Текст книги "Обыкновенная пара"
Автор книги: Изабель Миньер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
5
Любовь, а не война
Не стоило говорить, что я хрупок. С тех пор как сказал, все время кажется, что вот-вот разобьюсь. Разобьюсь, как треснувший, обреченный на погибель стакан. При малейшем ударе могу расколоться. Разлететься на тысячу кусочков.
От громких голосов я теперь начинаю вибрировать и каждой клеточкой чувствую угрозу. Я – выщербленная хрустальная ваза, я в опасности. А что делают с разбитой вазой? Выбрасывают на помойку и забывают о ней.
Когда Беатрис кричит, каждое ее слово как выстрел, и мне хочется, спрятавшись под кроватью, выждать, пока она сложит оружие и уже не будет пулемета. Конечно, патроны холостые, но даже звуки выстрелов меня ранят. И из ушей течет кровь.
Когда Беатрис кричит, если я хочу, чтобы она меня услышала, я должен кричать еще громче. Но начни мы оба орать – на что это будет похоже? И что будет с Марион?
Когда Беатрис кричит, Марион не теряется, она сразу же уходит в свою комнату, закрывает дверь и рассказывает сказки куклам, чтобы те ничего не слышали.
Когда Беатрис кричит, мне хочется стать куклой.
Когда Беатрис кричит на Марион, малышка не может уйти к своим куклам:
– Ты куда, Марион! Оставайся здесь и слушай, что тебе говорят!
И Марион остается, и слушает: вся – внимание, вся – сосредоточенность. Мне кажется, в эти минуты она воображает себя куклой и мысленно рассказывает себе что-то. Не знаю что… Я не знаю, что с ней происходит, когда она стоит вот так безучастно, пока Беатрис не спросит: «Ты все поняла?»
Тогда она отвечает: «Да, поняла». Поняла что? Что надо класть грязное белье в корзину, а не швырять его на пол? Что надо убирать игрушки, а не разбрасывать их повсюду, как современный Мальчик-с-пальчик, который хочет оставить там и сям свои следы для уверенности в том, что он у себя дома? Все она поняла или не все? Поди знай… Говорит, что поняла, и продолжает жить на свой лад. Это был временный перерыв, вроде… щелк – нет электричества – зажгли свечи – дали свет – свечи задули и забыли… Забыли что?..
Разве после этих припадков, этих приступов крика меньше валяется одежды на полу? Разве меньше разбросано игрушек по комнате? Немного меньше… но это ненадолго, на час, на два, совсем ненадолго…
Когда Беатрис кричит, я тут же забываю, что она сказала, у меня только одно желание: пусть это скорее кончится.
Когда Беатрис кричит, возражать ей опасно – все равно что подливать масла в огонь.
Когда Беатрис кричит, меня внезапно охватывает страшная, безграничная усталость.
Нет, я не стану прятаться под кроватью, на самом деле лучше уж спать лягу. Улягусь в постель, накроюсь с головой и дождусь сна, тишины.
Когда Беатрис начинает кричать, если я скажу ей: «Не кричи!» – она раскричится еще громче: «Я не кричу-у-у!» Поэтому со временем я, само собой разумеется, стал все реже ее останавливать, а теперь и вообще ничего не говорю.
Когда Беатрис не кричит, я говорю ей, как приятно и мило, когда она разговаривает нормально, не повышая голоса. Тогда она смотрит на меня с недоумением, как будто я ляпнул глупость. «Да ты что, Бенжамен! Я никогда не кричу. Случается разозлиться время от времени, иначе вы меня не послушаете, но я не кричу! Это ты не терпишь, когда я с тобой не соглашаюсь, вот и говоришь, что я кричу. Стоит чуть-чуть возразить – сразу говоришь, что я кричу. Тут ничего не поделаешь, это идет из детства: твои родители всегда повышают голос по пустякам. А я прямо и открыто высказываю свое мнение, но вовсе не кричу, тебе это кажется…»
Беатрис себя не знает. Она путает себя с кем-то другим. С другой женщиной, которую принимает за себя и с которой у нее совсем мало общего, лишь отдаленное сходство.
Лежа под одеялом, я перебираю все это в голове. Только что у нее был новый припадок. Взорвалась перед тем, как уложить Марион.
Слава богу, всего несколько вспышек, это длилось недолго и обошлось без жертв – Марион сразу же спряталась в детской.
Беатрис рассказывала мне об Орельене, который ужасно страдает с тех пор, как живет вдали от своих детей, – кстати, почему она все время говорит об Орельене? Я заметил, что Одиль, бывшая жена Орельена, не очень-то хорошая мать и, возможно (я подчеркнул «возможно» как предположение), детям было бы с отцом не хуже (я сказал «не хуже», а не «лучше»), чем с ней. Беатрис пожала плечами и, наращивая звук, пошла в атаку:
– Одиль – плохая мать? Если женщина не лишается рассудка от любви к детям, не разрешает им вытворять что пожелают, не на все подряд соглашается, не рохля и размазня, у которой дети стоят на голове, – значит, она их не любит?! Да Орельен уродов бы из них вырастил, из своих детей! Ребенок нуждается в строгости, в дисциплине!
Черт меня дернул отозваться:
– Слушаюсь, командир! Раз! Два!
Не хватает сил постоянно сдерживаться – вот и ляпнул из солидарности с Орельеном, просто не утерпел.
Это и спровоцировало взрыв.
Я оправдывался, уверял, что мои слова – всего лишь шутка, неудачная шутка, ребячество, просил прощения. Все напрасно. Масло в огонь и – второй залп. Канонада. Крики, крики, крики.
Бог знает почему я подумал: «Иисус кричит», да, Бог, возможно, знает почему…
У меня мелькнула религиозная мысль, такое редко со мной случается: а может, это Иисус кричит всякий раз, когда кто-то кричит? Потом другая мысль, безбожная: тогда пусть он заставит крики смолкнуть, потому что это в его власти.
Потом я перестал думать, и тогда до меня стало смутно доходить содержание монолога: Одиль потрясающая женщина, она очень несчастна с Орельеном, он заслужил все, что с ним произошло, детям в тысячу раз лучше с матерью, которая твердо стоит на ногах, в то время как он… Остальное тонет в сбивчивых словах, криках и воплях.
И вдруг – затишье среди бури, робко проглядывает солнце:
– Бенжамен, пойми, я очень люблю Одиль. Ладно, давай не будем из-за этого ссориться, какое нам, сказать по правде, дело… Не дуйся… Я не люблю, когда ты грустный, улыбнись мне…
Не знаю, может, я и улыбнулся; помню только, что она поцеловала меня в губы, и этот поцелуй был таким внезапным, что показался мне грубым.
Пока она читала сказку, я не стал рассматривать потолок, обойдусь без его предсказаний.
Я сослался на сильную головную боль и быстренько улегся в постель – почему бы, черт возьми, и мужчинам не дать право на мигрень? Не давать на нее права, если на то пошло, дискриминация.
– Ну так прими что-нибудь, Бенжамен! В конце концов, ты лекарствами или конфетами торгуешь?
– И тем и другим… Таблетку я принял, но если лягу – боль пройдет быстрее.
– Бенжамен, неужели ты собираешься спать, еще рано!
Я ответил уклончиво. Не слишком люблю снотворные, но глотнул бы сейчас таблетку… и все же смог устоять перед искушением.
И вот я под одеялом.
Мне хотелось бы заснуть до ее прихода.
До того, как она проскользнет ко мне в постель.
Я все еще не сплю.
А вот и она.
Я закрываю глаза и не шевелюсь, дышу тихо, ровно…
Я слышу, как она ложится, чувствую, как она прикасается ко мне. Я сонно бормочу что-то неясное и, повернувшись на другой бок, продолжаю притворяться спящим без задних ног.
Она дышит мне в ухо, прижавшись ко мне всем телом… Я сплю…
Ее руки трогают мое тело.
Сначала спину.
Я сплю.
Ее руки на моих ягодицах, на бедрах…
Я сплю.
Ее руки на члене.
Я все еще сплю.
Ее руки в движении, они шарят, они ерзают…
И этот послушный раб, мой член, повинуется ей и предает меня.
Я уже не сплю.
Я сонным голосом жалуюсь:
– Ты меня разбудила, я спать хочу…
– Ты спал? Нет, вы только посмотрите! Ты спал, а твоя волшебная палочка прямо сама так и подскочила и готова в бой? Ну надо же! Значит, хочешь спать? Как жаль! Знаешь, ведь эти штуки, они как батарейки: не пользуешься – сдохнет…
Атака продолжается потоком жутких непристойностей, просто уши вянут от такого, она их где-то нашла и к рукам прибрала – Беатрис читает много современных романов. Эти слова приводят ее в сильнейшее возбуждение: она тяжело дышит, стонет, садится на меня, берет мою руку, направляя ее куда ей надо и подсказывая, что делать:
– Вот так, сюда, сюда, давай…
Моя рука неподвижна – ее словно судорогой свело, пальцы окоченели, стали тяжелыми, как из дерева – вот из того самого цельного дерева. У меня рука статуи. Но ей это не мешает, сальности текут рекой, а потом следует фраза, которую она произносит всякий раз, когда я с моей никудышной рукой не справляюсь:
– Хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам!
Она сбрасывает мою руку со стратегической точки.
Меня смущает ее возня.
– Теперь давай, Бенжамен, иди в меня, трахай же меня, трахай, бери меня всю, скорее, скорее!
Я говорю себе, что в этот момент многие мужчины хотели бы оказаться на моем месте. По идее, тело Беатрис соблазнительно…
Я говорю себе: не понимаешь ты своего счастья, такая красивая женщина, такая раскрепощенная, такая свободная…
Свободная…
Свободу нашим узникам… звучит у меня в голове, глухие удары, как будто мозг хочет выскочить из черепа… Это звучит, это стучит, свободу нашим узникам!
И я освобождаюсь.
Я высвобождаюсь, я вольно дышу, я наслаждаюсь своей свободой, своей легкостью… Без груза, который с меня снят. Свобода, равенство, братство. Занимайтесь любовью, а не войной.
– Что с тобой, Бенжамен? Тебе плохо?
– Да, плохо. Голова болит. Я не в состоянии…
– Ты не можешь так со мной поступить! Я готова, я вся горю, я…
– Мне плохо, голова раскалывается.
– Выпей таблетку, ты же не можешь вот так меня возбудить и бросить!
– Таблетку я уже выпил. Теперь надо поспать, и все.
Она вздыхает, проверяет, как там моя волшебная палочка, совсем уже не волшебная – одно разочарование.
– Глазам своим не верю! Ты что – нарочно это делаешь?
– Если бы… это от меня не зависит. Головная боль тоже. Мне надо поспать…
– Тогда спокойной ночи! А мне, как видишь, не до сна…
Она расстроена – по голосу слышно.
Я сделал ей больно – может, утешить ее?
Сказать ей, что она красивая и желанная?
А может, сказать даже так: я люблю тебя?
Но она уже встает.
Она уже выходит из комнаты.
А я уже чувствую, как пульсирующая боль в голове постепенно затихает, затихает… Свободу нашим узникам, занимайтесь любовью, а не войной, свобода, равенство…
Мои мысли уже путаются.
И с уже закрытыми глазами я вижу шествие: флажки, транспаранты, и за ними люди всех цветов кожи, и они, все вместе, громко поют: «Любовь, а не война…»
6
Нет!
Сегодня хозяин пригласил меня в ресторан. Иногда он приглашает меня пообедать, и это приятно. Такое развлечение – вроде воскресного обеда среди недели, вот только Беатрис думает иначе. Если она в хорошем настроении, то считает этот обычай устаревшим, называет поведение хозяина патернализмом и демагогией, в другое время ей просто противно. Фу, мерзость какая. «Опять! Опять эта обжираловка с жирной свиньей!»
Ну, во-первых, не жирный, а упитанный. А во-вторых, никакая хозяин не свинья, он, наоборот, очень даже человечный.
На этот раз он выбрал индийский ресторан. Ура, я боялся, что выберет итальянский, – пицца меня бы добила.
С утра Беатрис давала мне указания: «Воспользуйся встречей хотя бы для того, чтобы прощупать почву. Эта жирная свинья наверняка знает, продается ли поблизости аптека».
Я намекнул, что у моего начальника есть имя, она в ответ расхохоталась: «Если тебя зовут Эме[6]6
Эме (Aimé) – любимый (фр.).
[Закрыть], тебе положено быть симпатичным! Ну как я могу называть эту жирную свинью Эме!»
Беатрис – исключение: Эме все очень любят (клиенты, коллеги, его дети… и даже его жена). Я часто думаю, не кроется ли разгадка всеобщей к нему любви в его имени, и сержусь на своих родителей за то, что им не пришло в голову назвать меня так. Хорошо бы людям выбирать себе имя в зрелом возрасте – я бы выбрал это.
Мы сидели за столиком и мирно беседовали. Сначала я боялся, что он заведет разговор о продающейся аптеке, – с моей стороны было бы невежливо взять да и заткнуть уши в разгар обеда. Но речь пошла о другом: у Эме есть кузен, тоже фармацевт, и тому хотелось бы начать свое дело, независимо от родственника, но в наших краях.
– Бенжамен, дай мне знать, если услышишь, что продается какая-нибудь аптека.
– Обязательно.
Потом он – это была часть ритуала – спросил, как дочка.
– Отлично! Она такая живая! И уже научилась писать много слов, в детском-то саду! Правда, в выпускной группе…
Я осекся, вспомнив, что некоторые считают, будто гордятся своими детьми только дурачки, если не круглые дураки. Ну и пусть считают. Всегда гордился, горжусь и буду гордиться Марион, просто не стану кричать об этом на всех перекрестках. Перекрестки вообще место опасное… Да и не люблю я кричать, слишком много шума.
Если бы я был писателем, то один из персонажей моего романа обожал бы свою дочь и ужасно ею гордился. Я писал бы романы немыслимой нежности, и, читая их, люди думали бы: «Ну до чего же он трогателен, этот парень!» А уж женщины точно все как одна умилялись бы: «Ах, что за душка!» Это были бы слащавые, милые-премилые романы, пахнущие розами и фиалками…
Вздрагиваю: оказывается, у Эме ко мне еще вопрос:
– А Беатрис? Как поживает Беатрис?
– Э-э… хорошо.
Я не люблю врать. Во-первых, от этого становится не по себе, и потом… зачем осложнять себе жизнь, запоминая, что и кому соврал раньше… Ответить «хорошо» показалось мне компромиссом, очень подходящим для того, чтобы не вдаваться в подробности. Да и какую Беатрис он имеет в виду? У меня только одна жена, но в ней скрывается столько женщин…
Автору детских книжек живется лучше некуда. Для подруги Баранов и компании жизнь чудесна – а разве сама она не чудо? С точки зрения случайных прохожих, у женщины, идущей им навстречу, все в большом порядке – ведь она очаровательна! У мамы Марион дела идут неплохо, пусть даже иногда вещи не на месте и игрушки разбросаны. Жена Бенжамена чувствует себя хреново, поскольку ее муж-дурак ничего не понимает в жизни, не хочет покупать аптеку (хотя необходимость этой покупки очевидна), за что и будет наказан, как размазня Орельен, который эту кару заслужил, и ведь его предупреждали.
Поэтому мне кажется, что среднестатистическое «хорошо» здесь подходит.
Теперь Эме говорит о творчестве Беатрис. Он читал многие ее книги, и они ему понравились. Обращаю мимоходом внимание на то, что «Писи-каки» он не упоминает, но в остальном сыплет комплиментами. А мне чуть-чуть неловко. Если бы он знал, что она называет его жирной свиньей… Ох, взять сейчас да и сказать! Прямо на языке вертится. Нет, слава богу, это желание тут же и проходит: мне же хотелось наказать Беатрис, но, выдав ее, обижу его – я.
– Тебе нравится то, что делает твоя жена?
Смотря о чем речь… Я сомневаюсь, вспоминая Беатрис в постели. Я хмурюсь, вспоминая, как она кричит. Но, вспомнив Беатрис-писательницу и закрыв глаза на «Писи-каки» – нет в мире совершенства, – твердо отвечаю «да».
– Бенжамен… должен тебе сказать…
Он сменил тон. Немножко другой выбрал…
– Если я об этом говорю, то для твоего же блага…
Приехали! У меня инстинктивное недоверие к любому слову, произносимому для моего же блага. Хмурюсь и жду продолжения.
– Только не обижайся на то, что скажу. Ты же знаешь, я не просто так занудничаю, я хочу тебе помочь.
А я просил его помогать? Те, кто хочет мне помочь, куда больше помогли бы, если бы перестали стараться помогать.
– Бенжамен, ты замечательный фармацевт, ты знаешь, как я тебе доверяю и как рад, что с тобой работаю…
О господи! Разродится он сегодня или нет, в конце-то концов!
– Ты все это знаешь, но… но меня немного беспокоят… твои отношения с коллегами…
Что? Я чуть не поперхнулся. С коллегами? Я оказываю им всевозможные услуги, выручаю, подменяю, беру на себя трудных клиентов, звоню врачам с неразборчивым почерком, я… Чего еще им надо?
Глотаю застрявший в горле комок и прошу:
– Эме, пожалуйста, скажи прямо, в чем они меня упрекают?
– Они? Ни в чем! Их все устраивает. Это я… Я пригляделся к вашим отношениям и решил с тобой поговорить.
– Слушаю.
– Бенжамен, научись говорить «нет»!
– Нет!
– Хорошее начало, продолжай!
– Нет, нет, нет, нет, нет. Так подойдет?
Он улыбается – почти с нежностью. Беатрис сказала бы, что мерзее его не найти, кожей чувствую.
– Бенжамен, ты слишком добрый. В жизни так, конечно, лучше, но не в аптеке. Ты на все соглашаешься, и они этим злоупотребляют, они попросту тебя используют. Ты хочешь услужить, а они вытирают о тебя ноги. Научись говорить «нет».
Не очень-то я верю его словам… Ловлю себя на том, что кривлю губы в точности как Беатрис. Почему я везде вожу ее с собой?
– А этому можно научиться?
– К счастью, можно. Потренируешься – и получится. На сегодняшний день ты еще в это дело не втянулся, еще не привык отказывать и, когда хочешь сказать «нет», помаявшись, в конце концов соглашаешься – против своей воли. Я тут как-то наблюдал за тобой, когда тебя попросили отнести коробки на помойку. Ты не смог отказаться.
– Ну и что?.. Подумаешь, коробки выбросить, не смертельно!
– Да, но если все время уступать в мелочах, в один прекрасный день уступишь в главном.
Мне все больше и больше не по себе. До чего неприятный разговор… для моего же блага. Скорей бы он кончил читать мораль. Он не кричит, и на том спасибо, но еще немного – и мне почудится, будто я дома. Надо же, какой умный…
– Ну и как мне научиться? Каждое утро десять раз повторять «нет» перед зеркалом в ванной?
– Зачем? Просто начни с какой-нибудь ерунды, не оказывай мелких услуг – и тогда в нужный момент, если твоей услужливостью захотят злоупотребить, – сумеешь отказать и в этом. Откажись, например, позвонить куда-нибудь вместо коллеги… и тебе потом будет легче отказаться работать за него в выходные… Попробуй отказывать в малом, чтобы, когда речь зайдет о серьезных вещах, ты и тут не уступил. Вот так это лечится…
– Ага! Значит, это болезнь?
– Да… Но она излечима. Я от нее вылечился.
– Ты?
– Да, и я тоже… Если бы ты знал меня раньше… Меня могли попросить о чем угодно – и я делал. Я попросту отдавал себя на съедение. Становился тем, кого хотели во мне видеть. Собственная жизнь текла мимо меня, а я со стороны наблюдал, что другие со мной делают… У тебя, к счастью, до этого пока не дошло.
Что уж тут скажешь… Киваю и слушаю дальше.
– Если хочешь научиться говорить «нет», тренируйся регулярно. Допустим, попросит тебя жена в следующий раз… ну, не знаю… сделать что-нибудь, что тебе неприятно, не более того…
– Сбегать за пиццей.
– Вот-вот, хотя бы и это. Она попросит тебя сходить за пиццей – а ты скажи ей ласково, что тебе не хочется, пусть, мол, сама сходит. Видишь, это ничего не стоит, но так ты научишься отказывать. Потом этот опыт сам собой будет распространяться, как инфекция. Потренируешься дома, там это делать полегче, – и сможешь отвечать «нет» на работе, где труднее.
Или наоборот.
– Гм… Отличный способ нажить себе кучу врагов, а?
– Не спорю. Научился говорить «нет» – смирись с тем, что кому-то ты не нравишься. Люди часто говорят «да», чтобы нравиться. Ими управляет не разум, а боязнь чужого мнения. Нам все равно, правомерна ли просьба, с которой к нам обращаются, мы боимся: а вдруг, если я откажусь, обо мне плохо подумают? Я не прошу тебя отказывать всем и во всем, я предлагаю тебе выбирать. Голова у нас именно затем, чтобы ею пользоваться, а мы постоянно об этом забываем, между тем как отвечать «нет», боясь обидеть, не просто глупо, это напрасный труд: оставаясь бесхарактерным, ты в конце концов тем же людям и разонравишься – они будут считать тебя слабаком… или холуем. В любом случае ты будешь переживать.
Так… Мне хочется спросить его, сколько я ему должен за урок и готов ли он прийти к нам домой, чтобы подставить свои барабанные перепонки под нежный голос Беатрис, когда я стану, как он выражается, тренироваться. Советчик – не ответчик.
– Бенжамен… ты меня понял?
– Да, как видишь, я умею пользоваться своей головой.
– Я тебя обидел?
– Нет, что ты! Вот видишь, я умею говорить «нет». Скажи, а ты на себе самом испытывал свой метод? Именно так и тренировался?
– Конечно! Слава богу, я вовремя узнал об этом методе. Он спас мне жизнь…
Я заинтригован. Обращаться к шарлатанам – не в стиле Эме. Ну а к психологу? К какому-нибудь Гри-гри?..
– Прости за нескромный вопрос, но у кого ты все это узнал?
– У Плутарха.
– Разве он не умер?
– Не совсем… Книги не умирают…
Согласен: крики не умирают, эхо звучит еще долго после того, как они смолкнут. У книг тоже есть отзвук, иногда – долгий, но другой… И книги мы выбираем… Плутарх – спаситель? Если бы Беатрис это услышала, она бы сильно веселилась.
– Значит, Плутарх спас тебе жизнь?
– Да, так получилось. Но мне никогда бы и в голову не пришло его читать. Это произошло случайно: кто-то забыл в поезде книгу, оказалось – Плутарха. Я из любопытства полистал ее… и понял, что речь в ней обо мне, что она обращена ко мне. Меня спас незнакомец. Мне приятнее думать, что незнакомка. В то время у меня были проблемы с женщинами…
Он на мгновение замолкает, отдавшись воспоминаниям. Я не хочу ему мешать.
Вдруг:
– Бенжамен…
– Что?
– Тут, понимаешь, такое дело… Ты сможешь завтра на часок задержаться в аптеке?
– Да.
– Нет!
– Ой, прости! Нет, к сожалению, не смогу.
– Ах ты, черт! Забыл, оказывается, кредитку… Можешь за меня расплатиться?
– Ладно… Хотя нет: тебя ведь здесь хорошо знают, ну и попроси, чтобы тебе прислали счет.
Наконец-то у меня есть тренер. Куда я лезу? Какой из меня спортсмен…
