Текст книги "Двойное дно"
Автор книги: Иван Лепин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
17
Первым незаметно ушел Гугляр.
Так же, по-английски, не простившись, улизнула и Маша. Когда хватились ее, Инга ответила:
– Она сына поехала кормить.
После этого засобирался Шуклин – без Маши ему было неинтересно. Ему, не любившему всяческие шейки, сегодня вдруг танцевалось легко и азартно. Маша, должно быть, подзадоривала. А кто, кроме нее? Не Наум же. Наум слишком тяжел, чтобы вдохновлять в шейке.
От Ингиного дома до троллейбуса, на котором обычно добирался домой Шуклин, можно было доехать трамваем – три остановки всего. Но он решил идти пешком.
Ветра не было. Падал редкий тихий снег. Уже стемнело, и в свете уличных фонарей снег искрился, казался вовсе не снегом, а роем бабочек-поденок.
Хорошо на душе, покойно. Вроде и небольшое дело сделал он сегодня – помог Инге переехать, а какое удовлетворение! И все потому, что радость доставил человеку, не зря, значит, день прожил.
Завтра он пойдет в гости к Маше. Машин сын Денис пишет стихи. Федор прочитает их, даст мальчишке советы – тоже доброе дело. А если он в нем еще и талант обнаружит, тогда совсем будет считать себя счастливым человеком. Ведь это здорово – открыть талант!
Маша, возможно, приглашала его, Шуклина, не только для консультации сына. Что-то сегодня между ними наметилось такое, что может выйти за рамки простого визита. Маша и мила была, и заботлива, и учтива. А как она прижалась к нему, когда они танцевали вальс! Будто защиты искала… Ему с ней было легко и радостно – как когда-то было легко и радостно с Натальей, тогда еще не женой. Ныне Наталья – просто близкий человек. Не сказать, что Шуклин к ней безразлично относится, но она стала чуть-чуть обыденной, привычной…
18
Директор Дворца машиностроителей, резвый молодой мужчина, примерно ровесник Шуклина, на просьбу Федора найти ему уголок для беседы с виновниками торжества любезно предоставил свой кабинет. Больше того, помог супругам Каменских – Михаилу Павловичу и Евдокии Ивановне – подняться на второй этаж, усадил их в мягкие, обитые красной тканью кресла – друг против друга. Шуклину же указал на директорский стул:
– Вы можете располагаться здесь.
И, сделав легкий поклон, вышел.
Шуклин переставил стул к торцу стола, чтобы быть ближе к Михаилу Павловичу: главным рассказчиком, по расчетам Федора, должен быть старик. Был он сухой, худенький: новый черный костюм сидел на нем мешковато, а туго завязанный галстук мешал дышать, и Михаилу Павловичу приходилось то и дело приподнимать голову.
– Причешись, – напомнила ему жена, – а то распустил свои кудри. Три волосинки, и тем сладу не дашь.
– Ничего, – отмахнулся Михаил Павлович, – не фотографировать же будут.
– Да, да, – сказал Шуклин, кладя перед собой блокнот. – Мы просто побеседуем. Официальную часть я всю записал. Теперь нужно только кое-что уточнить.
– Уточняйте.
– Так вот, позади у вас пятьдесят лет совместной жизни, – Федор перевел взгляд на Евдокию Ивановну. – Скажите, вы по любви поженились?
– А как же! – взмахнул руками с подлокотников кресла Михаил Павлович. – Нравилась она мне. Ну, я ей предложил – она и согласилась.
– Ой ли! Ври больше! – возразила Евдокия Ивановна, не в пример мужу женщина полная, звонкоголосая. – Ты меня, может, с полгода уговаривал.
– Я?
– А кто ж?
– Это я гулял с тобой полгода. А замуж ты сразу согласилась. Помнишь, на Николу-зимнего это было. С гулянки шли, я тебе и намекнул…
– И я согласилась? Сразу?
– А как же?
– Да у меня гордости не было, что ли?
– Но это детали, – вмешался в перепалку Шуклин. – Главное: вы по любви женились.
– По любви-и… – почти пропел Михаил Павлович.
– По любви. Тогда, правда, не такой он был худющий да седой…
– И ты тоньше была.
Шуклин смекнул: не переведи разговор на другую тему, старики еще и не то вспомнят.
– Вот я слышал со сцены: у вас шестеро детей – два сына и четыре дочери. Все они уже взрослые. Как у них сложилась жизнь?
Евдокия Ивановна подняла руку, давая знак, что отвечать будет она.
– Хорошо сложилась. Девки замужем…
– А Райка? – вставил Михаил Павлович.
Евдокия Ивановна вспыхнула:
– Замолчи! Что Райка? Она ведь не разведенная. Вы, товарищ корреспондент, – обратилась она к Федору, – не пишите про Раису. Непутевый ей попался муж. Мот и пьяница. Дома все пропил, подался в бега. Уже третий год где-то пропадает… Ну да мы в беде дочь не оставили, помогаем когда деньгами, когда продуктами. Двое ребят ведь у нее… А остальные наши дети живут неплохо. Тоже, как и мы, на заводе работают: кто слесарем, кто токарем, кто на сверловке, а Настя, старшая, та технолог цеха. Семьи у всех порядочные… Не жалуемся на детей…
– А чего им плохими быть? – снова подал голос Михаил Павлович. – Мы ведь с тобой им дурного примера не подавали. Сроду не ругались при них.
– Так уж и не ругались! А помнишь, когда я тебя приревновала к этой… Как ее?.. Фу, память отшибло. Фрезеровщицей рядом с тобой работала…
– К Ульяне?
– Ну. Я тогда тебе скандал при детях устроила. А потом ты вскипел и тоже давай кричать на меня.
– Так это ж один раз было.
– Но надо правду товарищу корреспонденту говорить. Один раз-то скандалили, товарищ корреспондент.
Шуклин теребил пальцами по столу и тихо усмехался: надо же – за пятьдесят лет при детях ругались только единожды. А мы с Натальей ссоримся и не замечаем при этом Эли. А она ведь все слышит – доброе и недоброе. Какой пример ей подаем?
В это время дверь приоткрылась, заглянула молодая женщина.
– Мама, папа, столы накрыты, вас ждут.
– Мы заканчиваем, – ответил Шуклин и задал последний вопрос: – Михаил Павлович, Евдокия Ивановна, вам, конечно, известно, что нынче очень много разводов. Проблема эта сложная, ею занимаются ученые. А в чем главная причина распада семей, на ваш взгляд?
Михаил Павлович, крякнув, поджал губы, повернул голову влево, вправо. Сложный вопрос, что и говорить. Их, причин, тысячи ведь. А какая из них главная – поди разберись.
– Вот я матери, – Михаил Павлович поднял взгляд на жену, – за нашу с нею жизнь ни разу не солгал. Так, мать?
– Верно, верно.
– Отсюда и полагаю: разводы от неоткровенности идут. Муж и жена часто напоминают шахматистов, хитрят: кто кого? Да еще у каждого в голове, как у завзятых гроссмейстеров, домашние заготовки, которые – боже упаси! – выдать сопернику. Добро, если эти заготовки не пригодятся в игре, начнется размен фигур, а там – к общему удовольствию – супруги согласятся на ничью, придут к миру. А ведь семейная жизнь, по моим наблюдениям, – не шахматы. Это скорее лодка, где каждому дано по веслу. Муж с одной стороны гребет, жена – с другой. И хорошо, чтобы при этом не посматривали друг на друга, кто больше работает, кто – меньше. Была б согласованность, надежда, что один другого выручит, случись что. Тогда любое течение нипочем…
Снова приоткрылась дверь кабинета:
– Папа, мама…
– Идем, идем!
– Извините, – сказал Шуклин и шагнул к Евдокии Ивановне, чтобы помочь ей подняться с кресла.
19
Проходя мимо комнаты с табличкой «Внешкольный отдел», Шуклин на секунду утишил шаг. Заглянуть – не заглянуть? Заглянуть, чтобы поздороваться? Спросить, не по ее ли рекомендации директор Дворца просил редактора прислать на свадьбу именно его, Шуклина? Ну спросит, потешит самолюбие. А дальше что? Федору Нелли предложит посидеть, поболтать, а там, глядишь, и на чай пригласит…
Нет, нет, нет! Мосты сожжены, обратно дорога отрезана. И он чуть ли не бегом заторопился к выходу.
Очутившись на улице, Федор почувствовал – душой и телом – удивительную легкость. Будто сбросил с себя многопудовый груз. Ах, как здорово, что у него хватило ума не заглянуть к Нелли. Что было – то прошло. У него есть надежный друг Наталья, с которой ему плыть и плыть в одной лодке…
«Стоп! – поймал себя на этой мысли Шуклин. – Да ведь наша лодка сошла с курса. Пока она – до поры до времени – держится на плаву, но однажды сядет на мель. Не по совести я сейчас гребу, а значит, и живу: лукавлю, обманываю, лгу Наталье. Словно шахматист, коплю домашние заготовки… Вот к Маше сейчас иду. А в голове роятся планы, как обвести вокруг пальца жену, если спросит, почему долго задержался на свадьбе. Я ведь ей сам, не подумавши, сказал, что поприсутствую только на официальной части. Естественно, спросит Наталья, где был. И я уклонюсь от правды. Лицемер я, лицемер! Гугляр мне характеристику мою показывал: „Примерный семьянин!“ Какой я примерный? Чемодан с двойным дном, вот кто я. Одни мосты сжег, другие навожу… Далее. Поднимаю в газете нравственные проблемы. Да имею ли я право вообще прикасаться к этой теме?.. Слабак, лицемер, обманщик! Одним словом – негодяй я. Негодяй!.. Ужели? И законченный? А если попробовать все-таки обратное? Как? А вот так! Ни к какой Маше я не пойду! Пусть передаст стихи через Ингу. А еще лучше – попрошу ее саму прочесть детские творения…»
Федор достал из заднего кармана брюк бумажку с Машиным адресом и резкими движениями изорвал ее на мелкие кусочки. Посмотрев, нет ли поблизости прохожих, выбросил клочки в сугроб. Ветер тут же подхватил их и понес вместе со снегом.
Шуклин зашагал к остановке своего троллейбуса.
20
Дмитрий Иванович позвонил Рябцеву поздно вечером, когда тот приготовился смотреть передачу «Время». Звонил он от Зои – как раз собирался домой.
– Ну что, Василий… э-э-э… Семенович?
Рябцев по этому «э-э-э» сразу узнал Севастьянова.
– Все в порядке, – бодро ответил Рябцев. – Только со свидания.
– Не понял вас. Я – про облепиховое масло.
– А я про вашу соседку. Прелестная женщина! В «Ладе» мы с ней сегодня были.
Севастьянов завистливо вздохнул.
– Ну, вы – орел! Лекарство хоть она достала?
– А как же? Тут вам спасибо. И с меня причитается… А Наталья – смак баба. Впрочем, подробности при встрече. Завтра у нас очередное свидание. Выходной, но она пойдет якобы к отчету готовиться… Короче, подробности при встрече. Пока!
– Пока.
Севастьянов положил трубку и минуты две стоял на месте. «Вот тебе и святоши, эти Шуклины, – думал он. – Один – с Нелькой, другая – с Рябцевым… А заикнешься при них про флирт – и слушать не хотят. Ну, святоши! Попались вы мне на удочку!..»
И он медленно согнул на правой руке указательный палец, изображая большой рыболовный крючок.
