Текст книги "История семилетней войны"
Автор книги: Johann Archenholz
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
Должно быть, без ведома вождей напоили осаждающих водкой, чтобы воодушевить их мужеством, поэтому они не обращали внимания на опасности. Особенно русские врывались в город как помешанные – целыми толпами. Впотьмах они наткнулись на глубокую яму в укреплениях. На этом месте не предвиделось препятствий, а разводной мост был уничтожен. Передние ряды остановились и потребовали лестниц и фашин; но некоторым русским офицерам это показалось слишком долгим делом, они думали, что яму эту точно так же можно заполнить людьми, и погнали задние ряды на передних. Несчастные были таким образом сброшены в пропасть напиравшей на них силой, а товарищи перешли по их телам[276]276
На самом деле русские гренадеры попросту оказались сброшены в ров напирающей сзади толпой; действительно, многие были покалечены, но картина, нарисованная Архенгольцем, когда задние ряды идут по ставшим для них мостом трупам передних, остается на его совести.
[Закрыть]. Русские убивали всех по пути. Форт Беген был почти взят, и пруссаки просили пощады, которой разъяренные русские не хотели дать. Один прусский артиллерист не хотел умереть без мести; он зажег пороховой склад и взлетел на воздух вместе с пруссаками и 300 неприятелей. Отбиты были только 3 звездных шанца. Последнюю атаку совершил командир именного Лаудонова полка граф Валлис, подступив к главному укреплению, под названием Виселичного, которое пруссаки защищали необыкновенно храбро. Два раза австрийцы были отбиты, но Валлис кричал им: «Или мы возьмем крепость, или я тут же умру! Я это обещал нашему шефу. Наш полк носит его имя! Победим или умрем!» Речь эта произвела чудеса. Офицеры сами носили лестницы, и форт был взят. 250 австрийских пленных, заключенных в крепости в Водяном форте[277]277
Виселичный форт – место проведения экзекуций. Водяной форт – укрепление, прикрывавшее шлюзы, через которые вода поступала в крепость и во рвы.
[Закрыть], воспользовавшись этой минутой, взломали двери своих казематов, влезли на стены и открыли своим соотечественникам внутренние ворота в город. Во все время этого дела австрийцы не стреляли из орудий, пока не овладели прусской крепостыо, и пользовались только саблей и штыком. Потери их ранеными и убитыми состояли из 1600 человек.
После трехчасового штурма, с наступлением утра, крепость Швейдниц была взята и без предварительной осады, без всякой капитуляции находилась в руках врагов Пруссии, вместе с гарнизоном из 3700 человек, арсеналом и магазинами. Это важное событие произошло 1 октября. Обещанные 100 000 гульденов вместо добычи были причиной некоторой умеренности. Грабеж длился 4 часа. Подобно тому, как в Кюстрине и Дрездене, многие окрестные жители сложили тут свои лучшие вещи, чтобы спасти их от казацкого грабежа. Они стали теперь добычею грабителей, неистовство которых все усиливалось, пока наконец энергичные усилия гуманного князя Лихтенштейна и графа Кинского, проникших в город с конницей, не положили предела бесчинствам, в которых, впрочем, не участвовали русские гренадеры. Воины эти подали в этом случае столько же неожиданный, сколько и славный пример: взобравшись на валы, они сели на них и каждый спокойно остался на своем посту.
Комендант Цастров, хотя и окруженный деятельными врагами, именно в эту ночь устроил бал, но он сумел оправдать себя перед королем, ссылаясь на упорную оборону отдельных фортов. Фридрих отвечал, что случай этот остается для него загадкой и что он произнесет свое суждение после. Должно быть, он имел особые причины и не привлек этого генерала к военному суду после окончания войны, а только уволил его от службы.
Лаудон вновь приобрел весьма важное для австрийского оружия преимущество. Завоевание Швейдница впервые после шести кровавых кампаний дало возможность австрийцам поселиться на зиму в Силезии. Но награда полководцу вовсе не соответствовала его заслуге, так как ему отплатили неблагодарностью. Мало того, он подвергся бы за это даже наказанию, если бы его не защитили всем своим влиянием император Франц и князь Венцель Лихтенштейн, которого императрица уважала как отца. К ним присоединился также граф Кауниц, который, пользуясь случаем, написал императрице поздравительное письмо, кончавшееся словами: «Да сохранит вам Бог вашего Иисуса Навина!»
Могущественные покровители эти, озабоченные сохранением чести своего двора, зашли еще дальше, и, чтобы подобными низкими придворными происками не дать всей Европе повода к насмешкам, они добились, что Лаудон получил не только милостивое письмо от императрицы, но еще и подарки. Но он все же не был прощен, о чем достаточно свидетельствует ограниченная власть, которой он пользовался в следующей кампании, вопреки своему блестящему подвигу, и неуважение, оказываемое ему двором, пока жива была Мария-Терезия; сан фельдмаршала он получил только 17 лет спустя. Преступление его состояло в том, что он взял столь важный город без спроса и без разрешения на то придворного военного совета в Вене, следовательно – и без ведома императрицы; формальность эта, в связи с необходимой при этом отсрочкой, уничтожила бы наверное все предприятие. Враги этого великого вождя в Вене дошли до того, что назвали удачно исполненное дело проделкой кроатов.
Необыкновенно быстрое повышение Лаудона, иностранца, без предков, без состояния, без протекции, без всяких интриг и покровительства при дворе, а только за его личные заслуги, притом в такой стране, как Австрия, было чем-то беспримерным в нашем веке[278]278
Лаудон Гедеон Эрнст фон (1717–1790) – родился в Лифляндии и с 1734 по 1741 гг. находился на русской службе. После переворота, совершенного Елизаветой, вышел в отставку в чине подполковника и попытался поступить на прусскую службу. После отказа Фридриха (позже жалевшего о своем решении) Лаудон завербовался в австрийскую армию, причем в чине капитана. Наибольшей славы Лаудон добился много позже описываемых событий, во время австрийско-турецкой войны 1787–1790 гг., которую он закончил, взяв Белград и получив звание генералиссимуса австрийской армии.
[Закрыть]. Майор кроатов Лаудон, который еще в 1756 году должен был смиренно просить у писарей австрийских канцелярий изготовления императорских указов и послушно ожидать, когда им заблагорассудится написать их, в 1761 году был провозглашен всей Европой как величайшая подпора престола Марии-Терезии, которой он и был поистине. Он подал проект атаки при Гохкирхе. Он спас Ольмюц, захватив в Моравии большой прусский транспорт. Он победил корпус Фуке и взял в плен этого великого генерала. Он овладел Глацем. Он, а не Салтыков, разбил короля при Кунерсдорфе. Многими другими, хотя и менее значительными преимуществами, австрийцы были обязаны ему, а теперь он завоевал Швейдниц.
Большие военные дарования этого полководца были, казалось, предназначены судьбой для Фридриха. Лаудон был до войны в Берлине и пожелал быть прусским полковником, но король отказал ему. Тогда он удалился из его государства, по виду заурядным человеком, но судьба хотела, чтоб он оказал величайшее влияние на всю войну. Если бы Лаудона не было при войсках Марии-Терезии, то они не могли бы сражаться в течение семи кампаний, а все военные операции Фридриха и их последствия были бы совсем иными. Проект атаки Швейдница он сообщил императору вместе с затруднениями, которые представят формальности, замедляющие такие предприятия. Успех в данном случае мог быть обеспечен лишь быстротою действий. Операции короля были неизвестны, и малейшее разоблачение тайны сделало бы попытку совершенно невозможной. В этом вопросе император взялся быть его заступником перед императрицей; он же первый сообщил ей об этом счастливом событии, стоившем гораздо больше выигранного сражения. Мария-Терезия, не привыкшая получать таким путем военные известия и ревниво оберегавшая свой авторитет, в первую минуту даже не обнаружила никакой радости. Она была возмущена, а пренебрежение, оказанное военному совету, еще более воспламенило ее гнев. Она не хотела слушать никаких доводов, и Лаудон погиб бы, если б не великодушие Франца, Лихтенштейна и Кауница.
Судьба, которая столь часто повторяет те жe события в истории народов для назидания человечества и даже, подобно проблемам философии, делает их похожими вплоть до индивидуальных особенностей, дважды повторила в этом столетии в Австрии необыкновенный случай. Для подпоры этой монархии в две критические эпохи необходимы были два героя с совершенно необыкновенными дарованиями, которые не рождаются всякий год, которых нельзя найти в каждой стороне и которых поэтому не нашлось тогда в Империи. Но добрый гений Австрии привел как раз вовремя их обоих из чужбины. Великие имена Евгения {Савойского} и Лаудона всегда будут блистать в австрийских летописях. Судьба и подвиги этих мужей имеют к тому же особенное поразительное сходство. Оба были иностранцы. Высокие их военные дарования не были оценены на родине их, короли пренебрегли ими; сами же они глубоко чувствовали могущество этих дарований. Людовик XIV насмеялся над Евгением, юношей-солдатом, но ему впоследствии пришлось содрогаться при имени этого мужа и полководца[278a]278a
Известно, что Евгений, принц Савойский и Кариньянский, воспитывался при дворе Людовика XIV и даже пытался поступить на французскую военную службу, однако был осмеян королем и его окружением, прозвавшим тщедушного Евгения «маленьким аббатом». Лишь после этого Евгений отправился в Австрию и оказал ей неоценимые услуги – особенно во время войны за Испанское наследство.
[Закрыть]. А что должен был испытывать Фридрих II при имени Лаудона? Почти ежедневно слышал он о неутомимой деятельности этого полководца, уравновешивающего своей энергией медлительность и нерешительность остальных австрийских полководцев. Редко приходилось ему получать приятные известия в связи с именем Лаудона; обычно приходили вести неприятные, иногда страшные, потрясавшие человека, но скрываемые королем. Семь лет боролся Фридрих с дарованиями Лаудона и с его военным счастьем; точно так же принц Евгений в течение 13 лет уничтожал замыслы высокомерного Людовика. Честолюбие и месть, две могучие страсти, воодушевляли этих полководцев и побуждали их дать почувствовать свои достоинства тем, кто пренебрег ими. Оба жаждали битв и созданы были скорее для наступательных, чем оборонительных действий. Во все продолжение своих удачных подвигов оба терпели обиды и преследования от верховного военного совета, оба были грозой турок, и оба водрузили двуглавого орла на стенах Белграда[279]279
Евгений Савойский взял Белград в 1717 г.
[Закрыть]. Это были люди с непоколебимым, но благородным характером, и войска их боготворили. Оба скончались в глубокой старости, когда монархия их собиралась вступить в борьбу с могущественной нацией[280]280
И в том и в другом случае – с Францией.
[Закрыть].
Столь неожиданное известие о потере Швейдница страшно поразило армию короля. Никакое событие, никакая неудача в течение всей войны не производила такого впечатления на храбрых пруссаков. Теперь вдруг были утеряны все плоды славной и столь тягостной кампании, и не без основания стали опасаться ужасов новой зимней войны. Во всяком случае, можно было с полной вероятностью ожидать продолжительной осады. А тут еще стали приходить страшные вести из Померании, и виды на будущее становились все мрачнее. Но это унылое настроение скоро прошло, стойкость Фридриха оживила вновь всю армию. Он собрал знатнейших офицеров, сообщил им свое критическое положение и свои надежды и разрешил всем недовольным оставить его службу. Но никто не воспользовался этим предложением, и все почувствовали новые силы. Никогда король и его армия не желали так страстно битвы. Лаудон же, довольный своей удачей, хотя обыкновенно был рад битве, теперь не подавал к ней повода; он опасался отчаянной атаки Фридриха, которую заставляли предполагать некоторые его распоряжения; поэтому австрийский полководец со своими войсками, далеко превосходящими пруссаков, 8 ночей подряд провел под открытым небом. Войска его были бодры, так как Мария-Терезия, вместо обещанных 100 000 гульденов, пожаловала всем солдатам, бывшим при штурме Швейдница, по 13 гульденов на человека. Ничто теперь не препятствовало австрийцам идти на Бреславль, что и предложил Чернышев. Фридрих именно этого и опасался; но Лаудон отказался от такого предприятия и остался неподвижным в своем лагере при Фрейбурге, откуда мог иметь сношения с Саксонией, Богемией и Моравией. Король же расположил свои войска в местах их расквартирования, а главную квартиру свою выбрал в Штреле на Олау.
Здесь-то он едва не подвергся необыкновенному, величайшему несчастью, которое готовила ему измена. Барон Варкоч, силезский дворянин – чудовище, порожденное адом, – как раз в то время, когда на глазах его совершались такие примеры человеческих доблестей и благородства, для того, должно быть, чтобы контрастом показать всю глубину человеческой подлости, {решился на предательство}. Злодей этот, имя которого, подобно имени Герострата, будет вызывать чувство отвращения у потомства, владел поместьями недалеко от Штрелы. В молодости он служил в австрийской армии, но вышел в отставку и уже много лет жил независимо, благодаря большому состоянию, в качестве прусского вассала. Король дал ему многократные доказательства своего благоволения, которое, по неизвестным причинам, дошло до того, что он во все время войны был освобожден от доставок из своих больших нижнесилезских имений, стоимостью в 300 000 рейхсталеров. Такое исключение одного-единственного лица из всеобщих повинностей порождало частые, но всегда бесполезные представления земских чинов к королю, который продолжал благодетельствовать негодяю, оказывая ему постоянно гостеприимство в своей главной квартире и приглашая его к своему столу. Пользуясь королевскими благодеяниями, Варкоч задумал предать Фридриха его врагам или же умертвить его. Это черное дело должно было уже совершиться несколькими месяцами раньше, когда Фридрих проводил ночь на 16 августа в деревне Шенбрун, принадлежавшей изменнику. В комнату, где он спал там, вела потайная дверь и лестница, по которой австрийцы должны были пробраться ночью. Гибель его была уже решена, так как лозунгом Варкоча было: живым или мертвым. Но случай спас героя, не подозревавшего ничего дурного. Корпус Цитена, которого злодей не ожидал, изменил свою позицию, подошел вечером к Шенбруну и окружил деревню. Тогда заговорщики отказались от своего черного замысла, исполнению которого грозила сомнительная судьба, ожидавшая участников его. Поэтому его отложили на более удачное время.
Варкоч, постоянно переписывающийся с австрийцами и лелеявший свой план, возобновил теперь в Штреле свою злодейскую попытку, возбуждаемый вновь той беспечностью, которую Фридрих обнаруживал в охране своей личности. Ничего не было легче, как захватить его тут ночью. Квартира его находилась в деревне Войзельвиц близ города Штрелы, а дом – в 800 шагах от городских стен; весь гарнизон состоял из роты гренадеров, из которых всего 30 человек стояли на карауле. В самом городе находилось 6000 его лучших войск, но на помощь их вовсе нельзя было рассчитывать ночью при быстроте действий нападавших[281281*
Автор стоял тогда с полком Форкада в Штреле. [Прим. автора]
[Закрыть]*]. Лес, находившийся поблизости, необыкновенно благоприятствовал предприятию. Для этого нужен был лишь отряд хороших гусар и энергичный вождь. Пока еще в городе возьмутся за оружие, король уже будет пойман и уведен. Лес, ведущий в армию Лаудона, остановил бы все попытки пруссаков освободить своего короля. Варкоч все это имел в виду, поэтому он набросал план и сообщил его графу Валлису, полковнику, стоявшему у Мюнстерберга. Офицер этот был командиром Лаудонова полка и согласился на все. Между прочим, Варкоч советовал зажечь 10 деревень, находящихся в окрестностях Штрелы, чтобы отвлечь внимание пруссаков от главной квартиры. Изменнику обещали в награду 100 000 гульденов; сумма эта не прельстила бы такого богатого человека, если б он не рассчитывал на прекращение этим делом войны и не видел уже теперь в лице Марии-Терезии почти полной владетельницы Силезии. Священник из Зибенгубена, по имени Шмит, был посредником, и все письма адресовались ему. Но фанатизм не играл тут никакой роли, так как Варкоч был лютеранин. Охотник, по имени Кампель, находившийся у него на службе и бывший его поверенным, исполнял при этом обязанности гонца. Человек этот знал обо всем, так как господин Варкоч, желая услышать его мнение, вслух перечитывал свои письма. Будучи посвящен в такую тайну, он имел обыкновение прекословить своему господину и исполнял лишь те обязанности, которые ему нравились. Это обстоятельство спасло прусскую монархию.
Ночь на 30 ноября была предназначена для исполнения замысла, а еще 29 ноября Варкоч объезжал окрестности верхом, сопровождая маркграфа Карла и королевского генерал-адъютанта Круземарка, и поздно вернулся домой. Погода была скверная. Сопровождавший его Кампель устал, был не в духе, целый день ничего не ел и, поворчав, улегся спать.
Варкоч, привыкший к этому, не обратил на него внимания, написал ночью письмо к Валлису, разбудил Кампера и приказал ему, не слушая его брани, немедленно отправиться в путь. Раздраженный охотник по видимости повиновался; он взял письмо, которое на этот раз не читал, и отвез его, но не в Зибенгубен к Шмиту, а к лютеранскому пастору деревни Шенбрун, где проживал Варкоч. Человек этот, по имени Герлак, своим чудным характером заслужил любовь и уважение не только своего прихода, но и всех живущих там католиков. Кампель тоже уважал его, потому в минуту досады, а может быть и раскаяния, пошел к нему и, разбудив его неожиданно, рассказал все, что знал, и дал прочесть письмо. Испуганный пастор убедил Кампеля тотчас же ехать в главную квартиру к королю, велел с этой целью оседлать лучшую свою лошадь и умолял его во имя спасения души возможно скорее доставить это письмо в собственные руки его величества. Таким образом все было открыто.
Итак, король избежал величайшей опасности, когда-либо грозившей ему. Варкочу удалось бежать, когда высланный к нему офицер собирался уже его схватить; он скрылся с помощью потайной лестницы, сообщник его, священник Шмит, тоже удачно бежал. Имения изменника были отобраны в казну, а портреты его и священника четвертованы. Когда приговор этот был представлен королю для исполнения, он сказал шутя: «Пусть будет и так; оригиналы стоят, должно быть, не больше портретов». Пастор Герлак не получил вознаграждения и умер в бедности. Охотник же Кампель получил службу лесничего в Ораниенбурге.
Лишь только пруссаки оставили окрестности Штрелена, Варкоч, в сопровождении отряда австрийских гусар, посетил свой бывший дворец, в потайных помещениях и погребах которого находилось еще много денег, серебра и драгоценностей, которые он весьма сомневался найти в целости. Но, к радости своей, он нашел все нетронутым и велел складывать, чтобы увезти с собой. Императорские гусары не хотели быть зрителями при этом деле. Привыкшие считать все, что им попадалось во вражьей стране, добычей, они добросовестно помогали ему выносить вещи, но не для него, а для себя. Варкоч призвал на помощь командовавшего ими офицера, но получил в ответ: «Кончайте скорее! Нам некогда. Благодарите Бога, что гусары вам еще помогают!»
Венский двор отрицал всякое участие в этом замысле, а семья весьма уважаемого графа Валлиса заявила, что полковник, носящий эту фамилию, союзник изменника, не состоит в родственной связи с ее домом[282282*
Достойный автор «Признания одного австрийского ветерана» оправдывает при этом графа Валлиса военными соображениями, с которыми можно было бы согласитъся, если бы при дознании не был найден лозунг «живым или мертвым», придающий этому делу иной оборот. [Прим. автора]
[Закрыть]*]. Сам Варкоч скитался по Австрии и не знал, где скрыть свой позор. Наконец жалкий этот человек поселился в Венгрии и получал ежегодно от сострадательной Марии-Терезии милостыню в 300 гульденов. Так завершилась эта изменническая попытка.
Вскоре после этого случая король расположил войска на зиму вдоль Одера от Бругга до Глогау, а сам поселился в Бреславле.
Пока все это происходило в Силезии, русские пользовались в Померании большим превосходством своих сил. Генерал Тотлебен, в преданности которого стали сомневаться вследствие его умеренности в Берлине, был арестован и отправлен в Петербург[283]283
Начальник канцелярии его же корпуса подполковник Аш перехватил переписку Тотлебена с Генрихом Прусским, где, в частности, содержались копии секретных приказов Бутурлина и расписание маршрутов армии с шифрами. 19 июня с общего согласия всех полковых командиров подчиненного ему корпуса Тотлебен был арестован.
[Закрыть]. Полководец этот отличался между русскими своими военными дарованиями, в особенности же своим благородством. Он великодушно относился к пленным, был полон снисхождения к жителям несчастных прусских областей, а войска любили его, как отца.
Румянцев получил приказание вновь осадить Кольберг. Он подошел к этой крепости в августе с отрядом в 27 000 человек[284]284
Численность корпуса Румянцева достигла таковой цифры только в самый разгар осады. Русские на этот раз медленно подступали к Кольбергу, заняв, в частности, предварительно г. Трептов, находящийся на путях сообщения Кольберга с левым берегом Одера. Лишь после этого во второй половине сентября начались по-настоящему активные действия против самого Кольберга. При этом они сопровождались почти ежедневными столкновениями с прусскими отрядами принца Вюртембергского и Платена, действовавшими изнутри и извне линий обложения.
[Закрыть]. Русский военный флот из 40 судов, под начальством адмирала Мишукова[285]285
Общее командование флотом осуществлял адмирал Полянский.
[Закрыть], прибыл из Кронштадта; к нему присоединилась шведская эскадра из 14 линейных судов, фрегат и {несколько} небольших военных кораблей, чтобы всеми силами прийти на помощь третьей осаде этого довольно незначительного пункта. Но обладание им было весьма важно для русских, так как они надеялись этим упрочить за собой Померанию. Прусский генерал, принц Вюртембергский, старался воспрепятствовать этому всеми силами. Он окопался с 8000 человек под орудиями Кольберга. Лагерь свой он превосходно укрепил цепью шанцев, притом позиция его была необыкновенно выгодна, так как правое его крыло прикрывала река Перзанте, левое – глубокое болото, а тыл – крепость. Поэтому Румянцев прибег к необыкновенному средству, а именно к формальному открытию траншей к укрепленному лагерю и к возведению батарей. И лагерь, и крепость подверглись сильному бомбардированию, но и защита производилась так же энергично. Принц Вюртембергский в своем лагере, а храбрый комендант Гейден в крепости своими превосходными распоряжениями оспаривали у неприятеля каждую пядь земли. Бомбардирование длилось непрерывно с суши и с моря, только днем наступал короткий перерыв. 5 сентября до полудня было брошено в город 236 бомб, из которых 62 причинили много вреда. В начале октября союзному флоту пришлось вынести сильную бурю, причем одно русское линейное судно пошло ко дну со всем своим экипажем; одно лазаретное судно загорелось и погибло в пламени. Тогда корабли поспешили уйти от берегов Померании, и осажденные могли водным путем получить из Штеттина съестные припасы, которые начинали уже приходить к концу в крепости, так как вожди прусского корпуса не исполнили распоряжений короля, касающихся этого пункта.
Русские овладели одним главным шанцем, необыкновенно важным для пруссаков, которые поэтому после жаркой схватки снова отняли его. Но Румянцев хотел вновь овладеть им, вследствие чего произошло убийственное сражение, продолжавшееся 4½ часа с большим уроном для русских, которые, потеряв свыше 3000 человек, должны были отступить.
Приближалась зима, а с ней увеличивались и затруднения для русских. Однако Румянцев мужественно продолжал осаду. Он получил большое подкрепление от Бутурлина, который по уходе из Силезии тоже прибыл в Померанию. Король выслал тогда на помощь принцу Вюртембергскому генерала Платена, возвращавшегося из своей блестящей экспедиции в Польше. Войска его были преисполнены мужества; провианта у них было достаточно, а нуждались они лишь в одежде, преимущественно в обуви. Оба полководца приняли столь удачные меры, что, несмотря на все попытки русских помешать им, соединение обоих корпусов произошло 4 октября. Генерал Кноблок был выслан с 2000 человек для прикрытия провиантного транспорта, шедшего в Кольберг. Генерал Шенкендорф, стоявший у Глогау с 3800 человек, тоже получил приказание идти в Померанию, чтобы подкрепить корпус Платена. Меры эти, незначительные по сравнению с операцией столь многочисленных врагов, были всем, что Фридрих в своем теперешнем положении мог сделать для спасения этого пункта. Никогда еще в этой войне русские не обнаруживали такой деятельности. Кноблок был атакован 8000 человек в Трептове; 5 дней защищался он в этом открытом пункте, не имевшем даже стен и без всяких жизненных припасов; наконец ему пришлось сдаться со своими храбрыми солдатами в плен, и то лишь по недостатку провианта и снарядов.
Недостаток съестных припасов становился тем чувствительнее в крепости, что некоторые русские фрегаты вернулись и снова отрезали ей подвоз с моря. Особенно страдали лошади, которые получали ежедневно лишь полсвязки соломы. Был ноябрь и очень холодно, потому недостаток топлива ощущался ужаснее всего. В этой нужде пришлось сломать несколько домов. Платен советовал атаковать русских, несмотря на их весьма выгодную позицию и большое превосходство сил; но принц Вюртембергский боялся такого риска, приводя в соображение то обстоятельство, что главная неприятельская армия далеко и осада должна вскоре прерваться, так как суровое время года и бурная погода ежедневно увеличивали трудности для осадной армии. Но Румянцев, силы которого возросли постепенно до 40 000 человек, боролся с ними и многократно обращался к прусским вождям, как будто к гарнизону крепости, с требованием о сдаче. Он убеждал их, что в столь бедственном положении и при невозможности ожидать помощи с суши и моря они лишены были всякой надежды, и потому выгодная капитуляция менее их обесславит, чем погибель всех их войск; причем он уверял, что не уйдет от крепости, пока не достигнет своей цели. Но предложение это было отвергнуто.
Между тем корпус под батареями Кольберга при собственной своей нужде еще усиливал сокращенные расходы гарнизона, а при постоянно возраставших неприятельских силах являлся лишь слабой защитой крепости. Было гораздо более вероятно, что можно более вредить неприятелю, оперируя в открытом поле. Поэтому принц Вюртембергский и Платен думали о том, как бы им уйти из окопов, которые в конце концов до того были оцеплены со всех сторон, что не осталось никакой возможности ввезти в лагерь что-либо съестное. Но отступление представляло непреодолимые препятствия ввиду многочисленных шанцев и батарей, окружавших прусский лагерь. Если бы, вопреки граду пуль, пруссаки захотели бы пробиться с помощью отчаянной атаки, то многочисленные русские без сомнения ударили бы на них со всех сторон. Чтобы воспрепятствовать переправе пруссаков через Регу, русские сломали все суда и лодки; осталось еще только 10 рыбачьих челноков под батареями крепости и 7 узких лодок, в которых могли поместиться только по 6 человек. С этими столь ограниченными вспомогательными средствами и в сопровождении крестьянина, который знал брод через затопленную Роберскую плотину, была совершена эта большая попытка, в ночь на 14 ноября, со всеми возможными предосторожностями. На этот раз счастье увенчало благоразумную отвагу прусских вождей. При истоке озера Кампер был сделан мост на накосных быках для пехоты, кавалерия же переплыла через реку, причем каждый гусар должен был взять на коня по одному гренадеру. Таким образом совершено было отступление, считавшееся невозможным, без малейшего урона, к великому удивлению русских и даже вопреки всяким ожиданиям Фридриха; оно принадлежит к самым знаменитым маневрам такого рода, известным в истории[286]286
Отступлению принца Вюртембергского предшествовало несколько неудачных для прусского корпуса схваток, после которых стало ясно, что последнему не удастся долее удерживаться в лагере перед крепостными стенами.
[Закрыть].
Принц Вюртембергский оставил этот лагерь лишь после 23 недель пребывания в нем. Такой необыкновенно продолжительной защитой было приобретено то важное преимущество, что истекло время, когда неприятель мог предпринять что-либо в поле, и даже сдача крепости Кольберга не принесла русским большой пользы. При заблаговременном же завоевании ее они могли бы с помощью подвоза морем основать здесь магазины и учредить в этом пункте складочное место для своего оружия.
Все попытки были сделаны, чтобы снабдить Кольберг провиантом. Гейден со своим слабым гарнизоном мало обращал внимания на многочисленное осадное войско; все его помыслы направлены были теперь к добыванию пищи. Недостаток хлеба становился все чувствительнее, и солдаты, точно так же, как вооруженные горожане, получали ежедневно вместо двух фунтов всего один фунт хлеба. Несмотря на это, они ничего не хотели знать о сдаче. После возобновленного требования Румянцева Гейден спросил их мнение на этот счет и получил в ответ: «Мы будем защищаться, пока есть порох и хлеб». Платен стал совершать попытки подвезти в крепость столь необходимый для нее провиант; но он был атакован, лишен большей части транспорта и отбит обратно в Штеттин. Несчастье увеличено было еще тем, что все лошади, которые только могла поставить область, оказались захвачены неприятелем. Хотя прусские войска уже не испытывали такого недостатка со времени оставления лагеря под Кольбергом, но все же им приходилось плохо ввиду истощения области. Не было возможности достать одновременно даже на 6 дней запаса хлеба и корма для лошадей; даже дров и соли не хватало. Снег покрывал землю на аршин, и недовольные солдаты дезертировали целыми толпами.
Во время одного похода этого корпуса произошел следующий случай. Прусский комиссариат получил из Штеттина транспорт французской водки, которую не знали куда девать и которой тоже не хотели оставить русским. Поэтому каждая рота получила по тонне ее, и содержимое было разлито в полевые фляжки солдат. Офицеры употребляли все усилия, чтобы предупредить неумеренное употребление ее. Но пруссаки, истощенные всякими невзгодами и голодом, питались исключительно сухим хлебом, превратившимся в лед от ужасного холода. Чтобы употреблять его в пищу, надо было его оттаивать на огне, что могло производиться лишь ночью; днем же приходилось голодать. Поэтому желание насладиться вдоволь любимым напитком и обогреть им окоченелые члены было сильнее всех угроз и мер, особенно во время ночного похода. Все перепились, и многие из них до того, что через несколько часов испустили дух.
Нечего было теперь и думать о больших предприятиях с целью освобождения крепости. Но все же принц Вюртембергский сделал попытку подойти к осажденному пункту и приготовился в случае нужды к сражению, которого русские, однако, избегали. Но ему невозможно было пробиться к крепости ввиду большого превосходства неприятельских сил, хотя ему и удалось взять приступом большой редут, защищаемый 500 человек. Холод был до того силен, что во время похода замерзло 102 солдата. Урон прусских войск за месяц дошел до 1100 человек, так что вся пехота этого корпуса, состоявшая из 30 батальонов, насчитывала менее 5000 солдат, способных к бою.
Даже небольших транспортов нельзя было доставить в город, так как русский генерал Берг со своим сильным корпусом отрезал всякое сообщение Кольберга со Штеттином; русские овладели также фортом, откуда можно было обстреливать Кольбергскую гавань, так что со стороны моря была также отрезана всякая помощь. В этой нужде судьба послала осажденным маленькое подспорье. Мимо гавани проплыло торговое судно. Невзирая на то, какой нации оно принадлежит, из крепости было выслано несколько вооруженных шлюпок, которые принудили судно это причалить к гавани под пушечными выстрелами русских. Это оказалось прусское судно, высланное из Кенигсберга в Амстердам с грузом ржи. Кольбергцы приняли его, как дар неба, так как благодаря ему могли просуществовать еще 14 дней.
Вернер, так храбро освободивший эту крепость год тому назад и привыкший чувствовать себя победителем в этой стране, имел несчастье попасть в плен к русским во время одной большой схватки. Его выслал туда принц Вюртембергский, чтобы зайти русским в тыл, опустошить их магазины и отрезать им подвоз. Вернер, не знавший страха, пренебрег необходимой осторожностью, не следовал точно полученным инструкциям, рассеял свои войска и, после отчаянной обороны, упав со своей раненой лошади, попал в плен к окружавшим его, гораздо более многочисленным врагам. Тогда осажденным не осталось никакой надежды на помощь; но Гейден, у которого осталось еще немного хлеба, продолжал защищаться. Русские были снабжаемы всем необходимым морским путем. Морозы стояли сильные, и комендант велел поливать стены водой, которая замерзала и представляла собой зеркальную поверхность. Русские штурмовали крепость, но не могли взобраться на валы. Каждый штурм был отбиваем с большим уроном. Наконец 13 декабря кончился запас хлеба; Гейден, получивши в этот день десятый раз требование о сдаче, не уступивший до сих пор ни огню, ни бомбам, 16 декабря должен был сдаться на капитуляцию после четырехмесячной, весьма замечательной осады[287]287
Румянцев за взятие Кольберга был произведен в генерал-аншефы. Вообще вся эта операция, которую Архенгольц превратил в почти эпическое предание, представляла собой достаточно осторожную (с обеих сторон!) позиционную кампанию. Румянцев вовсе не стремился к штурму укреплений Кольберга, занимаясь главным образом возведением, а затем – усилением линии обложения. К концу ноября она стала настолько сильной, что пруссаки несли огромные потери при попытках провести обоз в город (особенно неудачным был для принца Вюртембергского бой 1 декабря в районе Шпигской высоты, когда пруссаки потеряли до 1000 человек пленными). Когда эти потери стали превосходить ожидаемые плюсы от продолжения сопротивления Кольберга, гарнизон последнего капитулировал.
[Закрыть].