но не приторно и тревожно, а как-то уже знакомо и буднично.

Продолжалась работа.

И в ней, в этой работе, надо было еще столько сделать, прежде чем даже не придет, не установится, а только покажется, мелькнув своим хвостиком, истина.

Нестеров улыбнулся. Он любил то, что делал. Он вышел из кабинета. На него смотрели, как на бога.

– Ну хорошо, – сказал Нестеров своим товарищам, – а почему бы нам не допросить тех, кто вызвал пожарных?

– Пожарных вызвала сигнализация, – веско сказал кто-то из начальства.

– Не сомневаюсь в оснащенности предприятия противопожарными устройствами или техникой, но ведь на пульт держурной части поступил чей-то конкретный сигнал. Кто-то же, значит, позвонил?

Вскоре Нестеров пригласил в свой кабинет некую М. И. Волину, работавшую манекенщицей.

– Вызвала пожарных, потому что горело, – сообщила она.

– Вы одна были в квартире?

– Это имеет значение?

– Да

– Хорошо, его зовут Анатолий.

– Точно знаете, что Анатолий? – на всякий случай уточнил Нестеров.

– Спрашиваете…

Грешным делом Нестеров подумал, что с этой дамочкой был вездесущий Саня Генкин. Ну нет – так тем лучше. А по сути дела дамочка еще раз пояснила, что сперва загорелся гараж, а потом уже цех.

– Ветерок туда подул, – сказала она.

– А что-нибудь насчет потерпевшего, погибшего в гараже, знаете?

– Вот такой был мужик! – сказала она и вытянула вверх большой палец. – Всем чинил, никому не отказывал и денег не брал. Ведь он и умер через это. – Она перекрестилась. – Царствие ему небесное. Сосед куда-то с утра наладился, так он ему ночью пошел машину готовить. Любил машину. – И она еще раз мелко перекрестилась.

Нестеров пожал плечами.

12

Неожиданный порыв ветра распахнул окно до отказа. Нестеров оглянулся на шум, произведенный ударившейся в стену рамой, и в этот самый момент вдруг в его представлении возникла ясная, зримая картина произошедшего. Эта картина была основана на личном убеждении, на восприятии тех фактов, которые были известны следователю, и на интуиции, которая была у Нестерова развита настолько, что домашние даже считали его барометром.

Нестеров не забывал, что в производстве следственных органов находится и дело по факту гибели инвалида Иванова, и поэтому, чувствуя, что дела о пожаре и гибели инвалида связаны, поспешил установить круг знакомых инвалида. Сделал он это немедленно, вызвав его дочь (в исполкоме ему дали адрес), Ксению Всеволодовну, повесткой в районный отдел внутренних дел, где он временно обосновался.

– Здравствуйте, – приветливо сказал Нестеров входящей девушке.

– Здрасьте, – бросила она.

– Я хочу вас уведомить, что в производстве находится дело…

– Я знаю, знаю, сгорел завод, а до моего отца никому нет никакого дела, – перебила она.

– …В том числе и по факту гибели вашего отца, – невозмутимо продолжал Нестеров, – я и хотел бы с вами побеседовать.

– Отца убили?

– Ну зачем же так? Он погиб. А что, вы думаете иначе?

Девушка помолчала.

– Вам виднее, – наконец сказала она.

Нестеров оставил ее задумавшейся, а сам сделал вид, что углубился в бумаги.

– Расскажите про отца, – вдруг попросил он.

Ксения вздрогнула.

– А чего говорить-то? Мать у нас умерла. Отца я обихаживала, потом выросла, привела в дом мужа.

Нестеров взглянул на нее.

– Ну, не успели еще зарегистрироваться. Его имя? Кузнецов Рудя. Рудольф.

– Чем он занимается?

– Он художник.

– Я имею в виду, где он работает?

Девушка вскинула накрашенные глаза.

– Дома, конечно, он очень талантливый художник.

– Продолжайте, пожалуйста. На что вы жили?

– Он выставлялся.

– Вы были на его выставках.

Девушка замялась:

– Да-а-а, на одной. Он выставлялся в основном в закрытых клубах, знаете – химиков, физиков. Там знатоки, и картины ведь надо продавать. Только что он продал картину какому-то типу. По виду фарцовщик, но ведь у покупателя документы не спросишь.

– Мебель дома хорошая?

– Ничего, а почему вы спросили?

– Отец покупал по удостоверению инвалида войны?

– Да, – девушка покраснела, – вы что, думаете, мы жили на его шее? Да ничего подобного! Рудик вагоны ходил разгружать. Он скорее бы под мостом лег спать, чем стал бы примаком. Мы все работали по мере сил.

– А вы?

– Готовила им, обстирывала, обихаживала, женой была – это что, не работа?

– Работа, безусловно, и не будем об этом. Жена, если она настоящая, – это тяжелая работа.

– Хорошо хоть вы это понимаете. А у меня был уже раньше муж, мы разошлись. И получал прилично, а семьи не получилось. А тут у нас была семья, мы все трое жили душа в душу.

Нестеров успокоился: не было больше сомнений относительно дочери, и шмелем зажужжавшая вдруг мысль о том, что Ксюшин муж косвенный виновник гибели тестя, тоже исчезла. Скорее всего, повинуясь автоматизму следствия, нежели преследуя какую-то иную цель, Нестеров спросил:

– А кому продал ваш муж картину, не помните?

– Не знаю, а это очень важно?

– Ужасно.

– Ну тогда я спрошу у Рудольфа, а можно, он придет?

13

– Разрешите, товарищ следователь!

– Пожалуйста.

В кабинет вошел высокий лохматый юноша.

– Я Рудольф Кузнецов, художник.

– Присаживайтесь.

– Спасибо. Я пришел сообщить вам, кому я продал картину, если это нужно и имеет значение для дела.

– Я внимательно вас слушаю.

– Картину я продал – кстати, на ней были изображены именно сгоревшие гаражи – одному журналисту или писателю, в общем-то неплохому парню. Ксения, правда, его не выносила, я совершил сделку без нее. Он мне заплатил восемьдесят рублей, для меня это немало. Вот на этой бумаге я записал его адрес. У меня есть и расписка в получении денег. Его фамилия Базальтов.

– Вы предусмотрительны.

– У меня мама юрист.

– Вот как, где же она работает?

– Она адвокат, бывший следователь, быть может, даже ваша коллега, работала в прокуратуре республики.

– Кузнецова?

– Да.

– Я учился у нее двадцать лет назад.

Рудольф Михайлович улыбнулся, привстал.

– Спасибо вам, – сказал Нестеров, – не буду вас больше задерживать.

Кузнецов попрощался.

А Николай Константинович принялся думать. Другого-то ему все равно не оставалось. Чтобы действовать, надо было иметь не просто много фактов, но и воображение.

Вдруг он встрепенулся, словно бы изловил наконец ускользающую мысль, и набрал телефонный номер.

– Александр Анатольевич, – он позвонил Генкину, – очень хотелось бы, чтобы вы завтра посетили меня… Да здесь, на пепелище, вы мне очень можете помочь… Вместе будем вести дело, потрясающие факты открываются, потрясающие, дам материал для газеты… Что?.. Нет, ну зачем же так, до суда дам, и напечатают… Ну добро, до завтра! – И Нестеров положил трубку.

А Александр Анатольевич Генкин долго еще стоял немного ошарашенный, с трубкой в руках, из которой доносились гудки отбоя. Однако журналист Генкин не слышал их.

«Какого черта он позвонил? – думал Генкин. – Может быть, что-то раскопал? Да нет, они раскапывают так быстро только в кино, а на деле вон во всех газетах как их поливают. Но может быть, просто совпадение! Или может, и хорошо, что он позвонил, допустим, не клеится у него дело, и он ищет контакты с прессой. – Генкин повеселел: – Скорее всего, это так, сейчас многие ищут контакты с прессой».

Нестеров же ждал от завтрашнего визита журналиста очень многого. Во-первых, рассуждал он, журналист захватит свою записную книжку, и с ее помощью можно будет установить его коллегу-журналиста (наверняка ведь знает или знает того, кто его знает), которому продал картину Кузнецов. Во-вторых, посмотрим, чем он тут займется по приезде. В-третьих… Нестеров любил рассуждать вслух. Он давно заметил, что лучшие мысли рождаются при разговоре с собеседником, которому не доверяешь. А журналисту Генкину Нестеров доверял с сегодняшнего дня менее чем кому-либо другому.

На сегодня в процессуальном плане он свою работу завершил. Но было еще то творческое, что жило в нем, заставляло его думать, беспрерывно думать о деле, даже когда он сидел в кино, или целовал ребенка, или нюхал цветок. Нестеров вышел на улицу.

Небольшой прелестный районный городок, почти такой же, какой был когда-то в его жизни, где начиналась его прокурорская деятельность, где у него была масса друзей и недругов, где были молодость и счастье.

Нестеров увидел тополь, вспомнил, что у него там был точно такой же, и тот тополь даже помогал ему работать. Нестеров погладил шершавый ствол дерева…

14

– Господин Хангер, а господин Хангер, – голос Генкина был до того взволнован, что можно было подумать – случилось нечто экстраординарное: например, в стране, которую представлял господин Хангер, вполне цивилизованной капиталистической стране, произошла революция и к власти пришли трудящиеся.

– Ну что такое, Саша, почему вы пренебрегаете моими просьбами и так часто мне названиваете? Мы же договорились общаться иначе. Что стряслось?

– Можно, я к вам зайду?

– За деньгами, конечно? Это в десять утра.

– Ну почему за деньгами, просто есть разговор.

– Давайте через пару часов, я еще не вставал.

– Я бы пораньше, я же говорю – дело.

Мистер Хангер, не очнувшийся еще окончательно от сна, вдруг отчего-то разволновался. В самом деле, что за дело у этого Саши так рано?

А у Саши было действительно серьезное дело. После вчерашнего звонка следователя он не спал ночь. Какой там журналистский материал!.. Ясно – это допрос. Но в каких рамках, думал Саша, в каких объемах следователь знает все, что произошло? Вот задача, которую надо бы обязательно решить, иначе может случиться что-то еще неиспытанное, пугающее.

Утром с головной болью, еле дождавшись приличного для звонка времени, Саша позвонил Хангеру. Хангер по телефону выслушал Сашу, и ему вдруг тоже, как и Саше, стало тоскливо и неспокойно…

«Одно из двух, – решил Хангер, – или этому ублюдку нужны деньги, или он влип. Последнее даже еще хуже первого, потому что в таком случае нужно собраться с мыслями и думать, как держаться в данной ситуации…»

Размышления Хангера прервал звонок. Завернувшись в халат, облепленный репродукциями фосфоресцирующих девиц, господин Хангер пошел открывать дверь примчавшемуся ни свет ни заря Саше. Саша надеялся, что Хангер, как это обычно бывало, предложит кофе с коньяком или глоток виски с содовой, но сегодня ничего этого не было. Хангер был холоден и остался стоять, когда Саша без приглашения сел в глубокое кресло.

– Меня вызвал следователь! – вскочив, возбужденно начал Саша.

– Ну и что? Вы же говорите – он ваш приятель, – принужденно улыбнулся Хангер.

– Да он меня теперь вызвал, понимаете – вызвал! Не пригласил по-приятельски, а вызвал.

– Не понимаю, по-моему, в вашей стране каждый человек считает своим долгом приятельствовать с представителем власти, хотя бы чтобы спокойно делать свои дела. А почему вы так решили, что вызвал? Что, есть какой-нибудь документ?

– Да нет, документа нет.

– Чего же вы тогда так переполошились? Ваша же пословица говорит: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой…» Где бумажка о том, что он вас вызвал?

Бумажки не было.

– Но он позвонил мне по телефону.

– И что, и по телефону же арестовал?

Саша разозлился:

– Вы почему так разговариваете со мной, господин Хангер, я что для вас – обыкновенный лакей, которого вы купили за ваши деньги?

– Конечно, Саша, а вы думали иначе?

От такой наглости Генкин не знал, что и сказать. На всякий случай он сделал паузу, прождав, пока пройдет подкатившее вдруг к горлу чувство ненависти и омерзения, и тихо и спокойно сказал:

– Господин Хангер, вы не учли одной простой вещи, в нашей стране есть красные и розовые. Я не красный, я слишком много видел подлости и фарисейства своих коллег и своего окружения. Но вы не учліі. факт, что если на розовых жать и унижать их – они краснеют.

Хангер в свою очередь не знал, что сказать, и, улыбаясь, только похлопал по плечу своего молодого приятеля.

И Саше вдруг стало немного легче.

В самом деле, если Нестеров станет его допрашивать, он сможет тогда пожаловаться прокурору на провокацию со стороны следователя: в сущности ведь он звал в гости как журналиста, чтобы помочь написать статью о расследовании пожара, а сам допросил. Нет, милый следователь, так не будет, вся печать поднимется в защиту его, Сани Генкина…

– На, выпей, успокойся, – услышал Саша – А теперь у меня к тебе просьба, – продолжал Хангер, – сходи в машину и принеси дорожный атлас, он мне сегодня понадобится.

И Саша, успокоившись, пошел к машине. Он любил открывать машину Хангера, потому что в дверцу его «вольво» был вмонтирован радиозамок. Он открывался в тот момент, когда Саша приближался с зажатым в руке крошечным брелочком с изображением головы Наполеона. В этой голове, надо думать, находилось что-то электронное.

15

Саша Генкин вошел в кабинет Нестерова как мог развязнее и чуть-чуть поэтому переиграл. И этот пере-игрыш тотчас же дал заметить Нестерову, что Саша отчего-то страшно взволнован. Но пока он отнес это на счет общей ситуации, хотя кое-какой червячок сомнений в непричастности Генкина к пожару уже шевелился.

– Спасибо, что приехали, – сказал Нестеров, не подавая виду, что заметил волнение Генкина. – Присаживайтесь. Сейчас гулять пойдем. Кофе хотите?

От кофе Саша не отказался. Прихлебывая его большими глотками, обжигаясь, опустошил чашку и поставил на стол.

– Еще?

– Нет, спасибо.

Нестеров пил кофе долго, он не мог отказать себе в удовольствии выпить и вторую, и третью чашку. А Саша все ждал. Он ждал вопросов, ждал обвинений, ждал чего-то страшного, непостижимого, но уж, конечно, не будничного пития кофе со следователем.

– Послушайте, Саша, а вы случайно не знаете, почему в «Литературной газете» работают и Рубинов, и Яхонтов одновременно? Мне кажется, это не такая уж великая газета, сегодня во всяком случае, чтобы там разводить самоцветы. Вы вообще как относитесь к фамилиям, сделанным из драгоценных камней, скажем, к Сапфирову или Алмазову?

И вдруг Саша вздрогнул. Что это, случайность или, быть может, следователь действительно осведомлен?

Не замечая Сашиного состояния, Нестеров продолжал:

– В самом деле журналиста Алмазова вы не знаете?

И так как Саша не ответил, а только покачал головой в страшном напряжении, думая о том, что же делать дальше, если следователь знает что-то существенное, Нестеров спокойно продолжил:

– И не знаете, в какой он работает газете?

Этот ход следователя, конечно, надо было бы предугадать и подготовить приличествующий ответ, но у Саши вдруг наступила какая-то заторможенность, как бывает у кролика, который и проворней удава и ловчее, но вот не может он убежать от его взгляда.

Саша нервно встал и заходил по комнате: «Надо что-то сказать, упредить следующий вопрос следователя, потому что, если он скажет еще что-то в таком же духе, выкрутиться уже будет нельзя или почти нельзя». Но, как назло, ничего в голову не шло, как будто все слова улетучились.

Нестеров прекрасно понимал состояние своего собеседника. Оно было ему понятно с самого начала. Но он никогда не спешил с выводами, а вот сейчас, наблюдая за журналистом, делал по заранее обдуманной им схеме выводы, которые только подтверждали его первоначальную версию. Следующий вопрос Саша неимоверным усилием воли предугадал. Он будет спрашивать о круге знакомых Саши. Но что толку! Он не успел ничего сказать Нестерову, тот опять спросил первым:

– Скажите, Саша, а вы всегда возите с собой записную книжку?

– Какую вы имеете в виду, телефонную или для записей?

– Телефонную.

«Вот тебе на, – подумал Саша, – еще конфискует, а там у меня такие люди, такие люди, что не дай Бог встретиться».

– Есть она у меня с собой, – сказал он, понимая, что глупо говорить, что нет.

– А там нет таких вот фамилий, типа тех, что я называл? Просто Каменев или Булыжников меня не устраивает. Давайте вместе полистаем…

– Николай Константинович, – плаксиво заговорил Генкин, – говорите прямо, какая фамилия вам нужна. Как говорил Беня Крик: «Давайте перестанем размазывать белую кашу по чистому столу», если Базальтов, то ее в моей записной книжке нет.

– Почему? – быстро спросил Нестеров.

– Да потому что Базальтов – это я, это мой псевдоним.

Нестеров сделал вид, что удивился. Но от невнимательного Саши укрылось, что Нестеров удивился уж больно картинно. Саша был в восторге, еще бы: посадил в лужу следователя.

А следователь по особо важным делам прекрасно вылез из лужи. «Если Базальтов – это Саня Генкин, то тогда очень многое становится на свои рельсы, – думал ОН, – проясняются моменты следствия: во-первых, на картине, проданной ему, изображены гаражи – это один момент; во-вторых, его не выносит положительная Ксюша – это другой момент и, в-третьих, значит, журналист крутился вокруг завода не один день – это уже кое-что».

Нестеров посмотрел на собеседника и поставил наконец свою чашку с кофе на стол.

– Пошли погуляем, – строго сказал он Генкину.

Генкин вздрогнул. И было от чего. Попробуйте отказаться, когда вас приглашает следователь, хотя бы и погулять. Саше вдруг представилось все, в чем он был грешен…

Однажды в пьяном виде Саша пытался подсчитать, сколько чеков и прочих подачек получил он от Хангера. Считал и запутался, и вдруг понял, что он окончательно им куплен.

Но виски было вкусное, и сигареты ароматные, и машина «вольво» шла легко, хак девушка, и страшно было идти куда-то признаваться в подлости и трусости.

Саша откладывал начало новой жизни на завтра. Но завтра никак не наступало.

Виски Саше нравилось… А родители не особенно заботились о сыне. Взрослый уже. Одет, обут, накормлен лучше многих, чего еще надо?

16

Но прогулка с Нестеровым была малоинтересной. По дороге молчали. Очень быстро дошли до дома, где жила Ксюша со своим мужем-художником. Нестеров позвонил.

Ждали очень долго, минуты три. Все это время Нестеров разглядывал лицо Генкина, и по тому, насколько оно было бесстрастно, насколько Саша не удивился, куда это они идут, Нестеров понял: он начал сдаваться, ему уже все равно.

Дверь открыл Кузнецов.

– Привет, Рудольф Михайлович, – сказал Нестеров, – гостей примете?

Кузнецов мельком скользнул глазами по Генкину, но взял себя в руки:

– Прошу, только у нас не убрано, работаем. В комнату к отцу не заходим…

Втроем они и вошли в квартиру инвалида Иванова.

– Ксюша, к нам гости! – громко крикнул еще из коридора Кузнецов и пояснил: – Я ее писал только что, так чтобы не застать врасплох.

Ксения вышла, потупилась, приветствуя Нестерова, никак не отреагировала на Генкина, и в этом Нестеров вдруг усмотрел нечто большее, чем просто шапочное знакомство.

Кузнецов быстро убрал с подрамника холст, где была изображена Ксюша в голубом пеньюаре. Нестеров успел заметить, что это была очень хорошая работа.

Чай попили вчетвером.

И в тот самый момент, когда Александру Генкину уже окончательно стало непонятно, для чего Николай Константинович Нестеров привел его в лоно этой семьи, Нестеров вдруг сказал:

– Рудольф Михайлович, скажите, пожалуйста, вы именно этому человеку, сидящему за столом, продали свою картину «Гаражи»?

– Да, Николай Константинович, именно этому.

– А почему адрес дали не тот? Он ведь живет на Пироговке, а вы дали какой-то Балашихинский, не московский.

– А он написал его своей рукой – И Кузнецов, поискав, нашел адрес.

Нестеров положил бумагу перед собой на стол, достал из папки, с которой никогда не расставался, листы допроса свидетеля и все аккуратно зафиксировал.

– Что вы на это скажете? – любезно произнес Нестеров, обратившись к Генкину.

– Ничего не скажу, не хотел оставлять адрес, и вей. Мое право.

– Безусловно, но До преступления, а вот после – право-то мое… Кстати, кто вам сказал, что работа стоит восемьдесят рублей?

– Это я сказала, – вдруг вмешалась Ксения и страшно покраснела. – А что, Рудя много работал, а где написано, что она стоит меньше?

– Рудольф Михайлович, – сказал Нестеров, – у меня к вам просьба, пошлите меня, пожалуйста, подальше.

– Помилуйте, для чего?

– Это нужно для следствия.

– Ну тогда – идите к черту.

– Спасибо, а послали вы меня авансом за то, что я вам предложу сейчас сделать.

– Да

– Подсчитайте, пожалуйста, сколько стоят краски, кисти и все необходимое для того, чтобы написать такую картину.

Кузнецов сперва не понимал, потом достал тетрадь в линеечку и стал аккуратно подсчитывать.

– Восемьдесят девять рублей обошлась мне картинка, – объявил Кузнецов. – Ничего себе, дорогую я профессию выбрал, но я подсчитал вей, даже мелочи.

– Правильно, правильно, а теперь скажите мне, вы учли стоимость работы?

– Нет, я ведь не знаю сколько.

– Ну, примерно посчитаем, по минимуму. Ваша жена работает?

– Нет.

– Стало быть, прожиточный минимум в нашей стране сегодня двести рублей на человека, учитывая, что вы не ходите на службу.

– Да и?.. – не понимал Кузнецов.

– Четыреста рублей в месяц вам нужно для того, чтобы нормально жить. Вы сколько дней писали этюд?

– Дня четыре.

– Еще что-нибудь делали в эти же дни?

– В каком плане?

– Ну, рисовали, писали?

– Нет, творчество ведь непрерывный процесс, как и правосудие, нельзя одновременно делать все сразу.

– Добро, стало быть, сорок восемь рублей вы заработали бы на производстве, правильно?

– Наверное.

– Почему же не приплюсовали эти сорок восемь рублей к восьмидесяти?

– Эту картину попросила нарисовать меня жена.

– Вот как, а продать ее вы решили по собственной инициативе?

– Нет, конечно, но она вдруг разонравилась ей.

– А потом?

– Что потом?

– Нашелся покупатель? Если да, то как?

– Вы знаете, случайно. Вот Базальтов писал о чем-то здесь, крутился около завода, спросил меня, как проехать. Я не помню, как он оказался у нас дома, и ему вдруг страшно понравилась картина, он ее прямо с собой и забрал.

– А как реагировал на это ваш тесть?