Текст книги "Полвека без Ивлина Во"

Автор книги: Ивлин Во

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Зрительный зал

Человек, которого ненавидит Голливуд
О фильме Месье Верду Ч. Чаплина
© Перевод А. Курт

Шарж Феликса Топольски

Чарли Чаплин не просто непопулярен в Голливуде. Долгие годы он был жертвой организованной травли. Сообщество, мало отличающееся по своему нравственному уровню от обезьян в зоопарке, делает вид, что шокировано его мелкими прегрешениями. Его обвиняют, возможно не без оснований, в социализме и пацифизме. Он не участвует в благотворительных акциях, которые кинематограф периодически поддерживает. Любая дубинка сгодится, чтобы побить человека, подарившего миллионам больше чистой радости, чем все его коллеги вместе взятые.

Все очень просто: его ненавидят за то, что он великий артист. В Голливуде иногда прощают талант, но гения – никогда. Они выслеживают его, чтобы затравить до смерти. Как только стало известно, что Чарли Чаплин работает над новой лентой, прежде чем можно было что-то увидеть за пределами его тщательно охраняемой киностудии, критики уже приготовились заклеймить ее. Америка почти единодушно выступила против его нового фильма. Теперь эта волна докатилась до Европы. Я убежден в том, что мы должны оказать ему совсем другой прием.

Я посмотрел фильм на закрытом показе в Голливуде. Я шел туда, надеясь на один вечер вернуться в счастливую пору отрочества, а увидел потрясающее и зрелое произведение искусства. Не хочу сказать, что нашел в этом фильме милое моему сердцу «идейное содержание». Там есть «идея», но скорее неутешительная.

Европеец не может жить в изгнании и сохранить свой культурный уровень неиспорченным. Американские интеллектуалы – это, в основном, беженцы из Центральной Европы, и бедный Чарли подхватил у них пару убогих идей. Гении часто пробавляются самыми нелепыми идеями.

Чарли вложил в этот фильм всего себя. Он – сценарист, режиссер и продюсер в одном лице. На протяжении всей картины он постоянно в кадре. Все исходит от него, в том числе и абсурдные идеи, и непревзойденная актерская игра, и искусство рассказчика.

Хорошо знакомый нам бродяга остался в прошлом. Его сменил вертлявый, старомодный, элегантно одетый французский буржуа, месье Верду, который промышляет тем, что женится и убивает своих «жен», чтобы завладеть их состоянием. Холодный профессионал, он мастерски, хотя и без особого удовольствия, выполняет свою работу и после каждого убийства возвращается к себе домой, где царит трогательная семейная идиллия.

Мы знакомимся с ним в саду, среди благоуханных роз; на заднем плане дымит мусоросжигательная печь, где он избавляется от только что убитой жертвы. А расстаемся у эшафота, где он – блестящий штрих – выпивает глоток рома, которого никогда прежде не пробовал, отчего его походка становится неуклюжей, а удаляющаяся фигура вызывает в памяти легендарные финалы чаплиновских фильмов, в которых маленький жалкий бродяга идет вразвалочку навстречу неведомой судьбе.

Между этими двумя сценами располагается череда великолепных выдумок; не будем их пересказывать, чтобы не испортить удовольствия зрителям. У другого режиссера повторяющаяся тема женоубийства могла бы стать назойливой. Здесь она не теряет свежести и не перестает изумлять.

Чарли Чаплин давно сошел с экранов. Появилось новое поколение зрителей, которые вообще его не знают. Для них фильм будет откровением, для нас – волшебным напоминанием о том, что перед нами – величайший актер всех времен, достигший творческой зрелости. Каждое движение он выполняет с точностью танцовщика. Посмотрите, как, шаркая ножкой, он демонстрирует качество паркета в доме, который пытается продать. А вот он накрывает стол на двоих, а потом вспоминает, что прошлой ночью успешно разделался с очередной жертвой, и оставляет один прибор для себя. Сравните эти мельчайшие, изысканные штрихи и приемы актерской техники с тем, что делают популярные звезды киноиндустрии, и вы поймете, почему против него все ополчились.

В фильме есть сцена с полицейским и бутылкой отравленного вина, которую я не хотел бы портить пересказом. Я просто хочу засвидетельствовать, что эта сцена – высшее достижение актерского и режиссерского искусства, какое мне довелось видеть.

Как я уже говорил, в фильме есть моменты надуманного философствования. Есть и неуместная сентиментальность. Но не будем чересчур привередливыми. «Месье Верду» – единоличное творение Чарли. В фильме играют и другие актеры, и все, за исключением тюремного капеллана, – превосходные, но они лишь воплощают выдумки Чаплина и служат для него фоном.

Успех или провал «Месье Верду» в Англии будет проверкой – не Чаплина, а нас с вами. Неужели мы настолько одурманены Голливудом, что утратили вкус к искусству высшей пробы? Позволю себе в этом усомниться.

Evening Stamdard, 1947, November 4

The Estate of Laura Waugh

Ох, уж эти Римские скандалы
О фильме Сладкая жизнь Ф. Феллини
© Перевод А. Курт

Более двух тысяч лет Рим был священным городом, единственной в своем роде столицей западного мира. Подобно человеческому сердцу, изнутри его раздирали распри, а извне угрожали варвары.

В настоящее время ему угрожают не варвары, а кинематограф и тесно с ним связанный новый тип туристов – не любителей искусства и не паломников, а искателей развлечений. Именно для них был выстроен квартал возле виа Венето. В соответствии с наспех принятым законом, недавно были закрыты бордели – скромные, недорогие и дисциплинированные, а их место заняли безвкусные ночные клубы. Они составляют незначительную часть города, которая привлекает к себе незаслуженно большое внимание.

Римляне всех сословий – куда более нравственные и достойные люди, чем жители Лондона, Парижа или Нью-Йорка. В Италии до сих пор не разрешен развод. Вскоре после войны возникло мощное движение в защиту развода. Сейчас общественные настроения переменились. Но существует небольшой круг людей, состоящий, в основном, из космополитов и киношников (а также горстки аристократов), который вызывает жгучий интерес у публики.

Подобно тому, как английские матроны любят по воскресеньям читать о жестоких преступлениях, которых явно не одобряют и к которым меньше всего склонны, публика жадно интересуется нравами, царящими на виа Венето. Более десятка газет наживается на этом интересе. Главная из них, «Ло Спеккио», печатает список имен, которые постоянно упоминаются в светской хронике. Все это смущает не только церковные власти; дошло до того, что Федерико Феллини снял фильм на эту тему. Он называется «Сладкая жизнь».

Фильм стал притчей во языцех. Он представляет собой череду эпизодов из жизни популярного репортера светской хроники. Жители Рима и других городов, где его показывали, были возмущены. Фильм не подвергся цензуре или порицанию Церкви, но многие благочестивые зрители были шокированы.

Несогласие вызывают два пункта: отношение к Церкви и римской аристократии – серьезных людей, которые очень серьезно к себе относятся.

Феллини не имеет отношения ни к знати, ни к Церкви. Он превосходно понимает и блестяще изображает мир кино и журналистики. Итальянская киноиндустрия была основана Муссолини, но обрела могущество лишь после его убийства. «Чинечитта», созвездие студий на окраине Рима, – очень скромное учреждение по сравнению с Калвер-сити[194]194
  Калвер-сити считается одним из мест зарождения киноиндустрии; здесь расположены студии кинокомпании «MGM».


[Закрыть]. Здесь трудятся, хотя и нерегулярно, около 2000 человек. Я своими глазами видел, как Росселини спокойно и уверенно снимал фильм с помощью одного оператора и двух электриков в павильоне, примостившемся где-то в углу, куда можно было проникнуть лишь ползком, пробравшись под строительными лесами другого киносъемочного павильона. Как это не похоже на огромные пространства и многочисленных ассистентов в американских киностудиях!

Лучший и совершенно непринужденный эпизод в «Сладкой жизни» – прибытие американской кинозвезды в Рим, а самая большая творческая удача – команда фотожурналистов, которые, подобно артистам кордебалета, дурачатся и переползают из одной сцены в другую, комическую или трагическую. Здесь Феллини в своей стихии. Кроме того, он высмеивает интеллектуальную богему в сцене, которую мои друзья из этого круга считают нелепой.

Когда снимали оргию в высшем обществе, пришлось арендовать замок Одескалчи, где, я уверен, уже много веков не было никаких сборищ. Это вызвало скандал, раздутый еще и потому, что в сцене участвует настоящий лакей и два настоящих аристократа. Крестьяне и жители трущоб часто играют самих себя в фильмах итальянских режиссеров. Но для аристократов это первый опыт. Некоторые из них согласились сняться в «Сладкой жизни» просто ради удовольствия, не понимая, каким будет фильм. Комитет итальянской знати – организация с неопределенными полномочиями, созданная в основном для того, чтобы после официальной отмены титулов в 1945 году не позволять людям пользоваться не унаследованными ими титулами, – торжественно осудил аристократов, принявших участие в фильме.

Однако главный пункт обвинений связан с религией. Смею сказать, что я как правоверный католик не вижу в фильме ничего предосудительного. Он начинается с того, что вертолет перевозит статую Христа в новую церковь. Он летит над городом мимо римлян всех мастей, приветствуя школьников, загорающих женщин и других жителей. Некоторые спрашивают, кто такой Христос. В следующем «религиозном» эпизоде показано, как пресса и телевидение используют в своих целях чудесное явление Мадонны детям. Таких явлений было немало в разных частях света. Изображенные здесь священнослужители настроены скептически; они пытаются усмирить всеобщую истерию, и в конце концов остаются, чтобы похоронить человека, которого принесли в надежде на чудесное исцеление и бросили, когда толпа рассеялась из-за дождя. Здесь нет ничего кощунственного. В фильме высмеиваются пресса и фотографы.

Наконец, сцена на рассвете во дворце Одескалчи, когда кутилы возвращаются с бурной вечеринки в сад и неожиданно встречают священника, идущего с бабушкой хозяев на мессу. Двое родственников отрываются от толпы гостей и, протрезвев, следуют за небольшой процессией в часовню. Этот эпизод глубоко взволновал меня. Он напоминает о том, что для большинства верующих Рим – столица христианского мира и, несмотря на весь шум и гам, его жители – трудолюбивые и добродетельные люди; в Риме невозможно избежать мотоциклистов, но можно обойти стороной виа Венето и отыскать тихие дома, где трудятся ученые и семинаристы. Город поглотил и цивилизовал несколько волн воинственных варваров. В свой час он покорит и новых варваров.

Daily Vail, 1960, March 11

The Estate of Laura Waugh

Интервью

«Никогда не убивайте своих персонажей…»
© Перевод Н. Мельников

Интервью Ивлина Во Харви Брайту «Нью-Йорк Таймс», март 1949

Как ни рассматривай Ивлина Во, внешность его обманчива: то, что видно глазу, противоречит тому, что слышишь. Его замечания немного циничны или, по крайней мере, язвительны. Однако лицо мистера Во – розовое и пухлое, как у херувима, – кажется простодушным. На самом деле оно выражает минимум эмоций: едва уловимый намек на изумление, проблеск веселья, озорства. С виду он немного напоминает юного Уинстона Черчилля. Котелок, сигара, полная, щеголеватая фигура усиливают сходство.

В апартаментах самой фешенебельной нью-йоркской гостиницы мистер Во, покуривая сигару и говоря об издании своей новой книги «Новая Европа Скотт-Кинга», выглядит спокойно благожелательным. Он рассуждает о ней несколько отстраненно, бесстрастно, как будто она написана кем-то из не слишком многообещающих собратьев по перу, и говорит только тогда, когда к нему обращаешься с вопросом.

Харви Брайт. Это первоклассная сатира!

Ивлин Во (недоверчиво). В самом деле? Она вам понравилась? Пожалуй, в этой вещице есть нечто стоящее. Правда, в ней слишком много незначительных подробностей. Слишком большое внимание для такого маленького произведения уделяется капризным деталям.

X. Б. И тем не менее получилась очень смешная книга!

И. В. (недоверчиво). Вы действительно так думаете? Я написал ее три года назад. После поездки в Испанию. Если бы я сейчас решил переписать эту вещь, то добавил бы в нее побольше настоящих ужасов и приглушил бы прелесть путешествия.

X. Б. Вам очень удался образ девушки-спортсменки, похожей на Ингрид Бергман.

И. В. Да, неплохо получилось. И все же некоторые персонажи выглядят неубедительно. Скажем, подпольный делец. Сущая марионетка. Никогда не встречал таких. Он полностью выдуман мной.

X. Б. Спор в конце книги о ближайших и далеких перспективах придает сатире глубину: получилось смешно и в то же время волнительно.

И. В. (недоверчиво). О, вам понравилось? Уверен, что тема важная. Но тут нет моей заслуги. На самом деле «Новая Европа Скотт-Кинга» была написана очень быстро – всего за один месяц. Это значит, что три или четыре часа в день я проводил за письменным столом, а с полудня до шести обдумывал книгу. Ну, знаете, идешь гулять, что-то приходит в голову, затем возвращаешься, чтобы исправить фразу. Вещь растет, работа движется. В среднем каждое предложение переписывалось дважды. Конечно, все от руки, без диктовки, без печатанья. Просто возишься со словами, потом исправляешь их.

X. Б. Джордж Оруэлл в своем отзыве на страницах «Нью-Йорк таймс» пишет, что в «Новой Европе Скотт-Кинга» вы были беспощадно строги к Европе, в той же степени, что в повести «Незабвенная» – к Америке.

И. В. Не в равной степени. Говорилось, что я беспощаден к Америке. Вовсе нет. Я беспощаден к Европе. Она огорчает меня куда больше, чем Америка. Там гораздо больше плохого, чем здесь.

Мистер Во обожает творения Макса Бирбома. «Он великолепен», – утверждает мистер Во. Также он восторгается «Сутью дела» Грэма Грина и «Зноем дня» Элизабет Боуэн. «Замечательная писательница. Как и Вирджиния Вулф – в пределах избранного ею метода. Но та была не столь изобретательна. Боуэн многому у нее училась, хотя как писательница она сильнее».

Д. Г. Лоуренс был никудышным писателем. «С философской точки зрения, все что он написал – гнилье, – говорит мистер Во, – а как стилист он ужасен». Размазав таким образом Лоуренса по стенке, мистер Во идет дальше и без лишних слов изничтожает остатки того, что, согласно уверениям защитников Лоуренса, свидетельствует о его писательском даре, а именно: его творческую психологию. «Психология… Нет никакой психологии. Как и слова „slenderizing“ [195]195
  Худеть (англ.). (Прим. перев.).


[Закрыть]. Нет такого слова. Все это сплошное надувательство».

Американские писатели? Мистер Во считает, что Томас Мёртон («Семиярусная гора») и Дж. Ф. Пауэрс («Князь тьмы») – талантливые молодые авторы. «Кристофер Ишервуд – талантливый молодой писатель, – утверждает мистер Во. – Думаю, его следует считать американским писателем».

«Лучший американский писатель, несомненно, – Эрл Стэнли Гарднер… Действительно ли я так считаю? Безусловно».

Сейчас, объясняет мистер Во, он на отдыхе. «Я очень ленивый человек. Вся моя жизнь – отпуск, время от времени прерываемый работой. Тем не менее я очень хочу написать роман о войне, в котором осмыслялась бы идея рыцарского духа».

А еще он хотел бы написать детектив. «Не как у Грэма Грина, а в духе Агаты Кристи и Эрла Стэнли Гарднера, у которых дается ключ к разгадке и ее решение. Мне нравятся произведения с напряженным действием».

X. Б. Возможно, потому что ваши книги не похожи на такие произведения и даже противоположны им?

И. В. (неспешно, лукаво). Да, полагаю, в них есть кое-какие мысли.

New York Times Book Review, 1949, March 13, p. 23

Телеинтервью Ивлина Во Джейн Хоуард
© Перевод Н. Мельников

Би-би-си, программа «Монитор», февраль 1964

Джейн Хоуард. Мистер Во, в октябре вам исполнилось шестьдесят: считаете ли вы дело вашей жизни завершенным?

Ивлин Во. Если бы! Видите ли, будь у меня любая другая профессия, мой возраст можно было бы считать пенсионным, но, когда писатели доживают до моих лет, они вынуждены писать и дальше – до самой смерти. Прежде семьдесят лет было вполне приличным сроком человеческой жизни, теперь, наверное, таким сроком будет считаться восемьдесят. Из-за этих ужасных докторов мы живем все дольше, дольше и дольше. Я отношусь к долгожительству с величайшим отвращением.

Д. X. Вы считаете, что пожилой писатель испытывает какие-то трудности в своей работе?

И. В. Сопоставляя малое с великим, если сравнивать меня с кем-либо из знаменитых романистов, таким, скажем, как Диккенс, увидим, что все его лучшие комические вещи были написаны задолго до достижения моего возраста. Редко, очень-очень редко, когда человек способен продолжить работу.

Д. X. Кажется, в «Мерзкой плоти» вы пишете: «Если бы молодость знала. Если бы старость могла»[196]196
  Восьмая глава романа «Мерзкая плоть» (1930). Цитируется в переводе И. Бернштейн. (Здесь и далее – прим. перев.).


[Закрыть]. Как по-вашему, где вы находитесь сейчас как писатель в соответствии с этой формулой?

И. В. Однажды я разговаривал с первоклассным игроком в теннис (средних лет), и он сказал мне, что одни способности год от года усиливаются, другие, которыми хочешь овладеть, убывают. Ты просто не можешь приложить сверхусилие, чтобы отбить мяч, хотя и знаешь, как это сделать, – вот поэтому не сыщешь хороших игроков в теннис зрелого возраста.

Д. X. И вы полагаете, что это применимо к словесному творчеству? Я имею в виду – к поиску слов и процессу запоминания?

И. В. Думаю, мои творческие способности ничуть не хуже, чем были раньше, наоборот, возможно, несколько улучшились. Вот вам стишок, который вы могли слышать:

 
Хваленье Богу, что, когда
Нервы сдают, плоть никуда,
На слабость ума намека нет
И до семидесяти лет.[197]197
  Ивлин Во цитирует стихотворение Эдмунда Госса, в котором «находил утешение» его отец; позже писатель привел это же четверостишие во второй главе своей автобиографии (см.: И. Во. Недоучка / пер. В. Г. Минушина. – М.: Вагриус, 2005. – С. 96). Четверостишие цитируется в переводе В. Г. Минушина.


[Закрыть]
 

Таким образом, сознание продолжает творить, но весьма специфическая способность быть забавным и изобретательным в действительности – не функция мозга, а, знаете ли, юности. Так что перед пожилым романистом встает альтернатива: либо он становится профессиональным писателем, используя приобретенные ранее навыки, – и в этом случае он способен еще несколько лет зарабатывать на жизнь, изготавливая на заказ исторические романы или что-нибудь в таком духе, причем делая это, не теряя достоинства; либо с ним происходит резкая перемена, когда его омывает свежий поток творческой энергии – бывают и такие случаи.

Д. X. Да, новая жила. Итак, когда вы оглядываетесь на свое творчество…

И. В. Вы сказали, что я тщеславный жила[198]198
  В оригинале путаются сходно звучащие слова «vein» (жила, способность, талант, стиль) и «vain» (тщеславный, самовлюбленный).


[Закрыть]?!

Д. X. Нет, я сказала «новая жила»: новый источник вдохновения, который человек может открыть в себе.

И. В. Вовсе я не жила. Лет тридцать тому назад, когда я сочинял откровенно смешные вещи, старина Беллок[199]199
  Хилари Беллок (1870–1953) – английский писатель англо-французского происхождения, ярый приверженец католицизма. По словам его биографа, он был для молодого Ивлина Во «учителем и образцом для подражания» (J. Pearce. Old Thunder: A Life of Hilaire Belloc. – San-Francisco: Ignatius Press, 2002).


[Закрыть] написал мне: «Вам нужно написать трагедию». Так вот, надеюсь, что в ближайшие несколько лет я начну писать трагедию. Но это всего лишь безнадежная мечта. Я ничего не хочу делать, но неизбежно вынужден поддерживать жизнь в себе и в своих домочадцах, должен еще лет двадцать: мои немощные руки все еще будут черкать разные закорючки. Все мы, знаете ли, обладаем определенными профессиональными навыками, подобно старому рабочему, способному починить сломанный кран.

Д. X. А как насчет истории вашей жизни? Вы пишете автобиографию…

И. В. Я пишу автобиографию. Это – я уже закончил первый том, и очень скоро он выйдет из печати, – это довольно легкое дело, поскольку пока что я дошел до времени, когда мне исполнился двадцать один. Да, это самая легкая часть автобиографии: самая легкая, потому что, видите ли, почти все интересное, что случалось со мной после двадцати одного года, было тем или иным образом использовано в романах. Но я никогда прежде не писал о своей юности, поэтому сейчас все пошло довольно легко.

Д. X. И все-таки, когда вы оглядываетесь на свое творчество, испытываете ли вы чувство удовлетворения от сделанного? Какие-нибудь произведения вам нравятся?

И. В. В каждой книге есть то, что я сейчас постыдился бы написать: неуклюжести, длинноты и т. п. Однако в каждой имеется кое-что, о чем я думаю: «Ох, теперь мне так не написать!» Есть в них своего рода дух свежести, который теперь, знаете ли, умер во мне.

Д. X. Я имела в виду: перечитываете ли вы свои книги?

И. В. Постоянно.

Д. X. И покатываетесь со смеху?

И. В. Да, я должен признать…

Д. X. И заново открываете в них смешные места, о которых успели позабыть?

И. В. Я помню их довольно хорошо, но должен сказать, что они снова и снова доставляют мне удовольствие. За исключением тех случаев, когда я наталкиваюсь на неудачные фрагменты, а их, знаете ли, столько же, сколько и удачных.

Д. X. В книге «Работа прервана» вы пишете об «игре в прятки с самим собой, которая освобождает порок от скуки»[200]200
  Незаконченный роман «Работа прервана» цитируется в переводе В. Голышева и В. Харитонова.


[Закрыть]. Как вы думаете, применимо ли это к писательству?

И. В. О нет-нет! Если вы помните, фраза произносится по дороге в танжерский бордель – в Фесе.

Д. X. Мне она вспомнилась в связи с вашими словами о том, что романист способен выдумать лишь несколько персонажей. Я подумала, не представляют ли они, пусть и в преображенном виде, аспекты одной личности, и, следовательно, есть грань, за которую не может пойти автор, создавая их, потому что он не может многое понять в себе.

И. В. Думаю, суть в том, что существует ограниченное количество характеров, определенно очень ограниченное количество, с которыми способен совладать автор. И мы видим, что великие романисты используют одних и тех же персонажей под разными именами. К тому же в мире очень мало личностей, очень мало сюжетов.

Д. X. Что же делать молодым романистам? Посоветуйте.

И. В. Ну хорошо. Главное правило: «Никогда не убивайте своих персонажей». Это прекрасно понимал П. Г. Вудхауз. У него ограниченный набор персонажей, но он и сейчас, когда ему за восемьдесят, создает такие же умные и самобытные произведения, как шестьдесят лет тому назад.

Д. X. Они пригодятся, они позволяют продолжать…

И. В. Просто он знает свои возможности… Никогда не убивайте их! А ведь перед романистом, когда он доходит до заключительной главы, возникает ужасный соблазн, он думает: «Ну хорошо, покончим с ними, головы им долой: одного сбросим в пропасть, другому подстроим автокатастрофу, все что угодно – только бы избавиться от них». Затем, когда он пишет очередной роман, то осознает, что не может придумать кого-либо еще, так что изображает те же самые характеры – только под другими именами и в другой обстановке.

Д. X. В вашем раннем творчестве очень много убийств и жестокости, не так ли?

И. В. Постоянно убивал их. Чистое безумие!

Д. X. Почему вы это делали?

И. В. Тони Пауэлл поступает гораздо умнее. В его последнем цикле романов[201]201
  Речь идет о романном цикле английского писателя Энтони Пауэлла (1905–2000) «Танец под музыку времени». Ивлин Во был хорошо знаком с ним и по большей части высоко оценивал его творчество.


[Закрыть] он довольствуется одними и теми же персонажами и лишь изредка добавляет к ним новых. Вот почему он так преуспел – в Кембридже это называется «поймать мяч».

Д. X. Своих героев вы убивали, потому что вам просто хотелось вдоволь пострелять или потому что хотели показать определенного рода несправедливость…

И. В. Нет-нет, просто хотел закончить историю. Все кончается смертью, поэтому естественней всего закончить рассказ о человеке его или ее смертью.

Д. X. Не шокировало ли это читателей?

И. В. Ну, смерть некоторых персонажей была комичной, как, например… Не знаю, помните ли вы, в одном из моих романов героиню съедает ее возлюбленный…[202]202
  Речь идет о Пруденс, героине романа «Черная напасть» (1932), убитой туземцами Азании и приготовленной с перцем и ароматическими травами для гостей племени, среди которых был ее возлюбленный, Бэзил Сил.


[Закрыть]

Д. X. Да, я помню…

И. В. …и это определенно должно было шокировать.

Д. X. Да уж. В одном из ваших произведений пожилая дама заявляет: «По-моему, современные романы такие… мучительно сдержанные»[203]203
  Рассказ «Слепок эпохи» цит. в переводе В. Болотникова.


[Закрыть]. Теперь, когда вы сами стали пожилым, разделяете ли вы ее точку зрения?

И. В. Ну, мне не нравятся слишком многие из нынешних романистов. Их, конечно же, нельзя назвать «сдержанными». Писатель всегда вынужден видоизменять факты, чтобы сделать их правдоподобными. Если вы напишете все прямо, как оно происходило на ваших глазах, любой скажет: «Слишком явная нелепость. Если подобное и могло произойти с кем-нибудь однажды, то это не может повториться с ним спустя несколько месяцев».

Д. X. Вы полагаете, что жизнь слишком ужасна, чтобы ее можно было изобразить в книге?

И. В. «Ужасная» – в старомодном смысле «леденящая душу»?

Д. X. Да, я это имела в виду.

И. В. Согласен, не в смысле «мучительная».

Д. X. Способность испытывать или не испытывать потрясение влияет на ваше восприятие современной литературы? Вы же сказали, что вам не нравятся многие современные романы.

И. В. На меня производят тягостное впечатление небрежно написанные вещи, а я должен заметить, что теперь многие начинающие английские писатели, на мой взгляд, пишут кое-как, и это меня возмущает.

Д. X. В современном значении слова они не внушают благоговейный ужас, это вас возмущает?

И. В. Нет. Меня возмущают их грязные словечки. На мой взгляд, хорошему писателю нет нужды быть непристойным. Он может передать свои чувства с изяществом, не прибегая ко всем этим новомодным выражениям. Некоторые вещи невозможно передать. Переживания высшего порядка вообще не для романистов, не для писателей.

Д. X. Вы имеете в виду мистический опыт?

И. В. Об этом не может быть и речи.

Д. X. Ну, никто и не думает, что его можно передать.

И. В. Если кто-то и пытается, то он мошенник. Все великие писатели-мистики довольно быстро приходили к тому, что признавались: «Слова никуда не годятся. Мы не можем выразить то, что хотим сказать».

Д. X. Как вы считаете, сильно ли влияет католическая вера на ваше творчество?

И. В. Она влияет на меня все время. Не то чтобы я тем или иным способом занимался нравоучениями, однако бесспорно, что от нее зависит структура мышления в целом. Не хочу сказать, что пытаюсь впихнуть теологические проблемы во все мои произведения, хотя в одном их них, в «Елене», я это сделал, а также, до некоторой степени, в трилогии о войне[204]204
  Трилогия «Меч почета» (1965), которую составили романы «Люди при оружии» (1953), «Офицеры и джентльмены» (1955) и «Безоговорочная капитуляция» (1961).


[Закрыть], в образах Краучбека и его отца.

Д. X. Но вы же не можете сказать, что… Я хочу сказать, что вы пишете не только или главным образом для католиков, а для всех читателей…

И. В. Я был бы нищим, если бы писал только для католиков!

Д. X. Почему же? Потому что они могут осудить вас или потому что их слишком мало?

И. В. Слишком мало тех, кто готов покупать мои книги!

Д. X. Таким образом, религия – это не главное, это не движущая сила творчества. Что же побуждает вас писать? Я имею в виду, существует ли что-то, заставляющее вас заниматься именно писательством, а не чем-нибудь другим.

И. В. Это всего лишь мое ремесло. И, конечно, английское образование, которое я получил, способно было создать только писателей – ничему другому оно, по правде говоря, научить не могло.

Д. X. Как-то вы сказали мне, что чувства очень трудно выразить словами.

И. В. Чувства должны быть у потребителя – у читателя. Вы излагаете ему или ей факты, и, если рассказываете увлекательно, они моментально улавливают и чувства. В дни моей юности многие весьма неплохие писатели зашли в тупик, пытаясь изобразить то, что называется «потоком сознания»: в нем они передавали все, что человек думает и чувствует, не говоря уж о том, что видит и делает. Романист воссоздает речь и действие, а также ход времени. Не дело романиста загружать читателя эмоциями. Если ваш роман хорош, то читатель сам извлечет из него эмоции, возможно, не те, о которых вы думали, но извлечет. На мой взгляд, что нам не подходит, так это великолепные риторические пассажи Диккенса о смерти или о мрачных трущобах Одинокого Тома[205]205
  Имеется в виду трущобный район из романа Ч. Диккенса «Холодный дом».


[Закрыть]: они прекрасно читаются вслух и заставляют нас пустить слезу, но, по-моему, так нельзя писать романы.

Д. X. Когда вы были начинающим автором, пытались ли писатели шокировать публику?

И. В. Чтобы вы ни писали, содержание книги действительно вызывало бурное возмущение. Я начинал заниматься литературой в эпоху грандиозных скандалов – это было время Джонсона-Хикса[206]206
  Британский политик сэр Уильям Джонсон-Хикс (1865–1932), с 1924-го по 1929 г. занимавший пост министра внутренних дел в правительстве консерваторов, оставил о себе недобрую память махрового реакционера. Среди прочего, жестко подавил Всеобщую стачку 1926 г., пытался (с меньшим успехом) закрыть ночные клубы Лондона, а также инициировал судебное преследование писательницы Рэдклифф Холл за ее роман на лесбийскую тему «Колодец одиночества» (1928): вполне невинное по нынешним меркам сочинение в конце концов было признано британским судом «непристойным».


[Закрыть], – и те вещи, которые сейчас кажутся вполне невинными, тогда воспринимались как непристойность. Я не это имею в виду, когда говорю о скандалах, ведь тогда была масса куда более пагубных влияний на художественную прозу, превращавших ее в темный бред. И это не шло ей на пользу. То, что Сирил Конолли назвал «Прорывом» [207]207
  Скорее всего, здесь имеется в виду программное эссе Сирила Конолли «Прорыв в современной поэзии» (С. Connolly. The Break-Through in Modern Verse // London Magazine, 1961 (June), p. 27–40.


[Закрыть], на самом деле было распадом – в живописи, архитектуре и поэзии, перед которыми обычный человек испытывает благоговейный ужас: его постепенно приучили к мошенничеству, и он стал принимать то, что ему подсовывали. Но когда дело дошло до английской прозы, выяснилось: простой человек знает, что это такое, он сам постоянно говорит прозой и вовсе не хочет быть одураченным. Но была масса американцев, которых возглавляла дама по имени Гертруда Стайн, писавшая всякую галиматью. К тому же они подрядили рехнувшегося беднягу, ирландца, которого звали Джеймс Джойс – слышали о таком? Во времена моей юности он считался весьма влиятельным…

Д. X. Да, он…

И. В. …и писал откровенную чушь, знаете ли. Начинал он довольно неплохо, но легко заметить, что, по мере того как он пишет, он сходит с ума, а его последняя книга годится разве что для изучения в Кембридже.

Д. X. Разве он всегда писал чушь?

И. В. Не всегда, но от одного предложения к другому можно проследить, как он сходит с ума. Когда начинаешь читать «Улисса», он вполне нормален, но затем становится все более и более безумным, хотя эта вещь написана еще до того, как его ангажировали американцы. А потом они подрядили его написать «Поминки по Финнегану», эту бредятину.

Д. X. М-м…

И. В. Гертруда Стайн была весьма неглупой и на удивление ушлой девахой. Она вовсе не была дурой (я не был завсегдатаем салонов и никогда не заходил к ней в Париже, а про ее парижский салон знали все, и, разумеется, наиболее интеллектуальная публика собиралась там), но, когда она бралась за перо, получалась галиматья.

Д. X. М-м… Скажите, по-вашему, люди в большинстве своем смешны и нелепы? Я хочу сказать, что она выглядит у вас довольно нелепой.

И. В. Она была победительницей, понимаете? Она не была смешной в том смысле, что вела себя, как клоун. Иногда я встречался с ней, но не в ее парижском жилище, и она всегда была в центре беседы, всегда выглядела умной, черт бы ее побрал.

Д. X. Чувствую, вы придерживаетесь широких взглядов на жизнь: если вы и считаете людей нелепыми, то это еще не значит, что они вам антипатичны; в своем отношении к ним вы руководствуетесь тем, что они в равной степени смешны и трогательны.

И. В. Я не настолько добр, знаете ли. Нет, боюсь, что нет… Мне нравится выставлять людей в комичном виде. Но я не списывал персонажей с моих друзей, хотя порой заимствовал у них некоторые черты.

Д. X. Так было с Бэзилом Силом[208]208
  Бэзил Сил – обаятельный прохвост, главный герой нескольких произведений Ивлина Во (романов «Черная напасть» и «Не жалейте флагов», а также рассказа «Бэзил Сил опять на коне, или Возвращение повесы»).


[Закрыть]?

И. В. Нет, я его выдумал. Но он похож на некоторых моих знакомых.

Д. X. Некоторых.

И. В. Да.

Д. X. Но вы кое-что добавили к нему.

И. В. Надеюсь.

Д. X. Вы сделали его более…

И. В. Да. Для создания эпизодических персонажей порой достаточно пустяка, фразы, произнесенной кем-то в толпе, что можно передать в одном предложении. А вот главных героев приходится выдумывать.

Д. X. Любите ли вы этого героя, хотите ли написать о нем еще что-нибудь?