Текст книги "Записки «трижды воскресшего»"

Автор книги: Иван Клевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Инструктор продолжает комментировать свои действия:

– Скорость самолета достаточна, набираем высоту… Высота – четыреста метров… Делаем круг над аэродромом.

Я глянул вниз. Мне открылась такая красота, о какой я и не подозревал там, внизу. Я разом увидел и город, и железнодорожную станцию, и Каму в зеленых берегах. [24]

Но долго любоваться открывшейся передо мной картиной не пришлось, до меня донесся приказ инструктора:

– Клевцов, принимай на себя управление самолетом.

До этого я лишь мягко держался за ручку управления, теперь я с силою сжал ее, потому что Попович поднял вверх обе руки, показывая, что он и в самом деле доверил мне самолет.

Я осторожно попробовал отклонить ручку управления влево, вправо, от себя и на себя. Самолет повиновался! Это было ни с чем не сравнимое чувство…

Вскоре слышу голос Поповича:

– Пролетели над стартом, беру управление на себя, сейчас по «коробочке» – по стандартному кругу – будем заходить на посадку. Внимательно смотри, когда и как надо выполнять развороты, чтобы правильно построить «коробочку»… Теперь я уменьшаю обороты двигателя и планирую в расчетную точку.

Земля приближалась так быстро, что мне показалось, будто самолет падает. Но какое-то время он летел низко над землей и плавно сел на три точки около посадочного «Т», выложенного из белых полотнищ. Немного пробежав, машина останавливается, тогда инструктор увеличивает обороты двигателя и рулит в отведенное место. Зарулив и выключив мотор, Попович первым вылез из кабины. Я – за ним.

– Ну, Клевцов, как себя чувствуешь? Понравилось летать?

– Очень!

В этот день я впервые по-настоящему поверил в себя, в то, что я смогу стать летчиком.

Однажды после очередного контрольного полета Попович, вылезая из самолета, сказал:

– Сейчас полетишь с проверяющим.

Он ушел на командный пункт, а я в сильном волнении остался у самолета. [25]

«Еще никто из учлетов не летал на проверку, почему начинают с меня? Вдруг меня забракуют?»

Между тем инструктор уже возвращался вместе с проверяющим. Когда я увидел, что рядом с Поповичем – сам начальник аэроклуба Сергеев, у меня и вовсе перехватило дыхание. Михаил Васильевич Сергеев участвовал в боях на озере Хасан и был награжден орденом Красного Знамени.

Попович, видимо, заметил мое состояние, потому что, подойдя, сказал негромко:

– Спокойно, Клевцов. Главное – не волнуйся, представь себе, что летишь со мной.

И начальник аэроклуба меня подбодрил:

– Считай, что это – обычный полет. Инструктор докладывает, что ты уже достаточно подготовлен для самостоятельных полетов.

Едва запустили мотор и я стал выруливать для взлета, как забыл обо всем на свете, кроме своего дела.

Прилетев в заданную зону, одну за другой выполнил фигуры высшего пилотажа и повернул к аэродрому. Начальник аэроклуба не проронил ни слова и только над самым аэродромом внезапно убрал обороты двигателя и сказал:

– Клевцов, у тебя отказал мотор, производи посадку без мотора!

Поскольку прежде Попович неоднократно ставил передо мной такую задачу, я и на этот раз выполнил правильный заход, произвел точный расчет, совершил хорошую посадку и зарулил на заправочную стоянку.

Начальник аэроклуба вылез из кабины.

– Ну как, Клевцов, не устал? – спросил он.

– Нет.

– Тогда оставайся в кабине: полетишь самостоятельно.

Гляжу, техник загружает в переднюю кабину мешок с песком для балансировки, после чего Попович запустил мотор, пожелал мне счастливого полета и…

И я полетел! [26]

Летел один, самостоятельно – никто меня не инструктировал, не подстраховывал, не проверял – летел, как взаправдашний летчик!

Я представил себе, что в деревнях, над которыми я сейчас пролетаю, босоногие ребята, задрав голову, смотрят на мой самолет и не знают того, что ведет этот самолет такой же деревенский мальчишка…

Я ликовал в душе, а между тем спокойно и уверенно выполнял все, что требуется, и, пролетав положенное время, произвел посадку точно у знака «Т», зарулил на стоянку и выключил двигатель.

Первым меня поздравил инструктор, за ним пожал мне руку начальник аэроклуба, а там уж подбежали ребята, стали меня теребить, что-то говорили, о чем-то спрашивали… Я только улыбался в ответ, больше всего мне хотелось убежать куда-нибудь, остаться одному, чтобы еще раз мысленно пережить ни с чем не сравнимое чувство самостоятельного полета, свыкнуться с мыслью, что я – почти летчик!…

* * *

Приближался конец учебного года, надо было готовиться к зачетам и экзаменам в техникуме. Сейчас диву даешься, как могли мы выдерживать такие нагрузки! Вставать приходилось в два часа ночи, полеты продолжались до восьми утра. Прямо с аэродрома шли в техникум, с девяти часов начинались занятия. Сидишь, бывало, на лекции, изо всех сил стараешься вникнуть в смысл того, что говорит преподаватель, но глаза сами собой закрываются, и сколько ни три их кулаками – все равно клонит в сон. Толку от таких занятий было, разумеется, мало, но я упорно сидел над учебниками, благополучно сдал все зачеты и экзамены и был переведен на второй курс.

На летние каникулы студенты разъехались по домам, а 12 человек учлетов остались в Сарапуле, чтобы тренироваться в полетах.

Летом у нас появилось свободное время, мы могли [27] отоспаться всласть. И все бы хорошо, если бы не безденежье: многие ребята, подобно мне, не получали из дома никакой материальной поддержки.

Однажды к нам в общежитие заглянул студент старшего курва Петров.

– Ну, ребятишки, признавайтесь, кто хочет подзаработать? – бодро спросил он. – Как говорят в школе, поднимите руки!

Поднялось сразу десять рук.

– Я только что с пристани, узнал, что там можно наняться грузчиками: нагружать и разгружать баржи. Возьмемся?

– Возьмемся!

Назавтра, вернувшись с аэродрома после полетов, мы отправились на пристань. Нам предстояло разгрузить баржу с солью.

У меня за плечами надета колодка. Двое ребят поднимают мешок с солью весом в сто с лишним килограммов и укладывают его на колодку. Мешок, кажется, вот-вот придавит меня к земле, я с трудом удерживаюсь на ногах.

– Пошел! – командует Петров: он у нас за бригадира.

Делаю шаг, другой… Идти надо в гору, сначала по дощатому настилу, потом по ступенькам. От баржи до склада – 300 шагов: кто-то из ребят заранее вымерил расстояние. Идешь на подгибающихся ногах – и невольно считаешь шаги: сорок семь… девяносто четыре… сто тридцать два… Эх, сбросить бы мешок!… Нет, нельзя… Сто восемьдесят один… Перед глазами какие-то яркие круги… Ничего-ничего: перевалило на последнюю сотню… Другие же идут, дойду и я… Двести двадцать три… Двести девяносто девять… Дошел! Уф!

Обратно иду медленно, чтобы дать отдых спине, унять дрожь в коленках. И снова:

– Пошел!

И так все лето: с аэродрома – на пристань. [28]

Так как я первым в аэроклубе был допущен к самостоятельным полетам, то и программу этих полетов закончил раньше других. Попович, видя, с каким рвением отношусь я к делу, часто подсаживал меня в первую кабину к другим учлетам.

– Вместо мешка с песком, – шутил я, но, конечно, понимал, что делал он это для того, чтобы я в случае чего помог растерявшемуся товарищу: на меня наш инструктор, как видно, крепко надеялся.

…17 августа, накануне Дня авиации, подходит ко мне на аэродроме Попович и подает районную газету.

– Взгляни, – говорит он с улыбкой. – Узнаешь?

Я глянул – и обомлел: в газете – мой портрет!

– Молодец, Иван!-сказал инструктор. – Тебя отметили как отличника летного дела. Газету возьми на память, а завтра, в 16 часов, приходи в городской клуб: будет торжественное собрание, посвященное Дню авиации. Приходи обязательно: ты будешь сидеть в президиуме.

Я молча кивнул, потому что не мог найти слов, чтобы выразить охватившее меня чувство удивления и одновременно радости: со мной ли все это происходит? Сказать родителям – не поверят!…

Придя в общежитие, я первым делом развернул газету.

«Лучшие комсомольцы-учлеты Сарапульского аэроклуба», – прочел я. Кроме моего, в газете были помещены портреты еще троих: Вали Ивановой, Вениамина Глушкова и Алеши Савиных. Тут же была напечатана небольшая заметка Вали и Глушкова о том, что благодаря упорству и настойчивости они осуществили свою мечту и теперь летают на самолетах; они призывали юношей и девушек района поступать в аэроклуб.

Все следующее утро я не находил себе места. Застенчивый от природы, мучился мыслью, что сегодня мне предстоит оказаться под взглядами сотен людей…

Умылся и причесался с особой тщательностью, почистил свой видавший виды пиджак и вместе с ребятами, [29] студентами нашего техникума, к четырем часам отправился в клуб. Там уже было полным-полно народу. Я поискал глазами Поповича, но его нигде не было видно.

«Вот и хорошо, – подумал я с облегчением, – сяду с ребятами в зале».

Но тут меня окликнули:

– Клевцов!

Это был Сергеев, начальник аэроклуба. Я подошел, поздоровался.

– Ну, Клевцов, как настроение? – спросил он и сам ответил:-Ясное дело: бодрое, праздничное!… Пойдем со мной в президиум.

Пошел за ним – ни жив ни мертв. Мне казалось, что все, кто есть в клубе, смотрят на меня.

Сергеев взошел на трибуну и сделал небольшой доклад об успехах советской авиации, деятельности нашего аэроклуба. Когда он начал говорить, я скосил глаза в зал – и понял, что все смотрят не на меня, а на докладчика. Вздохнул свободнее и тоже стал слушать доклад.

В заключение начальник аэроклуба сказал:

– Сегодня, в честь праздника – Дня авиации – особо отличившимся учлетам объявляется благодарность. – Тут все в зале захлопали. – Кроме того, – продолжал он, – они получают премии. Учлет Клевцов Иван Васильевич… – он взял со стола большой сверток и выжидательно посмотрел на меня.

Меня снова кинуло в жар, но – хочешь не хочешь – пришлось подойти к трибуне.

– Учлет Клевцов Иван Васильевич, – улыбаясь, повторил начальник аэроклуба, – премируется осоавиахимовским костюмом!

Он протянул мне сверток, и все снова приветственно захлопали.

– От души поздравляю тебя с премией, Клевцов, желаю дальнейших высоких показателей в летном деле.

– Большое спасибо!-Я вернулся на свое место. [30]

Премирование отличившихся учлетов продолжалось, а я, прижимая к себе сверток, с благодарностью думал, что от внимания начальника аэроклуба не ускользнуло, как плохо я одет, и что наконец-то я смогу сбросить свой латаный-перелатаный пиджак.

* * *

Вскоре после праздника из Ижевска приехал инструктор-парашютист Иван Макарович Николаев, и мы под его руководством начали изучать парашютное дело. Приняв от нас экзамен, инструктор сказал:

– Завтра, если позволит погода, будете прыгать.

И снова почти бессонная ночь… Я думал о том, что в кабине самолета чувствуешь себя уверенно: он досконально знаком и уже привычен, к тому же ты надежно привязан ремнями. А тут… Это только сказать легко, а каково шагнуть в пустоту с километровой высоты!…

Погода утром оказалась как по заказу: солнечная, безветренная. Инструктор выстроил нас на летном поле, проверил нашу готовность.

Первым прыгнул Миша Плотников, ставший в последнее время моим близким другом. Я с волнением следил за его прыжком и был очень рад, когда он благополучно приземлился.

Подошла моя очередь…

Очутившись в воздухе, я, чтобы отвлечься от тревожного ожидания, стал разглядывать хорошо знакомую местность, но все вокруг виделось мне как бы в тумане.

Слышу команду летчика:

– Приготовиться к прыжку!

– Есть приготовиться!

Осторожно вылезаю из кабины на крыло самолета, парашюты – основной за спиной и запасной на груди – затрудняют движения. Выпрямившись, стою на крыле, левой рукой держусь за борт кабины. Глянул вниз – сердце зашлось от страха.

– Прыгай! [31]

Не раздумывая, прыгнул – и провалился в бездну.

Я вырвал вытяжное кольцо для раскрытия парашюта и внезапно ощутил сильный удар по лицу. В то же мгновение меня рвануло, я повис на стропах.

Какая красота открылась передо мной! Мне подумалось, что, сидя в кабине самолета, не увидишь ничего подобного, а тут – все как на ладони. Вижу ребят на аэродроме, они машут мне руками. Помахал им в ответ, и тут с удивлением заметил, что рука в крови.

Земля стремительно приближалась. Я изготовился к приземлению, ударился полусогнутыми ногами о землю и, в отличие от Миши (наполненный воздухом парашют протащил его по земле), устоял на ногах. Потянул нижние стропы, чтобы погасить парашют, отстегнул лямки.

Ко мне подбежал взволнованный врач.

– Клевцов, что случилось? У тебя лицо в крови!

А я стою и улыбаюсь: рад-радехонек, что совершил свой первый в жизни прыжок.

– Ничего страшного, – успокоил я врача, притронувшись рукой к носу, из которого сочилась кровь – задело фалом. (Фал – веревка для раскрытия парашюта без участия парашютиста, на тот случай, если учлет растеряется. Одним концом фал крепится к самолету, другим – к вытяжному кольцу.)

Домой мы отправились вместе с Мишей Плотниковым и всю дорогу делились впечатлениями от первого прыжка.

* * *

Осенью 1939 года мы полностью закончили программу летной подготовки. Но оказалось, что нам еще рано считать себя летчиками. Вася Попович прямо так и сказал:

– Аэроклуб – это лишь первоначальное обучение летному мастерству. Сегодня к нам приехала комиссия из Пермского военного авиационного училища. Училище готовит летчиков бомбардировочной авиации. Завтра вы продемонстрируете перед комиссией технику пилотирования. Лучших из вас отберут для училища. [32]

К этому времени я уже осознал одну особенность своего характера: как бы я ни волновался в ожидании какого-то события, как только доходило до дела, брал себя в руки, и волнение улетучивалось, словно его никогда и не было. Это свойство всегда служило мне хорошую службу.

Так было и в тот раз. Я занял место в кабине самолета, привычно вырулил на старт, получил разрешение на взлет и – полностью отключился от всего, что не было непосредственно связано с полетом. Не думал ни о комиссии, ни о летящем со мною инспекторе, ни об училище («примут – не примут?»). Только самолет, только ощущение своей власти над машиной и над окружающим меня пространством!…

За этот полет я получил высший балл и был включен в состав группы, отправлявшейся в Пермское училище. Я радовался за себя и за Мишу Плотникова, который тоже оказался среди лучших.

Но наша радость оказалась преждевременной: мы побывали в Перми, прошли там медицинскую и мандатную комиссии, но тут выяснилось, что несколько человек – в том числе и нас с Мишей – не приняли в училище по возрасту. Пришлось нам, как говорится, не солоно хлебавши вернуться в Сарапул и продолжать занятия в техникуме.

Но доучиться в нем нам так и не довелось: в начале апреля райвоенкомат направил нас в Балашовское военно-авиационное училище летчиков.

В начале войны

Там, в Саратовской области, и застало меня и моих товарищей начало Великой Отечественной войны.

К тому времени мы только-только закончили училище, освоили переходной самолет Р-5, научились летать на скоростном бомбардировщике СБ, сдали государственные [33] экзамены, были выпущены из училища в сержантском звании и ожидали назначения в воинские части.

В то утро весь личный состав эскадрильи без команды собрался у штаба. По громкоговорителю передавали правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на нашу Родину. С гневом услышали мы о том, что немецкие самолеты бомбили наши города, нам хотелось немедленно ответить врагу ударом на удар.

Сержант Потапов так и заявил на стихийно возникшем митинге:

– Мы, комсомольцы, окончившие училище, требуем, чтобы нас немедленно отправили на фронт громить фашистов!

Но дни шли за днями, складываясь в месяцы, немцы уже рвались к Москве, а нас продолжали держать в резерве.

Мы недоумевали и возмущались: почему нас вынуждают бездействовать в то время, как мы всей душой рвемся в бой?… Мы не догадывались, что нам просто-напросто не на чем лететь на фронт: наши будущие самолеты еще не скоро попадут в сборочные цехи… Позже нам стало известно, что в первый же день войны немецко-фашистская авиация нанесла внезапные удары по нашим аэродромам, на которых базировалось 65% авиации западных приграничных военных округов. На земле и в воздухе советские военно-воздушные силы потеряли 1200 самолетов. В первые дни войны перед авиационной промышленностью была поставлена задача добиться значительного увеличения выпуска боевых машин. Сделать это было чрезвычайно трудно, потому что большинство авиационных заводов перебазировалось в восточные районы страны, и какое-то время они вовсе не давали продукции. Лишь в конце 1941 года, когда эвакуация предприятий авиационной промышленности в основном завершилась, когда многие машиностроительные и станкостроительные заводы были переоборудованы в самолетостроительные, был налажен [34] выпуск достаточного количества новых типов самолетов и вооружения.

Но пока этого не произошло, я среди других добровольцев уехал на лесозаготовки, чтобы приносить Родине хоть какую-нибудь пользу. Нас, 30 человек сержантов, расквартировали в деревне Грязнухе. Целые дни – с утра до темна – работали мы в лесу, труд был очень тяжелым, к тому же зима сорок первого года выдалась на редкость морозная. Газет мы не получали, радио в деревне не было, мы не знали, что творится на свете, и порой нам казалось, что о нас вообще забыли.

Но весной 1942 года нас отозвали из леса и направили на центральный аэродром для изучения нового самолета-штурмовика Ил-2, который пользовался, в отличие от СБ, доброй репутацией.

Изучив Ил-2 теоретически, мы приступили к полетам. Мне сразу же полюбился этот самолет. Но я не успел его как следует прочувствовать (20 полетов по «кругу» и один-единственный в «зону» – вот и вся подготовка, которая выпала на мою долю), а мне уже сказали: «Хватит!»

В июне всю нашу группу – около пятидесяти человек – направили в 1-ю ОУТАЭ (отдельную учебно-тренировочную авиационную эскадрилью).

Там оказалось много летчиков, их постепенно направляли на пополнение штурмовых авиаполков, участвующих в боях или вновь формируемых в тылу.

Нам, сержантам, опять не повезло: пришлось долго ждать своей очереди, так как на полеты в первую голову планировали летчиков, имеющих более высокие воинские звания и с лучшей летной подготовкой.

Однажды, проходя мимо группы летчиков, я услышал:

– Клевцов! Здорово, сержант!

Смотрю – Медянников и другие ребята из Сарапульского аэроклуба, те, кого в тридцать девятом году приняли в Пермское училище. У каждого по кубику в петлице.

– Здравия желаю, товарищ младший лейтенант! – [35] приветствовал я Медянникова шутливо, но и с некоторой долей зависти.

Дело в том, что только с нашего выпуска авиационные училища стали присваивать звание сержанта (до этого – младшего лейтенанта).

– Ребята, вы давно тут?

– Да уж порядочно, заканчиваем тренировку, собираемся на фронт.

– Счастливые! А нас еще и на полеты не планируют…

– Погодите, дойдет и до вас очередь…

Очередь подошла в начале сентября. Я выполнил несколько контрольных полетов с инструктором на спарке, а потом несколько тренировочных полетов самостоятельно и сразу же был допущен к последнему этапу подготовки летчика – боевому применению, то есть бомбометанию и воздушной стрельбе с самолета-штурмовика по наземным целям на полигоне. Для этого вида подготовки мне пришлось ограничиться одним летным днем! Первый полет был выполнен провозной с инструктором на спарке – одиночно и в составе группы.

Потом я вылетел самостоятельно в составе звена.

Взлетев, я поставил рычаг уборки шасси в нужное положение, однако колеса не убрались. Снова стал манипулировать рычагом – никакого толку. Что делать? Самолет оборудован только радиоприемником, передатчика нет, поэтому у меня нет возможности доложить о случившемся руководителю полетов. Я занял свое место в строю, решил выполнять задание с выпущенными шасси, хотя это значительно увеличивало лобовое сопротивление, а следовательно, и расход горючего.

Между тем звено приближалось к полигону. «А ведь колеса помешают мне пикировать во время бомбометания и при воздушной стрельбе, – подумал я. – Дай-ка попробую еще раз: может быть, все-таки удастся их убрать».

Я отвлек внимание от строя на какое-то мгновение, но этого оказалось достаточным, чтобы мой самолет влетел [36] в облака. Когда же облака остались позади, я с ужасом понял, что отбился от своего звена! Где полигон, где аэродром? Понятия не имею…

Район полетов оказался чрезвычайно сложным для такого неопытного летчика, как я. Вижу под собой несколько ниток железных дорог, множество населенных пунктов – и не за что ухватиться, чтобы восстановить ориентировку.

А горючее на исходе…

К счастью, я увидел под собой какой-то аэродром, где базировались и совершали в это время тренировочные полеты пикирующие бомбардировщики Пе-2. Я приземлился и доложил руководителю полетов о том, что потерял ориентировку и произвел вынужденную посадку.

Мне объяснили, каким курсом следует лететь, и через несколько минут я уже был на своем аэродроме.

Как только я зарулил на стоянку, ко мне подъехал командир эскадрильи. Было видно, что он взволнован.

– Что случилось, Клевцов? Где ты был так долго?

Я доложил. Он сказал потеплевшим голосом:

– А ведь мы уж было подумали, что ты разбился: по всем расчетам, время, когда у тебя должно было кончиться горючее, давно истекло… Да-а, жаль, что тебе не удалось хотя бы раз отбомбиться да посмотреть, куда падают бомбы, но тренироваться уже некогда: ты назначен летчиком в 704-й штурмовой авиационный полк, который срочно вылетает на фронт. Так что придется тебе тренироваться в боевой обстановке… А сейчас ступай в штаб, представься командиру 704-й ШАП майору Простакову.

Подхожу к штабу – навстречу мне, что-то горячо обсуждая, идут два моих приятеля, сержанты Виктор Дрягин и Геннадий Отепалин.

– А-а, Иван! Иди скорей, тебя командир полка ждет, – сказал Виктор. – Мы только что от него: он знакомится со всеми молодыми летчиками.

– Ну и как?

– Оба определены в третью эскадрилью. [37]

– Поздравляю вас с назначением!-сказал я. – Может быть, и меня направят в третью? Вместе-то лучше…

Майор Простаков встретил меня приветливо, поздоровался за руку, предложил сесть. Минут десять продолжалась наша беседа, после чего он сказал, что я направлен летчиком в первую эскадрилью лейтенанта Бахирева.

– Товарищ майор, я бы хотел в третью эскадрилью: туда назначены мои друзья – Дрягин и Отепалин.

Майор ответил подчеркнуто официальным тоном:

– Товарищ сержант, во-первых, третья эскадрилья полностью укомплектована штатами; а во-вторых, вы в армии и должны быть там, куда вас поставят. Идите и представьтесь лейтенанту Бахиреву.

– Есть идти представиться лейтенанту Бахиреву!

Я вышел из кабинета с двойственным чувством. Прежде всего, меня переполняла радость: наконец-то я в боевом полку и скоро начну громить фашистов. Но радость отравляло недовольство собою: «Кой черт дернул меня за язык – проситься в третью эскадрилью! Ведь не на танцы в клуб собрался! Как мальчишка… Что подумал обо мне майор?…»

Наш полк вошел в состав 232-й штурмовой авиационной дивизии полковника Валькова и в конце октября 1942 года перелетел в состав Третьей воздушной армии на Калининский фронт.

Боевое крещение

И вот мы на фронтовом аэродроме в 20 километрах восточнее города Осташкова.

Никто из летного состава полка не имел боевого опыта, только командиры эскадрилий побывали на фронте, летая на У-2.

Под их руководством мы усиленно готовились к предстоящим боям: детально изучали район боевых действий [38] и район нашего базирования, прохождение линии фронта, оборону, по фотопланшетам знакомились с основными целями в расположении противника.

Утром 3 декабря командир первой эскадрильи Феофан Феофанович Бахирев, как всегда, отправился на КП полка, а вернувшись, сказал:

– Слушайте боевую задачу! Группой в составе шести Ил-2 под моей командой наносим удар по скоплению танков и артиллерии в квадрате номер четыре. Боевой порядок: в правом пеленге от меня – звено Кондрашова; Клевцов летит слева от меня. Бомбометание и стрельба – по моей команде. Вопросы есть?

Вопросов не было.

– Тогда по самолетам, взлетаем по одному.

Летим… Судя по времени, уже должна бы обозначиться линия фронта, но внизу только заснеженные леса и поля да еще чернеют воронки от разорвавшихся бомб и снарядов.

Ведомый, я внимательно слежу за ведущим Бахиревым, стараюсь держаться в строю и на землю поглядываю: не пропустить бы линию фронта.

Впереди, по курсу, показались какие-то темные квадратики.

– Приготовиться к атаке! – раздается в приемнике голос командира.

Бахирев покачивает самолет с крыла на крыло: это приказ для тех, у кого по какой-нибудь причине отказало радио, – так мы уговорились еще на земле.

Открываю бомболюки, одновременно вижу, как полетели бомбы у ведущего. Нажимаю кнопку сброса: ведомый должен повторять все действия ведущего.

Между тем темные квадратики стали ближе – и превратились в танки. Бомбы ведущего легли точно в цель, а он уже довернул вправо и стреляет по артиллерийским позициям – сначала реактивными снарядами, а потом из пушек и пулеметов. [39]

Я слишком близко держался к ведущему и на развороте оказался у него в хвосте. Он открыл огонь с пологого планирования, я тоже, направив нос самолета на цель, нажал на кнопку пуска реактивных снарядов. Нажал – и похолодел от ужаса: мои РС пролетели под брюхом самолета Бахирева всего в полутора метрах от него, а может, и того ближе! Ну и перепугался же я: ведь чуть было не сбил своего командира!… И только тогда вспомнил, что не носом самолета надо целиться – для этого существует прицел. Как говорится, первый блин – комом; спасибо еще, что так обошлось…

Выполнив повторный заход на цель, наша группа без потерь вернулась домой. Осмотрев самолет, я обнаружил в левом крыле пробоину от зенитного снаряда, но сколько ни старался, так и не смог припомнить, когда же зенитная артиллерия нас обстреляла.

Лейтенант Бахирев, вернувшись с доклада от командира полка, собрал нас для разбора боевого вылета.

– Сержант Клевцов, доложите, что вы видели, как действовали.

– Видел танки, действовал согласно вашему указанию: «делай, как я». Допустил ошибку: начал стрелять, прицелившись носом самолета, поэтому реактивные снаряды пролетели в опасной близости от вашего, товарищ лейтенант, самолета.

Опросив каждого – при этом оказалось, что почти никто ничего толком не понял и не запомнил – Бахирев сказал:

– А теперь я вам расскажу, как было дело.

И он подробно обрисовал нам, сколько было танков, откуда и как вела огонь зенитная артиллерия, как мы атаковали цель, в чем удачи и промахи каждого из нас, каков результат нашей атаки. Под конец он поздравил нас с боевым крещением.

Первый боевой вылет оставил глубокий след в моей душе. Не скажу, что я нисколько не боялся, но с самого [40] начала войны жила во мне спокойная уверенность: я отдам жизнь за Родину. «Прежде чем это случится, – думал я, – мне нужно научиться воевать как следует, чтобы уничтожить возможно больше фашистов и тем приблизить час нашей победы».

* * *

Очень скоро я понял, как мне повезло, что попал в первую эскадрилью. Бахирев оказался одним из самых лучших командиров в полку. Опытный боевой пилот, он участвовал в боях с белофиннами в 1939 году, а в эту войну на У-2 сражался под Ленинградом. К нам, молодняку, он относился по-отцовски заботливо, умел четко поставить задачу, доходчиво объяснить наилучшие способы ее выполнения, личным примером показывал, как нужно смело и эффективно наносить штурмовые удары по врагу, как выполнять противозенитные и противоистребительные маневры.

«Бей врага, как я, и лучше меня!-частенько повторял он. – И учтите, ребята, чем больше у пилота боевых вылетов, то есть боевого опыта, тем больше у него шансов выжить. Конечно, есть еще и талант летчика, очень важна в бою взаимовыручка, наконец, бывает и простое везение, но ничто не заменит боевой опыт».

Это усвоили, и в периоды редкого затишья мы, молодые пилоты, стремились использовать каждую свободную минуту для учебы. Особый упор делался на отработку прицельной стрельбы и бомбометания на специальном полигоне, имитирующем ту или иную характерную цель.

Большое значение придавалось ориентировке на местности. Нередко случалось, что после боевого вылета штурмовикам приходилось возвращаться к себе на аэродром в одиночку. И далеко не всякий из молодых летчиков мог уверенно найти дорогу домой. Опытные пилоты брали с собой молодежь в тренировочные полеты, учили их читать местность, примечать характерные ориентиры на ней, находить путь домой визуально и по приборам. Сесть [41] на вынужденную и поломать самолет из-за потери ориентировки считалось позором. Да и как иначе! Одно дело – потерять самолет в бою, совсем другое угробить его в момент вынужденной посадки из-за собственного разгильдяйства.

Поэтому мы упорно учились, используя для этого буквально каждую свободную минуту. Особенно хорошей школой были для нас систематические разборы вылетов. Выявлялись серьезные ошибки и незначительные просчеты, обсуждались упущенные возможности. Эти разборы проводились в эскадрильи – после каждого боевого вылета, и в полку – в конце дня. Тут уж сам майор Простаков обобщал опыт боевой работы эскадрилий, доводил до нас указания и информацию вышестоящих штабов по распространению боевого опыта других штурмовых полков дивизии, корпуса и в целом ВВС.

Ночевали мы в деревне, расположенной рядом с аэродромом. Я стоял на квартире вместе с сержантом Николаем Журавлевым, летчиком нашей эскадрильи. Он был родом из Калинина и сильно переживал, что ничего не знает о судьбе родителей, оставшихся в оккупации и не подававших о себе вестей после освобождения города от фашистов.

Коля Журавлев погиб в свой первый боевой вылет, и случилось это так. После взлета у него не убрались шасси. Сам ли он о них забыл, случилась ли поломка (как когда-то у меня) – неизвестно. Если самолет оказался неисправен, ему следовало вернуться на аэродром. Возможно, Коля посчитал, что это будет расценено как трусость. Как бы то ни было, но он продолжал полет с выпущенными шасси. Дальше – понятно: большое лобовое сопротивление, двигатель перегревается, машина теряет скорость, и Коля отстает от группы… Но он, хоть и в одиночку, все-таки долетел до линии фронта. А там – море зенитного огня, стаи немецких истребителей… Так и сгинул мой товарищ Коля Журавлев. Наша дружба была недолгой по времени, но я [42] тяжело переживал утрату: впоследствии не раз терял боевых друзей, но Коля был первым… И горько было сознавать, что погиб он исключительно из-за своей неопытности.

Вскоре случилось мне попасть в неприятную историю. Группе из шести Илов первой эскадрильи было дано задание: нанести штурмовой удар по скоплению железнодорожных эшелонов на станции Оленино. Нашу группу возглавлял штурман полка капитан Константин Филиппович Воробьев, его заместителем был назначен замкомэска Михаил Васильевич Кондрашев. К этому времени я уже раскованнее чувствовал себя в полете: мне удавалось одновременно и в строю держаться, и вести ориентировку, и отыскивать цель.