Текст книги "История семилетней войны"

Автор книги: Johann Archenholz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

Между тем Даун изменил свою позицию: одна из его линий стояла теперь по склонам гор, а другая – на вершинах. Фронт его был закрыт селами, рытвинами и крутыми обрывами, которые по большей части были недоступны; многочисленная артиллерия, производившая страшный огонь, казалось, должна была воспрепятствовать всякому нападению. Но король, осмотрев позицию, велел генералу Гюльзену атаковать правый фланг австрийцев; нападение это отличалось неустрашимостью, которую не превзошел еще ни один народ и которая удивила даже неприятеля. Великий день этот вполне заслуживает названия прусского. Быть может, со времени Арбельской битвы, где тактика греков решила на азиатских полях судьбу стольких древних царств, никогда героизм не был столь тесно связан с военным искусством[42]42
  Речь идет о сражении при Гавгамелах (Арбелах) в 331 г. до н. э., где Александр Македонский нанес решающее поражение персидской армии Дария III Кодомана, после чего все центральные сатрапии персидской державы оказались открыты вторжению завоевателей.


[Закрыть]. Пруссаки семь раз атаковали необыкновенно выгодно стоявшего неприятеля, и когда страшный град картечи уничтожал целые батальоны, вынуждая их отступить, то пруссаки все же не удалялись, а производили лишь отступательные маневры для того, чтобы перестроиться и возобновить атаку. Движимые яростью, заглушавшею всякое человеческое чувство, они взбирались по грудам тел, точно по холмам. Но не храбрость, не тактика, а случай решил участь этого знаменитого дня. Пруссаки добились уже важных преимуществ, правое крыло неприятеля было разбито, а кавалерийский полк генерала Надасди отбит генералом Цитеном, гнавшимся за ним до самого Коллина, изолировав его таким образом от армии Дауна, который серьезно стал уже думать об отступлении; уже адъютанты его скакали от одного крыла к другому с соответствующими приказами. Уже стали вывозить орудия, и тайный приказ Дауна, собственноручно написанный им карандашом, гласил: «Отступать к Сухдолю», как вдруг чаша весов, решающая судьбу людей и государств, неожиданно склонилась в пользу врагов Фридриха.

Никогда еще мудрые распоряжения короля не были так плохо исполнены, как в этот день. Правый фланг должен был поддерживать левый, оставаясь позади и не вступая в бой. Это так называемое деятельное бездействие, остроумно изобретенное греками и принадлежащее к высоким тайнам тактики[43]43
  Косой боевой порядок – о котором столь возвышенно говорит здесь Архенгольц – заключался в сосредоточении на одном из флангов основных сил армии, которые и наносили решающий удар по неприятелю. Другой фланг должен был лишь прикрывать эту атаку, парируя возможные контрвыпады врага. Честь открытия такого боевого порядка приписывается греческому (фиванскому) полководцу Эпаминонду, успешно применившему его в сражении при Левктрах (371 г. до н. э.). В военной литературе XVIII столетия наиболее хрестоматийным примером удачного использования косого боевого порядка считалась победа Александра Македонского при Гавгамелах.


[Закрыть]. Но эта мера не была соблюдена. Принц Мориц Дессауский, один из важнейших генералов короля, был увлечен безрассудством генерала Манштейна, который в самый драгоценный мо мент стал преследовать кроатов. Движимый воин ским пылом, Мориц разорвал линию со своими нетерпеливыми полками и остановился для поддержки Манштейна как раз в то время, когда ему следо вало спокойно продолжать движение, не отделяясь от прочих войск. Вследствие этого вся прусская армия получила фальшивое направление и пришла в рас стройство, так как атака направлялась туда, куда не следовало.

Австрийцы вели себя весьма храбро, венгерский пехотный полк Галлера перестрелял уже все за ряды, и не было сделано распоряжений для быстрой доставки амуниции. Тогда храбрые венгерцы, не желая отступать, прибегли не к штыкам, а к саблям, к которым больше привыкли, причем они замахивались ими через плечо. Таким образом они бросились всей толпой на пруссаков и произвели сильное опустошение среди них, которое, впрочем, имело для них же зловещий исход, так как большая часть этого полка пала от мечей прусской кавалерии.

Прусские батальоны, сильно поредевшие от града сыпавшихся ядер, построились небольшими взводами с большими промежутками, которыми удачно воспользовались прусские кавалерийские полки, чтобы совершать нападение на врагов. Драгуны Нормана, прославившиеся во всех прусских походах самой необыкновенной храбростью, счастливо совершили такое нападение, рассеяли неприятель скую пехоту и конницу и овладели знаменами. Прусский полк кирасир последовал их примеру, но попал под батарею, которая так поражала покрытых латами всадников и даже коней, что все отступили. Это произвело непонятное смятение в стоящих позади пехотных полках Генриха и герцога Бевернского, которые были опрокинуты. План битвы, уже нарушенный многочисленными ошибками, теперь совершенно был запутан; особенное расстройство происходило в правом фланге пруссаков. Несколько саксонских кавалерийских полков, находившихся в армии Дауна, сгорая от желания сразиться с пруссаками, двинулись без приказа и напали на врага. Обер-лейтенант Бенкендорф, начальник драгунского полка Карла Саксонского, самовольно дал этот приказ, решивший судьбу всей войны.

Если коннице удается врезаться в пехоту, то последней остается только обратиться в бегство, иначе ей не избежать смерти или плена. Это было аксиомой для всех народов, прославившихся войнами, вплоть до битвы при Коллине, где превосходная дисциплина пруссаков равнялась их храбрости. Они пропустили целые эскадроны всадников в свои ряды, и среди этой подавляющей массы всадников, несущих смерть, полки герцога Бевернского, Генриха и Гюльзена составляли телохранителей короля и с редким присутствием духа смыкались в каре и плутонгами[44]44
  В XVIII столетии батальон, с целью организации его огня во время сражения, делился на два дивизиона, а каждый дивизион – на четыре плутонга. На учениях тренировали поочередную стрельбу плутонгами, которая – при тогдашней скорости заряжания – обеспечивала более или менее равномерный огневой заслон.


[Закрыть] стреляли в неприятеля, по правилам, словно на учении. Люди и лошади, заключенные между двумя живыми стенами, мечущими смерть, падали друг на друга в центре поля, обреченные на погибель. Неустрашимые всадники сами заключили себя в эту заколдованную черту и неминуемо должны были погибнуть. Но на помощь саксонцам примчалась другая кавалерия, которая атаковала пруссаков одновременно с фронта и с тыла; последние должны были уступить в неравном бою.

Саксонские драгуны дышали одним мщением. Поражение, испытанное ими двенадцать лет тому назад в Силезии совместно с австрийцами, еще свежо было в памяти этих воинов, и потому, нанося страшные удары своими саблями, они приговаривали: «Это за Штригау!»[45]45
  4 июля 1745 г. (во время 2-й Силезской войны) прусские войска нанесли сокрушительное поражение объединенной саксонско-австрийской армии.


[Закрыть]. Все, что только эта конница могла настигнуть, было изрублено или взято в плен. В числе первых была лейб-гвардия Фридриха, состоявшая из тысячи самых видных людей, большей частью иностранцев, но получивших образование в Потсдамской военной школе и преисполненных воинского честолюбия, которое заменяло у них патриотизм. Когда все уже кругом отступили, они еще сражались до последнего вздоха, устлав поле битвы своими молодецкими телами в полном строевом порядке. Как некогда Пирр, в первый раз победив римские легионы, с удивлением смотрел на ряды павших римлян[46]46
  Речь идет о событиях войны Рима с эпирским царем Пирром (280–275 гг. до н. э.). В 280 г. Пирр победил римскую армию при Гераклее. Сражение было ожесточенным, и потери Пирра оказались крайне высокими. Именно к Гераклее относят ставшие знаменитыми слова эпирского царя: «Еще одна такая победа – и мне не с кем будет вернуться в Эпир!»


[Закрыть], так теперь полководцы Марии-Терезии глядели на тела убитых прусских телохранителей, обращенные лицом к неприятелю. Только 250 из них пережили этот день.

Пруссаки уступили австрийцам поле битвы. Было девять часов вечера, и ничего не подозревавшее левое крыло прусской армии, одержавшее победу под начальством генерала Гюльзена, готовилось стать лагерем и торжествовать победу; некоторые кавалерийские полки собирались уже расседлывать лошадей, как вдруг разнеслось страшное известие, что сражение проиграно и что следует отступать. Принц Мориц прискакал сам, чтобы сообщить этот столь неожиданный приказ. Победоносная часть армии построилась линией и остановила, можно сказать, неприятеля. Австрийские солдаты чувствовали, казалось, сами собой, что нельзя останавливаться на половине дороги, потому правое их крыло по собственному побуждению спустилось с высот, чтобы атаковать пруссаков, как вдруг их остановили отчаянные крики: «Стой! Стой!» Неприятельские вожди, для которых отступление пруссаков с поля битвы было совершенно невиданным зрелищем, спокойно любовались им, так что Фридрих беспрепятственно мог отступить с этой частью своего войска, которая до поздней ночи занимала свою позицию на поле битвы; отступление это совершено было так блестяще, что увенчало собой подвиги этого дня. Фридрих лишился 8000 человек лучшей своей пехоты и 16 орудий, которые потому только нельзя было увезти, что лошади были убиты. Австрийцы насчитывали у себя 9000 раненых и убитых. Саксонцы, которым приписывается преимущественно слава этого дня, понесли также большие потери; таким образом, они в течение года, при Пирне и при Коллине, два раза спасли австрийскую монархию[47]47
  Описания сражения при Коллине противоречивы и достаточно запутанны. Основной причиной неудачи Фридриха считается тот факт, что его слабое правое крыло, которое имело задачей лишь прикрытие атаки левого, само начало частное наступление и, вместо постепенного движения влево, вслед за основными силами, уже одолевавшими правый фланг австрийцев, оказалось связано неприятелем. В прусском фронте образовался разрыв, и из-за того, что прусская армия значительно уступала австрийцам в силах, Фридрих не смог заполнить его. Как писал позже сам прусский король, ему для победы не хватило всего четырех батальонов. Архенгольц приводит примерно верную оценку потерь, но к ним на прусской стороне нужно прибавить еще более 3000 человек, дезертировавших при отступлении.


[Закрыть].

Необыкновенно тяжело было это никогда еще не испытанное пруссаками несчастие для армии, привыкшей к победам: казалось, оно предвещало им печальную будущность. Многие вожди, высшие и низшие, которые до сих пор мало обращали внимания на приближавшихся со всех сторон врагов, считая, что удачи следуют за победной колесницей Фридриха, были теперь весьма озадачены; они вспоминали Карла XII, которому постоянно сопутствовали счастье и победы, который, не считая своих врагов, девять лет подряд побеждал их своим мужеством, пока в один прекрасный день слепая богиня удачи не отвернулась от него, покинув навеки. Тут они делали грозное сопоставление и говорили: «Это наша Полтава».

Король собрал в Нимбурге рассеянные войска. Подобно изгнанному из римского мира Марию, сидевшему на развалинах Карфагена и раздумывавшему о своей судьбе[48]48
  Во время первого периода Гражданских войн в Риме, в 88 г. до н. э., Гай Марий был вынужден бежать из Рима, занятого его врагом, Корнелием Суллой.


[Закрыть], Фридрих сидел глубоко задумавшись на срубе колодца, пристально глядя на землю и рисуя тростью какие-то фигуры по песку. Будущность являлась ему в страшных образах. Наконец он вскочил и стал бодро отдавать приказы прибывшим солдатам и с большой скорбью в сердце произвел смотр остаткам своей лейб-гвардии. Всех солдат этого избранного отряда он знал лично, знал имена, возраст, родину, обстоятельства их жизни. Многим из них он оказывал свое расположение и решил устроить их жизнь. Все эти знакомые люди, которых он ежедневно видел и с которыми милостиво разговаривал, погибли; смерть похитила их за несколько часов; сражаясь, как герои, они пали за него. Никакое несчастье во всей жизни Фридриха не могло вызвать его слез; но тут он заплакал.

В Вене ликование было чрезмерно. Устроены были блестящие празднества, розданы большие награды и отчеканены медали; все офицеры, присутствовавшие в битве, получили месячное жалованье, унтеры и рядовые – по 15 крейцеров, раненые же – двухмесячное жалованье. Кроме того, для увековечения в памяти австрийских воинов этого дня избавления, учрежден был орден Марии-Терезии, в уставах которого значилось, что он должен передавать потомству воспоминание о дне 18 июня и что этот-то день и должен, собственно говоря, считаться днем основания ордена.

Вскоре после этой битвы Фридрих писал своему другу, лорду маршалу Кейту, знаменитое письмо, выражавшее его настроение. Он говорил там: «Фортуна, милый лорд, внушает нам часто пагубную доверчивость к себе. Двадцати трех батальонов было мало для того, чтобы выбить из выгодной позиции 60 000 человек. В другой раз будем поступать лучше. Фортуна отвернулась от меня в этот день. Надо мне было предвидеть это; она – женщина, а я не умею быть галантным. Она стала благоприятствовать тем дамам, которые воюют со мной. Каково ваше мнение насчет союза против маркграфа бранденбургского? Как удивился бы великий Фридрих Вильгельм, если б увидел своего правнука, воюющего с русскими, австрийцами, почти со всей Германией и со 100 000 французов! Не знаю, стыдно ли будет мне, если я проиграю; но знаю то, что не велика будет заслуга победителям моим».

Столь философский образ мыслей после неудачи обезоружил критику, уменьшил число его пассивных врагов и увеличил круг его почитателей. Положение Фридриха после одного этого дня стало ужасно; все его светлые надежды на будущее рухнули и гибель его казалась неизбежной. Мало того, несчастье всячески старалось преследовать его, потому что через несколько дней после битвы он получил печальное известие о смерти своей нежно любимой матери, которая томилась от печали уже с самого начала войны, опасаясь ее последствий, – поражение пруссаков нанесло ей смертельный удар.

Коллинская битва решила судьбу Праги и заключенной в ней армии, которой победа эта точно отвалила камень от гроба, так что она могла вновь воскреснуть. Осада была тотчас же снята уже рано утром, 20 июня, на второй день после битвы; длилась она 44 дня. За это время было выпущено на город 8535 бомб, 75 039 гаубичных снарядов и 93 025 ядер, которыми, не считая заключенной армии, было убито или погребено под развалинами домов 8000 жителей и ранено 9000. Но отступление пруссаков из-под Праги совершено было в большом порядке и не тайно. Они оставили траншеи и укрепленные посты с барабанным боем, хотя не без урона. Часть раненых и несколько орудий пришлось оставить неприятелям, которые поспешили выйти из своего заточения и напали на отступавших пруссаков. Но благоразумные распоряжения Фридриха сильно облегчили их критическое положение. Король очень мудро разделил армию на несколько отдельных корпусов и тем ввел в обман врагов. Пруссакам удалось таким образом выйти из гористой Богемии. К тому же, благодаря обычному нерадению австрийских вождей, деятельные и бдительные пруссаки могли воспользоваться многими случайностями и ошибками своих противников, так что приобрели вновь совершенно неожиданно большую часть своих покинутых орудий, которые находились в лежащей близ Праги деревне Тухомьериц. Волостной судья заявил об этом тотчас же после снятия осады, но только через три дня австрийцы собрались овладеть этой добычей и – уже было поздно. Крестьяне встретили высланный с этой целью отряд горькими жалобами, так как арьерард пруссаков не только успел захватить все орудия обратно, но угнал еще весь скот из деревни и окрестностей ее.

Внимание Фридриха обращено было теперь на его собственные области, о безопасности которых следовало подумать. Коллинская битва послужила как бы сигналом для французов, русских, шведов и имперских войск к яростному нападению на Пруссию; имперский государственный совет объявил теперь формально короля врагом Империи. Русские проникли в числе 100 000 человек в королевство Пруссию[49]49
  Списочный состав русской армии Апраксина, вступившей в Восточную Пруссию, насчитывал не более 88 000 человек. В действительности, естественно, численность русской армии была еще ниже этой цифры.


[Закрыть], которую старался защищать фельдмаршал Левальд с 30-тысячным войском. Главная армия французов овладела почти всей Вестфалией. Другая французская армия соединилась с имперскими войсками, чтобы проникнуть в Саксонию, а шведы переплыли через Балтийское море, чтобы напасть на Померанию.

Прусские подданные при всем ужасе своего положения не сомневались в удаче своего короля, принимали участие в славе его великих подвигов и в грозящей ему гибели; потому они решили энергично его поддерживать. До сих пор Фридрих правил ими кротко, установил для них много мудрых законов и оказал им много необыкновенных царских благодеяний; в Пруссии тогда еще не думали о французской финансовой системе. Они хотели показать перед миром любовь к своему королю и свой патриотизм. Зем ские чины в Померании собрались по собственной инициативе и решили выставить и содержать на свой счет 5000 человек сельской милиции. Примеру этому последовали чины маркграфства Бранденбургского, которые дали также 5000 человек, а Магдебург и Гальберштадт – 2000; все это были солдаты, не принадлежавшие к военным участкам. Указанные области навербовали также известное число гусар, именовавшихся провинциальными гусарами, которые прослужили во время всей войны и весьма отличались под начальством генералов Вернера и Беллинга. Но перед этими различно сформированными войсками выросло большое препятствие: им всем недоставало офицеров, которые, впрочем, скоро нашлись. Сюда поспешили дворяне, поседевшие в битвах и жившие теперь на покое в своих владениях; они заняли в этих войсках низшие и высшие должности. В Штеттине организован был маленький флот, состоявший из двух фрегатов, имевших на вооружении по 20 орудий, трех галер, вооруженных 10 пушками каждая, и еще девяти шестиорудийных судов.

Патриотизм проявился во всей монархии. Чтобы спасти королевские конные заводы в Пруссии, их лошади были розданы крестьянам. Вестфальские области, Минден и Равенсберг, находившиеся во власти неприятеля[50]50
  Архенгольц перечисляет принадлежавшие прусскому королю области на западе Германии, которые в 1757 г. были оккупированы французами и имперцами.


[Закрыть], не могли деятельно помочь королю, но они в достаточной мере обнаружили свой образ мыслей, скрывая от врагов королев ские доходы и отсылая их монарху. Так же поступали и в остальных провинциях, занятых врагами, далее жители прусской Вестфалии не захотели терпеть в своей среде ни одного соотечественника, дезертировавшего из армии короля; позорно и с насмешками выгнали их из страны, так что они вынуждены были вступить вновь в свои полки. После Коллинской битвы прусская кавалерия нуждалась в лошадях. Тогда президент Блюменталь, впоследствии государственный министр, уговорил жителей Магдебурга и Гальберштадта отдать королю своих лошадей. Дворянство, каноники, горожане, крестьяне – все наперебой старались принести эту жертву монарху; отказавшись на время от удобств езды в экипажах и каретах, они собрали 4000 лошадей и отослали их для нужд кавалерии.

Так как фельдмаршал Броун умер, то австрийские войска состояли теперь под начальством принца Карла и Дауна. После выступления Фридриха из Богемии полководцы эти собрали новые силы и, желая воспользоваться отсутствием короля, проникли в Лузацию, которую защищал с сильным корпусом старший брат его, принц Прусский[51]51
  Принц Вильгельм Прусский командовал одним из двух корпусов, которые Фридрих оставил в северной Богемии с целью захвата всего находившегося там продовольствия, что воспрепятствовало бы ожидавшемуся австрийскому вторжению в Саксонию.


[Закрыть]. Но во время походов и при занятии позиций пруссаки совершили несколько больших ошибок, вследствие чего лишились прохода при Габеле. Генерал Путткаммер защищался четырьмя батальонами против 20 000 австрийцев упорнейшим образом целых три дня, но должен был уступить превосходству сил, так как не получал подкрепления. После этой неудачи пруссаки ушли из Богемии и направились в Лузацию, лишившись обоза и понтонов, которые разбились в ущельях и между крутыми скалистыми утесами. При Баутцене соединился наконец с этим отрядом сам король, весьма недовольный случившимся. Он очень плохо принял генералов, командовавших под начальством его брата, и сказал даже, что они по справедливости заслуживали бы быть обезглавленными, кроме одного Винтерфельда; к принцу же, который погрешил главным образом нерешительностью, он обратился так сурово, что тот сейчас же удалился из армии и отправился в Берлин, где и умер через год[52]52
  Неудача Вильгельма Прусского, по сути не имевшая серьезных стратегических последствий, была воспринята Фридрихом II очень тяжело. Она наложилась на впечатление от поражения при Коллине, в результате чего король даже пытался покончить жизнь самоубийством.


[Закрыть].

Между тем {австрийская} армия осадила Цвиттау, один из самых цветущих мануфактурных городов Германии, где находился прусский продовольственный склад. Ярость врагов дошла до крайности, они бросали бомбы и брандкугели {пустотелые ядра с зажигательной смесью} во множестве, чтобы овладеть этим пунктом, открытым со всех сторон, защищаемым лишь несколькими батальонами и к тому же принадлежащим союзнику; в несколько часов этот изящный, богатый город, густо населенный трудолюбивыми жителями, был превращен в груду пепла. К этому варварству они были побуждаемы находящимся при армии принцем Ксаверием Саксонским, который полагал, что жители не благоволят австрийской партии. Свыше 300 граждан были погребены под развалинами домов, из которых уцелело только 60. Потеря от столь произвольно разоренного имущества была громадна; она составляла почти десять миллионов рейхсталеров. Прусский гарнизон пробился через окружавших его врагов, и лишь небольшая часть пруссаков была взята в плен потому только, что не могла присоединиться к товарищам из-за бушующего пламени. Все эти неудачи побудили короля к самой энергичной деятельности. Он непременно хотел атаковать гораздо более сильного и хорошо укрепленного на своей позиции врага и с этой целью подошел к его лагерю у Острица. Но некоторые генералы, с которыми он против обыкновения посоветовался, убедили его в том, что опасность слишком велика и что такое поистине дерзкое предприятие ни к чему не поведет; тогда он отказался от своего намерения.

Столь знаменитый впоследствии Лаудон выступил теперь первым во главе 2000 кроатов, занял позицию у подножия Богемских гор; тогда дорога, ведущая в Саксонию, стала опасна. Эти кроаты наткнулись на покрытого ранами генерала Манштейна, который был причиной Коллин ского поражения; он как раз попал в Саксонию в сопровождении 200 рекрутов. Лаудон атаковал его и рассеял отряд. Манштейн, весь в перевязках, выскочил из эки пажа и стал отчаянно сопротивляться; его жизнь хо тели пощадить, но он не слушал никакие предложе ния и был убит. После этого удачного дела Лау дон был произведен в генералы. Посланное ему из Вены производство попало в руки прусских гусар. Но король отослал его через трубача Лау дону и велел его поздравить по случаю повышения.

После этого Фридрих пошел на Дауна, ко торый занял сильно укрепленный лагерь при Нейсе. Здесь его сильно тревожили легкие прусские отряды. Прусский генерал Вернер, урожденный венгр и протестант, столь отличившийся в этой войне, был особенно ревностным организатором легкой войны. Он покинул императорскую службу, где больше принимали во внимание его веру, нежели заслуги, и потому не давали повышения. Тогда Вернер поступил на прусскую службу, куда король принял его с удовольствием. Честолюбие, ненависть и жажда мщения соединились теперь в сердце этого генерала, который хотел показать врагам Пруссии, ставшим теперь его собственными, какого даровитого человека они в нем лишились. Он метил преимущественно в Надасди, своего бывшего начальника и ненавистника, и величайшим его желанием было взять этого генерала в плен. Неутомимо преследуя его во время походов и на постоях, он часто являлся перед ним ночью на непроходимых дорогах или же заходил ему в тыл и тревожил его таким образом беспрестанно, причем несколько раз ему чуть было не удавалось исполнить свое заветное желание. Так случилось и теперь: Надасди с трудом удалось спастись; весь обоз и эскорт его достались Вернеру. Между прочим найдены были письма к генералу от польской королевы; она сообщала тому всевозможные известия и строила планы атак на пруссаков. Такие письма от нее были уже неоднократно перехвачены; посылая к королю всякое утро своего обер-гофмейстера с приветствием, она в то же время писала письма к саксонским войскам, состоявшим на прусской службе, побуждая их к бунту, а остальных солдат к побегам. Прусский комендант в Дрездене, Финк, должен был показать королеве эти перехваченные оригиналы писем, и для прекращения этой корреспонденции, столь вредящей королю, были приняты серьезные меры, весьма похожие на арест. Камер-юнкер Шенберг, писавший эти письма и исполнивший в данном случае лишь королевский приказ, был арестован и привезен в Шпандау, где должен был просидеть до окончания войны; согласно особому параграфу мира он был освобожден и получил от своего двора великодушное вознаграждение за перенесенные страдания.

Даун неподвижно сидел в своем укрепленном лагере. Насколько Фридрих желал сражения, настолько же тщательно избегал его императорский полководец, который всегда боялся встретиться с пруссаками в открытом поле, а тем менее теперь, когда уже двинулись в поход союзные армии со всех стран света. Французский корпус подошел уже к Эрфурту, а другие следовали с запада; имперские войска шли с юга, русские – с востока, а шведы, прибывшие в Померанию, – с севера.