Текст книги "Оккупация"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Утром шторм стал затихать и утих настолько, что мы смогли пристать к дощатому причалу, который от прикосновения судна весь скрипел и качался, и грозил рассыпаться в щепки.

С теплохода я пересел на попутную грузовую машину и поехал в район города Никеля, где ещё с царских времён добывали эту драгоценную руду, а Ленин сдал шахты в концессию англичанам, и они даже во время войны не прерывали тут добычи никеля.

С некоторым волнением подходил к радарной установке, которую определил по антенне. Она, слава Богу, подобно свиному уху, крутилась, и это, как я думал, означало бдение прибористов, их неусыпное наблюдение за воздушной обстановкой. Однако через минуту я в этом разочаровался. Дверь в подземное помещение была приоткрытой, и я незаметно вошёл в операторскую. Экраны слежения светились, на них мелькали какие-то точки, но солдат не было. Я посидел у одного экрана, у другого – в помещение никто не заходил. Потом в дверях, весело насвистывая, появился сержант. Увидев меня, он в растерянности остановился, приоткрыл рот, хотел что-то спросить, но воздуха ему не хватало. Потом выдохнул:

– Вы кто?

Я ответил не сразу.

– Я?.. А кого бы вы хотели видеть?

– Я?..

– Да, вы?

– Не знаю. Я вас вынужден арестовать, – сказал он неожиданно смело.

– Меня?

– Да, вас.

– А за что?

– За то, что вошли сюда. Здесь секретный пост. Боевая точка.

– Дверь была открытой, я и вошёл. Кто у вас начальник?

– Лейтенант. А что?.. Какое вам дело?

– Я его родственник.

– Родственник?

– Да, родственник. Позовите его.

– Его нет на месте. Он в Норвегии, то есть за границей. Пошёл обедать.

– Как это… за границу пошёл обедать?

– Она тут близко – Норвегия. Там, – показал он в раскрытую дверь, – нейтральная полоса, а за ней Норвегия. И Финляндия рядом. А если на машине, то можно и в Швецию поехать. Она тоже недалеко. Вы попали на такой пятачок земли, с которого четыре государства видны. Вон на том холмике норвежский хуторок, там у лейтенанта невеста живёт, и он ходит к ней обедать. Но кто вы такой? Я с вами заболтался, а у нас учение.

Сержант шагнул за дверь и ударил в рельсу. И тотчас в операторскую, как горох, посыпались солдаты. И сели за свои пульты.

– Продолжать наблюдение! – скомандовал сержант. И, обращаясь к крайнему оператору: – Ефрейтор Иванов! Вы остаётесь за меня, а я покажу капитану нашу казарму.

Мы вышли из помещения, и он плотно закрыл дверь. При этом сказал:

– Проветрили, хватит.

И сержант снова обратился ко мне:

– Вы кто?

– Мы этот вопрос уже обсудили. Но вы скажите: как это у вас получилось, что на дежурстве никого не было?

– Ну, во-первых: у нас обед, а во-вторых, мы через каждые три часа проветриваем помещение.

– Но ведь дежурство, как я понимаю, должно быть беспрерывным.

– Оно и есть беспрерывное. Станция работает, антенна крутится, экраны светятся. Разве не так?

Наш разговор походил на игру в какие-то загадки. Я пытался внушить сержанту, что дежурство у них прерывалось, а он мне доказывал, что никакого нарушения правил службы не было. И делал это так хитро и лукаво, что я, не будучи специалистом по радарам, не мог понять, где он врёт, а где говорит правду.

– Вы мне голову не морочьте, – заговорил я строго, – скажите лучше, часто у вас бывает такое?

Сержант погрустнел, сдвинул чёрные, красиво очерченные брови. Он, видимо, подумал: а вдруг этот капитан – проверяющий? Глуховатым голосом проговорил:

– Покажите ваши документы.

Я показал командировочное удостоверение за подписью командующего генерала Шраменко. Сержант читал и перечитывал бумагу, потом аккуратно свернул её и подал мне. Сказал:

– У нас сейчас обед, – вы, наверное, проголодались? Пойдёмте, мы вас накормим.

– Не откажусь.

И мы пошли в столовую. По дороге он продолжал:

– Вы, товарищ капитан, видно на таких станциях, как наша, не работали и не знаете, что она имеет звуковой сигнал. В случае появления цели, за триста километров до неё, включается сирена и солдаты занимают свои места. Так что никакого нарушения у нас на станции не было.

Я промолчал, сделал вид, что удовлетворён объяснением. Мы как раз входили в казарму, где в дальнем отсеке располагалась столовая. И не успели мы приступить к трапезе, как явился начальник станции. Доложил:

– Товарищ капитан! Начальник станции слежения и оповещения воздушных целей лейтенант Хвалынский явился!

Мы поздоровались, и он приказал повару принести и ему обед. Видимо, там, за границей, он пообедать не успел. Я же сделал вид, что ничего не знаю о его визитах к невесте.

Лейтенант был молод, и, судя по его блестевшим как звёздочки пуговицам, щёгольски наморщенным в гармошку сапогам, – и по всему виду, счастливо возвышенному, юношески восторженному, он больше был занят делами любовными, чем своей станцией. Видно, дочь норвежского рыбака, беловолосая, синеглазая Брунхильда, каковыми были все женщины на здешнем побережье, крепко ему понравилась, и он подолгу пропадал у неё в гостях. Впрочем, я не торопился делать выводы и никакого своего неудовольствия не показывал. Но подумал, что начальником станции надо назначать офицера женатого, и хорошо бы фронтовика. Очень уж дело серьёзное.

Беседовали с лейтенантом. Я спрашивал:

– Позволяете ли вы хотя бы на несколько минут всем солдатам покидать свои места у экранов?

– По Боевому уставу не положено, однако случаются ситуации…

Лейтенант, видно, понял «ситуацию», которую я застал, и старался смягчить мои впечатления. Передо мной был умный парень, и этим он мне нравился.

– Минута-другая ничего не решает; за минуту самолёт пролетит десять километров, и мы его всё равно поймаем. А кроме того, станции поставлены в шахматном порядке и покрывают всё пространство от севера до главных промышленных городов. На западе, востоке и на юге действует такая же система. Москва и Ленинград окружены семью поясами радарного слежения.

Лейтенант улыбнулся и заключил свой рассказ словами:

– Так что, товарищ капитан, не беспокойтесь: мы свою службу знаем. Хлеб едим не даром.

Он уже понял, что я не очень-то сведущ и серьёзную инспекцию провести не смогу. И с чувством снисходительного превосходства разъяснял суть дела. Впрочем, чувствовалась в его словах и тревога: вдруг как напишет донесение, обвинит в срыве дежурства?

– А вы какую должность занимаете в штабе?

– Я журналист. Газеты у нас ещё нет, но двух работников уже прислали.

– Наверное, вам дали задание проверить, налажено ли у нас беспрерывное дежурство?

– Да, именно так и сказали.

– И что же? Какое у вас составилось мнение?

– Вошёл на станцию, а там никого нет. Сержант что-то говорил в оправдание, но я его плохо понял.

– Ну, да, сержант на язык горазд; но только стоит мне отлучиться, как он непременно что-нибудь вытворит. Тут, конечно, полного срыва дежурства нет, станция-то работает, но Боевой устав он нарушил. Если можно, вы нас простите, а я подобного больше не допущу.

– Хорошо, я вам поверю, – обрадовался я, убедившись, что лейтенант честно во всём признаётся и серьёзно относится к делу. – Докладывать не стану, а то ведь… знаете, какой приказ Верховного Главнокомандующего?

– Да, отдают под трибунал, а тот… – он чиркнул по шее, – секир башка. А расставаться с жизнью в моём возрасте – ох, как неохота.

Мы пришли в его комнату, – она находилась в той же солдатской казарме. Лейтенант достал бутылку вина с яркой иностранной наклейкой, налил мне в красивый фужер, – тоже, видно, не нашего происхождения, заговорил доверительно:

– Тут у нас дружба с норвежцами; они, правда, к нам не ходят, а нас охотно принимают.

– Но как же вы переходите границу?

– А тут рядом пограничная застава, а начальник мой приятель. Хотите, познакомлю вас?

Я на мгновение забыл о своём важном положении:

– Конечно, буду рад.

И в этот момент, как по щучьему велению, в комнату вошёл лейтенант в зелёных погонах, растворил улыбку до ушей, встал передо мной по стойке «смирно». Мы познакомились, а через час были у него на заставе, где служило всего несколько человек, а ещё через час оба лейтенанта наладили доску на высоких «ногах», перекинули её через нейтральную полосу на норвежскую землю, и сделали мне жест рукой: мол, добро пожаловать в Норвегию. Я сделал шагов десять и был в Норвегии – государстве, никогда не воевавшем с нами и видом походившем на мирно лежащую собаку, хвост которой омывался морем Баренцевым, а нос уткнулся в море Северное. Мне почудилось, что на чужой земле темень полярной ночи будто бы сгустилась, звёзды на небе вдруг потухли, а со стороны моря подул холодный и влажный воздух. Холмик, черневший на горизонте, пропал, и только три огня дома, куда мы шли, продолжали светить нам, будто мы корабли в море, а они маяки и указывали нам путь движения.

Шли мы не больше десяти минут; у ворот во двор нас встретил большой пес, он визжал и крутился возле моих ног, радостно знакомясь с ещё не бывавшим здесь человеком.

Из дома вышел хозяин – мужчина лет пятидесяти с крупной головой и золотыми кудряшками волос. Он показался мне не очень любезным, что-то проговорил на своём языке, впустил нас в большую горницу, а сам удалился в другую комнату, плотно прикрыв за собою дверь. Некоторое время мы сидели одни на лавке за большим столом под иконами, как у нас в деревенских избах, и я чувствовал себя неловко. Но мои друзья весело болтали и посматривали на дверь в дальнем углу горницы, – оттуда, наконец, появилась девушка лет шестнадцати, рослая, синеглазая, с пухлыми как у ребёнка щеками. Она церемонно мне поклонилась и сделала книксен на манер русских барышень прежнего времени. Потом удалилась за висящую у края печки портьеру и долго оттуда не выходила. Лейтенант Хвалынский подмигнул нам и нырнул к ней за портьеру. Скоро они несли чайный прибор, поднос с румяными душистыми лепёшками и со сливками, молоком, сметаной. Начался наш дружеский ужин. Девушка молчала, а мы весело болтали, забыв, что мы в гостях, да ещё за границей. Подобные застолья, видимо, здесь, случались нередко.

Прожил я на радарной станции три или четыре дня и засобирался домой. Так же на попутной машине приехал в порт. И тут меня ожидало сообщение, от которого я оцепенел: навигация кончилась, теплоходов больше не будет до следующего сезона.

– А как же я теперь? – невольно вырвалось у меня.

Стоявший рядом парень невозмутимо проговорил:

– Пешочком. До Мурманска не так уж и далеко – полтораста вёрст с небольшим будет. Всего-то!

– Но ведь ночь. И, как я слышал, дорог тут нет.

– И ночь, и дорог нет. Росомахи по тундре бегают, а ещё и волки голодные рыщут. Да ведь делать-то нечего! Не куковать же вам тут до марта. А и в марте неизвестно, придёт ли посудина? Дыра тут, край земли!

Парень крякнул и шагнул в темноту. Я оглянулся вокруг – ни души. Не с кем посоветоваться: в какую сторону идти, как идти, что запасти в дорогу? На беду и небо заволокло тучами, сыпал мелкий колючий снег, море глухо угрожающе шумело. Дощатый причал, как больной старик, надсадно скрипел.

Невдалеке на берегу разглядел силуэты двух человек. Подошёл к ним, спросил, где я могу купить хлеба, колбасу, спички. Они показали тропинку.

– Идите по ней. Там магазин.

Закупил четыре килограмма хлеба, три круга копчёной колбасы, сахару и десять бутылок нарзана. Поклажа вышла тяжеловатой, но я всё уложил в вещмешок, закинул его за плечи и спросил у продавщицы:

– Как мне пройти до Мурманска?

– До Мурманска? – вскинулась она и даже отступила от меня, как от сумасшедшего.

– Да, мне нужно идти в Мурманск.

– Пешком?

– А как? Разве тут есть какой транспорт?

– Нет, тут нет ни транспорта, ни дорог. Вам надо идти на восток и держаться берега моря, но не так близко. У моря овраги, ямы, и много болот. Лучше идти стороной, но всегда на восток. У вас есть компас?

– Нет, компаса нет. А вы можете его продать?

– У меня тоже его нет, и достать его нельзя. Тут недавно геологи искали – не нашли.

– Ну, ладно. Я знаю, как без компаса определять стороны света.

– По звёздам?

– По звёздам легко, но вот сегодня их не видно.

– Сегодня пойдёте на маяк. Он на востоке, и вы пройдёте пятнадцать километров до него и столько же от него. А там видно будет. Может, небо откроется.

И ещё долго я говорил с продавщицей, и хотя она была молоденькой девочкой и сама ни в каких походах не бывала, но много мне дала полезных сведений, а потом вышла со мной на двор и показала маяк. Я сердечно её благодарил, взял её руку, прислонился к ней щекой, и слышал, как энергия ангельского, но, впрочем, могучего существа, перетекает в моё тело. Никогда не поминал Бога, но тут сказал:

– Храни вас Бог!

И отправился в своё рискованное путешествие.

Природа неласково меня провожала. Не прошёл я и километра, как тучи, и без того тёмные, тяжело ползущие, стали ещё темнее и сыпанули на меня заряды колючего снега, словно хотели остановить, загородить дорогу. И маяк вдруг пропал, и сзади портовых огней уж не было видно; я набрал полную грудь воздуха, громко проговорил:

– Иди, Ваня! Назад дороги нет.

Почему-то назвал себя Ваней, как в детстве, когда частенько случались нелёгкие, почти безвыходные обстоятельства, я говорил себе: не робей, Ваня, и как-то с ними справлялся, и замечал: из каждой трудной ситуации выходил как бы обновлённым, повзрослевшим и более сильным. О фронтовой жизни и говорить не приходится, тут что ни день, то и новые трудности, да подчас такие, что кажется, последний миг жизни настал.

И вот странная, необъяснимая природа психики человека: стоило было сказать: «Назад дороги нет», как тотчас и задышалось легче, и шаг стал веселее: уверенно шёл я в непроглядную темень и даже как будто запел песню:

 
Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону…
 

Прошёл километр, другой – и холодные волны снега схлынули, небо побледнело, и будто бы одинокая звёздочка весело мигнула, – впрочем, тут же игриво спряталась в толще облаков.

Часы показывали четыре – начало вечера. Решил идти, пока не устану.

Неожиданно под ногами, точно спинка змеи, блеснул ручеёк. Вспомнил, кто-то говорил, что в прибрежной полосе, похожей на тундру, много разных источников – родники, ручьи, ручейки. Но рек тут поблизости нет. И, следовательно, не надо искать переправ.

Зачерпнул ладонями воду, понюхал: пахло родниковой свежестью, таинственной подземной силой. Сделал глоток, другой – обрадовался. Ключевая! Значит, не будет у меня проблемы с водой. И рюкзак облегчится.

Земля покрыта тонким слоем снега, шагается легко, как по ковру, глаза начинают привыкать к темноте, и то ли небо временами проясняется, то ли уж вижу я, как филин, но всё чаще навстречу, точно путники, движутся какие-то тени. Подойду ближе – кусты, карликовые берёзы, другие деревья, которым названия не знаю. От этих встреч становится веселее; вот уж когда убеждаешься, что деревья тоже живые, и встречи с ними радуют, хочется каждому сказать: «Здравствуй, старина! Ну, как ты тут? Скучновато, небось?..» Касаюсь рукой ствола, мокрых холодных ветвей. И иду дальше. Но вдруг вспоминаю: на деревьях сидят росомахи! И радость сменяется тревогой, даже чувством страха. Зорче всматриваюсь в темноту, обхожу стороной кусты и деревья.

Появилась другая ободряющая деталь: маяк береговой. Рассказывали, что он маленький, самодельный и живёт на нём древний старик, не поладивший с миром, – вроде отшельника. И конура для жизни у него такая, что едва сам помещается. Решил не заходить к нему, не тратить время.

Вот он и маяк; поравнялся с ним. Пытаюсь на глаз определить до него расстояние, – пожалуй, километра три-четыре будет. Это хорошо, именно на таком удалении от берега я и решил держаться. Берег, конечно, не ровен, не линейкой отмерен, где отдаляться будет, а где и близко подступится, но на ходу буду корректировать маршрут.

От маяка вроде бы пошёл веселее; через два часа хода и он уж растворился во мраке. Теперь на небо стал чаще посматривать, ждал, когда прояснится и я увижу Полярную звезду, Большую и Малую медведицу, и красную планету Марс, и всё расположение небесных светил. Составлю треугольники, уточню маршрут. Не зря же в лётной школе астронавигацию учил. В полёте мог по звёздам маршрут рассчитать. Потом в артиллерии топографию и геодезию изучал. В крайнем случае по стволам деревьев линию движения определю: северная сторона мшистая, влажная, шершавая, а южная глаже и суше будет.

Иду этак, разные варианты прикидываю, а небо всё мрачнее, и сыростью дышит; – вот-вот снег из туч повалит, а то и дождь. «Не повезло же мне с погодой», – ползут невесёлые думы, а сам вперёд зорче всматриваюсь, по сторонам верчу голову: нет ли деревьев, не караулят ли меня кусты, а в них росомахи. Зверь этот коварный и страшный, на кошку большую похож и очень сильный. В одно мгновение голову скальпирует, и никакая ловкость тебе не поможет.

Поворачиваюсь назад и замечаю слабые мерцающие огоньки. Сначала думаю, что это звёздочки, но, прикинув, нахожу, что огоньки стелются по земле. «Волки!» – пронзает мысль. И я останавливаюсь. Огоньков много: четыре, шесть, восемь. Семья, выводок. Видимо, голодные и ждут, когда я лягу спать или что случится со мной. Им бы, конечно, неплохой ужин был.

Вынул пистолет, проверил, заряжен ли? И вторую обойму в шинельном кармане нащупал. Двенадцать патронов, стреляю я неплохо – отобьюсь. Но тут же и другие мысли лезут в голову: что если нападут все сразу?..

По коже мурашки побежали. Вроде бы и не робкого десятка, и вооружён; кроме пистолета большой складной нож в кармане, а поди ж ты, как страх спину холодит.

Обыкновенно мысль противная одна в голове не ходит, к ней тотчас и вторая, и третья присоединяются. А как спать буду? Костёр бы развёл, а из чего его разведёшь? Ну, положим, наломаешь сучья с берёзки – они сырые. Куст засохший найдёшь – долго ли гореть будет?

Наконец, где спать лягу? На снегу? На мокрой земле?.. Как же я обо всём этом не подумал раньше. Уж не вернуться ли назад?..

С минуту стоял в раздумье. Но потом крепко сжал кулак, поднял над головой: не трусь! Иди вперёд. Назад пути нет.

И двинулся дальше.

Пытался считать шаги, сверять их с часами, но тут же решил: занятие это пустое. И без того знаю: крепкий бодрый шаг будет равен шести-семи километрам в час.

Огоньки позади светятся и будто бы догоняют. Я уже к ним привык и иду спокойно. Пытаюсь услышать шум моря, но шума нет, и неба не вижу, только улавливаю слабый шелест облаков, коловращение сырых масс воздуха. Мог бы держаться левее, ближе к берегу, да всё время помню: у берега сырые низины, болота, ямы и овраги. Мысленным взором окидываю расстилающееся впереди пространство: что ожидает меня, если отклонюсь вправо? А ничего страшного. Там тянется железная дорога: Кандалакша – Мурманск. Рельсы под ногами увижу.

И от этих ободряющих мыслей шаг становится веселее. Вот уж и полночь. Восемь часов хода, с двумя-тремя перерывами на отдых. Тридцать-сорок километров позади. Надо подумывать о ночлеге. Одно только скверно: огоньки продолжают за мной катиться. Уж не наваждение ли какое?..

Два огня засветились и впереди. Сначала слабо, а потом сильнее, сильнее. Эти на глаза волка не похожи, свет от них всё ярче и всё шире. «Костры!» – радостно бросилось в голову И я сворачиваю в их сторону.

Откуда только взялись силы: словно скаковая лошадь, получив в бок шпоры, перешёл на рысь. Впереди люди, ужин, отдых, – и стая преследующих волков меня уже не достанет.

Да, теперь я отчётливо вижу два костра, только, к сожалению, они затухают. Подхожу ближе: между кострами что-то чернеет. Силуэтов людей не видно. То ли лежащий человек, то ли постель или какие вещи?.. Тот костёр, что поближе, отбрасывает красный свет, и я вижу лицо, длинные волосы, – кажется, женщина! Уж не мёртвая ли?.. Окликаю:

– Извините, я заблудился, не покажете ли мне дорогу?

– А вы кто?

Голос девичий, может, даже ребёнок.

– А вы можете ко мне повернуться?

– Нет, мне больно.

– Больно? Но что же у вас болит?

– Всё тело. У меня радикулит.

– Радикулит? Но он бывает в спине.

– Да, в спине, но всё равно: поворачиваться нельзя: больно. Зайдите с другой стороны. Я вас увижу.

Снял вещмешок и зашёл с другой стороны, здесь я мог разглядеть лицо лежащей, но свет от другого костра затухал, и я не мог определить возраста девочки.

– Тебе сколько лет? – невольно вырвалось у меня.

– А это важно?

– Конечно, важно! Должен же я знать, с кем имею дело.

– А я не хочу иметь с вами никакого дела.

– Резонно. Однако я должен знать, самостоятельная ты или так… подросток.

– А вы самостоятельный?

– Да, конечно.

– Чтой-то не видно. Ну, ладно: я вас боюсь. Отойдите от меня подальше.

– Меня? Боитесь?.. Я офицер, капитан артиллерии.

– Здесь нет артиллерии, и вам нечего тут делать, но если вы настоящий мужчина, вы меня не тронете. Я же больная, а больных даже волки не трогают. Ну, ладно. Никакой вы не капитан, а скажите: сколько вам лет?

– До пенсии ещё далеко, лет десять надо служить.

– Десять… до пенсии? Значит, вы старый. А голос молодой. Я молодых боюсь, а если старый – ничего. Вы даже можете прилечь ко мне на край спального мешка.

– А почему вы молодых боитесь?

– Они глупые. И не знаешь, что им взбредёт в голову. Пусть лучше старый.

– Однако ты, наверное, морочишь мне голову и смеёшься надо мной. Говори, кто ты такая и почему здесь одна? Наверное, тут где-то поблизости твои товарищи и они сейчас придут?

– Мой отец геолог, тут где-то его партия, и мы её искали. Но меня сковал радикулит, – да такой, что ни встать, ни сесть я не могу. Папа пошёл в шахтёрский посёлок за машиной, да вот… нет и нет. Он, наверное, затерялся. А я тут одна боюсь. Там вон речушка, к ней подходили волки на водопой. У меня есть ружьё, но я же не могу шевельнуть рукой. И ещё в моем рюкзаке есть топор, вы можете срубить сучья и бросить в костёр.

– Вот это деловой разговор.

Я достал топор и пошёл к реке, которая блеснула матовой свинцовой полосой, стал искать сухие деревья. Скоро я нарубил охапку засохших берёзок, а затем и другую, и третью, и два костра снова запылали ярким пламенем. В их свете я разглядел лицо девушки, а точнее, девочки, – так она была молода. Достал свои продукты и предложил ей со мной поужинать, но она отказалась, сославшись на боли во всех суставах. Сделала усилие, чтобы освободить для меня часть спального мешка, на которую и я бы мог прилечь. И при этом сказала:

– Я теперь вижу вас; вы и не старый и не молодой, но военный, и я вас не боюсь. А у вас есть жена?

– Есть. И дочка есть. Они в Вологде, и скоро я к ним приеду.

Девочка лежала на спине, смотрела в небо. В её больших и чёрных как угольки глазах метались всполохи пламени, и это придавало ей вид фантастического существа, упавшего с другой планеты. Видимо, она хотела спать; глаза её то закрывались, то открывались, а потом и дыхание изменилось, стало глубоким и шумным.

Я подложил под голову свой вещмешок, привалился к девочке и скоро тоже заснул. И спал очень крепко, как только спал на войне после изнурительных походов и бессонных ночей. И ничего не видел во сне, ничего не слышал, – и не знаю, сколько проспал, как вдруг у самого уха явственно раздался голос мамы:

– Ванятка, вставай! Вставай, милый, вставай.

Так мама будила в детстве. И я открыл глаза. И меня поразил мрак, царивший вокруг. Костры потухли, и я ничего не видел, а только совсем рядом кто-то горячо дышал и будто мокрыми тёплыми губами касался моей щеки. Я вздрогнул и хотел подняться, но два горящих глаза давили меня, прижимали к земле. «Волки!» – бросилось в голову, и я рукой потянулся к пистолету, выхватил его и выстрелил. Темень огласилась страшным воем, и глаза шарахнулись в сторону, а где-то в глубине ночного мрака завыли другие волки. Я снова выстрелил, – теперь уже для устрашения всей стаи. Громовые раскаты двух выстрелов вспарывали темень, гул и треск от них, казалось, раскололи землю, разбудили небо, и тучи с шумом понеслись над головой.

Рядом со мной вырос силуэт человека.

– Что случилось? Вы кого убили?

Я повернулся.

– А… ваш радикулит?

– Радикулит?

– Да, радикулит? Вы же не могли рукой шевельнуть.

– Да, не могла, а теперь… могу. И вот… – ноги ходят. Видите?

Прошла к костру, бросила в потухшие головёшки сухие ветки. Огонь вспыхнул. Девушка подняла на меня глаза:

– Как вас зовут?..

– Капитан… Ваня. Иван…

– Нужно что-нибудь одно: лучше капитан.

– У меня имя хорошее. Иван. Немцы на войне всех русских Иванами называли.

– Нет, имя нехорошее – Иван! Разве можно так… Иваном человека называть. Это раньше стариков так звали. Другое дело – Эдик, Эдуард! Или Гоэлро. У нас физрука так звали: Гоэлро Фомич. Звучно и – непонятно. Девочки любят, когда непонятно. А, кроме того, человек вы женатый, семейный. У вас дочь есть, а я скажу: Ваня, Иван. Нет, я капитаном буду вас звать. Капитан – красиво. У руля стоит, корабль в море ведёт.

– Ну, ладно, – сказал я обиженно. – Раскудахталась. Ты лучше пощупай то место, где был радикулит. Не вернётся ли он снова?

Она щупала нижнюю часть спины.

– Нет, не вернётся. А вернётся – снова выстрелишь… У тебя пули ещё есть?

– Стреляет не пуля, а патрон. Есть у меня патроны.

– А меня Ниной зовут. Я Нина Истомина, будем знакомы. Кому сказать – не поверят: выстрел, ваш выстрел. Я так испугалась… Вскочила, – и вот… нет радикулита. Смешно.

Нарубили веток, запалили костры. Пламя от них вздымалось к небу, искры дождём осыпали тундру. Я вспомнил, как мне рассказывал брат Фёдор: он тоже чудесным образом излечился от радикулита. Сидел в санатории за столом с больным – сердечником. Обедали. И вдруг сосед схватился за сердце: «Ой!» – и повалился со стула. Фёдор вскочил, наклонился к нему и, увидев, что тот мёртв, кинулся бежать за врачом. Нашёл врача, привёл его к умершему и тут только вспомнил о своём радикулите. Его как ни бывало!

Рассказал эту историю Нине, и мы долго смеялись.

Со стороны моря потянуло ветром – влажным и будто бы тёплым. Потом налетели резкие порывы, подхватили горящие головёшки, унесли в темноту. Огоньки ещё с минуту метались по тундре, прыгали вверх-вниз, пунктирами трассирующих пуль резали пространство, но тут же растворялись во мраке, который на глазах сдвигался в сторону от моря. И на открывшемся небе среди ярко засиявших звёзд вначале чуть заметно, но затем всё отчётливее и шире заиграли розово-зелёные и жёлто-синие полосы… Начинался концерт световой музыки – северное сияние. Я ещё со школьных лет слышал о таком явлении, – и читал, и знал, что именно здесь, в Заполярье, оно и бывает, но вот увидел его и не поверил глазам: так неожиданно и мощно заполыхало небо, так фантастически прекрасно оно было.

Порывы ветра становились сильнее; Нина от страха схватилась за рукав моей шинели, я придерживал на голове шапку, и задрав голову, смотрел на валившиеся к горизонту тучи и на всё ярче и шире закипавшее в небе разноцветье. А оно, словно желая меня поразить, закипало всё круче и бурливее, и вот уже подожгло всё небо, и то гасло, то вспыхивало, то бросало на нас исполинские полотенца, а то вдруг кидалось к морю, смахивая как метёлкой звёзды…

И сама тундра занялась всесветным пожаром.

Северное сияние только начиналось.

Со стороны речки, походившей сейчас на огненного змея, шёл человек.

– Папа! – вскрикнула Нина и побежала ему навстречу.

Некоторое время мы втроём наблюдали северное сияние, но затем я засобирался в дорогу.

– Вот тут прямо, – показал на речку отец Нины, – место узкое и мелкое. И часто лежат камни. Вы без труда перейдёте.

Мы простились.

На седьмые сутки я был в Мурманске. А ещё через два дня – в Вологде.

На службе ждал сюрприз – и очень приятный: меня вызывали в Москву, в редакцию «Красной звезды». Я быстро оформил проездные документы, получил командировочные и вечером простился с женой и дочкой.

Моя жизнь делала крутой поворот, я выходил на дорогу большой журналистики.