Текст книги "Кто-то дает сдачи"

Автор книги: К. Блом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

4

Полчаса спустя пришло сообщение из больницы. Биргитта Стрём в самом деле работает у них. Только там ли она сейчас?

В кадрах этого не знали, но переключили разговор в соответствующее отделение.

– Биргитта Стрём действительно работает у нас,– сказал женский голос.

– Можно с ней поговорить?

– Нет.

– Почему?

– Она в отпуске.

– Вот как! И давно?

– Ас кем я, собственно, говорю?

– Ассистент уголовной полиции Хольмберг.

– Вон оно что… Она натворила глупостей?

– Нет-нет, все в порядке. Нам просто нужно с ней поговорить. Где она?

– В отпуск она ушла дней десять назад, а больше я ничего не знаю.

– То есть вам неизвестно, где она находится?

– Она говорила, что вроде собирается уехать. Только вот куда? Когда мы об этом беседовали, она, по-моему, и сама еще ничего толком не решила.

– Гм…

Хольмберг почесал в затылке.

– Куда же она могла уехать? Может, в Вестервик?

– В Вестервик? А почему именно туда?

– Там живут ее родители.

– А-а, что ж, вполне возможно.

– Вы не знаете ее девичьей фамилии?

– Муберг, если не ошибаюсь.

5

По словам Улофссона, Мубергов в Вестервике было полным-полно. Человек пятнадцать. Поэтому он сел за телефон.

Вестерберг и Осборн Бекман поехали в общежитие, чтобы обыскать комнату Стрёма.

Хольмберг составил описание внешности Стрёма и приказал объявить розыск.

Для того чтобы получить мало-мальски подробное описание, ему пришлось несколько раз звонить по телефону.

Наконец словесный портрет был готов и разослан по инстанциям.

Стефан Стрём, родился 23 сентября 1942 года.

Рост около 180 см, телосложение худощавое.

Лицо овальное, профиль резкий. Нос прямой. Глаза немного навыкате.

Волосы пепельные, довольно длинные.

В последний раз его видели в зеленом пиджаке покроя «паркас», синих джинсах и деревянных сабо.

Особые приметы отсутствуют.

Стрёма надлежит взять под стражу и незамедлительно препроводить в Лунд или в ближайший полицейский участок с целью временного ареста и передачи в руки соответствующих органов.

Не исключено, что он окажет сопротивление.

Возможно, разыскиваемый ездит в легковом автомобиле марки «вольво-седан 144», регистрационный номер и год выпуска неизвестны. Цвет автомобиля темный, возможно синий.

Стрём подозревается в убийстве и в покушении на убийство сотрудника полиции.

Глава двадцать вторая
1

Когда розыскное письмо было готово к рассылке, время подошло к семи.

Они собрались в кабинете Турена.

– Я в конце концов разыскал этих Мубергов,– доложил Улофссон.– И Биргитту Стрём. Только она понятия не имеет, где обретается Стефан. Во всяком

случае, она очень встревожилась и сегодня вечером выезжает в Лунд. Еще она сказала, что он взял на время ее машину.

– Легковушку?– спросил Хольмберг.

– Да. «Вольво-седан сто сорок четыре», выпуска шестидесятого года, цвет темно-синий.

– Ты и номер узнал?

– А как же.

Хольмберг внес дополнения в свою бумагу.

– Он позвонил ей двадцать шестого апреля и спросил, нельзя ли ему взять на время машину,– продолжал Улофссон.– По ее словам, это был их первый разговор за много месяцев. Поначалу она заколебалась, но он объяснил, что ему позарез нужна машина и что она – единственный человек, который может ему помочь. Тогда она согласилась, и он зашел за ключами. Биргитта говорит, что оставила их у двери. В квартиру он не входил. Она решила сделать для него то немногое, что в ее силах… Стефан обещал вернуть и ключи и машину, когда она приедет из Вестервика. На этом наш разговор практически закончился. Разумеется, она спросила, в чем дело, и я постарался ответить как можно неопределеннее. Напирал на то, что мы его ищем для проверки и что это, мол, очень важно. Завтра утром она приедет в город и зайдет сюда.

– Так. Ну и как твое впечатление о ней?

– Комок нервов. Судя по голосу, она страшно расстроилась, что мы интересуемся Стрёмом. Сказала что-то вроде: мол, кажется, ничего никогда не уладится. Никогда не изменится к лучшему… в таком вот духе.

Бекман доложил о результатах обыска в комнате Стрёма.

– Помещение на вид прямо-таки нежилое. Но мы нашли одну штучку, которая имеет огромное значение… Решающее…

– Что именно? Пластмассовые пули?

– Совершенно верно,– сказал Бекман.– Я не успел сравнить их с той, которую извлекли из тела Фрома. Но сегодня вечером все будет известно абсолютно точно. Тут у меня небольшой списочек важнейших находок. – Он развернул лист бумаги. – Так вот, – медленно начал он, – я не буду все зачитывать, но… сберкнижка на шестьдесят пять семнадцать, два банкнота по десять крон в ящике письменного стола, зачетка, альбом с чертовой уймой объявлений о приеме на работу и масса писем, где ему сообщали об отказе… своего рода личная летопись, – задумчиво проговорил Бекман и продолжал, обдумав сказанное: – Комната довольно-таки пустая. Фотография женщины, видимо жены, и снимок новорожденного младенца. Одежды немного, зато весьма много книг на полках плюс материалы какого-то исследования, разбросанные по всей комнате. Анкеты, таблицы, блокноты с записями, какие-то бумаги и прочий хлам в том же роде. Наверно, это как раз те исследования, о которых вы говорили.

– Где ты нашел пули? – спросил Хольмберг.

– На письменном столе. Прямо посередине. Пять штук в обойме.

– Когда случилась та кража со взломом в оружейном складе? – поинтересовался Улофссон.– Ну, насчет которой справлялся Удин?

– Сейчас посмотрю,– сказал Хольмберг.– Кажется, справка у меня где-то здесь, куда-то я ее сунул несколько дней назад.– Он начал ворошить бумажки и наконец воскликнул: – Вот! Двадцать шестого апреля.

2

Вечером Хольмберг никак не мог заснуть.

На улице было тепло, дело шло к полнолунию.

Он чувствовал какое-то напряженное беспокойство.

Точно накануне важной операции.

Тут сомнений быть не могло.

Но где же он?

Предстоит долгая и изнурительная погоня за тенью?

Он перевернулся на живот и взбил подушку.

– Не спится? – тихо, сонным голосом спросила Черстин.

– Я тебя разбудил?

– Мммм… немножко…

– Ты спала?

– Кажется…

– Чертовски жарко,– сказал он.

– Скорее, это ты чересчур уж горяч.

– Может быть. Но теперь все так близко. – Расплата?

– Что?

– Расплата за Бенгта… это она близка?

– А! – фыркнул он.– Брось ты! Тоже мне… моралистка нашлась!

– Тс-с! Не так громко. Ингер разбудишь.

– Дело не в расплате, не в мщении,– задумчиво проговорил он. – Дело в том, чтобы схватить безумца, который убил одного человека и едва не убил второго. Но это не месть. Мы просто обязаны выполнить свой долг, несмотря на все частные эмоции. Впрочем, когда все останется позади, будет, конечно, здорово…

Несколько минут оба молчали.

– А если уж говорить о мести,– сказал он,– то это была бы месть всем преступникам… месть общества… а мы только ее орудия. Нет, как будет хорошо, когда все останется позади.

– Бенгт до тех пор вряд ли доживет.

– Как знать… только при чем тут это?

3

Понедельник уступил место вторнику. Часы пробили двенадцать, и началась гонка нового дня.

Глава двадцать третья
1

С Биргиттой Стрём беседовал Хольмберг.

Когда он утром пришел в управление, она уже сидела там и ждала. Они поднялись в его кабинет.

В комнате пахло затхлостью. Хольмберг подошел к окну, откинул штору и распахнул рамы.

На улице было уже тепло, на небе ни облачка.

Два воробья сновали в сквере возле управления.

Хольмберг устал.

Поспать ему удалось всего несколько часов.

Что же такое случилось с ночами?

Либо он мучился бессонницей, либо что-нибудь поднимало его с постели. И тогда он опять-таки не спал.

Обернувшись, он увидел, что Биргитта Стрём остановилась в дверях.

– Садитесь, садитесь,– пригласил Хольмберг.

– Спасибо.

Она опустилась на краешек стула.

Хольмберг посмотрел на нее. Первая мысль была: внешность самая заурядная, ничегошеньки не говорящая. Маленькая и худая, почти хрупкая. Лицо бледное, каштановые волосы до плеч чуть взлохмачены. Взгляд усталый, упорно смотрит в пол.

Одета она была в короткую юбку и белую блузку с черным жакетом. На руке часы. Никаких украшений: ни колец, ни браслетов, ни серег, ни броши.

Только губы бросались в глаза – ярко-красные, они резко выделялись на бледном лице.

Не такими ли красными губами наше воображение наделяет проституток? – подумал Хольмберг и тотчас устыдился, поймав себя на этой мысли.

– Как самочувствие? – спросил он.

– Я… устала…

– Гм…

– Чго он, собственно, натворил, Стефан?..

– Почему ты спрашиваешь… Можно на «ты»?

– Конечно.

– Так почему ты спрашиваешь?

– Ну…– Она подняла глаза и слегка пожала плечами. – Иначе зачем полиции его искать, если он ничего не сделал? Ведь наверняка что-то сделал. С ним самим-то ничего не случилось? – Она вдруг застыла и посмотрела ему прямо в глаза.

– Случилось? Нет, не думаю. Мы подозреваем, что он замешан кое в чем, случившемся на прошлой неделе.

– В чем же? Расскажи, в чем дело, не надо держать меня на взводе.

– У нас есть основания полагать,– Хольмберг точно прыгнул очертя голову в омут,– что Стефан Стрём причастен к убийству директора Фрома и к покушению на

убийство комиссара Турена, имевшим место на прошлой неделе.

– О-о… нет…– Она закрыла лицо руками. Но не плакала.– О нет… только не это… только не это… ведь и так…

– Ведь и так?

– Я имею в виду… его вечно преследовали неудачи… заботы…

– Гм…

– Значит, это он… стрелял? Я читала об этом в газетах и видела по телевизору. Он? Стефан? Он стрелял?

Черт, подумал Хольмберг, слегка вздохнул и сел за стол. Сложил руки на столе и посмотрел ей в глаза.

– Не знаю, но кое-что говорит за это,– медленно сказал он.– Но я не знаю. Хотя думаю, что так оно и есть. Нам необходимо поговорить с ним. Вдруг это не он. Но пока нам неизвестно, где он, пока мы его не найдем, пока мы будем подозревать, что у него есть основания скрываться,– до тех пор мы будем думать, что совесть у него нечиста.

– Боже мой…

– Мне очень жаль,– тихо сказал Хольмберг.– Но так уж вышло.

– Да…– Она едва заметно кивнула и перевела дух.– Да, я понимаю.

– Так, может, расскажешь немного о нем? Я имею в виду, вдруг это натолкнет нас на мысль, где он прячется. Во всяком случае, мы получим более четкое представление о том, что произошло и почему.

– Где он, я не знаю… Но могу рассказать о нем.

– Э-э-э… сигарету? – Хольмберг протянул ей пачку.

– Нет, благодарю… а впрочем… Он поднес ей спичку.

– Я встретила Стефана в шестьдесят шестом. Через два года мы поженились, и в это же время он закончил университет. Не бог весть как: он никогда полностью не сосредоточивался на учебе, всегда у него была масса других дел – землячество, политработа и все такое. Материальное положение у нас было не блестящее. Я, конечно, зарабатывала, четыре года трубила ассистенткой у врача, а других источников дохода у нас под конец не осталось. Сбережения мои ушли на жилье, мы поселились в двухкомнатной квартире, которая стоила нам четыреста крон в месяц… ну и кое-что пришлось купить. Мебель, циновки, кровати, стол, стулья, кресла, диван и прочее… тоже немалые деньги. До того как мы поженились, я снимала меблирашку с полным пансионом. Поэтому вещей у меня почти не было. Стефан жил в общежитии. Сбережений у меня гроши, откладывать было особенно не из чего, да я и не стремилась к этому… относилась к будущему несколько беззаботно. На квартиру в общежитии мы претендовать не могли, где уж нам. Да… после окончания курса он начал искать работу. Отвечал на объявления и как только не пробовал – а в ответ вежливые отказы. Он надеялся на хвалебные отзывы о работе в землячестве, дескать, лишний козырь, во всяком случае, так говорили другие… но, видимо, на деле все обстояло иначе. Странно как-то, ведь он раз даже был председателем землячества. Иногда он куда-нибудь устраивался, но все это продолжалось недолго, работа-то непостоянная. Был санитаром, школьным сторожем, надзирателем тюрьмы в Мальме, продавцом в книжном магазине. Но платили там негусто, а главное – работа была временная. Три месяца он торговал электропроводами в кооперативном магазине ЭПА, две недели вкалывал грузчиком на складе. Только и делал, что таскал болты и складывал их в ящики. Сортировал документы в архиве, полтора месяца, два года назад. И все время искал постоянное место. В Лунде и в других городах… даже на севере, в Будене. Потом родился Мате. Осенью шестьдесят девятого.

– Мате – это ваш сын?

– Да. Сейчас ему три года. После его рождения мы стали получать пособие на ребенка, но как раз в это время повысили квартплату, а Матсу нужны и пеленки, и еда, и одежда… и цены на еду тоже выросли. И самим надо одеться. А жалованье у меня не больно-то увеличилось. Два года назад, в семидесятом, все кончилось. Он больше не мог найти работы. Не знаю, может, тут сыграли свою роль и политические симпатии Стефана, но ведь в его документах это не указано… Думаю, работы попросту не было.

– А каковы его политические взгляды?

– Как вам сказать… В общем, он не социалист, скорее либерал, но весьма радикально настроенный… да, очень радикальный либерал… Хотя, может, это почти то же самое, что социалист? Я не знаю… Наверно, когда ищешь работу, радикализм только вредит. Он обычно говорил, что если у тебя есть убеждения и если ты их отстаиваешь, то ни черта не получишь. Видно, так оно и есть. Он любит спорить, дискутировать… Конечно, он никакой не террорист, но вечно рассуждает о всяких там недостатках в обществе и в мире и о том, что это надо изменить.

– В демонстрациях он участвовал?

– Разумеется. И несколько раз попадал в полицию… Он очень не любит полицию… Он сопротивлялся, и тогда…

– Сам напрашивался?

– Как это?

– Ну… он враждебен по отношению к полиции?

– Враждебен? Он борется за то, во что верит и что считает справедливым.

– Гм…

– Так уж получается. С семидесятого года он ни разу не сумел найти работу, хотя я не знаю, как было в последнее время. Но целый год мы жили на мое жалованье и остатки сбережений. У него накопилось тридцать восемь тысяч долга, пора было начать выплачивать. Ночами мы лежали без сна и обсуждали, как свести концы с концами… Питание, Мате, тряпки, квартплата… И вот однажды, когда я пришла с работы, он лежал на диване, и я подумала, что он спит. Стала будить его, а он… не просыпался. Я вызвала «скорую»… Стефан наглотался снотворного. Врачи сказали, еще немного – и было бы поздно. Вернувшись из больницы, я поняла, что совсем никуда не гожусь, что мое крохотное «я» куда-то исчезло, развеялось как дым… видимо, у меня началось нервное расстройство, потому что очнулась я в больнице. Соседка потом рассказывала, что услыхала за стеной грохот и стук. Это я расшвыривала вещи. Бросала стулья в стену, перевернула стол, шваркнула об пол настольную лампу и сама свалилась в истерике… Соседка утихомирила меня и отправила в больницу. А Мате, по ее словам, апатично сидел в углу… Можно еще сигарету?

– Конечно, бери. Я положу пачку здесь, так что бери, когда захочешь.

Она рассказывала монотонно, ломким, по-детски звонким голосом. Интересно, сколько ей лет? Двадцать пять?

– Сколько тебе лет?

– Двадцать шесть. А что?

– Да так, спросил, и все. Что же случилось потом? Когда вы оба выписались из больницы?

– Я выписалась первая, но на работу вернулась не сразу. Однажды я пришла к нему в палату, навестить. Мы решили, что так продолжаться не может, что нам больше этого не вынести, и друг друга тоже. Последний год дня не проходило, чтоб мы не поссорились, часто из-за пустяков, а иной раз и вовсе без причины. Материальная безысходность оборачивалась ссорами. А Мате… он все это видел. В последние месяцы мы даже не спали вместе, так нам все опостылело. «Я уйду»,– сказал Стефан. Я запротестовала, но он меня уговорил… «Так лучше. И для нас, и для Матса. Твоего жалованья и пособия на ребенка на двоих хватит». «А ты как же?» – спросила я. «Как– нибудь выкручусь»,– ответил он. Это было в прошлом году. Мы расстались друзьями и без слез. Он говорил, что если найдет работу, то мы опять начнем сначала. Когда он заслужит право на существование и перестанет паразитировать на тех, кого любит… так он сказал… потому что мы… до сих пор любим друг друга… Во всяком случае, я его люблю, но ведь одной любовью жив не будешь, верно? Не прокормишься…

Она попыталась улыбнуться, но улыбки не вышло, только рот жалко скривился.

– Да, не прокормишься,– сказал Хольмберг.– Чтоб жить, необходимо кое-что еще.

– Да… Однажды вечером он зашел за своими вещами. Я дала ему две сотни. Сперва он не хотел брать, но я настояла. А потом он исчез. Сказал, что даст знать, когда все уладится. Но так и не появился.

Хольмберг подпер ладонью подбородок и смотрел на нее.

– А ты сама его не разыскивала?

– Нет. Я не знала, где он. И просто опешила, когда он попросил на время машину. Слышу, звонок у двери, открываю… а на пороге стоит он. Не знаю, что со мной случилось, но, когда я его увидела, мне почудилось, будто вокруг стало светло-светло… ах, все это смахивает на пошленький роман…

– Нет-нет, что ты.

– Он только спросил, не дам ли я ему машину на несколько дней.

– Каким он тебе показался?

– Как никогда твердым. Решительным, точно ему предстояло какое-то важное дело.

– И что же? Он взял ключи от машины и ушел?

– Да. Мы только быстро поцеловались в дверях.– Она поднесла руку к губам, словно оживляя в памяти поцелуй.– Я, видимо, была… я испугалась, когда он пришел в тот вечер.

– Испугалась?

– Да…

– Чего?

– Стефана?

– Да, он выглядел как-то странно.

– Ты полагаешь, он задумал что-то дурное?

– Стефан? Нет,– помолчав, сказала она.– Нет, об этом я даже подумать не могу. Если только…

Молчание.

– Что «если только»?

– Не знаю, как объяснить. Если человек дошел до определенного предела, разве можно предугадать его поступки? Как по-твоему? Он, кажется, совсем впал в отчаяние.

Хольмберг смотрел в стену.

Он уже не испытывал жгучей ненависти к человеку, который стрелял в Бенгта Турена.

Потому что был теперь уверен: стрелял Стефан Стрём.

2

Через сорок пять минут он сходил в буфет за кофе.

Спускаясь вниз с подносом в руках, он встретил Гудмундссона из дорожно-транспортного отдела.

Гудмундссону было пятьдесят пять лет, занимался он дорожными катастрофами.

– Привет,– сказал Хольмберг.

– Здорово, Мартин. Вот ты где. Хорошо, что я тебя встретил.

– А в чем дело?

Он смотрел на Гудмундссона: крупный здоровяк с бородкой и почти совершенно лысый. Набожный холостяк с красивым мягким голосом.

– Понимаешь, я зашел в отдел розыска и случайно увидел твое объявление насчет этого малого… Стрёма…

– Да?

– Так вот, это же тот самый Стрём, который лежит в больнице.

– Что?!

Хольмберг едва не выронил поднос.

– Помнишь, в тот вечер, когда стреляли в Бенгта, на шоссе произошла ужасная катастрофа. В прошлый вторник.

– Помню.

– Один из пострадавших – Стефан Стрём.

– Да ты что?!

– Парню здорово досталось. Если не ошибаюсь, перелом бедра и сильные ожоги. Машина полыхала, сгорела почти целиком. Кроме того, у него пробит череп.

– Значит, он в больнице…

От волнения Хольмберг расплескал кофе.

– Да, как я слышал, он без сознания, хотя это было несколько дней назад… Почему я об этом вспомнил… понимаешь, с ним там возник целый ряд проблем.

– Вот как?

– Видишь ли, мы не сумели найти его родственников. Единственный адрес, который был при нем,– это адрес некоего пансиона. Мы проверили и выяснили, что он

действительно два месяца жил там, но хозяева понятия не имеют, есть у него родные или нет. В прошлый четверг я договорился с врачом, что они известят родных, когда он очнется и расскажет, где их искать.

– Господи боже! – простонал Хольмберг.– Стефан Стрём в больнице. Похоже, все крутится вокруг этой чертовой больницы… все…

Он поспешил к себе.

Биргитта Стрём стояла у окна, курила одну из его сигарет и глядела на улицу.

Услышав шаги, она обернулась.

– Знаешь, Мартин, если б не это… деньги, неурядицы, безработица… как бы мы с ним хорошо жили…– Она отвела взгляд в сторону.– Только будут ли у него хоть когда-нибудь шансы…– И в первый раз за все время она расплакалась.

Глава двадцать четвертая
1

Они поехали в больницу.

Услышав, что Стефан попал в автомобильную катастрофу, она испугалась. И еще горше заплакала.

Потом пошла, умыться, а Хольмберг тем временем вызвал Улофссона и Вестерберга и рассказал им, как обстоит дело.

– Только поспокойнее с ней, ладно? – попросил он.– И с ним тоже…

Улофссон бросил на него удивленный взгляд.

2

Вел машину Хольмберг. Биргитта Стрём сидела впереди, рядом с ним.

– Ты вот недавно сказала,– тихо проговорил он,– как бы вам было хорошо вместе…

– Да? – Она взглянула на него, лицо ее покраснело от слез.

– Это ведь вроде из книги? Я, кажется, читал…

– Да,– улыбнулась она. – Это Хемингуэй… «Фиеста»…

– Точно. Я знал, что…– Слова замерли у него на губах.