Текст книги "«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии"

Автор книги: Изольда Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Бои на этом рубеже были особенно упорными. Противник понимал, что, овладев рубежом, мы совсем близко подвинемся к Тосно и Любани, поэтому он сильно укрепил Большое и Малое Еглино. А перед нами была совершенно открытая местность, что ставило нас в труднейшие условия. Преодоление открытого пространства неизбежно вело к большим потерям. Чтобы максимально уменьшить их, мы решили свести остатки личного состава стрелковых батальонов в один, вооружить автоматами и направить лесом для охватывающего маневра слева. Лыжные батальоны наступали по всему фронту.

Замысел оправдал себя полностью. Выйдя в тыл опорного пункта деревни Большое Еглино, наш батальон отрезал немцам единственный путь отхода на Каменку. Противник дрогнул и в панике бежал, неся потери, оставив много трофеев, в том числе штабной автобус, склады с продовольствием и другим имуществом. Овладев Большим Еглино, мы создали серьезную угрозу противнику, оборонявшемуся у деревни Малое Еглино и железнодорожного разъезда. И здесь немцы в панике бежали. Захватив разъезд, мы перерезали рокадную железную дорогу и глубоко вклинились в глубь обороны противника, однако виадуком овладеть не сумели. По приказу комкора Н. И. Гусева ночью он был разрушен бомбардировкой с У-2.

Части бригады, особенно лыжные батальоны, наступавшие с фронта, понесли значительные потери. Они начали преследование отходящего противника, но были остановлены на втором оборонительном рубеже у деревни Каменка, оборудованном немцами за насыпью железнодорожного полотна. Нам удалось захватить отдельные огневые точки немцев, но на большее, к сожалению, сил и средств не хватило. Если бы командование корпуса или, еще лучше, армии ввело здесь свои резервы – успех был бы несомненный…

Опомнившись, рота немцев с тремя танками «Рено» по дороге Каменка – Еглино контратаковали. Пехота была отсечена, а танкам удалось ворваться в деревню Большое Еглино. Завязалась дуэль танка с одним из противотанковых 45-миллиметровых орудий, которым командовал старший сержант Жуков. Танки, как оказалось, были дополнительно экранированы броней, и снаряды отлетали от нее рикошетом. Продолжалась эта дуэль до тех пор, пока танк не смял орудие вместе с расчетом. Не дрогнув ни на минуту, погибли храбрецы. Мы представили посмертно всех бойцов расчета к наградам, а командира орудия – к званию Героя Советского Союза. Но, насколько я помню, командующий фронтом наградил его орденом Ленина. Один из танков был подбит лыжником В. К. Михайловым, два других повернули восвояси. В этот день немцы неоднократно предпринимали контратаки, но все они были отражены нашими бойцами с большими потерями для немцев. О них свидетельствовали горы трупов, сложенных с немецкой педантичностью штабелями в подвалах домов и в снегу на огородах. Захоронить или отправить их в Германию немцы не успели.

В бою за Большое и Малое Еглино очень достойно и мужественно проявили себя командиры и политработники: И. П. Паньков, зам. начальника особого отдела И. И. Дмитрохин, начальник политотдела И. А. Канащенко. Конечно, как в наступлении, так и при отражении контратак бригада понесла большие потери. Не сумев преодолеть вторую линию обороны немцев вдоль рокадной железнодорожной ветки, части бригады закрепились на этом рубеже и перешли к обороне, где стояли насмерть до 25 мая 1942 г., когда начался отвод 2-й ударной. А ведь мы находились всего в 13–15 км от Любани – нашей главной цели.

Бригада вела длительную и активную оборону. Широко было развито снайперское движение. На личном счету отдельных истребителей было более десятка убитых. Помню один из боевых эпизодов: жесточайшую дуэль нашего снайпера – охотника-сибиряка с немецким снайпером, обосновавшимся под прикрытием моста-виадука. Мост этот находился возле нашего правофлангового батальона, продвинувшегося вперед метров на 500 по совершенно открытой местности. Хорошо замаскировавшись, немецкий снайпер терзал батальон. Нельзя было ни пищу подать в боевые порядки, ни проникнуть кому-либо на НП батальона в дневное время без риска быть сраженным. Так был убит один из работников политотдела. Тогда я дал задание комиссару одного из лыжных батальонов найти среди сибиряков хорошего охотника-промысловика. Вскоре комиссар представил мне небольшого ростом, щупленького паренька. Лет ему было не больше двадцати. Я рассказал ему о рискованном задании и спросил, готов ли он выполнить его. Боец заявил, что с малых лет выходил с отцом на промысел белки и научился попадать непременно в глаз, чтобы не повредить шкурку, и дал свое добровольное согласие. Ему подобрали напарника и снабдили обоих оптическими прицелами.

Началась изнурительная охота двух снайперов друг за другом. Демонстративно менялись позиции с применением чучел и других хитрых приемов. В конце концов наш скромный сибиряк сразил немецкого снайпера, а заодно и девицу-предательницу, которая часто выходила с рупором и призывала нас переходить на сторону врага. Наш снайпер и его напарник были представлены к наградам. В один из своих приездов в бригаду член Военного совета И. В. Зуев по-отечески поговорил с ними.

К слову о И. В. Зуеве. Он прибыл к нам в бригаду через несколько дней после назначения во 2-ю ударную армию (вместе с генералом П. Ф. Алферьевым), чтобы познакомиться с личным составом, расспросить об условиях, обстановке. Побывал он и на КП некоторых частей, на огневых позициях артиллеристов и минометчиков. Я его сопровождал.

Возвратившись на КП бригады, мы продолжили беседу за обедом вместе с генералом П. Ф. Алферьевым и командиром бригады полковником И. Ф. Глазуновым. И тут И. В. Зуев вдруг спросил комбрига: «Мне показалось, что Венец что-то скрывает. Не нравится его вид». Пришлось сознаться, что уже продолжительное время я страдаю желтухой. Мне тут же было приказано направиться в госпиталь, от чего я отказался, согласившись лечь в стационар своей медсанроты. Там неожиданно получил посылку от Зуева – несколько банок клюквенного варенья. Запомнился и второй его приезд. Оставив генерала П. Ф. Алферьева решать вопросы с командиром бригады, И. В. Зуев пожелал непременно побывать на переднем крае. Мы обошли все блиндажи и окопы, почти весь наш передний край. Вернулись на КП бригады только к вечеру, голодные и усталые. Сколько в тот день было хороших, поучительных встреч с бойцами и командирами!

Через неделю я получил поздравление с присвоением мне звания старшего батальонного комиссара.

В конце февраля на КП корпуса в Дубовик прибыли К. Е. Ворошилов и К. А. Мерецков. Н. И. Гусев пригласил нас с И. Ф. Глазуновым к себе с докладом. Мы, конечно, волновались, находясь рядом с такими крупными военачальниками. Выслушав доклад комбрига, К. Е. Ворошилов обратился к нам с такими словами: «Сознаете ли вы сами, товарищи, понимают ли ваши воины, как далеко вы забрались, как близко подошли к Ленинграду, чтобы помочь ленинградцам, умирающим от обстрелов и еще больше от голода и холода?» Дальше разговор шел о том, как важно добиться успеха. Тут же К. Е. Ворошилов дал указание представить нас с И. Ф. Глазуновым к награждению орденами Ленина. Увы, в последующей, резко осложнившейся обстановке об этом, видимо, забыли, а права награждать командиров и комиссаров соединений в то время командующие фронтами не имели.

К. Е. Ворошилов пробыл в Дубовике некоторое время. Это, очевидно, стало известно немцам, и они предприняли налет авиации, от которого пострадали не только наши боевые порядки, но и тыловые подразделения. От тяжелых ран погиб зам. командира бригады по тылу.

Конечно, в том, что мы не дошли до места соединения с Ленинградским фронтом, вины нашей нет (я имею в виду корпус, бригаду). Мы делали все, что могли, и даже больше того. Причина – не в нас. Мы держали оборону, вели разведку, не давали противнику снять свои части и перебросить их на другое направление. Я написал: «вели разведку». А вести ее становилось все труднее из-за потерь в ходе боевых действий. Но корпус, и его беспокойный командир Н. И. Гусев, и штаб 2-й ударной армии – все требовали достать языка. И вот она – удача, да какая! – офицер связи немецкого генштаба. Случилось это в конце марта или начале апреля, точно не помню. По какому-то вопросу, вероятно, о путях подвоза и эвакуации, я пригласил к себе командира отдельной саперной роты Тихонова. В беседе с ним я посетовал на то, что вот уже длительное время не можем добыть языка. В ответ на это он предложил мне подобрать поисковую группу из числа лучших коммунистов и комсомольцев роты. Я согласился, и мне были представлены старшина Пушкин и ефрейтор Ванюшин. Разработали план, провели наблюдение, создали группу обеспечения и выбросили их через передний край в тыл к немцам. Укрывшись вблизи пешеходной тропы, храбрецы пересидели там светлое время дня. Когда стемнело, подошли к самой тропе и стали ждать. Видят: идут двое, один горланит песню. По одежде определили – офицер в сопровождении солдата. Смелый бросок: охранника – ножом, пьяному офицеру – кляп в рот, и волоком, через передний край, к своим.

Начальник разведки, находившийся на нашем переднем крае, сразу же по телефону сообщил нам о «добыче». Я тут же приказал выслать навстречу конную упряжку, сидим с И. Ф. Глазуновым, волнуемся. И вот в блиндаж входят усталые, но счастливые разведчики и вводят немецкого обер-лейтенанта в ладной шинели офицера генерального штаба. Как оказалось, он привез награды, документы, приказы. По пути решил навестить своего друга. Встречу отметили изрядной выпивкой, в итоге – такой бесславный конец.

Комбриг И. Ф. Глазунов, я, начальник разведки и переводчик начали допрос. Вначале пленный вел себя довольно нагло: утверждал, что Германия все равно победит, сидел, небрежно развалясь. Знаков различия ни у комбрига, ни у меня из-под курток не было видно. Неплохо владея немецким языком, я подал команду встать и, указав на И. Ф. Глазунова, сказал, что перед ним полковник. Немец вытянулся в стойку, его словно подменили. Глазунов показал в мою сторону и сказал: «А это – комиссар». Лицо немца побледнело, вытянулось, и он испуганно спросил: «Значит, меня расстреляют?» Я успокоил его – сказал, что, во-первых, пленных мы не расстреливаем, а во-вторых, он даже побывает в Москве. Когда же я вернул ему фотографии, в том числе – жены с двумя детьми-карапузами, он сразу изменился к лучшему, стал разговорчивее. Среди многочисленных фотографий была такая, на которой возле красивой легковой машины стоит генерал, перед ним, навытяжку, офицеры и улыбающийся, в свободной позе наш обер-лейтенант. На мой вопрос, кто этот генерал, он ответил: «Отец».

Из штаба корпуса и штаба армии потребовали немедленно отправить пленного к ним. Уже в конце допроса Линдеман – я и сейчас помню его фамилию – попросил бумагу, точно начертил границы расположения 2-й ударной, перечеркнул красным крестом показал, что привез приказ окружить нас, и добавил: «капут». В подтверждение своих слов он вынул из обшлага рукава шинели копию приказа и отдал нам. Вместе с другими документами допроса мы приложили и эту схему. Комиссару корпуса Ткаченко по телефону я сказал об этом, на что получил ответ: «У нас тоже руки длинные!» Нет, не так нужно было реагировать!

Потом этим пленным занимался член Военного совета Волховского фронта.

В десятых числах апреля в бригаду еще раз прибыли И. В. Зуев и Н. И. Гусев. Уже начал таять снег. Мы с ними посетили многие огневые точки вдоль переднего края. На КП во время очень скромного на сей раз обеда (начала чувствоваться нехватка продовольствия) И. В. Зуев неожиданно сказал, что решено нашего комбрига И. Ф. Глазунова назначить зам. начальника штаба 2-й ударной. Я, конечно, выразил свое искреннее сожаление. Мне действительно не хотелось расставаться с этим умным и добрым человеком, достойным командиром, с которым и воевать, и служить было приятно и легко. И. В. Зуев ответил, что решение это окончательное, и тут же спросил, как я смотрю, если бригада будет предложена мне.

Поблагодарив за доверие, я отказался и объяснил, что хорошо понял и определил свое место и роль в бригаде и хочу остаться комиссаром, а командиром прошу назначить другого человека, тем более что в бригаде давно нет и начальника штаба. Так мы расстались с И. Ф. Глазуновым, как оказалось, навсегда. Из окружения он не вышел.

Командиром бригады был назначен подполковник С. А. Писаренко, до этого командовавший стрелковым полком в одной из армий Волховского фронта. Уже с первых дней пребывания на должности он показал себя достойно. Принял бригаду, выразив уважение своему предшественнику и нам, ее ветеранам. У нас сразу же установились хорошие, деловые отношения.

В трудные дни пришлось С. А. Писаренко принять бригаду. Дело в том, что немцы перекрыли прорыв, и нам почти не подвозили продовольствие и боеприпасы, в бригаде начался голод. Нередко приходилось забивать лошадей на мясо. После открытия прорыва в конце марта положение несколько исправилось, но из-за наступившей весенней распутицы, бездорожья и большого расстояния частей бригады от армейских складов вновь резко ухудшилось снабжение. Суточные нормы не выдерживались – и снова недоедание и истощение людей.

Для доставки продовольствия и боеприпасов приходилось направлять большие команды людей с навьюченными лошадьми. Чем становилось теплее, тем обширнее разливались ручьи и реки, пересекающие и без того сложные пути подвоза. Становилось все голоднее. Мы с командирами подразделений большую часть времени находились в частях на переднем крае, на огневых позициях вместе с бойцами. А беспокойный и деятельный комкор Н. И. Гусев через местных жителей изучал режим разлива рек, ручьев, озер и болот. Ни о каком отводе войск и речи не было. Все понимали, что о наступлении весной думать не приходится и прилагали усилия к укреплению и активизации обороны. Даже отвод частей кавалерийского корпуса из состава 2-й ударной не поколебал нашей уверенности в том, что мы здесь надолго.

Преобразование (а по сути дела, ликвидация Волховского фронта) в оперативную группу Ленинградского фронта огорчило всех. Где Ленинград со штабом фронта, а где мы? Время доказало, что наши опасения были не напрасны. Такое решение ставило 2-ю УА в исключительно сложные условия.

В середине мая мы с командиром бригады С. А. Писаренко были вызваны на КП армии, находившийся в лесу У деревни Ольховка. Как оказалось, пригласили командиров и комиссаров всех частей и соединений на заседание Военного совета. Нам объявили о предстоящем выводе 2-й ударной за Волхов и представили план отвода по времени, этапам и рубежам. Были установлены сигналы отхода, по которым он должен начаться.

После заседания нас пригласили на обед, который прошел скованно – все были удручены предстоящим выводом целой армии, части которой растянулись на большие расстояния. В особо сложных условиях оказалась наша бригада, находящаяся на острие оборонительных рубежей. К нам с С. А. Писаренко подошел И. В. Зуев, посочувствовал и пожелал успеха.

Возвратившись в бригаду и поставив в известность о решении Военного совета ограниченный круг лиц, мы начали организационную подготовку. Как-то мы с Писаренко отправились в тыловые подразделения и службы бригады, расположенные в Дубовике, потом – в медсанроту в деревне Горка, чтобы исподволь решить вопросы, связанные с предстоящим отводом. В этот неблизкий путь отправились пешком со своими ординарцами, все с автоматами.

В медсанроту добрались уже ночью, обсудили с командиром и комиссаром основные вопросы, после чего нам предложили воспользоваться чудной русской банькой «по-белому». Неожиданно ночную тишину нарушила сильная ружейно-автоматная стрельба. Сориентировавшись, определили, что стрельба идет не на переднем крае, а значительно ближе, где-то в районе нашего КП. Попытка связаться с КП по телефону не удалась, и мы что было сил побежали туда. Стрельба через некоторое время начала стихать, а затем и вовсе прекратилась. Прибежав на КП, мы узнали подробности происшедшего от комиссара штаба Есюткина. С наступлением темноты он вместе с комвзвода охраны проверил посты и решил пораньше лечь отдыхать. Было на редкость тихо – нигде ни звука, ни костра.

Около 12 часов ночи к нему в землянку вбежал взволнованный командир охраны и доложил, что один из караульных услышал в лесу какой-то разговор на-чужом языке и подозрительную возню. Срочно организованная разведка подтвердила правдивость информации. Было установлено, что метрах в 200–300 от КП бригады в лесу сосредоточилась большая группа немцев. Распоряжением Есюткина тихо, без каких-либо команд, были приведены в полную боевую готовность все подразделения, находившиеся в районе КП. Сам он возглавил разведроту. Приблизившись как можно ближе к расположению немцев, подал команду: «Огонь!» В лесу, в кромешной тьме раздавались крики и стоны раненых. Фашисты, побросав автоматы, спасались бегством. На месте расположения они оставили убитыми 16 своих соплеменников. Раненые рассказали, что два взвода их роты получили задачу проникнуть к нам в тыл, обнаружить в лесу наш КП, тихо подобраться и захватить пленных. Шли по топкому болоту, промокли и замерзли, поэтому решили отдохнуть, чтобы напасть наверняка, а получилось все наоборот. А нам – наука: следовало обратить внимание на стыки с соседями, через один из них проникла эта группа. Но все хорошо, что хорошо кончается. В Калинине еще проживает рядовой С. А. Рябыкин – участник этого боя на КП.

По плану отвода нашей бригаде после получения сигналов было необходимо, оставив прикрытие и создав боевые группы для арьергардных боев, маршем проследовать через пункты первого промежуточного рубежа, чтобы занять второй на линии Ольховки. В этом районе нам надлежало пропустить отходящие части и с арьергардными боями пройти основной рубеж в районе Финева Луга, после чего выйти через «коридор» в районе Мясного Бора. Так было по плану, но на деле…

Сигнала об отходе по рации мы не получили, но увидели условные пожары у соседа справа. Обнаружили же его отход не столько по пожарам, сколько от того, что с этого фланга на нас начали наседать немцы, угрожая отрезать отход по единственному пути – через Дубовик. Мы дали команду на отход. Открытое пространство в районе Дубовика преодолели, развернув боевые порядки, под ружейно-пулеметным и автоматным огнем немцев, с двух сторон пытавшихся окружить нас. Хорошо, что отход наш начался с наступлением темноты, а дальше, за Дубовиком, мы втянулись в лесной массив, что и остановило противника.

Не так, как намечалось, прошло и на промежуточном рубеже в районе Ольховки. Не успели пройти через наши боевые порядки части, как пьяные фрицы с автоматами и ручными пулеметами наперевес, с криками и гиканьем ринулись на нас. Вот уж где потешились наши пулеметчики! Успешно отразив все атаки, дождавшись темноты, мы организованно отошли через основной рубеж в районе Финева Луга в пункты сосредоточения вблизи КП 305-й сд у р. Глушица.

Насколько я помню, выход через «коридор» нам предстояло завершить в ночь на 31 мая. С радостным нетерпением направлялись мы с Писаренко на совещание командиров и комиссаров частей, находившихся в готовности к выходу через эту узкую горловину. Мы понимали всю сложность, ведь это надо сделать в ограниченное время по узкому «коридору» под огнем противника.

Однако собравший нас генерал П. Ф. Алферьев сообщил, что проход закрыт. Кто-то из присутствующих предложил начать наступление немедленно, поскольку личный состав частей настроен на выход. Мы поставим на прямую наводку все наши пушки. Людям объявим, что за Волховом нас ждет отдых, и не только откроем прорыв, но и расширим его. Все поддержали это предложение, но в ответ было сказано, что командующий решил готовить операцию по прорыву. Такое решение было только на руку немцам. Утром следующего дня бригада получила приказ по топким болотам выйти в район Любина Поля, сосредоточиться в лесу и ждать дальнейших указаний. Ценой огромных усилий, несмотря на мучивший всех голод, мы совершили этот неимоверно трудный маневр. Доложили о выполнении и получили приказ вернуться на прежние позиции. Смысл маневра нам так и остался непонятен.

Вернувшись к месту прежнего сосредоточения, через день мы получили приказ занять оборону на переднем крае, правее жердевой дороги и узкоколейки, что и сделали.

К сожалению, Волховский фронт еще не был восстановлен. Мы готовились, но укрепляли свои позиции и немцы, имея хорошие пути подвоза со стороны Новгорода и Чудова. Наши попытки восстановить прорыв были обречены на неудачу и всякий раз подавлялись сильным огнем. А перегруппировки были лишь потерей времени, но давали выигрыш немцам, сжимавшим кольцо окружения по всему фронту. Истощались запасы снарядов и патронов, отсутствие продовольствия мы частично компенсировали кониной, но вскоре доели последних лошадей. Начались голод и истощение людей.

Особенно изнуряюще действовали непрекращающиеся массированные налеты авиации. Мы проклинали белые ночи, дававшие немцам возможность продолжать бомбежки с перерывом всего на полтора-два часа. Выстраиваясь в кильватер, вражеские летчики выискивали цели и безнаказанно сбрасывали на нас свой смертоносный груз. Нашим спасением было болото, многие разрывы бомб заканчивались камуфлетами. Но ведь были нередко и прямые попадания.

Где-то в середине июня в расположение бригады и 305-й сд в районе р. Глушица перебазировался КП 2-й УА. С этого времени я почти ежедневно встречался с И. В. Зуевым, находившимся постоянно в войсках. Власов в войсках не появлялся, а сидел сиднем в своей конуре. Не встал он в боевые порядки и тогда, когда все, от солдата до генерала, кроме прикрывавших фланги, в ночь с 23 на 24 июня пошли на штурм прорыва.

К сожалению, в числе последних находились и остатки нашей бригады, а также полки 305-й сд 52-й армии, с которыми мы тесно взаимодействовали до последних минут расставания. Ценой неисчислимых жертв штурмующие части под ураганным огнем прорвали узкий «коридор» шириной в 600 м, по которому и хлынули люди. Когда же мы, свернув остатки штаба, который руководил обороной правого фланга, подошли к «коридору», он снова был закрыт, и уже насовсем. Со штабом 305-й сд и остатками его полков, прикрывавших отход, мы оставались в окружении. Говорили, что И. В. Зуев ранен, но где находится – неизвестно. Тяжелораненые А. Г. Шашков – начальник особого отдела и Гарус – начальник политотдела армии покончили с собой.

24 июня в течение суток вместе с руководством 305-й сд и теми, кто уцелел из штабных подразделений, мы отражали атаки немцев. Мешали нам оставшиеся здесь многочисленные военнослужащие армейских штабных служб, подразделений тыла 2-й ударной, оказавшиеся без своего руководства. Решив продержаться до наступления ночи по радиосвязи 305-й, мы просили командующего 52-й армией генерал-лейтенанта Яковлева поддержать нашу попытку прорваться в направлении Подберезья. К сожалению, сил и средств у нас было крайне мало, к тому же противник раскрыл наши намерения и ураганным огнем из орудий всех систем, минометов, пулеметов сорвал эту последнюю попытку.

Отойдя к Замошскому болоту, в последний раз связались с генералом Яковлевым. Он передал нам приказ прекратить организованные бои и выходить из окружения мелкими группами. А кольцо вокруг нас катастрофически сжималось, уже слышен был лай немецких овчарок в лесу. Оставался единственный путь отхода и спасения – через наши зимние минные поля в Большом Замошском болоте.

Невозможно забыть раненых пулеметчиков 305-й сд, которые выставили свои пулеметы на открытые позиции и прикрыли наш отход в болото ценой своих жизней. Уходя через взрывавшееся под нами минное поле в Большом Замошском болоте, поросшее густым кустарником, мы еще в течение часа слышали этот неравный затихающий бой мужественных воинов, чьи имена так и остались неизвестными и чей подвиг нельзя забыть. Немногим из них, уже будучи тяжело раненными, удалось спастись.

Просидев в болоте до наступления темноты, мы вышли в лес в районе деревни Большое Замошье. Здесь наша группа (человек двадцать) натолкнулась на немцев силой до роты, которые прочесывали лес. С новыми потерями мы поспешно ретировались.

В группе остались Писаренко, я, Есюткин, Синев – начальник СМЕРШа, его командир взвода охраны и ординарцы: комбрига – Николай Баранов и мой – Володя Чупраков. Все мы, кроме Синева и его подчиненных, прошли долгий путь по тылам немцев со всеми документами, оружием, при всех знаках отличия. Перешли линию фронта и вышли к своим через р. Ловать у деревни Куково, правее Старой Руссы.

Пройдя ряд формальностей в особом отделе, мы были направлены в распоряжение Волховского фронта. После месячного лечения в профилактории Кулотино меня назначили комиссаром формировавшейся 38-й лыжной бригады. С этого момента наши пути с Писаренко и Есюткиным разошлись.

Все мы надеялись, что будем приняты руководством фронта, ждали бесед и расспросов, но принимал нас только зам. начальника политуправления фронта Ф. И. Шаманин. Мы уже были внесены в списки без вести пропавших, и семьям были посланы соответствующие извещения [41]41
  По данным ЦАМО, потери 59-й осбр за июнь составили 1195 человек. На 10 июля в бригаде было 159 человек. – Сост.


[Закрыть]. Много таких групп и одиночек вышли после завершения боев из окружения, но, к сожалению, никто учета им не вел.

Подробный анализ причин, почему осталась незавершенной Любанская операция – дело военных исследователей, но я бы назвал следующие.

Операция проводилась суровой зимой, в сложных условиях лесистой местности, а для подготовки войск, командного состава и штабов времени не отводилось, их бросали в бой с ходу.

Действия войск на всем пути наступления проходили среди абсолютного бездорожья, при крайне плохом материально-техническом обеспечении, малочисленности сил и средств.

Роковой ошибкой было решение Ставки о ликвидации Волховского фронта, сказалось и безразличие к судьбе 2-й ударной, да и всего Волховского направления, генерала М. С. Хозина. Во время боев в окружении губительно сказались трусость и бездарность Власова.

Ошибкой было и то, что оборона флангов прорыва с самого начала возлагалась на части других армий: 59-й – справа и 52-й – слева.

Рядовые и командиры 2-й ударной мужественно и честно выполнили свой долг, проявили стойкость, мужество, массовый героизм.

Уверен: история еще скажет слово об их подвиге!

И. X. Венец,

полковник в отставке, бывш. комиссар 59-й осбр