355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Лепин » Льгота » Текст книги (страница 4)
Льгота
  • Текст добавлен: 16 октября 2016, 22:36

Текст книги "Льгота"


Автор книги: Иван Лепин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

13

В середине июля Андрей прислал письмо. Сообщал, что печень подлечил, но приехать не может. В доме начался ремонт, и появилась возможность дощатый пол заменить на паркетный. Жене, а тем более детям, досмотр за ремонтниками он доверить не может: ремонтники – ребята аховые, могут паркет настлать кое-как, денежки ж запросили хорошие. «Чувствую, – писал Андрей, – плакал мой отпуск. Хотя по ночам снятся рыбалка, Светлица, луг с шапками копен и пупырчатые молодые огурцы… Да, как Сергей поживает? Сто лет не получал от него никаких известий. Напиши и про новости, связанные с переездом».

Илья Трофимович показал письмо Вере Игнатьевне, та, прочитав его, тяжело вздохнула:

– Зря, выходит, ты прикорм на речку носил.

В тот же вечер Илья Трофимович отписал старшему брату. Сожалел, что ремонт мешает тому приехать в родные края.

Про рыбалку, которая и летом нынче удачлива, чтобы лишний раз не травить Андрею душу, писать не стал.

Что касается младшего брата Сергея, шофера, жившего в Орле, то про него Илья Трофимович сообщил, что мать хоронить он приезжал. Как всегда, много пил и мало разговаривал. На второй день после поминок Илья Трофимович поведал ему о переезде. Заодно показал завещание матери.

– Ты завещание написал? – нахмурил брови Сергей.

– Она.

– Почерк ведь твой.

– А роспись?

– Подсунули старухе филькину грамоту, она и нацарапала.

– Сереж!.. – удивившись недоверию брата, громко произнес Илья Трофимович.

– Я уже пятьдесят пять лет «Сереж»… Мог бы и со мной завещание согласовать. Я, например, был бы не против, чтобы в него вписали и мою дочь. Или Игорь роднее, чем она? Да и прав на наследство я, как младший, имею больше тебя с Андреем.

– Но тут ведь не наследство, – задыхаясь от волнения (такого оборота дела он никак не ожидал), уточнил Илья Трофимович. – Тут завещание. Ведь не задумай я переезд, ты бы никаких претензий не имел. Верно? Да и живу я тут дольше всех, и за матерью ухаживал… Дом в конце концов мной полностью перестроен… Мы с Верой, и Андрей тоже, и в мыслях не предполагали, что ты, у которого трехкомнатная квартира, позаришься на хату.

– Я не зарюсь, – дыша вином, грубо сказал Сергей. – А дочери бы моей тысчонка-другая-третья пригодилась…

– Откуда деньги?

– Хату ведь продашь? – заглянул Сергей в лицо брату и стукнул по столу.

– И не думаю. Летом мы тут жить будем. И дочь твою приглашаем. Да и сам с женой приезжай… Сообща станем отдыхать, места всем хватит.

– Дождешься меня, – неопределенно сказал Сергей и приподнялся с табуретки, грузный, угрюмый, спитой.

Еще через день, холодно попрощавшись, Сергей уехал. Илья Трофимович просил известить о приезде, но вот прошло уже более месяца, уже отметили сорочины, а вестей от Сергея не было. Ясно одно: обиделся.

«А чего обижаться? – рассуждал Илья Трофимович в своем письме к Андрею. – Завещание ведь мать написала по собственному желанию. И свидетель тому есть – Вера. Так Сергей только ехидно хмыкнул, когда я ему об этом сказал: „Нашел свидетельницу! Это и дураку известно: муж и жена – одна сатана“. Вера после этих слов заплакала, а я, обычно сдержанный, тут взял и вспылил: „Знаешь что, Сергей? К нашему разговору подходит и другая поговорка: на чужой каравай рот не разевай…“ Прав я вроде, Андрей, а только после этого объяснения с Сергеем легла мне на душу еще одна тяжесть. Выходит, теперь в лице родного брата врага нажил… А тут Дарья еще ходит надутая. Жаловалась Вере, что оставляем ее одну. В общем, напереживался я с этим переездом уже столько, сколько за всю жизнь не переживал… Корову продаем. Хотела было ее купить одна молодая учительница – за восемьсот рублей, – но потом отказалась: две дойки, дескать, у коровы недоразвитые. Я ей, как специалист, объяснял, что это не влияет на удой, но напрасно. Других покупателей нет, придется сдавать корову в „Заготскот“, где, я прикинул, мы потеряем рублей триста. Вот такие, брат, дела…»

14

Лето подходило к концу. В середине августа начала жухнуть картофельная ботва – близилась горячая пора уборки картофеля. Для Чевычеловых последние месяцы были нервными, сумбурными. Жизнь сошла с накатанной колеи, и теперь на ее пути частенько появлялись неожиданные ухабы. Казалось бы, наступило облегчение – ни тебе забот о кормах, не надо было дважды в месяц пасти личное сельское стадо (за корову Чевычеловы получили почти шестьсот рублей), запасаться топливом. Улеглись и толки в Варваровке по поводу переезда Чевычеловых. Вера Игнатьевна даже тайком подумывала предложить Илье Трофимовичу не торопиться с переселением, жить в селе как можно дольше.

Но новый звонок Полины Максимовны Еськовой опять растревожил было зажившую рану. Звонила она из дома. С работы, сказала Илье Трофимовичу, звонить не решилась, опасалась, что случайно ее могли подслушать. А дело вот в чем. Была она в райисполкоме, и там ей заместитель председателя намекнул, что из высоких инстанций поступила для проверки жалоба. О том, кто писал, и о конкретном содержании жалобы заместитель умолчал, но дал понять, что обвиняется в незаконных действиях сельсовет.

– Наверное, Шура Быкова свое слово сдержала, – предположила Еськова. – Так что будьте готовы к встрече с проверяющими.

– У меня, Максимовна, все в порядке. Коровы с теленком уже нет, картошку, бураки – короче, все лишнее – сдам в райпо. А в декабре вступит в силу завещание…

– Так-то оно так, но я позвонила на всякий случай. Чтоб неожиданностей не было.

– Я за тебя, Максимовна, беспокоюсь, за себя – ни капельки.

– С меня взятки гладки: я закон не переступала. А Быкову не выпишу, пока не продаст хату.

На этом разговор окончился. Не бог весть какую новость сообщила Полина Максимовна, но Вера Игнатьевна снова запечалилась, присмирела, будто провинившаяся, на улице боялась появляться. И уж совсем оставила мысль пожить в селе подольше.

А Илья Трофимович теперь окончательно убедился, что надо срочно сниматься с партийного учета в колхозе и становиться на учет по месту жительства, в домоуправлении. Что ни говори, а нарушает он устав, и проверяющие могут этот факт истолковать двояко: или Чевычелов – недисциплинированный коммунист (каковым он себя не считал), или преследует какую-то цель, не желая покидать колхозную парторганизацию. Более того, секретарь парткома Талалай не может не знать про такое нарушение, но он почему-то не спешит указать Чевычелову на пренебрежение уставными требованиями. А посему тут надо разбираться партийным органам: глядишь, и выяснится, что Талалай вместе с председателем Еськовой, тоже коммунистом, поощряют перебежчиков. И не по примеру ли Чевычеловых навострила лыжи в город колхозница Быкова?

Может, слишком усложнял, драматизировал ситуацию Илья Трофимович, но, как человек, не лишенный логического мышления, он должен был теперь учитывать в своих поступках все мелочи, последствия от которых могли быть самыми неожиданными.

Нужно срочно идти к Талалаю и сниматься с учета! Пока не грянул гром, пока из-за него не досталось неприятностей и председателю сельсовета, и секретарю парткома.

Было и еще одно опасение у Ильи Трофимовича. Про него он пока не говорил даже Вере Игнатьевне. В глубине души он полагал, что тут ничего предосудительного нет, да и вряд ли кому в голову придет приписывать ему криминал. Но после звонка Еськовой тревожно задумался: «Люди, они не дурнее меня, могут прознать, что я прикреплен в городе к столу заказов, где как инвалид войны получаю дефицитные продукты. А ведь, скажут, выкупает их не Чевычелов, а сын его. Уж больно нечестно, могут сказать, использует Илья Трофимович свои льготы…»

Сеть, паутина кругом. Никогда он не представлял, что ему придется вот так выпутываться. Конечно, все утрясется-уляжется, когда они окончательно переедут в город. Это случится в декабре. Через три с половиной месяца.

15

В конце ноября Чевычеловы начали основательно готовиться к переезду. Решили брать с собой только самую необходимую одежду, обувь, постельное белье, немного разных солений-варений, свинины, пару мешков картошки. Как нельзя кстати пришелся теперь оставшийся от матери старинный сундук с висячим замком. В него складывали наиболее ценные вещи. Сам же сундук решено было перенести на хранение к Дарье – для пущей безопасности.

К Дарье же переправили телевизор, радиолу, дорогие настольные часы с боем, подаренные Илье Трофимовичу в честь его шестидесятилетия, два ковра, три подушки. Хотели снести и диван-кровать, но Дарья, доселе терпеливо наблюдавшая, как чужие вещи теснят не бог весть какое пространство ее небольшой хатенки, возмутилась:

– Мне ведь к столу придется пробираться на одной ноге!

Диван оставили в покое, но вместо него принесли цветы – высоченный столетник, фуксию, гортензию и еще какие-то два, названия которых Дарья не знала.

Телевизор, поначалу пристроенный на приступок, Илья Трофимович перенес на стол, поставил сверху комнатную антенну и, чтобы как-то ублажить Дарью, научил ее пользоваться кнопками и рычажками-переключателями. Дарья попервах упорствовала: «Еще по незнанию испорчу вашу драгоценность, – сказала, – семьсот рублей – не шутка, обойдусь без телевизора». Однако Илья Трофимович убедил ее в том, что без телевизора ей будет весьма и весьма скучно, а если он и поломается, то не беда – отремонтируют. Игорь мастак по телевизорам.

И Дарья сдалась.

Игорь приезжал теперь каждый выходной и возвращался в город с набитым багажником – самого необходимого оказалось не так уж и мало.

Кур, распорядилась Дарья, к ней во двор переселять не надо, пусть живут в своем дворе, в своем курятнике, она будет ухаживать за ними. «Иначе, – сказала, – петухи передерутся, меж кур пойдут распри… Да и тесен мой курятник».

Очищали от ненужного хлама сарай, чердак, подпечек. Илья Трофимович сжигал во дворе старые бурки, башмаки, Игореву детскую обувку, газеты, тряпье, подгнившие сачки и сетки, многолетнюю подшивку журнала «Ветеринария». С одного из подоконников в горнице собрал в колоду штук пятнадцать открыток – поздравлений с прошедшим Октябрьским праздником – в основном от бывших учеников Веры Игнатьевны. Решил сжечь и их. Правда, одну открытку отложил – от брата Андрея. Прислал он ее не из дома, а из Железноводска. «Раз уж летом отдохнуть не удалось, – писал он, – решил воспользоваться предложением нашего профкома и укатил на Кавказ – надо поосновательнее подлечиться». И спрашивал: «Как Сергей?»

Илья Трофимович написал в Пензу. Что Сергей? Посылал ему поздравление, но ответа не последовало. Обиделся. Вот ведь каким мелочным оказался! Хотел отхватить куш от того, что ему не принадлежало. Подозревает, будто мать подбили на завещание Игорю. Но как ему доказать, что было совсем иначе, что она сначала даже на него, Илью Трофимовича, хотела оформить это завещание, а он отказался: «Мы ведь с Верой в годах…»

Пробежал взглядом по стенам – что бы еще выкинуть? Рамки с семейными фотографиями – реликвия. Отрывной календарь? Скоро кончится год, можно календарь уже и снять. Далее. Икона. В верхнем левом углу, покрытая вышитым рушником. Это вещь матери. Пусть побудет. Еще один цветок, почему-то оказавшийся на полу. Летом он буйно и красиво цветет. Огонек называется. Забыли отнести его к Дарье.

Вышел в кухню. Рассохшаяся табуретка! Сколько раз Илья Трофимович точил на нее зуб, да Вера Игнатьевна всегда останавливала, не давала ее порубить: «Может, подклеишь…» Он пытался и склеивать, и укреплять гвоздями – бесполезно. Теперь самый раз бросить ее в огонь. Вместе с открытками.

На улице, у дверей коровника, заметил прислоненный к стене ременный кнут. Подержал в руке, хлопнул для чего-то и тоже бросил в костер.

– Зачем? – сожалеюще спросила проходившая мимо Вера Игнатьевна.

– Пригодится, думаешь?

– А вдруг… Мало ли в жизни чего случается.

– Нет, Вера, такие случаи – не для нас. Мне сейчас хоть сто миллионов давай, не вернусь в село. Стыдно. – Он надвинул на лоб поношенную шапку. – Скажут: Трофимыча-то нашего только помани, он и в Антарктиду за приманкой поедет, а мы считали его человеком неподкупным. Скажут так, Вера, и правы будут. Меня ведь в город поманили – Андрей, помнишь? – и я клюнул на городские выгоды, обольстился льготами… Дрянным оказался я человечишком. Себе на уме, расчетливым. А потому жить рядом с теми, кто считал меня порядочным, мне стыдно… Ладно, хватит об этом. Скажи лучше: ты свои кособокие сапоги намерена сжигать – нет?

16

Заведующая нотариальной конторой Дудина была женщиной без эмоций. На строгом, властном лице Игорь Чевычелов не заметил ни одной черточки теплоты или сопереживания. Она кивком головы, когда он зашел в кабинет, указала, на какой стул ему надлежало сесть, а затем, не поднимая головы, холодно спросила:

– Что у вас?

– Вот. – И Игорь вытащил из дипломата вложенные в газету документы: свидетельство о смерти бабки Ульяны, ее завещание, свой паспорт, другие сопутствующие оформлению наследства бумаги. Положил их на стол Дудиной.

Та посмотрела свидетельство о смерти, прочла завещание – молча, недовольно.

– Кто заявление писал?

– Бабушка.

– Не завирайте.

– То есть папа, но она подписала. Сама, ей-богу.

– «Сама». Сколько таких случаев, когда подсовывают старым людям все, что выгодно их детям и внукам.

Игорь, почувствовав неловкость, заерзал на стуле. Вступать в пререкания с этой злой усатой женщиной он дальновидно не стал: начнет еще пуще придираться.

Дудина полистала паспорт Игоря.

– Из Варваровки, значит. А живете в городе?

Игорь трижды согласно кивнул.

– Вы, случайно, не родственник Илье Трофимовичу Чевычелову?

– Сын, – тут же выпалил Игорь.

– Знаю его. Когда я судьей работала, он народным заседателем был. Мы с ним часто встречались. Хороший человек. Значит, в город перебирается? Так-так. Надоело нюхать сельскую пыль, решил попробовать городского смога… Передавайте ему привет.

Игорь заискивающе проговорил:

– Да, да, передам… непременно… спасибо…

А Дудина продолжала изучать бумаги.

Минут через десять, просмотрев последний документ, заведующая нотариальной конторой принялась что-то пересчитывать на листочке перекидного календаря. А подсчитав наконец, подняла голову, положила руки перед собой. Глядя в глаза Игорю, сказала:

– Дела, товарищ Чевычелов, такого рода. Свидетельство о наследовании мы вам выдадим. Но предварительно нужно уплатить госпошлину… – она глянула на календарь, – в размере трехсот сорока четырех рублей. – Игорь сморщился, как от кислого яблока: «Ого!» – Платите и через недельку приезжайте за свидетельством. Вот так, – неожиданно по-доброму подмигнула она Игорю. – Все понятно? Ну и хорошо… Кстати, хату продавать будете?

– Нет пока.

– Под дачу?

– Ага.

– Это нынче модно стало. Не совсем, правда, законно – жилье в двух местах иметь не положено, но наши местные власти часто на это закрывают глаза. В идеале вот сейчас, получив свидетельство, вы должны свою хату продать частному лицу или колхозу.

– Или…

– Вы просите совета, как обойти закон? Обойти его, конечно, можно – с помощью всевозможных хитростей. Взять, скажем, и прописать снова в селе свою маму, которая недавно оттуда выписалась. Но для этого она должна фиктивно развестись с Ильей Трофимовичем… Нравится вам такое предложение?

Игорь отрицательно замотал головой.

– Родители на это не пойдут.

– Напугала, вижу, вас. Не переживайте. Иные местные власти, повторяю, смотрят на подобного рода нарушения сквозь пальцы… Всего доброго! Не забудьте передать привет Илье Трофимовичу.

И Дудина – опять неожиданно для Игоря – вдруг встала из-за стола и, слегка улыбаясь, протянула Игорю руку.

– До свидания, юный дачник.

– До свидания.

И подумал: «Есть же еще в конторах добрые люди».

17

В следующую субботу Игорь приехал к десяти утра. Перед выездом он позвонил из дома и попросил отца закончить сборы к его приезду. Объяснил, что в город ему нужно вернуться сегодня пораньше, к обеду, поскольку после обеда он приглашен с Катей к другу на день рождения.

Услышав шум притормозившей машины, за калитку вышла Вера Игнатьевна. Игорь чмокнул ее в щеку.

– Здравствуй.

– А чего во двор не загоняешь? – кивнула на машину Вера Игнатьевна.

– Не стоит. Скоро ведь поедем.

В хату шел вслед за матерью, высокий, в модной синей куртке с капюшоном, в дорогой норковой шапке.

На веранде Игорь приостановился, ища глазами тапки.

– Не ищи, – сказала мать. – Проходи не переобуваясь. Попрятали, а те, что старые, отец пожег. Он в эти дни сам не свой: готов все пожечь, порубить, выбросить… Никакой жалости к вещам нет, будто подменили его, будто безвозвратно уезжает. А ведь уверена, еще и снег не сойдет, явится сюда…

Игорь, слушая мать, мял подбородок. «Явится, – иронично повторил он про себя, – явится… А Дудина говорит, что, если сельсовет поведет себя принципиально, мне могут предложить… Фу, фу, прочь негодные мысли! Как бы отцу с матерью, по неосторожности не проболтаться, что еще говорила Дудина…»

Из хаты время от времени слышался стук молотка. Игорь, пригнув голову, отворил дверь в кухню.

– Здравствуй, пап, – громко поздоровался, еще не видя отца.

Было сумеречно. Игорь шагнул в горницу. Отец заканчивал обивать белой материей последнее окно.

– Снаружи решил не заколачивать – и на чужие заколоченные хаты больно смотреть, а тут… своя… Родился ведь я здесь, вот на этом крючке, – Илья Трофимович указал на матицу, – моя люлька висела. И твоя, кстати…

Илья Трофимович забил последний гвоздик, взял стул, поставил его под электросчетчик.

– Пока не забыл, надо пробки выкрутить.

Игорь потрогал красный телефонный аппарат, стоявший на тумбочке.

– А этот?

– Остается.

– Перенесли бы его к тете Даше.

– Предлагал – тут ничего не стоило провод перекинуть. Категорически отказалась: «Я в него говорить не умею, а лишнего барахла у меня и так хватает…». Вот что, Игорь, если хочешь, чтобы побыстрее поехали, бери вон старые простыни и занавешивай окно в кухне.

Пришла Дарья, стала помогать собираться в дорогу Вере Игнатьевне. Вместе они спустились в погреб, набрали бидон квашеной капусты, миску моченых яблок-антоновок, трехлитровую банку соленых помидоров. Все это они заносили в машину, ставили на покрытое целлофаном заднее сиденье.

Сборы подходили к концу.

Вот уже затянуты кусками простыней окна в кухне. Свет, пробивавшийся сквозь полотно, был каким-то мертвым, неестественным, внутри хата скорее напоминала склеп, чем жилище.

Илья Трофимович позвал в кухню Веру Игнатьевну и Дарью. В полупотемках достал из стола четыре стограммовых стаканчика, бутылку портвейна. Сковырнул ножом нашлепку с бутылки, разрезал на четыре части свежее яблоко. Наполнил стаканчики.

– Давайте на прощание, – сказал, ни на кого не глядя.

– Я символически – за рулем, – поднял стаканчик Игорь.

Нехотя, даже опасливо, будто к отраве, протянули к вину руки женщины.

Чокнулись в тишине. Илья Трофимович выпил до дна, женщины только пригубили.

Было жутко и тоскливо, как на похоронах.

Вера Игнатьевна отвернулась – вот-вот могла расплакаться.

– Счастья вам в городе, – сказала Дарья, чтобы как-то нарушить тягостное молчание.

– Спасибо, Дарья, на добром слове, – пряча стаканчики в стол, ответил Илья Трофимович. – Не ругай здорово за беспокойство, что причинили тебе. Ты ведь у нас теперь хранительница – и вещи тебе подкинули, и за хатой вон просили присматривать, и кур кормить… По весне рассчитаемся… А теперь – в машину.

Илья Трофимович еще раз прошелся по комнатам, оглядел все уголки – не осталось ли случайно чего-либо, что могло померзнуть, испортиться в оставляемой хате. Заметил воду в ведре – вылил: вдруг нагрянут сильные морозы, вода замерзнет и повредит ведро.

Закрыл хату на два замка – на внутренний и висячий. А закрыв, передал связку ключей – от хаты, погреба, сарая, курятника – Дарье.

– Держи.

Мелким шагом направился к калитке.

Прокукарекал вслед петух. Вера Игнатьевна повернула голову в его сторону, помахала рукой.

Игорь уже был в машине, прогревал мотор.

Накануне была плюсовая температура, ночью шел дождь со снегом, дорога заледенела. Илья Трофимович поскользнулся, чуть не упал возле машины.

– Опасно, однако, будет ехать.

– Я почему вас и поторапливал, – сказал Игорь. – По такой погоде семьдесят километров хотя бы за два часа одолеть.

Сестры расцеловались, и Вера Игнатьевна не удержала-таки слез. Стыдливо растирала их пальцами по лицу.

– Ну садись, садись, – похлопала ее по плечу Дарья. – Не расстраивайся, все тут будет в порядке. Никуда твоя хата не денется. А в городе вам, может, и взаправду лучше…

Илья Трофимович открыл Вере Игнатьевне переднюю дверцу.

– Давай сюда. А я с банками – сзади.

Она села, он захлопнул дверцу.

– Ну, до свидания, Дарья, – подал Илья Трофимович руку. И – почти шепотом: – Скажи честно, что говорят о нас в селе?

– Сейчас уже почти не говорят. А вообще осуждают.

В это время они услышали ребячий голос:

– Уезжаете, что ль, дядя Илья?

Обернулись – возле машины стоял Алеша Вялых, соседский парнишка.

– Уезжаю.

– Значит, правду пионервожатая говорила?

– Правду. Да и я ведь это не скрывал.

– Я думал, вы шутите… А телевизор оставляете?

– Оставляю.

– Так дайте ключ, я буду приходить смотреть его. Ничего-ничего из хаты не возьму, честное слово!

– К тете Даше теперь ходи на телевизор. У нее.

– А-а… Ладно, – сразу сникнув, сказал Алеша.

– Быстрей, пап, – поторапливал тем временем отца Игорь.

Сел наконец и Илья Трофимович, и Игорь отпустил тормоз. Нажал на газ, машина дернулась, но с места не сдвинулась. Игорь поддал газа, колеса с визгом буксовали в заледеневшей колее.

Как по команде, одновременно Дарья и Алеша шагнули к машине, уперлись в багажник. Этой небольшой помощи машине, видимо, и не хватало. Она сначала поползла в сторону, потом, ощутив под колесами более надежную опору, все быстрее и быстрее покатила вдоль улицы. А когда скрылась за углом, Алеша спросил Дарью:

– А можно, я все-таки прибью звездочку на хату дяди Ильи?

Не зная, о какой звездочке идет речь, она холодно отмахнулась:

– Не шали.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю