Текст книги "Обыкновенная пара"
Автор книги: Изабель Миньер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
10
Философия, возбуждающая чувственность
Я возвращаюсь домой с небольшим пакетом в руках. Мой маленький пакетик… моя маленькая тайна. Еще бы не тайна! Иду и думаю, до чего же это будет интересно…
Сегодня утром Беатрис попросила меня сходить в наш книжный и посмотреть, остались ли в продаже ее «Писи-каки». Да, остались. И было так странно увидеть в общественном месте такую знакомую книжку, ту самую, что лежит на тумбочке у постели Марион, ту, при создании которой я присутствовал.
Продавцу показалось, что «Писи-каки» меня заинтересовали, и я смутился. И сказал: «Нет-нет, я только посмотреть…» Он подумал, что я сомневаюсь, покупать ли, и поспешил сообщить, что, по его мнению, колебаться не стоит: «Знаете, эта книжка больше нравится родителям, чем детям». Я с серьезным видом кивнул и поставил «Писи-каки» на место.
Отойдя, я стал разглядывать полки, делая вид, будто ищу какую-то книгу, – отвлекающий маневр, который позволит потом незаметно выйти. Мне всегда неловко выполнять подобные поручения, Беатрис просто не понимает, чего мне это стоит, ни на минуту не хочет об этом задуматься. Но мысль об отказе мне и в голову не пришла, только сейчас об этом подумал! Согласился машинально, автоматически. А теперь, когда пытаюсь улизнуть, на себя же и злюсь: надо было сказать «нет». Нет, иди сама или попроси кого-нибудь еще. Например, свою милую Одиль…
В аптеке тренировки идут успешно, я учусь говорить «нет». Трезво обдумываю просьбу и, если она кажется мне чрезмерной, вежливо отказываю. Сначала коллеги удивлялись, но постепенно привыкли и все реже считают меня простаком. Странно, что такой элементарный совет Эме приносит-таки плоды. Попробовал из чистого любопытства – посмотреть, что будет. Ну и увидел…
Зато дома…
Дома, посеяв «нет», я пожинаю слезы, крики и нервные срывы.
Вот потому-то я не задумываясь сказал Беатрис «да». А сейчас, в книжном магазине, понимаю, что, сразу же согласившись, я избежал скандала. И угроз – вечно одних и тех же.
Стою посреди книжного магазина, думаю обо всем этом, скольжу взглядом по полкам… А продавец уже спешит мне на помощь:
– Вы что-то ищете?
Меня застают врасплох. Посреди моих раздумий. Меня раздирают противоречия, и тут меня застают врасплох… Короче, я попался.
– Плутарха.
Надо же было что-то ответить.
Продавец начинает хлопотать, суетиться, наконец встает на колени и шарит на нижней полке. Если Плутарх стоит там, в этом есть что-то символическое, правда, не знаю что. И мне некогда об этом думать.
– Вот! Одна книжка еще осталась.
Продавец встает и протягивает мне книгу. Маленькую, элегантную, но с жестким названием: «Порок и добродетель».
– Возьмете?
– Да!
Понимаю, что произнес это «да» странным образом, охотно и радостно. Обычно я так не говорю. Вспоминаю Беатрис. Мне ее жалко: мои обычные «да» такие покорные, со сдержанным вздохом, я соглашаюсь по воле рока… мои «да» всегда безрадостны.
Ну а сейчас я возвращаюсь домой с пакетиком в руке, веселый, как мальчишка, тайком забежавший в кондитерскую, – в моей покупке есть оттенок вызова, мятежа, сам не пойму какой, но есть. Дома сразу же кладу лакомство на отведенную мне половину кровати – это на вечер.
– A-а, ты пришел? Мог бы и поздороваться!
Подхожу к жене и целую ее в лоб. А по пути хватаю маленькую разбойницу, которая искоса следит за мной. Поднимаю ее к потолку: «Вот она, Ма-ри-он, вот она, марионетка, вот она летит, вот она под потолком…»
Я пою плохо, но ей все равно нравится моя песенка, звучно чмокаю дочку и осторожно опускаю на пол.
– Бенжамен… Что ж ты даже на меня и не взглянешь, придя домой! Одна Марион в счет, но я ведь тоже существую!
– Тоже хочешь к потолку?
Глупость сморозил. Не надо было этого говорить.
– К потолку? Я предпочла бы к небу, если хочешь знать. А из всех небес предпочла бы седьмое. Ну так как? Будет у нас свидание сегодня вечером?
Я смотрю на букет, стоящий на буфете. Прелестные цветочки, чудесные оттенки…
– Может, ты опять нездоров? Что на этот раз болит? Голова или живот?
Правда, до чего же красивые цветы. Очень, очень красивые. Снимаю шляпу перед цветочником. Не устаю ими любоваться. И вдруг чувствую близость к природе. Хочется бродить по лесу, собирать полевые цветы, слушать птиц…
– Если у тебя что-нибудь болит, скажи. Ну? Что у тебя болит?
И листья вокруг букета тоже очень мне нравятся: такие свежие, весенние…
– Бенжамен, я с тобой разговариваю!
– Да… Я засмотрелся на цветы… красивый букет.
– Ты не поверишь – цветы прислал Мартен…
Отчего же – поверю.
– Говорит, ему было так у меня хорошо…
И снова верю.
– Ему хотелось отблагодарить. Кажется, он очень рад, что будет со мной работать…
Все еще верю.
– Понимаешь, этот букет – он просто из вежливости, такой знак внимания. Мартен ведь очень хорошо воспитан…
А вот теперь не верю.
– Бенжамен, пока я схожу за Марион, ты, если не очень плохо себя чувствуешь…
– За Марион? Да она же дома! Только что пошла в детскую!
– Ах да! Господи, совсем потеряла голову со всем этим…
С чем – с этим? С цветами? С художником?
– Конечно же, она дома: ты бросаешься к ней, давай я тебя поцелую, давай я тебя приласкаю. А на меня ноль внимания, я для тебя как мебель! Мне необходимо твое внимание. Но у тебя его хватает только для Марион!
Ну и пусть букет подарил недобритый и недоделанный художник, цветы ведь все равно хорошие…
– Да ответь же мне наконец! Уверена, Марион бы ты сразу ответил!
– Беа…
– И не смей называть меня Беа! Ненавижу это имя, сто раз тебе говорила! Беаааа, беаааа… Как баран блеет. Я что, по-твоему, похожа на барана?
На барана или на Барана?
– Беатрис… Не надо ревновать к Марион, это…
– Еще что придумаешь! Вовсе я к ней не ревную. Тебе бы только все упрощать! Ничего тут общего с ревностью. Я счастлива, что тебе нравится возиться с Марион, но и мне нужно внимание. А поскольку тебе не угодно это слышать, ты и считаешь, что я ревную. Все очень просто! Бенжамен! Как я могу ревновать к девчонке?!
– Ну ладно… Тогда расскажи, как провела день…
– О господи, в этом, что ли, внимание! Внимание – это если ты, вернувшись домой, сразу подходишь ко мне, целуешь меня… Внимание – это когда ты заботишься обо мне… И отвечаешь, когда я с тобой разговариваю! И смотришь на меня! А ты глаз не сводишь с этих цветов!
– Да… они красивые.
– Спасибо, уже слышала! А я? Я что – некрасивая?
– Нет, нет… Ты красивая. Ты очень красивая…
Потом…
Потом не помню, как я от нее отделался. Спасся в последнюю минуту, и то лишь потому, что пора было садиться за стол.
Потом ужин. Больше мы о пицце и не заикаемся. Хозяин пиццерии и владельцы собак, привыкшие встречать меня на своем пути, будут по мне скучать… Эстафету принял китаец-кулинар, готовящий блюда на заказ, он доставляет их через пятнадцать минут после звонка. Пока Марион очень нравятся немы и рис по-кантонски. Пока…
Потом вечерняя сказка, болтливый потолок, ручонки Марион, сложенные ладошка к ладошке перед сном, она кладет на них головку, спокойной ночи, детка, до завтра…
А потом мы наедине…
Наедине с Плутархом.
– Бенжамен, я сто раз тебе говорила, что читать в постели вредно. Иди сюда, давай почитаем вместе.
– Мне больше нравится читать в постели.
– Это у тебя что?
Она берет у меня из рук книгу, смотрит на обложку и снисходительно улыбается:
– Ничего себе чтение перед сном! Строишь из себя интеллектуала, Бенжамен?
– Нет, просто хочу почитать эту книжку.
– Ты же сроду не интересовался философией, что на тебя нашло?
– Никогда не поздно исправиться.
– А почему ты купил именно эту книгу?
– Захотелось. Да, кстати, «Писи-каки» в магазине есть.
– Да? Просто уверена была, что ты забудешь! Даже не решилась напомнить, боясь, что опять пошлешь меня к черту, как в прошлый раз с пиццей. Думала, скажешь: иди сама! Ты тогда так больно меня хлестнул – я растерялась… до сих пор не могу опомниться… Чувствую себя такой слабой, уязвимой… Потому что мне нужно твое внимание. Значит, еще есть… А сколько экземпляров?
– Не посмотрел. Как-то не подумал об этом.
На самом деле там только один экземпляр, и я это знаю. Только ей не скажу. Неизвестно, куда это заведет.
– Не знаешь? Или, может, не помнишь сколько?
– Не знаю. Ты же не просила их пересчитывать.
– А тебя обязательно надо просить…
Забираю у нее Плутарха, пока не отняла.
Она нехотя направляется к двери, ей трудно оставить меня в покое.
Уже на пороге говорит:
– Ладно, философствуй на здоровье… Таким, как ты, философия и впрямь не повредит.
Таким, как я?
Перед тем как закрыть дверь, она грустно и трогательно мне улыбается: брошенная девочка…
Трогательно… Я не хочу растрогаться. Мне слишком дорого это обходится.
Наедине с Плутархом. Наконец-то.
Я читаю…
Я встаю, беру карандаш, пачку клеящихся бумажек и снова ложусь.
Я никогда еще не делал пометок в книге. Это впервые.
Я читаю, подчеркиваю, приклеиваю желтые листочки…
Я читаю.
Я перестаю читать. Я закрываю глаза и думаю. И перечитываю: кусочек оттуда, кусочек отсюда. И еще раз.
Я читаю.
И так далее…
Вдруг:
– А! На этот раз ты не заснул! Спасибо Плутарху! Значит, немного философии все-таки пошло тебе на пользу? А к не столь духовным наслаждениям ты уже готов?
Как же я о ней забыл… ведь я думал о ней сегодня, перелистывая страницы.
– Ну так что, мой зайчик? Ты готов к новым приключениям?
– Вот именно.
– Плутарх тебя разбудил?
– Да, наверное, да. Надеюсь…
– Надеешься? Значит, сейчас ты не такой дохлый, как тогда?
– Надеюсь, что нет.
– Более решительный?
– Кажется, да.
– И мы обязаны этим Плутарху? Да он просто прелесть!
– Да, он чудо какой советчик.
– Тебе надо было раньше заняться философией, мой зайчик.
– Я тоже так думаю.
– Ну давай, скорее, покажи мне это! От слов к делу! Красивые слова ничего не стоят, если их не подтвердить действиями.
– Полностью с тобой согласен.
– Тогда иди сюда, мой зайчик! Давай скорей проверим, насколько возбуждает философия!
Вот насчет этого у меня большие сомнения.
Она гасит свет, я считаю до трех и разъясняю:
– Плутарх действительно меня разбудил, и я действительно чувствую себя более решительным, только решительным не в том смысле, как ты думаешь. Я решил…
– Наброситься на меня как дикарь!
– Нет, читать дальше.
– Ну и отлично, разумеется, потом ты дочитаешь свою книжку, не зря же она куплена.
– Нет, я решил дочитать ее прямо сейчас. Я обдумываю прочитанное и хочу читать дальше, чтобы не потерять нить.
– Что?! Ты хочешь читать сейчас?
– Да, но ты не волнуйся, ты можешь спать, я тебе не помешаю – я уйду читать в гостиную.
– Ты что – разыгрываешь меня?
– Нет.
– Ладно, хватит. Очень смешная шутка, молодец, поздравляю!
– Это не шутка. Спокойной ночи…
Я встаю и, с книгой в руке, направляюсь к двери.
– Бенжамен, вернись!
– Я же сказал, что буду читать. Спокойной ночи!
– Бенжамен, ты смеешься надо мной, что ли? Ты хочешь меня унизить?
– Нет, просто хочу почитать.
– А я? Я что, не существую?
– Ты можешь спать, если клонит в сон, или тоже почитать, делай что хочешь.
– Я хочу тебя в постели, вот чего я хочу! Иди, ложись…
– Нет, я хочу читать.
– Бенжамен, ты не можешь так со мной поступить…
Первый всхлип.
– Я ничего плохого тебе не делаю тем, что читаю.
Второй всхлип.
– Не строй из себя дурачка, Бенжамен, ты делаешь мне больно, очень больно, и ты прекрасно это знаешь…
Третий всхлип.
На кого я похож, стоя в дверях комнаты? Я буду читать или считать ее всхлипы?
– Я не хотел тебя расстраивать… просто почитать хочется. Спокойной ночи.
– Бенжамееен…
Сразу двадцать всхлипов. Наводнение. Ниагарский водопад.
– Беатрис, я читаю не из духа противоречия. Мне очень жаль, что ты так это воспринимаешь.
– Тогда вернись!
– Нет.
– Ты эгоист… Ты даже о Марион не думаешь.
– Марион спит.
– И тебе плевать, что ее увезут, что она будет за тысячи километров от тебя, тебе плевать?
– Пока что она здесь. Спокойной ночи, Беатрис.
Закрываю за собой дверь и направляюсь в гостиную.
Я слышу рыдания, слышу отчаянные призывы, слышу этот особенный ее голос: когда она слишком долго плачет, голос становится хрупким, как богемский хрусталь…
А если она сломается? Если я сломлю ее своим упрямством, своей безумной идеей «прислушаться к разуму»?
Проклятый разум! А не послать ли его подальше, искушает меня внутренний голос. Но. Но у меня в руке книга. Я сжимаю ее как свой личный талисман, свой персональный гри-гри. Я сжимаю ее в руке и устраиваюсь на диване.
Читать трудно, читать мешает чувство вины. За стенкой слышится плач. Я перечитываю фразы, перемежающиеся всхлипами. Между строк мне мерещится залитое слезами лицо Беатрис. Но я продолжаю читать. Я слишком далеко зашел, чтобы возвращаться назад.
Потом…
Потом плач стихает.
Никаких всхлипов.
Ночь, я один.
До конца книги.
До конца ночи.
11
Упрямая подушка
Я хожу кругами, я слоняюсь из комнаты в комнату, и комнаты кажутся мне пустыми.
Мой праздный, растерянный взгляд блуждает с предмета на предмет, выхватывая из пустоты то игрушку Марион – и на глаза наворачиваются слезы, – то какую-нибудь вещичку Беатрис – и вот я уже угнетен, подавлен. Кухня меня презирает, она держит себя вызывающе, она напоминает, что я могу питаться чем попало, плевать на пиццу, пропускать завтраки, обеды и ужины, это все равно; «я здесь, на кухне» – не бывает теперь такого.
Детская меня обвиняет, детская грустит, она чувствует себя никому не нужной: «Видишь, что ты со мной сделал?»
Я сажусь на кровать, я беру в руки подушку, я вдыхаю ее запах… Что за собачья жизнь, надо встать, а сил не хватает, нельзя больше смотреть на забытую плюшевую игрушку, а она торчит прямо перед глазами. «Где Марион»? – спрашивает меня огромная белая собака, что за собачья жизнь, ох, до чего трудно закрыть за собой дверь…
Где теперь Марион? Далеко… Далеко – как что, пап? Очень далеко? Голос дочурки звучит у меня в голове… Да, это очень далеко… слишком далеко.
Еще комната, комната наших шалостей, наших ссор – эта надо мной смеется: «Что ж, можешь собой гордиться! Ну и чего ты добился? Выиграл и бродишь тут как неприкаянный. Но сам ведь этого хотел!»
Подушка Беатрис кажется мне печальной, заброшенной, так и слышу ее горькие упреки: «И все из-за какой-то книги, автор которой умер несколько тысяч лет назад, и его даже по телевизору не показывали… Ты-то думал, что его писанина и сейчас современна, но разве она стоила… стоила всего того горя, которому ты виной?»
Я вспоминаю рыдания Беатрис, о, сколько изящества было в ее рыданиях (она так мило, так изящно плачет, это плач высокого класса). Я вспоминаю об упорстве, с каким говорил: нет, нет, я не уступлю; о своем ослином упрямстве…
Помню, как, ложась спать на рассвете, я прислушался к дыханию рядом со мной – какое мерное дыхание, какой глубокий сон. Помню удивительное внутреннее спокойствие, чувство умиротворения, охватившее меня и заполнившее пустоту. Я переставал быть слабаком, нулем, никем. Я становился кем-то. Надо было научиться познавать себя… это целая программа, но она заранее меня радовала. Мне казалось: вот-вот начнется увлекательное приключение. Сон Беатрис ободрял меня: я был прав, сказав «нет» и настояв на своем. Это было жестоко по отношению к ней, ведь она к такому не привыкла, но она привыкнет и успокоится. Она всегда успокаивается. И я заснул, до конца примирившись с самим собой.
Помню, как проснулся утром совершенно спокойный. Спал я совсем мало, но так сладко… качеством моего сна словно бы компенсировалось его скромное количество.
Помню, как весело, с песенками, собирал Марион в детский сад. Помню, как играл во время завтрака, устроив морской бой внутри пиалы между добрыми и злыми кукурузными хлопьями. Добрые победили, но и те и другие закончили свои дни в желудке моей дочери, которая за время битвы – спасибо напряженному ожиданию! – совершенно забыла, что наотрез отказывалась есть.
Помню, когда мы выходили, меня окликнула Беатрис: «Бенжамен, задержись на минутку, пожалуйста». Голос был обычный, громкий и уверенный, но это «пожалуйста» меня встревожило, как тревожит предчувствие…
Успеваю шепнуть: «Подожди здесь, мое сокровище, я зайду к маме» – и тороплюсь к ней.
– Что?
– Бенжамен, то, что ты сделал вчера вечером, очень серьезно. Ты пожалеешь об этом.
– О чем?
– Я не могу тебе позволить так со мной обращаться!
– И что?..
– Прекрати повторять свое «что»! Это невыносимо!
Мог бы понять, что…
– Бенжамен, мне надо все обдумать. Я…
– Послушай, нам пора идти, может быть, мы позже поговорим?
– Хорошо. Сегодня вечером я сообщу тебе о своем решении. И тебе не удастся слинять. Ты его выслушаешь, нравится оно тебе или нет. И подтвердишь, что до тебя дошло.
– Может, еще и повестку заказным письмом пришлешь? С уведомлением о вручении.
Она пожала плечами, и я ушел.
Помню, как на пути в садик я сжимал руку Марион, как слушал ее звонкий голосок, как мы вошли, как я снял с нее курточку и сказал ей все то же, что всегда, помню, как ужасно был напряжен, когда все это проделывал. Чувства переполняли мое сердце.
Я молча прижал девочку к себе. У меня больше не было слов, их потребовалось бы слишком много. Как сказать ей о такой большой любви…
Я обернулся – она махала мне рукой, и, когда она улыбнулась, я почувствовал, что мои губы повторяют ее улыбку.
Мне вспоминается этот странный день. Эме поздравил меня с успехом: «Ты научился говорить “нет”, говоришь именно так, как надо, – спокойно, никому не в обиду. Не знаю, отдаешь ли ты себе в этом отчет, но и твои отношения с людьми тоже выровнялись».
Вот уж чего не заметил. Более ровные отношения? Смешно. Можно умереть от хохота. Но откуда бы ему догадаться? Ничего ему не рассказываю, зачем? Разве кто-нибудь может меня понять? О таких вещах не говорят…
Я думал о своем, я думал о решении, которое мне предстоит выслушать и подтвердить, что до меня дошло.
Утром я позвонил Беатрис, но телефон надрывался в пустоте. В обед ее тоже не было дома. И после обеда. Мне казалось, она сидит у телефона и нарочно не берет трубку. Или ее на самом деле нет?..
День тянулся ужасно долго, чудилось, будто каждый следующий час длится дольше предыдущего. Бесконечный обратный отсчет.
И этот страх – резкий, как почечная колика, этот страх, что, вернувшись, я не увижу Марион.
Она была дома.
Она была дома и сияла от радости.
– Папа, мы едем в путешествие!
– Вот как? И куда же вы едете?
– К бабуле!
Я не спрашиваю, о какой бабуле речь. Я понимаю.
– А ты не приглашен, Бенжамен.
Беатрис выходит из ванной с дорожной сумкой в руке и с приговором на губах:
– К твоему сведению, мне удалось достать на завтра два билета на самолет.
– На завтра?
– Да, у Одиль есть подруга, директор турагентства, она нашла для меня места.
Ненавижу Одиль. У этой женщины слишком много друзей.
– Бенжамен, выслушай меня хоть раз. Мы уезжаем на месяц, разлука пойдет нам во благо.
Вот оно, решение!
Я подтверждаю, что до меня дошло. Но неубедительно подтверждаю.
А садик? Садик не проблема, Беатрис с воспитательницей подружки, та очень гордится, что среди родителей в ее группе есть автор детских книг, и этот автор приходит читать детям свои рассказы, и «можно абсолютно доверять» этому автору, когда этот автор обещает поддерживать связь с садиком во время отсутствия ребенка.
– Пап, мы берем с собой домашние задания.
Домашние задания? Уже?
Помню наш странный ужин. Беатрис говорит с Марион так, будто меня не существует. Рассказывает, что они будут делать, куда поедут. И как это будет здорово.
Марион была слишком мала, когда ездила в Гваделупу, и, конечно же, ничего не помнит. Тесть с тещей обычно прилетают в метрополию несколько раз в год. Они сохранили за собой небольшую квартирку, и это избавляло нас от необходимости селить их у себя на долгие недели… Помню, как Беатрис говорила: «Бенжамен, я все равно не смогу жить с матерью под одной крышей, главное, не предлагай ей останавливаться у нас!» Как же она теперь перенесет совместное существование?
Беатрис объясняет, вдается в подробности, восклицает… Можно подумать, что рассказывает сказку.
Она избегает меня, избегает моего взгляда. Как будто меня нет. Но говорит все это именно для меня. «Вот увидишь, как нам там будет хорошо, тебе и возвращаться-то не захочется!» Я слушаю и расстраиваюсь.
А малышка заинтригована, она задает вопросы, ее глаза блестят. К концу ужина дело сделано: ребенок в восторге.
И уже у кроватки:
– Жалко, пап, что ты не хочешь ехать с нами…
Отвечаю, что не могу сейчас ехать, что я сейчас не в отпуске, иначе, конечно же, поехал бы с ней.
Помню, что, глядя на то, как Марион складывает ручки на подушке и пристраивает на них голову, я подумал: вот этот жест я никогда не забуду, он всегда будет стоять у меня перед глазами, я сохраню его навсегда и никто не сможет его у меня отнять.
Помню, потом мы выясняли отношения.
– Бенжамен, я приняла это решение, чтобы ты все обдумал. Ты поймешь, что такое одиночество. Это послужит тебе уроком: оценишь преимущества семейной жизни. И может быть, когда я вернусь, будешь по-другому вести себя со мной.
Я продолжал молчать, и она утратила свой учительский тон. Урок закончился.
– Скажи, что ты думаешь. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Помню, в тот момент во мне что-то произошло, как будто щелкнуло. Это не я ей отвечал, или, может быть, это говорило мое новое «я». Непривычное и для меня самого удивительное.
– Что я об этом думаю? Думаю, что это шантаж. Понимаю ли? Да, я понимаю, что ты мне мстишь.
– Бенжамен, как это мелко! Я в тебе разочарована! Да я же просто пытаюсь найти варианты, при которых мы бы стали… стали прежними. Чтобы нам было хорошо вместе…
Помню, как вслед за этим ее голос смягчился, она обняла меня за шею, потрепала по щеке и прошептала мне на ухо, как секрет, как признание в любви:
– Бенжамен, я хочу, чтобы мы любили друг друга. Хочу, чтобы мы были настоящей семейной парой.
Это было сильнее меня. Я высвободился, посмотрел на нее, и слова нашлись сами собой:
– Ты не хочешь, чтобы мы были семейной парой, ты хочешь мной командовать.
Я думал, что от потрясения она упадет в обморок. Она побледнела и стала озираться по сторонам так, будто потерялась и не понимает, где находится.
Потом пришла в себя.
– Объясни, пожалуйста, Бенжамен! Объясни!
Но я уже все сказал и устал.
Я пошел спать.
Помню, потом я слышал, что она плачет, но мне не хотелось ее утешать.
На следующий день они уехали. Я едва успел попрощаться с Марион.
Я вспоминаю…
Я вспоминаю все и рассказываю об этом подушке Беатрис. Однако подушка слушает равнодушно. И продолжает упрекать меня в одном и том же: «Видишь, что ты наделал! Довести до слез такую красивую женщину! И тебе не стыдно? Она такая чувствительная, такая хрупкая…»
Мне ясно, конечно, что подушка на стороне Беатрис, ведь это же ее подушка. Нет, ты все-таки выслушай меня, ведь я прав: она увезла Марион, она жестока по отношению ко мне, и если я не рыдаю по всякому поводу, это же не значит, что у меня нет чувств… Ты понимаешь?
Но эта глупая подушка упряма как ослица: я – злодей, Беатрис – жертва, и с этого ее не собьешь.
Повернувшись к своей подушке, единственной, кто мог меня понять, я призвал ее в свидетели и вдруг осознал, что говорю вслух. Сам с собой.
Я разговариваю сам с собой, как старый холостяк. Меня бросает в дрожь, и я умолкаю.
Только это ничего не меняет: тишина наполнена словами, которые я мысленно говорю себе.
Где она, Марион-марионетка? Вот она летит, вот она…
