Текст книги "Льгота"
Автор книги: Иван Лепин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
4
Первым не вытерпел Илья Трофимович.
– Слушай, Вер, – обратился он к жене, когда они вдвоем готовили корове соломенную резку, – отчего ты стала такой хмурой и неразговорчивой?
Вера Игнатьевна распрямилась и с усмешкой ответила:
– Я у тебя давно хотела спросить о том же.
– Ну и что ты предлагаешь?
– Решай сам. Ты – хозяин, ты и решай.
– Я тоже пока решиться не могу. – Помолчал. Поправил сползшую на лоб шапку. – Но больше склонен к переезду… Тут Андрей прав: жить рядом с сыном на старости лет – не последнее дело.
И еще – не сказал, а подумал: «Скучаем мы без Игоря. Уже сколько лет прошло, как он отдельно живет – сразу после поступления в институт, а все еще не привыкнем к его отсутствию, все надеемся: не сегодня завтра вернется под родную крышу. А если здраво рассудить – зря надеемся. Чего он в селе не видел? Да и специальность у него не сельская – химик он. А что касается нашей скуки без него, похоже, он принимает ее за старческое чудачество…»
К сыну, к любимому единственному сыну, летела сейчас душа Ильи Трофимовича.
Но сам оставался еще на земле.
Илья Трофимович любил и ценил честный уклад жизни, честные поступки – свои и окружавших его людей. Посему главным для него во всей этой начинавшейся истории, сейчас, в момент принятия окончательного решения, оставался вопрос: честно ли я поступлю по отношению к закону? Андрей уверял, что все тут честно. Может, он и прав, но лучше не пороть горячку, лучше еще раз все-таки проверить законность переезда.
И, закончив дела с резкой, Илья Трофимович стал собираться в магазин – якобы за хлебом. Но заглянул – вроде бы случайно – в первую очередь в сельсовет, что стоял напротив сельмага. Председатель сельсовета Полина Максимовна Еськова только что получила из райисполкома сообщение о том, что ее сельсовет, занял первое место в общественном смотре организации здравоохранения, а поэтому настроение у нее было самое что ни на есть радужное. Первым, с кем она поделилась своей радостью, был депутат сельсовета Чевычелов.
– А я смотрю, в кабинете председателя окно светится. Дай, думаю, зайду: не пожар ли? А это Максимовна сияет, – добродушно подначил Илья Трофимович Еськову. – Ну, поздравляю.
Слово по слову, поговорили о всяких делах, Илья Трофимович потихоньку и выведал все, что ему было нужно; Но о своей затее пока умолчал: надо все-таки начистоту поговорить еще и с Игорем. А вдруг у него свои жизненные планы.
С Верой вопрос решен: она – как он. А он – за переезд. В сельсовете Илья Трофимович уяснил: никаких нарушений и впрямь не будет, если он все хозяйство оставит за матерью, а сам с Верой Игнатьевной выпишется и переедет жить в город, к сыну. Ну, хотя бы формально: Пенсии – свою и женину – туда переведет. И чтобы не ездить за ней, попросит перечислять их на сберкнижки. А жить будут пока здесь – не бросишь же больную мать.
Дома за обедом Илья Трофимович уже более решительным голосом сказал:
– Сегодня позвоню Игорю. Согласится прописать нас – буду действовать дальше. Должен согласиться. Это ведь и в его интересах: и за Оленькой, если надо, присмотрим, а получим квартиру – можно и впрямь съехаться. Когда это ему еще удастся расшириться.
5
На следующее утро Илья Трофимович с паспортами в кармане, пугливо поглядывая на окна соседей, шел в сельсовет. Ноли подкашивались, казались чужими, непослушными, будто направлялся он не на житейское дело, а на костер, где должен гореть за измену Варваровке. «Ну зачем мне сдался на старости лет тот город? Зачем мне эти приключения? Вернуться – и никогда не вспоминать про Андрееву затею! – нервно покусывая губы, думал он. – Зачем звонил Игорю? Тот, конечно, быстро оценил ситуацию. Дядя Андрей, говорит, подал вам гениальную идею, смотрите, не передумайте!.. Ему, Игорю, что – он отрезанный ломоть. А для меня Варваровка – жизнь… Это ж и похоронят в городе… Ужас!»
Сто пятьдесят метров до сельсовета казались Илье Трофимовичу самой мучительной дорогой за всё его; шестьдесят два года.
Однако шел, не в силах повернуть назад. Да и привычка у него была: принял решение – не отступай от него; не уважал людей нетвердых, особенно, если это были мужчины. Женщинам он мог простить непостоянство, мужчинам – ни за что. Пусть даже это был мальчишка, сын его. Когда Игорь, учась в десятом классе, вдруг по чьему-то наущению раздумал поступать в политехнический, а навострил лыжи в институт культуры, Илья Трофимович всячески обругал его: «Слабак, нюня, мякиш, баба в штанах! Своего мнения не имеешь. Да и какой из тебя культработник? Поёшь хорошо, но ведь и картавишь. Не дрейфь быть самостоятельным». И два дня не разговаривал с сыном, пока тот не вернулся к мысли о политехническом.
Пуще прежнего следил теперь за исполнением каждого своего слова – чего бы это ему ни стоило.
Однако Илья Трофимович не был сотворен из железа; и, как всякого чувствующего человека, его не покидали тревоги и терзания.
Вере Игнатьевне тоже было не по себе. Пробовала читать, чтобы отвлечься, – глаза не видели букв; она стала крошить курам бураки – нож не держался в руках. Выглянула за калитку, посмотрела вслед мужу – тот шел, неровно ступая, словно в подпитии.
Тогда-то она решила для успокоения души проведать свою старшую сестру Дарью, что жила напротив, через дорогу. В житейских делах она грамотнее ее. Найдет, чем и как успокоить, всегда даст правильный совет. Вера Игнатьевна даже удивляется иногда, почему к ней чаще обращаются односельчане за этими самыми советами, а не к Дарье. Потому, что Дарья – рядовая колхозница? А в должности ли дело?..
Дарья только что управилась с уборкой, теперь протирала вазу. Стол был накрыт новой – с декоративным орнаментом – скатертью. Не хватало на нем только вазы с цветами.
Вера Игнатьевна, поздоровавшись, удивилась:
– Ай праздник у тебя какой?
– Завтра ж Восьмое марта.
– Точно. А я счет дням потеряла… Тепло у тебя.
– Решила: чего топливо беречь? Дело к весне, хватит… Илья-то твой не хворает? Видела – идет по улице, шатается. Не в больницу направился?
– В сельсовет.
– Чего они с утра заседают?
– По своим делам пошел.
Знала, понимала Вера Игнатьевна, что поздно или рано нужно открыться сестре, но медлила. А вдруг вот сейчас, через секунды, которые она тянула в разговоре, зайдет Илья Трофимович и скажет: «Знаешь, я по дороге раздумал». И спадет тогда тяжесть с души, и не нужно тогда будет объявлять Дарье невеселое известие. А что оно не обрадует сестру, Вера Игнатьевна была уверена. Ведь сейчас она для Дарьи – единственный в селе близкий человек, который делит с ней и горе, и радость. А уедут они с Ильей Трофимовичем, Дарья останется одна-одинешенька. Мужа у нее нет – на войне погиб, а сорокалетний сын живет с семьей на самом краю земли – аж в Магадане. От него помощи никакой. Последний раз приезжал четыре года назад и в ближайшее время даже не сулится мать навестить.
– Вы что, поругались с Ильей? – заметив скованность, нерешительность в поведении Веры Игнатьевны, спросила Дарья: когда у Веры Игнатьевны случалась с мужем размолвка, она уходила в себя, становилась замкнутой, неразговорчивой.
Спросила это Дарья и осеклась: «Что это я лезу в чужую душу? Нужно будет – сама расскажет, что там сделалось у них. И про сельсовет зря расспрашиваю. Может, Илья по секретному депутатскому делу пошел туда».
Поставила на середину стола вазу с искусственными гвоздиками, отошла на три шага – полюбоваться.
– Красиво?
– Красиво.
– Люблю цветы. Отчего бы это? Всю жизнь в навозе провозилась – на ферме да и у себя дома, а под старость лет цветы полюбила.
Дарья присела рядом с Верой Игнатьевной. Минуту помолчали. Но и молчание было в тягость Вере Игнатьевне: Илья Трофимович не возвращался, а молчать о задуманном, как она ни крепилась, больше сил не было.
– Сказать тебе, зачем Илья пошел в сельсовет?.. – У Веры Игнатьевны перехватило дыхание. В студенческие годы она занималась в аэроклубе и даже совершила четыре прыжка с парашютом. Боязно было, особенно в первый раз. Казалось, сердце остановилось, когда подошла ее очередь прыгать. Вот и сейчас было такое же ощущение. – Только, Даш, не осуждай нас… Нелегко мы принимали такое решение, но… Жизнь, сама знаешь, штука сложная…
– Ты чего вокруг да около? – прервала ее Дарья.
– Уезжаем мы…
– К Андрею? В гости захотелось?
– Хуже, – потупленно ответила Вера Игнатьевна. – Совсем уезжаем. В город. Сначала к Игорю, а потом свою квартиру получим.
Дарья, однако, не восприняла всерьез эту новость.
– А кто ж вам эту квартиру даст?
– Как – кто? Государство.
– Так лет десять на очереди стоять…
– У Ильи ведь льгота: инвалид, участник войны.
– И мать с собой возьмете?
– Мать – пока дома. Ей ведь жить осталось…
Дарья аж подпрыгнула от этих слов! Такого кощунства она не слышала от Веры Игнатьевны за все ее пятьдесят восемь лет! Мыслимо ли – в своих каких-то мелочных расчетах планировать смерть близкого человека! И это она слышит от образованной Веры!
Дарья встала напротив Веры Игнатьевны, дрожа от негодования.
– Верка! Дрянь! Да тебя-то кто в навозе вымазал?! Андрей, поди? Он может, он у вас деляга. Или ты сама вляпалась? Подумай, что мелешь!..
Вера Игнатьевна закрыла лицо руками и уткнулась в подол юбки. Стыдно и больно ей было – и за переезд, и за слова о свекрови.
Она беззвучно плакала.
Не без удивления – растерялась даже – восприняла Полина Максимовна Еськова известие Чевычелова: «Решили переезжать».
– К-как? – заикнулась она.
– Да мы же пока здесь остаемся, – виновато сказал Илья Трофимович. И изложил суть дела. Доверительно. Чистосердечно. Рассчитывая на полное понимание председателя сельсовета. Тем более что была она для Ильи Трофимовича не только официальным лицом, а и родственницей, пусть и дальней, – дочерью его двоюродной сестры.
С лица Полины Максимовны слетело сияние, теперь она тупо уставилась в какую-то бумажку на столе.
– Вы не разыгрываете меня?
– Не те уж мои годы, чтобы разыгрывать.
Она протяжно вздохнула.
– Ох, поторопились вы. Подумайте еще, а? – В ее сознание не укладывалось, как это на склоне лет сняться с обжитого места. Да гнала бы еще Чевычеловых нужда, острая необходимость. А тут – блажь. Недоразумение. – Подумайте, Илья Трофимович, прошу вас.
– Все, Максимовна, продумал, аж голова трещит от этих думок. У меня только просьба к тебе: пока не здорово распространяйся о нашем решении. – И положил на стол председателю сельсовета паспорта – свой и Веры Игнатьевны.
Еськова минуты две-три не притрагивалась к красным книжечкам: а вдруг Илья Трофимович в последний момент заберет их.
Но он встал со стула и потихоньку попятился к двери.
– Извини, Максимовна, не буду мешать.
6
С пропиской в городе осложнений, считай, не было. Председатель кооператива, к которому зашли Илья Трофимович и Игорь, правда, поворчал маленько: «Тесновато же будет вам – пятерым на двадцати восьми метрах. Доживали б уж лучше в селе». Вопросительно поверх очков посмотрел на Илью Трофимовича и Игоря: может, уважаемые товарищи, откажетесь от своей затеи?
Но тут вмешался Игорь:
– Ничего, потеснимся. А в селе невмоготу им: он, – Игорь кивнул на отца, – со своими легкими задыхается – ни воды принести, ни огород вскопать, а мама – та вообще хворая – с ногами у нее что-то.
«Ловко привирает, – подумал про сына Илья Трофимович. – Я-то еще воду могу носить, хотя, конечно, и не богатырь; и Вера пока нормально себя чувствует. На ноги она как-то пожаловалась при Игоре – то ли с непогоды стало их ломить, то ли еще от чего. Я и забыл про то, а Игорь, вишь, находчивый, вспомнил».
– Ладно, – махнул рукой председатель кооператива, – беру трех на душу, посодействую прописке: участник войны все-таки, инвалид. Другому б не разрешил: не хватает у вас до нормы – на человека ведь положено не менее шести квадратных метров.
Следующим делом была пенсия. Их Илья Трофимович перевел в Промышленный райсобес города – по официальному месту жительства.
В конце марта подал заявление на расширение жилплощади – просил себе и жене выделить однокомнатную квартиру.
С бумагами было покончено, теперь дело за временем.
И Илья Трофимович ощутил облегчение. К тому же отвлекали заботы по хозяйству: отелилась корова, купили маленького поросенка. Переживания о переезде отошли на второй план, как бы отболели. Илья Трофимович нервно морщился, даже страдал, если случайно что-либо напоминало о предстоящих переменах в жизни.
Однажды вечером зазвонил телефон. Илья Трофимович снял трубку, утишил звук телевизора – шла программа «Время», которую он непременно смотрел.
Звонил Игорь.
Вера Игнатьевна, сидевшая тут же, в горнице, напрягла слух, но ничего не разобрала. Илья Трофимович говорил односложно:
– Так… Угу… Понял… Раз надо, так надо… Первым автобусом буду… Ключ? Захвачу. До свидания.
Положил трубку, озадаченно почесал левый висок.
– Что случилось? – не выдержала молчания мужа Вера Игнатьевна.
– Первым автобусом надо ехать в город. Сегодня из собеса приходили обследовать жилищные условия – это в связи с расширением, так положено. Ни Игоря, ни Кати дома не было. В двери – записка: «Придем завтра, будьте кто-нибудь». Игорь просил, чтобы я приехал, – они с Катей остаться не могут.
Вера Игнатьевна тяжело вздохнула.
– Поезжай… Ох, заварили мы с тобой кашу…
И больше не обмолвились ни словом. О пустяках разговаривать не хотелось, а о главном… Все равно что на рану сыпать соль.
Молча легли спать.
Илья Трофимович ждал представительную комиссию, а пришла одна девушка (или молодая женщина) – лет двадцати пяти, в синих джинсах, заправленных в черные сапожки, в модной – грубой вязки – кофте. Повесив ее пальто, Илья Трофимович пригласил девушку в большую комнату, где стояли стол, диван, телевизор, книжный шкаф.
Присели за стол. Илья Трофимович подал девушке приготовленные заранее четыре паспорта, Оленькино свидетельство о рождении, расчетную книжку домоуправления.
Девушка рассмотрела документы, сделала необходимые выписки.
– И впятером здесь живете? – удивленно сказала она и заглянула Илье Трофимовичу в глаза.
– Нет… То есть да… С недавнего времени…
Ответил так и почувствовал, как от стыда вспыхнули щеки. «Зачем вру? Живем ведь мы с Верой и матерью в хорошей просторной хате. В горнице – хоть в футбол играй. А я притворяюсь: „С недавнего времени…“ Где ты, совесть? Всю жизнь я был честным человеком, а теперь решил обокрасть. Кого? Тех, кто годами ждет квартиру, кто действительно ютится в тесноте… Их квартиру отдадут мне. Вроде бы на законных основаниях. Но я-то знаю, что не по совести это… Одумайся, ветеран войны Илья Трофимович Чевычелов! Еще не поздно сказать представительнице райсобеса: „Извините, не нужна мне дополнительная жилплощадь, у меня в Варваровке есть чуть ли не хоромы – хата шесть на двенадцать“».
Нет, не сказал он этого девушке. Не пересилил себя. Не в его характере менять решение, быть мягким, бесхребетным. К тому же Игорь признался: ему очень удобно будет, если родители станут жить рядом, а хата в Варваровке пойдет под дачу. Да и начни теперь выписываться, как глядеть в глаза тому же председателю кооператива? Быстро, скажет, вы выздоровели, Илья Трофимович! И ехидненько добавит: «Что, не уладилась афера с расширением?» А какие в селе пойдут разговоры? Злые языки еще и присочинят: отказали, мол, в прописке нашему Илье Трофимовичу, мол, раскусили в городе его, ушлого да расчетливого. И попробуй докажи, что это не так: на каждый роток не накинешь платок.
Ладно, будь что будет.
Девушка встала.
Уже одевшись, сказала на прощание:
– На очередь вас поставят – тут никаких сомнений.
– И долго ждать? – поинтересовался Илья Трофимович.
– Всяко бывает. Но года два придется.
Доложив Вере Игнатьевне о поездке, Илья Трофимович сказал:
– Я там таблеток матери привез, пусть выпьет, глядишь, поможет.
Вера Игнатьевна опустила глаза.
– Сомневаюсь. Она сегодня и не вставала. От еды отказалась.
7
В конце апреля Варваровка занялась пахотой. Больше пахали по старинке – сохой или плугом на лошади. Не доставалось лошади – шли на поклон к трактористам. Те за десятку в обеденный перерыв, рано утром или вечерком мигом делали свое небескорыстное дело. Хозяева радовались такой скорой работе, благодарно расплачивались с трактористами. Только когда приступали к посадке, хватались за голову: «Ух и утрамбовал же трактор землю, хоть снова перекапывай! Лучше б день-два подождать да на лошади вспахать. Следующий раз надо быть умнее».
Погода стояла тихая, солнечная. Над высокими тополями у средней школы не смолкал грачиный грай: птицы подправляли гнезда, а иные строили себе новые жилища.
С огородов, с луга, с полей подымался в небо светло-синий пар.
Грелись на завалинках кошки.
Радуясь теплу, горланили с заборов петухи.
Половодье в этом году было обильным, заливало огороды, в том числе и у Чевычеловых. Но вода сошла быстро, земля подсохла за неделю, так что равнинный конец Варваровки нынче приступил к пахоте вместе с теми, кто жил на взлобке.
Чевычеловы по примеру некоторых хозяев вот уже третий год огород вспахивали осенью: и влаги в почве больше оставалось по весне, и сорняки от мороза погибали. Весной же только скородили огород. Этой работы хватало на два-три часа – не более.
Перед Чевычеловыми встал вопрос: чем засаживать огород? Все оставить по-прежнему? Если мать будет жива, им, конечно, придется в селе зимовать. Тогда не нужно сводить корову, кур, поросенка, а следовательно, не меньше потребуется картошки, бураков, кукурузы, тыкв. А случится с матерью несчастье, жить они… тоже останутся. До получения квартиры. Корову ж, поросенка держать тогда не положено: можно пользоваться только хатой да пятью-шестью сотками огорода.
«Э, черт, – возмущался про себя Илья Трофимович, – попались мы с Верой в западню! Нами же и поставленную».
После долгих обсуждений, после совета с Дарьей пришли к выводу: засаживать огород как и в прежние годы.
8
Шмыгая простуженным носом, пятиклассник Алеша Вялых смирно стоял перед старшей пионервожатой и выслушивал нотацию:
– Следопыты мне называется. Сорокалетие Победы на носу, а они до сих пор не могут к домам ветеранов прибить звездочки. Стыд и позор!.. Вот что, председатель совета отряда: бери список, его я с кем надо согласовала, вон звездочки, – пионервожатая указала на лежавшую у нее на столе стопочку красных жестяных звездочек, – и чтоб сегодня же на вашей улице они были приколочены.
– Один, что ли, я буду? – подал недовольный голос Алеша.
– Ищи себе помощников, я не возражаю. Но чтоб сегодня же!.. – И пионервожатая отсчитала семь звездочек, а следом подала тетрадный листок – список.
Алеша взял бумажку, заглянул в нее. В списке значилось восемь ветеранов, но одна фамилия почему-то была вычеркнута. И чья фамилия! Его соседа Ильи Трофимовича Чевычелова!
– Эт-то почему? – с нотками обиды спросил Алеша.
– Что? – не поняла пионервожатая.
– Дядю Илью почему вычеркнули?
– Тебе какое дело? – холодно ответила пионервожатая. – Список согласован, а Илья Трофимович, к твоему сведению, теперь у нас не живет.
Алеша удивленно усмехнулся:
– Как – не живет? Да я сегодня с ним здоровался. Когда в школу шел.
Пионервожатая шлепнула по столу ладонью:
– Вот что, Вялых: сказано – не живет, значит, не живет. Иди выполняй поручение, а мне с тобой некогда лясы точить.
И она достала из ящика стола ключ от пионерской комнаты, давая Алеше понять, что разговор окончен, а ей надо торопиться по другим неотложным делам.
Пионервожатая дала Алеше Вялых семь звездочек. Шесть он прибил быстро. Помогали ему и сами ветераны, и их родственники. Звездочки были ярко-красного цвета, далеко заметные. Они немножко даже принарядили хаты участников войны.
Седьмую звездочку нужно было прибить к хате дяди Васи Рюмшина. Жил он один, но сейчас хата пустовала: уже два месяца дядя Вася лежал в больнице, и взрослые поговаривали, что дела у него безнадежные.
Вот Алеша и подумал: «А стоит ли прибивать звездочку дяде Васе Рюмшину? Увидеть ее он не увидит, старания мои не оценит. Илье ж Трофимовичу звездочки не достанется. А он тоже участник и может обидеться. Пионервожатая, наверное, за что-то сердится на него, потому и сказала: „Не проживает“. Зачем обманывать? Никуда Илья Трофимович не уехал, вон слышен его всегда спокойный голос за забором: „Вера, погреб не закрывай, я еще пару корзин наберу“. Картошку из погреба, поди, носит – для посадки… А если дядя Вася Рюмшин выздоровеет, я ему сделаю звезду сам».
И Алеша направился к хате Ильи Трофимовича, доброго своего соседа, к которому он иногда ходит смотреть цветной телевизор. Даже если сам Илья Трофимович не смотрит передачу, он охотно включает телевизор для одного Алеши. И вот такого хорошего человека пионервожатая хотела обойти вниманием.
Алеша тихонько открыл калитку. Илья Трофимович как раз возвращался из хаты в сарай с пустыми корзинами в руках. Он заметил высунувшуюся из-за калитки Алешину синюю спортивную кепочку.
– Чего крадешься? Заходи.
Алеша закрыл за собой калитку. В одной руке он держал молоток, в другой – звездочку и гвозди.
– Здравствуйте.
– Здравствуй еще раз. Мы ведь утром виделись. Хоккей пришел смотреть?
– Нет, дядь Илья, звезду вот…
Илья Трофимович отнес в сарай корзины. Вернулся к Алеше.
– Что за звезда?
– Вот. Мы решили на совете дружины прибить звезды к хатам участников войны.
Илья Трофимович кашлянул в кулак, почему-то, в отличие от других ветеранов войны, холодно, как показалось Алеше, воспринял идею совета дружины.
– Так где вам прибить?
Илья Трофимович стоял и не мог придумать, что ответить соседу Алеше Вялых, с благородными чувствами пришедшему выделить среди других хат села и хату его, бывшего воина-пулеметчика. Но ведь он уже здесь, в Варваровке, не числится, все его военные документы переданы в город, в Промышленный райвоенкомат. Алеша, конечно, об этом пока не знает, вот и принес звезду. Молодец Еськова, во избежание лишних кривотолков, не распространяется о его переезде. Но, видимо, шила в мешке не утаишь. Видимо, придется объявлять о задуманном.
– Или правду говорила вожатая? – с недобрым предчувствием взглянул Алеша на Илью Трофимовича.
– Что она говорила?
– Будто вы у нас не живете.
Э-э, все-таки, оказывается, слухи по селу распространяются…
– Верно, Алеша, сказала вожатая: не живем – и я, и Вера Игнатьевна.
Алеша удивленно заморгал глазами.
– Вы теперь на небе, что ли?
– В городе мы прописаны.
– Фу, так это пустяки! Лишь бы не уезжали, – повеселел Алеша. – С какой стороны будем звезду прибивать?
– Не положено мне уже звезды, Алеша.
Сказал это Илья Трофимович и часто заморгал: слезы подступили к глазам. Он устыдился Алеши и незаметно потрогал глаза пальцами – не выступили ли слезы? Про себя с болью еще раз повторил: «Не положено мне уже звезды…» Дожился Чевычелов… А впрочем, так тебе и надо. Ты бросаешь родимое село, а тебе еще и почести? Многого хочешь!
– Прибей, Алеша, звезду к хате Рюмшина.
– Так он в больнице.
– Но ведь он жив еще. Пойдем вместе, я тебе помогу.
