Текст книги "Полное собрание рассказов"

Автор книги: Ивлин Во

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Однажды, пробегая большим пальцем страницы «Холодного дома», которые предстояло прочитать, Хенти сказал:

– Нам еще долго до конца. Надеюсь, мы закончим его до моего отъезда.

– О да! – сказал мистер Мак-Мастер. – Не беспокойся об этом. У тебя будет время закончить его, мой друг.

В первый раз Хенти заметил легкую угрозу в манере хозяина дома. Этим же вечером за ужином, состоявшим из маниоки и сушеного мяса, который съедают перед самым заходом солнца, Хенти вернулся к этому вопросу.

– Понимаете, мистер Мак-Мастер, пришло время мне подумать о возвращении в цивилизацию. Я уже слишком долго злоупотребляю вашим гостеприимством.

Мистер Мак-Мастер склонился над тарелкой, разжевывая куски маниоки, и ничего не ответил.

– Как скоро, по вашему мнению, я могу достать лодку?.. Я спросил, как скоро я смогу достать лодку. Я ценю вашу доброту больше, чем могу выразить словами, но…

– Мой друг, любая доброта, какую я проявил к тебе, с лихвой оплачена твоим чтением Диккенса. Давай больше не возвращаться к этому.

– Я очень рад, что вам понравилось. Мне тоже. Но мне действительно пора подумать о возвращении…

– Да, – произнес мистер Мак-Мастер. – Черный человек был таким же. Он думал об этом все время. Но он умер здесь…

Дважды в течение следующего дня Хенти поднимал этот вопрос, но хозяин дома уклонялся от ответа. Наконец он сказал:

– Простите меня мистер Мак-Мастер, но я настаиваю на этом. Когда я могу достать лодку?

– Здесь нет лодки.

– Но индейцы могут сделать ее.

– Надо подождать дождей. Сейчас воды в реке мало.

– Сколько это займет времени?

– Месяц… Два…

Они закончили читать «Холодный дом» и приближались к концу «Николаса Никлби», когда пришел сезон дождей.

– Ну вот, настало время готовиться к отъезду.

– Нет, это невозможно. Индейцы не будут делать лодку в период дождей – это один из их предрассудков.

– Вы могли бы сказать мне об этом раньше.

– Неужели я об этом не говорил? Значит, забыл.

На следующее утро, пока старик был чем-то занят, Хенти вышел из дому один с самым беспечным видом и пошел по саванне к индейским хижинам. Около одной из дверей сидели четверо или пятеро индейцев шириана. Они не взглянули на него, когда он подошел. Хенти обратился к ним с несколькими словами на языке маку, которые выучил во время путешествия, но они не подали виду, что поняли его. Потом он нарисовал на песке байдарку, изобразил как мог некоторые виды плотницких работ и указал на индейцев, затем изобразил, что дает им что-то, и нацарапал на песке изображения ружья, шляпы и некоторых других узнаваемых предметов торговли. Одна из женщин захихикала, но никто из мужчин не показал, что понял хоть что то, и он ушел от них ни с чем.

За дневной едой мистер Мак-Мастер сказал:

– Мистер Хенти, индейцы рассказали мне, что вы пытались с ними поговорить. С ними проще общаться через меня. Вы понимаете, надеюсь, что они ничего не сделают без моего позволения. Они считают себя, и в большинстве случаев справедливо, моими детьми.

– Я спрашивал их о байдарке.

– Так они мне и дали понять… И если вы уже поели, мы можем взяться за следующую главу. Я очень увлекся книгой.

Они закончили читать «Домби и сын»; со времени, когда Хенти покинул Англию, прошел почти год, и его дурные предчувствия нескончаемой ссылки стали неожиданно очень мучительными – среди страниц «Мартина Чезлвита» он нашел рукописный документ, неровно написанный карандашом.

«Год 1919

Я Джеймс Мак-Мастер из Бразилии клянусь Барнабасу Вашингтону из Джорджтауна что если он закончит читать Мартина Чезлвита я отпущу его как только он закончит».

Далее следовал жирный карандашный крестик и после него:

«Мистер Мак-Мастер поставил этот крестик, подписано Барнабас Вашингтон».

– Мистер Мак-Мастер, – начал Хенти. – Я буду говорить откровенно. Вы спасли мне жизнь, и когда я вернусь в цивилизацию, то отблагодарю вас наилучшим образом. Я дам вам все, что пожелаете, в рамках разумного. Но сейчас вы держите меня здесь против моей воли. Я требую, чтобы меня отпустили.

– Но, мой друг, кто же держит вас? Вас никто не задерживает. Уходите когда хотите.

– Вы хорошо знаете, что я не могу выбраться отсюда без вашей помощи.

– В таком случае вы должны развлечь старика. Прочитайте мне еще одну главу.

– Мистер Мак-Мастер, клянусь всем чем пожелаете, что, когда доберусь до Манауса и найду человека, который заменит меня, я заплачу ему, чтобы он читал вам весь день.

– Но мне другой не нужен. Вы читаете очень хорошо.

– Я читал вам в последний раз.

– Надеюсь, что нет, – вежливо сказал мистер Мак-Мастер.

В тот вечер за ужином принесли только одну тарелку с сушеным мясом и маниокой, и мистер Мак-Мастер ел один. Хенти лежал молча, уставившись в пальмовые ветки крыши.

На следующий день в полдень перед мистером Мак-Мастером опять поставили одну тарелку, а во время обеда на коленях он держал заряженное ружье с взведенным курком. Хенти возобновил чтение «Мартина Чезлвита» на том месте, где они остановились ранее.

Неделя безнадежно шла за неделей. Они прочитали «Николаса Никлби», «Крошку Доррит» и «Оливера Твиста». Неожиданно в саванну пришел незнакомец, старатель-метис, один из тех одиноких бродяг, которые всю жизнь проводят в лесу, выискивая ручьи, просеивая песок и унция за унцией наполняя золотой пылью маленький кожаный мешочек; чаще всего они умирают от теплового удара или голода; стоимость золота на шее у умершего обычно не превышает пятисот долларов. Появление старателя привело мистера Мак-Мастера в беспокойное состояние, и, дав ему маниоки и сушеного мяса, он выпроводил его буквально через час, но в этот час Хенти сумел написать свое имя на клочке бумаги и сунуть этот клочок в руку незнакомца.

С этих пор появилась надежда. Дни тянулись в неизменной рутине: кофе на восходе солнца; утреннее безделье, пока мистер Мак-Мастер неспешно занимался фермерской работой; маниока и сушеное мясо в полдень; Диккенс после обеда, маниока, сушеное мясо, а иногда и фрукты на ужин; тишина от заката до рассвета с маленьким фитильком в говяжьем жире и едва видимая крыша из пальмовых листьев над головой, – но Хенти жил в спокойной уверенности и ожидании.

Когда-нибудь, в этом году или следующем, старатель придет в бразильскую деревню с известием о своем открытии. Несчастья, обрушившиеся на экспедицию Андерсона, не остались незамеченными. Хенти мог вообразить заголовки газет, которые должны были появиться в популярных изданиях. Может, и сейчас поисковые партии вели работу в тех краях, которые он прошел, – в любой день английский язык может зазвучать в саванне, и дюжина дружелюбных путешественников вырвется из буша на открытое место. Даже когда он читал, его губы лишь механически произносили напечатанное, а его сознание было далеко от напряженного сумасшедшего старика, сидевшего напротив, и Хенти представлял себе сцены своего возвращения и постепенного привыкания к цивилизации: вот он побрился и купил новую одежду в Манаусе, отправил телеграмму с просьбой выслать деньги, получил телеграфные поздравления; он неторопливо приплыл по реке в Белем, [29]29
  Белем – город, расположенный в устье Амазонки, на севере Бразилии.


[Закрыть]а на океанском лайнере – в Европу; он наслаждался хорошим кларетом, ел свежее мясо и молодые овощи; он смутился при встрече с женой, не зная, как к ней обратиться… « Дорогой,тебя не было гораздо больше, чем ты говорил. Я начала думать, что ты пропал…»

Его мысли прервал мистер Мак-Мастер:

– Могу я попросить вас еще раз прочитать этот отрывок? Это один из моих любимых.

Шли недели; ничто не говорило о спасении, но Хенти терпел день с надеждой, что что-то может случиться завтра; он даже чувствовал легкий налет сердечности к своему тюремщику и поэтому с готовностью согласился, когда однажды вечером, после долгого разговора с соседом-индейцем, он предложил поучаствовать в празднестве.

– Это один из местных праздничных дней, – объяснил старик, – и они готовят пивари.Он может вам не понравиться, но попробовать стоит. Завтра мы пойдем на другую сторону саванны в гости к этому человеку.

Так что после ужина они присоединились к группе индейцев, которые собрались вокруг костра в одной из хижин на другом конце саванны. Они пели невыразительно и монотонно, передавая друг другу ото рта ко рту большую тыкву с жидкостью. Для мистера Мак-Мастера и Хенти принесли отдельные чаши, а для сидения дали гамаки.

– Вы должны выпить это залпом, за один раз. Таковы местные правила.

Хенти проглотил темную жидкость, стараясь не замечать вкуса. Впрочем, неприятной она не была – как большинство напитков, которые ему предлагали в Бразилии, он был крепкий и мутный, но с привкусом меда и черного хлеба. Он откинулся в гамаке, чувствуя необычное удовлетворение. Возможно, именно сейчас поисковая партия находится всего в нескольких часах хода от них. Ему стало тепло, его клонило в сон. Звучание песни в конце окрепло, а потом литургически резко спало. Ему предложили еще одну чашу пивари,и он вернул ее пустой. Он лежал вытянувшись и смотрел на игру теней на внутренней стороне крыши, а шириани начали танцевать. Затем он закрыл глаза, подумал об Англии и жене и заснул.

Хенти проснулся, все еще в индейской хижине, с ощущением, что проспал обычное время подъема. По положению солнца на небе он понимал, что день клонился к вечеру. Вокруг никого не было. Он посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что их на запястье нет, но решил, что оставил их в доме старика, когда ушел на вечеринку.

«Должно быть, я вчера сильно набрался, – подумал он. – Предательский напиток». У него болела голова, и он боялся возврата лихорадки. Когда он встал на ноги, то обнаружил, что стоит с трудом; походка была неуверенной, а мысли – путаными, как в первые недели его выздоровления. На пути через саванну ему пришлось не раз останавливаться, закрывая глаза и переводя дыхание. Когда он дошел до дома, на пороге увидел мистера Мак-Мастера.

– Ах, мой друг, сегодня вы опоздали на чтение. Едва ли полчаса осталось до сумерек. Как вы себя чувствуете?

– Отвратительно. Напиток оказался явно не по мне.

– Я дам кое-что – это поправит ваше здоровье. В лесу есть средства для всего: чтобы разбудить и чтобы усыпить.

– Вы не видели мои часы?

– Вы их потеряли?

– Да, мне казалось, что они были у меня на руке. Слушайте, я никогда не спал так долго.

– Разве что когда были младенцем. Вы знаете, сколько проспали? Два дня.

– Чепуха. Столько спать я не мог.

– А вот спали. Очень долго спали. Очень жаль, потому что вы не застали наших гостей.

– Гостей?

– Ну да. Я не скучал, пока вы спали. Трое из другого мира. Англичане. Жаль, что вы не увиделись с ними. И для них это тоже потеря, потому что они хотели видеть именно вас. Но что я мог сделать? Вы так крепко спали. Они проделали весь этот долгий путь, чтобы найти вас, поэтому – я надеюсь, вы не будете возражать, – раз вы не могли приветствовать их лично, я передал им небольшой сувенир, ваши часы. Они хотели найти что-нибудь, чтобы показать вашей жене, которая предложила большую награду за сведения о вас. Они были очень довольны вашими часами. И они сделали несколько фотографий небольшого креста, который я поставил, чтобы отметить ваше появление. И это им тоже понравилось. Их было так легко обрадовать. Но я не думаю, что они приедут к нам снова, – наша жизнь здесь так уединенна… никаких удовольствий, кроме чтения… я не думаю, что нас кто-нибудь когда-нибудь снова навестит… Так-так, я пойду принесу лекарство, чтобы вам стало лучше. Голова у вас раскалывается, правда?.. Сегодня Диккенса не будет… но завтра, и послезавтра, и послепослезавтра… Давайте снова прочитаем «Крошку Доррит». В этой книге есть такие места, слушая которые, я готов расплакаться.

НЕ В СВОЕЙ ТАРЕЛКЕ
© Перевод. Д. Вознякевич, 2011

1

Достигнув зрелого возраста, Рип стал избегать знакомств с новыми людьми. Он вел приятную жизнь то в Нью-Йорке, то в тех частях Европы, где больше всего американцев, и всюду, подгадывая сезон, встречал достаточно старых знакомых, с которыми не было скучно. На протяжении по меньшей мере пятнадцати лет он в течение первой недели своего визита в Лондон ужинал у Марго Метроленд и неизменно находил там шесть – восемь знакомых, приветливых лиц. Правда, бывали и незнакомые, но они проходили перед ним и исчезали из памяти, оставляя не более сильное впечатление, чем появление новых слуг в отеле.

Однако тем вечером, войдя в гостиную, Рип еще до того как поприветствовал хозяйку или кивнул Аластеру Трампингтону, ощутил что-то чуждое, беспокоящее. Взгляд на собравшихся гостей подтвердил, что тревога была не напрасной. За исключением одного все мужчины стояли; большей частью то были старые друзья, но среди них имелись и несколько новых, неотесанных, совершенно незначительных людей.

Тот, что сидел, сразу же привлек его внимание и охладил вежливую улыбку. Это был пожилой крупный человек, совершенно лысый, с огромным бледным лицом, растянутым вниз и в стороны значительно дальше нормальных пределов. Оно напоминало Матушку Бегемотиху из детской сказки «Тигр Тим»; напоминало вечернюю манишку на рисунке дю Морье; в глубине лица был маленький темно-красный ухмыляющийся рот; глаза над ним смотрели хитро, пренебрежительно, как у временного слуги, застигнутого за кражей рубашек.

Леди Метроленд редко оскорбляла скрытность гостей, представляя их.

– Дорогой Рип, – сказала она, – очень рада видеть тебя снова. Вот, я собрала ради тебя всю компанию. – И заметив, что он неотрывно смотрит на незнакомца, добавила: – Доктор Какофилос, это мистер Рип ван Винкль. Доктор Какофилос, – обратились она снова к Рипу, – великий маг. Его привела Нора, не представляю зачем.

– Фокусник?

– Чародей. Нора говорит, ему все по силам.

– Здравствуйте, – сказал Рип.

– «Единственным законом будет: „Делай что хочешь“», – произнес доктор Какофилос тонким голосом с акцентом кокни.

– А?

– Отвечать не обязательно. Если хотите ответить, следует сказать: «Любовь – это закон, любовь по склонности». [30]30
  Цитаты из «Книги закона» Алистера Кроули, одного из наиболее известных оккультистов XIX–XX вв.


[Закрыть]

– Понимаю.

– Вы необычайно счастливы. Большинство людей несообразительны.

– Послушайте, – сказала леди Метроленд, – давайте сядем за ужин.

После часа основательной еды с выпивкой Рип вновь стал чувствовать себя непринужденно. Он уютно сидел между двумя замужними женщинами своего поколения, с которыми у него некогда были романы, но даже их веселая болтовня не могла полностью занять его внимания, и он ловил себя на том, что постоянно смотрит в ту сторону стола, где доктор Какофилос запугивал до полного одурения пучеглазую девицу. Однако потом вино и воспоминания оживили его. Рип вспомнил, что воспитан в католической вере, и поэтому бояться черной магии ему не нужно. Стал думать о том, что здоров и богат; что ни одна из любовниц не питала к нему неприязни (а что может быть лучшим свидетельством хорошего характера?); что это его первая неделя в Лондоне и что все, кто ему больше всего симпатичен, тоже как будто здесь; что вина так много, что он перестал замечать его превосходный букет. Он захмелел, и вскоре шестеро соседей слушали, как он рассказывает мягким, ленивым голосом о своих успехах; заметил со знакомой электрической дрожью, что привлек внимание сидевшей напротив него дамы, к которой приглядывался прошлым летом в Венеции, а двумя годами раньше в Париже; выпил еще немало вина, и ему было наплевать на доктора Какофилоса.

Вскоре почти незаметно для Рипа дамы покинули столовую. Он обнаружил, что сидит с бокалом бренди, сигарой и впервые в жизни разговаривает с лордом Метролендом. Когда рассказывал ему о большой игре, ощутил, словно холодный сквозняк, чье-то присутствие по другую сторону. Повернулся и увидел, что к нему незаметно подошел доктор Какофилос.

– Вы сегодня вечером проводите меня домой, – сказал маг. – С сэром Аластером.

– Ни черта подобного, – ответил Рип.

– Ни черта, – повторил доктор Какофилос, и в его голосе с ужасающим акцентом кокни слышался глубокий смысл. – Вы нужны мне.

– Пожалуй, надо бы подняться наверх, – сказал лорд Метроленд, – а то Марго начнет беспокоиться.

Остальная часть вечера прошла для Рипа в приятной полудреме. Он помнил, как Марго доверительно сказала ему, что Нора и та глупая девица поссорились из-за доктора Какофилоса и уехали домой в ярости. Вскоре компания начала редеть, и в конце концов Рип обнаружил, что наедине с Аластером Трампингтоном пьет виски в малой гостиной. Они попрощались с хозяевами и стали спускаться по лестнице рука об руку.

– Я подвезу тебя, старина.

– Нет, старина, это яподвезу тебя.

– Я люблю водить машину в ночное время.

– Я тоже, старина.

Они были на ступенях, когда в их дружеский разговор вторгся холодный голос с акцентом кокни:

– Может, подвезете меня?

К ним неожиданно приблизилась ужасающая фигура в черном плаще.

– Куда вам нужно ехать? – спросил Аластер с легкой неприязнью.

Доктор Какофилос назвал адрес в Блумсбери.

– Извините, старина, мне совсем не по пути.

– Мне тоже.

– Но вы сказали, что любите водить машину в ночное время.

– О Господи! Ладно, поедем.

И все трое вместе вышли.

Рип не совсем понимал, как получилось, что они с Аластером поднялись в гостиную доктора Какофилоса. Определенно не ради выпивки, потому что ее там не было; не понимал и как доктор Какофилос оказался в расшитом золотыми символами темно-красном халате и в конической темно-красной шляпе. До него только внезапно дошло, что доктор Какофилос облачен в эти одеяния, и это вызвало у него такой неудержимый смех, что ему пришлось сесть на кровать. Аластер тоже начал смеяться, и оба долгое время сидели на кровати и хохотали.

Но совершенно неожиданно Рип обнаружил, что смеяться они перестали и что доктор Какофилос, по-прежнему выглядевший крайне смехотворно в своем жреческом убранстве, занудно говорит им о времени, материи, духе и многих вещах, без мысли о которых Рип прожил сорок три насыщенных событиями года.

– Поэтому, – говорил доктор Какофилос, – вы должны раздуть этот огонь, призвать Омраза, духа освобождения, отправиться в путешествие в глубь веков и отыскать накопленную мудрость, отвергнутую веками разума. Я избрал вас, так как вы оба самые невежественные люди, какие мне только встречались. Я обладаю слишком большими познаниями, чтобы рисковать своей безопасностью. А если не вернетесь вы – потеря невелика.

– О, послушайте, – сказал Аластер.

– К тому же вы еще и выпивохи, – сказал доктор Какофилос, неожиданно перейдя на повседневную речь. Но потом вновь заговорил высоким стилем, отчего Рип стал зевать и Аластер – тоже.

Наконец Рип сказал:

– Очень любезно с вашей стороны, старина, рассказать нам все это; дослушать остальное я приеду в другой раз. Видите ли, сейчас мне нужно ехать.

– Да, – сказал Аластер. – Очень интересный вечер.

Доктор Какофилос снял темно-красную шляпу и, вытерев потную лысину, оглядел прощавшихся гостей с нескрываемым презрением.

– Пьянчуги, – сказал он. – Вы участники тайны, превосходящей ваше понимание. Через несколько минут ваша пьяная поступь оставит позади века. Скажите, сэр Аластер, – при этом вопросе его лицо просияло жуткой, игривой любезностью, – есть у вас какие-то предпочтения относительно вашего переноса? Можете выбрать любой век по желанию.

– О, это очень любезно с вашей стороны… Видите ли, я никогда не был знатоком истории.

– Говорите.

– Ну, собственно, в любое время. Как насчет Этельреда Неразумного? [31]31
  Этельред Неразумный (968–1016) – английский король.


[Закрыть]Я всегда питал к нему симпатию.

– А вы, мистер Винкль?

– Ну, если мне предстоит переноситься в другое время, то, будучи американцем, я предпочел бы отправиться в будущее – лет на пятьсот.

Доктор Какофилос распрямился:

– «Единственным законом будет: „Делай что хочешь“».

– Я знаю на это ответ. «Любовь – это закон, любовь по склонности».

– Господи, мы провели много времени в этом доме, – сказал Аластер, когда они наконец сели в «бентли». – Противный старый трепач. Все из-за выпивки.

– Черт, я бы не отказался выпить еще, – сказал Рип. – Знаешь какое-нибудь место?

– Знаю, – ответил Аластер, и, когда резко обогнул угол, в машину врезался почтовый автомобиль, ехавший по Шефтсбери-авеню со скоростью сорок пять миль в час.

Когда Рип поднялся, с головокружением, но, насколько мог судить, без особых повреждений, его почти не удивило, что обе машины исчезли.

Удивительного вокруг, помимо этого, было очень много – легкий ветерок, ясное звездное небо, широкий, не заслоненный зданиями горизонт. Луна в последней четверти, висевшая низко над рощей, освещала холмистую местность и отару овец, мирно щиплющих осоку у площади Пиккадилли, и отражалась в пруду, из которого там и сям торчал камыш.

Машинально, поскольку голова и глаза все еще горели от выпитого, а в пересохшем рту ощущался противный вкус, Рип пошел к воде. Его вечерние штиблеты погружались с каждый шагом все глубже, и он остановился в нерешительности. Там был вход на станцию метро, преображенный в развалины из цикла Пиранези [32]32
  Пиранези, Джованни Батиста (1720–1778) – итальянский гравер.


[Закрыть] «Виды Рима»; черный, поросший папоротником проем и крошащиеся ступени вели в черную воду. Скульптура Эроса исчезла, но из камыша вздымался пьедестал, замшелый и полуразвалившийся.

– Господи, – неторопливо произнес мистер ван Винкль, – двадцать пятый век.

Потом перешагнул порог станции метро и, опустившись на колени на скользкой пятой ступеньке, погрузил голову в воду.

Повсюду стояла полная тишина, нарушаемая ритмичным, еле слышным хрупаньем пасшихся овец. Облака закрыли было луну, и Рип замер, испуганный темнотой, но они проплыли и Рип вышел на свет, покинул грот и поднялся на травянистый холм на углу Хеймаркет-стрит.

В южной стороне он разглядел между деревьями серебристую ленту реки. Осторожно, поскольку земля изобиловала ямами и расщелинами, перешел бывшие Лестер и Трафальгар-сквер. Громадные грязные отмели, затопляемые во время прилива, тянулись к его ногам через Стрэнд, на грани грязи и осоки была кучка построенных на сваях лачуг – недоступных, так как осмотрительные хозяева подняли на закате лестницы. Два почти догоревших бивачных костра красно светились на утоптанных площадках. Оборванный сторож спал, уронив голову на колени. Несколько собак рыскали под хижинами, вынюхивая отбросы. И хотя Рип, подходя, создавал шум, тревоги не поднимали – ветерок дул с реки. Безграничный покой царил повсюду среди уродливых, поросших травой развалин кирпичных и бетонных построек. Рип улегся в сырой рытвине и стал дожидаться дня.

Еще стояла ночь, более темная после захода луны, когда загорланили петухи – Рип решил, что их никак не меньше двух-трех десятков, – в деревне. Сторож проснулся и принялся ворошить угли, поднимая снопы искр.

Вскоре на востоке появилась узкая полоска света и расширилась в нежную летнюю зарю. Вокруг запели птицы. На маленьких платформах перед хижинами появились их взъерошенные обитатели – женщины чесали в головах и вытряхивали одеяла, дети носились голые. Лестницы из шкур и палок опустили, и несколько женщин побрели с глиняными горшками к реке за водой. Там задрали одежду до талии и вошли в реку по бедра.

Оттуда, где лежал Рип, деревня была видна как на ладони. Хижины тянулись примерно на полмили в одну линию вдоль берега. Их было около пятидесяти, все одного типа и размера; выстроенные из прутьев и глины, с устеленными шкурами крышами, они казались прочными, в хорошем состоянии. На грязном берегу лежало с дюжину лодок – одни представляли собой выдолбленные стволы деревьев, другие были сплетены из прутьев и обтянуты шкурами. Люди – светлокожие, светловолосые, но косматые – походили на дикарей. Разговаривали они нараспев, как представители бесписьменной народности, которая полагается на устную традицию для сохранения своих познаний.

Слова их казались знакомыми, но были неразборчивыми. Рип больше часа наблюдал, как деревня пробуждается к жизни и принимается за обычные дела: видел подвешенные над кострами глиняные горшки для стряпни; мужчин, шедших к берегу и с задумчивым видом бормочущих над своими лодками как прибрежные рыбаки; детей, спускавшихся по сваям к отбросам внизу, – и, может быть впервые в жизни, не знал, что делать. Потом, набравшись решимости, пошел к деревне.

Результат оказался моментальным. При виде его все женщины бросились к детям, а схватив их – к лестницам. Мужчины у лодок перестали возиться со снастями и неуклюже вышли на берег. Рип дружелюбно им улыбнулся. Мужчины сбились в кучку, не выказывая желания двигаться с места. Рип поднял сжатые кулаки и потряс ими в воздухе, как боксеры, выходя на ринг. Косматые белые люди как будто не поняли этого жеста.

– Доброе утро, – сказал Рип. – Это Лондон?

Мужчины удивленно переглянулись, один, очень старый, седобородый, издал негромкий смешок. После мучительного промедления вождь кивнул и сказал: «Ланнон». Все робко окружили Рипа, потом, осмелев, подошли вплотную и начали трогать пальцами его диковинную одежду, постукивать по измятой рубашке грубыми ногтями, дергать запонки и пуговицы. Женщины тем временем пронзительно кричали от волнения на площадках. Когда Рип поднял на них взгляд и улыбнулся, они попрятались в хижинах. Он чувствовал себя очень глупо и испытывал сильное головокружение. Мужчины обсуждали его, усевшись на корточки, и без воодушевления или убежденности принялись спорить. Отдельные слова: «белый», «черный», «босс», «торговля» – были ему понятны, но большей частью этот говор казался бессмысленным. Рип тоже сел. Голоса вздымались и понижались, как на литургии. Рип закрыл глаза и сделал отчаянное усилие пробудиться от этого нелепого кошмара. «Я в Лондоне, в тысяча девятьсот тридцать третьем году, остановился в отеле „Ритц“. Вчера вечером у Марго я слишком много выпил. Впредь нужно быть осмотрительнее. Ничего страшного не случилось. Я в „Ритце“ в тысяча девятьсот тридцать третьем году». Он твердил это снова и снова, закрыв чувства для всех внешних впечатлений, напрягая волю, чтобы достичь здравомыслия. Наконец, полностью убежденный, он поднял голову и открыл глаза… Раннее утро у реки, ряд плетеных хижин, кружок бесстрастных варварских лиц…

2

Не стоит думать, что человек, бездумно оставивший позади пятьсот лет, будет обращать большое внимание на течение дней и ночей. Рипу часто во время бессистемного чтения встречались фразы типа: «С тех пор время утратило для нее всякую реальность», – и теперь он наконец понял их смысл. Он жил под охраной лондонцев; они кормили его рыбой и грубым хлебом, угощали крепким тягучим пивом; под вечер, когда дневные дела заканчивались, деревенские женщины собирались вокруг него в кружок и пристально следили за всеми его движениями – иногда раздраженно (однажды коренастая молодая матрона подошла к нему и неожиданно дернула за волосы), но большей частью застенчиво – в готовности захихикать или броситься врассыпную при любом необычном жесте.

Возможно, это пленение длилось много дней. Рип замечал стеснение и чуждость, ничего больше.

Потом возникло новое ощущение – прибытие босса. День волнения в деревне; появление большого судна с механическим двигателем, тентом, флагом и командой из молодцеватых негров, одетых в кожу и меха, несмотря на разгар лета; капитан-негр отдавал приказы негромким презрительным голосом. Лондонцы вынесли из хижин мешки и разложили на берегу вещи, которые откопали в развалинах: детали машин и украшения, фарфор, стекло, камни с резьбой, драгоценности и безделушки, подходящие, по их мнению, для продажи. Негры, в свою очередь, выгрузили из трюмов кипы толстой ткани, кухонные принадлежности, рыболовные крючки, лезвия ножей и топоры без топорищ; последовали прения и обмен, затем откопанные находки были погружены на судно. Рипа вывели вперед и представили для осмотра, заставив поворачиваться, потом тоже отправили на судно.

Фантасмагорическое путешествие вниз по реке; Рип сидел на куче груза; капитан невозмутимо попыхивал сигарой. То и дело судно останавливалось у других деревень, поменьше Лондона, но построенных по тому же плану. Там любопытные англичане толпились на берегу и шлепали по воде, чтобы посмотреть на него, пока не получали властного приказа держаться подальше. Кошмарное путешествие продолжалось.

Прибытие на берег моря; большая военная база; мундиры из кожи и меха; черные лица; флаги; салют. Причал со стоящим у него большим пароходом; казармы и резиденция губернатора. Негр-антрополог в больших очках. Впечатления становились более яркими, как вспышка или кратковременная иллюминация, похожая на мерцающий свет. Кто-то пожелал поговорить с Рипом – очень медленное произношение английских слов; чтение ему по какой-то книге, знакомые слова со странным акцентом; негр, пытающийся читать Рипу Шекспира. Кто-то измерил его череп кронциркулем. Нарастающие мрак и отчаяние; стеснение и чуждость; минуты иллюминации, более редкие и более фантастичные.

Ночью, когда Рип, проснувшись, лежал наедине со своими мыслями, совершенно ясными и отчаянными, он сказал себе: «Это не сон. Я просто сошел с ума». Потом снова темнота и дикость.

Приходили и уходили офицеры и чиновники. Велся разговор об отправке его «домой». «Домой», – подумал Рип и за очередным официальным городом, неясным и более отдаленным, мысленно увидел упорядоченный ряд одинаковых квартир с паровым отоплением, каюты первого класса и палубы для прогулок, казино, бары и превосходные рестораны, которые служили ему домом.

А затем, позже – он не мог бы сказать, насколько позже, – нечто новое и вместе с тем вечное. Слово «миссия», написанное на доске; негр в одежде монаха-доминиканца… и нарастающая ясность. Рип понял, что из чуждости появилось нечто знакомое; некий порядок в хаосе. Что-то делалось. Делалось нечто знакомое Рипу; нечто, чего не смогли изменить двадцать пять столетий; нечто из его детства, пережившее возраст того мира. В бревенчатой церкви в прибрежном городке он сидел среди туземцев-прихожан; некоторые из них были в изношенных мундирах; на женщинах – бесформенные, сшитые в монастыре платья; вокруг него взъерошенные белые люди смотрели невыразительными, тупыми глазами в конец помещения, где горели две свечи. Священник обратил к ним черное ласковое лицо.

– Ite, missa est. [33]33
  «Идите, распущено» – так заканчивается католическая месса (лат.).


[Закрыть]

3

Через несколько дней после столкновения машин Рип обрел способность разговаривать и попросил позвать священника (тот, как оказалось, сидел у его изголовья).

– Отец, я не могу понять, как вы здесь оказались.

– Меня позвали к сэру Аластеру. Он не особенно пострадал, но лежал без сознания. Вы оба легко отделались. Странно, что сэр Аластер пригласил меня, – ведь он не католик. Очевидно, пока лежал без сознания, у него была какая-то галлюцинация, из-за которой он захотел видеть священника. Потом мне сказали, что и вы здесь, поэтому я пришел.

Рип немного подумал, превозмогая сильное головокружение.