Текст книги "Школа террористов"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Что мне грозит, если я немного понаблюдаю за этим домом? Отгоню подальше машину и найду укромное местечко. Правда, Горелый предупреждал: "Никакой самодеятельности". А я и не буду ничего предпринимать, только понаблюдаю. Надо же узнать, здесь Дина или нет, все ли с ней в порядке. Да и какой же я журналист, если хочу написать о преступной банде, не испытав духа мафиозной обстановки, напряженности и страха? Для того чтобы описать бой с моджахедами, я летал на высадку десанта в горах, участвовал в перехвате каравана с оружием. Там было поопаснее и пострашнее.

Сворачиваю в Кривоколенный переулок. Сквозь арку, ведущую в небольшой дворик, вижу две машины. Припарковываю к ним свою, закрываю двери на замок и иду к "заветному" домику.

Мокрый снег усиливается, крупные ошметки летят в лицо и обдают мерзким холодом. Никогда не видел улиц Москвы такими пустынными, темными, зловещими. Будто в черных проемах арок, за углами домов и за тумбами притаились убийцы. И ветер беснуется остервенело, завывает так надрывно, что на голове волосы встают дыбом Я шел, засунув руки в карманы куртки, которую специально держал в машине – в шинели ездить неудобно, – сжимая рукоятку пистолета со снятым предохранителем, не обращая внимания на залепляющий глаза снег. Бегло, но внимательно осматриваю каждый закоулок, каждый предмет, за которым мог спрятаться мой враг.

Прохожу мимо дома с небольшим козырьком и высокими массивными ступеньками. Напротив по-прежнему стоит "волга" с выключенными огнями, а окна второго этажа ярко освещены, но кто там – не видно.

Сворачиваю в калитку противоположного двора, нахожу наиболее темное место между домами и застываю за бетономешалкой, брошенной строителями после ремонта. Отсюда хорошо виден подъезд таинственного дома с таинственными обитателями Рассчитываю рассмотреть их, когда они будут выходить, открыв двери, – лестница-то должна быть освещена.

Стою минут пятнадцать и чувствую, что начинаю застывать – мерзнут ноги, несмотря на утепленные ботинки, ветер пробивает брюки, забирается под куртку Но терплю, беззвучно пританцовывая, шевелю пальцами. Помогает плохо А в освещенном кабинете даже тень не мелькнет в окне.

Со стороны улицы Чернышевского появляется человек Мужчина. Шагает быстро, наклонив вперед туловище. Так торопится, что головой не поведет

И снова тишина, если не считать разбушевавшегося на все голоса ветра. Ноги начинают примерзать к подошве, брюки обжигают кожу, словно накаленное морозом железо – одежка моя совсем не для засад, так можно ОРЗ подхватить

Внезапно свет на втором этаже гаснет Я напрягаю слух и зрение.

Через минуту вижу, как открывается дверь "заветного" подъезда. Выходят двое. Один долго возится с замком: никак, видно, не попадет в замочную скважину. Когда садятся в машину и в салоне вспыхивает свет, узнаю предисполкома Кузьмина. Второй, по описанию Дины, Кузнецов – солидный, представительный.

"Волга" уезжает. Выбираюсь из своего укрытия, подхожу к двери. Дергаю за массивную ручку – куда там! И тишина. Видимо, Дину отпустили раньше. А если и не отпустили... Надо позвонить ей домой, потом Горелому...

Подталкиваемый ветром, устремляюсь по переулку к месту стоянки моего "жигуленка".

Сбавляю шаг лишь во дворе, где припаркована машина. Внимательно осматриваюсь вокруг. Никого и ничего подозрительного.

Руки закоченели, и я с трудом попадаю ключом в прорезь замка. Открываю и с облегчением буквально падаю в кресло. Кабина ещё не остыла, а возможно, так показалось после пронизывающего ветра. Дую на руки, чтобы быстрее их отогреть, и включаю зажигание. Выезжаю на Потаповский и вижу впереди на том же месте "волгу" с номером 03-86 МГС. До неё оставалось метров двадцать, как внезапно вспыхнули фары дальнего света, тут же я ощутил затылком холодное дуло пистолета.

– Тормози, падла! – раздался властный, угрожающий голос.

Предательски дрогнули ноги и руки, я нажал на тормоз и выключил сцепление. По спине покатились холодные капли пота. Вот так влип! Охотился на шакалов и сам попал в капкан.

От "волги" отделился человек и направился к нам. Зашел с правой стороны, повелительно указал на кнопку защелки.

– Открой! – прикрикнул сидевший сзади, тычком ствола заставляя поторопиться.

Приходится подчиниться. В голове каша – мысли о спасении одна нелепее другой проносятся роем. Как достать пистолет? Стоит сунуть руку за пазуху... Нет, ничего не получится. Вспоминаю о Горелом, он утверждал, что у меня надежное прикрытие, глаз не будут спускать, и это несколько успокаивает.

На сиденье рядом опускается парень с усиками, тот самый, кто "пас" меня в домжуре после предупреждения Василия Васильевича.

– Поехали, – повелевает он, указывая рукой вперед.

– Куда? – голос у меня охрип, в горле сухо, будто песком забило.

– Куда прикажем. Пока прямо. На Чернышевского – налево.

Усатик лезет ко мне за пазуху и извлекает "Макарова". Профессионал, сразу нашел. Когда он наклоняется, окончательно убеждаюсь – тот самый.

– Докатался? – спрашивает он иронично. – И кого ты тут высматривал? Он оттягивает затвор пистолета и хмыкает. – Ты смотри, даже патрон в патронник заслал, с предохранителя снял. И в кого ты собрался стрелять?

Я молчу и с досадой усмехаюсь над собой: вот тебе и безотказный верный друг... Как я не посмотрел на заднее сиденье? Должен, обязан был посмотреть! Замерз, видите ли, мамкин сынок. Вот и придется за лень и глупость расплачиваться жизнью. Сознание своей беспомощности вдруг так озлобило меня, что страх прошел, мною овладела решительность и отчаяние умереть достойно. Если не удастся остановиться где-нибудь около дежурного милиционера, врежусь на скорости в дом или столб, уйти им не дам. Столько мне, видно, на роду жить отпущено. В Афганистане под пулю не попал, так дома свои мафиози-подонки прикончат... Дешево я им не дамся, этих двух, во всяком случае, постараюсь уделать.

Усатик словно прочитал мои мысли, посмотрел на меня пронзающе; положил руку на колено рядом с рулем, предупредил:

– Не вздумай ерепениться, все равно не успеешь.

– А чего он? – ткнул меня снова в затылок дулом пистолета задний. – А то я быстро его...

Мы выехали на улицу Чернышевского, свернули налево и пересекли Чистопрудный бульвар.

– Теперь налево, – скомандовал задний, я рассмотрел его в зеркало: крепкий здоровенный детина с квадратной физиономией, какие бывают у тупых и жестоких людей. Нос широкий, приплюснутый, как у туземца, лицо плоское и бесчувственное.

Не доезжая до "Современника", повернули в переулок направо.

– Рыжая сучка предала нас, коль он тут ошивался, – сказал Туземец и ещё раз ткнул меня в затылок пистолетом. – Привез?

– Кого? – прикинулся я дурачком.

– Не кого, а чего. Забыл, о чем с тобой Василий Васильевич говорил? Или вчерашний урок не пошел впрок?

Вот и доказательство. Если б его прищучить, Туземец все бы выложил. Усатик – посерьезнее, сидит, чуть подавшись вперед, – весь внимание, как взведенный курок, готовый сорваться при малейшем прикосновении...

Я не ответил. Смотрю вперед и выжидаю удобного момента, чтобы до отказа нажать на газ и ударить правым бортом о препятствие – силы удержать баранку у меня хватит и времени на это много не требуется.

– Стой! – приказывает Усатик в темном закоулке, обрывая последнюю надежду. – Выключай зажигание. Давай документ!

– Какой же дурак возит с собой ценные бумаги, – говорю я как можно спокойнее, если можно назвать это спокойствием: нервы натянуты, как плохо скрученная веревка, с помощью которой пытаюсь вытащить из бурной речки терпящий бедствие плот – оборвись хоть одна нитка, и все полетит в тартарары: этому придурку ничего не стоит выстрелить.

– Тебя ж предупреждали!

– Василий Васильевич слишком мелкая сошка, чтобы иметь с ним дело. – Я злился на себя из-за своей беспомощности, голос мой дрожал и срывался.

– Ты гляди, какой смелый, – усмехнулся Туземец. – Может, тебе самого шефа подать на переговоры?

– С тобой, во всяком случае, не собираюсь обсуждать этот вопрос. ("Надо как можно дольше тянуть выяснение обстоятельств – должен же кто-то из моего прикрытия подоспеть, – мелькает мысль. – А ещё лучше заманить бы их ко мне на квартиру – уж там-то наверняка кто-то подстраховывает".)

– Заговоришь, ещё как, – грозит Туземец и командует напарнику: – Ну-ка выверни у него карманы. Усатик проворно сует руку под куртку, достает документы, блокнот с последними записями для газеты, кошелек. Раскрывает его и присвистывает.

– Небогато живет советское офицерство, всего пятерик, на штраф не хватит, если гаишник прищучит.

– Вы заплатите, – вкладываю я в слова двоякий смысл.

– Возможно. Но пока платить будешь ты, – понимает намек Туземец и подсказывает – – В бардачке проверь, – и до боли нажимает стволом в затылок. – Может, скажешь?

– Перестань тыкать своей дурой, это тебе не поможет. Повторяю: ценных бумаг с собой не вожу.

– Подскажи тогда, где ты их спрятал. Может, в своей задрипанной шестнадцатиметровке?

– Хоромами пока не обзавелся, не ворую.

– Ну да, шантажировать и вымогать легче, зато дают больше. По статье, – уточняет Туземец. – А что касается твоей шестнадцатиметровки, так пока ты со своей кралей в домжуровском ресторане забавлялся, мы каждый закуток обшарили.

Новая волна злости на Дину обожгла сердце – вот зачем она уговаривала "обмыть" её прогрессивку... Но не место и не время заниматься анализом прошлого, которого не вернуть, не поправить, надо придумать что-то, чтобы продлить будущее, заманить их к себе...

– В твоих хоромах тоже каждый может найти твою захоронку? – подбросил я кость обложившим меня зверям. И её тут же подхватил Усатик.

– Ты уверен, что не там? Туземец пожал плечами.

– Я уверен, что, когда мы его утюжком станем гладить или в задницу паяльник вставим, он на блюдечке нам все поднесет. Присмотри-ка за ним. Он убрал пистолет от затылка и достал из-за пазухи маленькую портативную радиостанцию. Приоткрыл боковое стекло, высунул наружу антенну. Щелкнул выключатель, и за спиной слабо зашуршало. – "Десятый", я "Два-два", вызываю на связь.

Тут же отозвался мужской голос, показавшийся мне знакомым.

– "Десятый" слушает.

Не зря Горелый предупреждал, что эти мафиози оснащены первоклассной техникой.

– Задание выполнил, но груз ещё не готов.

– Выяснили, откуда забирать?

– Похоже, с базы, уточнять придется на месте.

– Когда там будете?

– Минут через сорок. Еще вот что: стюардесса, кажется, заболела.

– Знаю. Конец связи.

Под авиаторов работают, сволочи, чтоб не сразу раскусили, если засекут эти переговоры. Кажется, Дину разоблачили. Тогда плохи её дела, как и мои..

"Два-два" убрал радиостанцию и снова приставил пистолет к затылку.

– Трогай, Достоевский. Надеемся, дома у тебя найдется утюжок?

Спину обдает жаром, будто раскаленный металл уже коснулся тела, но я тут же отогнал видение надеждой: едем ко мне на квартиру, а дома и стены помогают – там есть кому защитить меня. И тут же окатывает леденящая волна – ночевать-то я собирался в квартире матери, о чем предупредил Горелого; значит, прикрытие будет в другом месте. Остается одно – врезаться в столб или ещё во что-нибудь.

Только взялся за ключ зажигания, как Усатик отстранил мою руку.

– Дай-ка я за руль сяду. – Вытащил ключи (сообразительный), вылез из кабины и зашел со стороны водительского кресла. – Двигайся.

Мне ничего другого не оставалось. Рушилась последняя надежда: в моей "задрипанной шестнадцатиметровке" тоже кое-что можно предпринять – на кухне на стенке справа висит набор ножей; один из них для разделки мяса, очень удобный и острый. И схватить я его могу сразу, едва переступив порог. На балконе тоже есть оружие, и тоже справа, на подоконнике – топорик, которым я мастерил нечто для хранения овощей и забыл убрать. В общем, надо не расслабляться и не терять веру..

Усатик включил зажигание и неспешно развернулся в обратную сторону.

– Ты куда? – недовольно поинтересовался "Два-два".

– Проверим, не увязались ли топтуны.

– А-а. Не вылезай только на центральные, там быстро засекут.

– Не боись. Боксер, – улыбнулся Усатик, – прорвемся

Боксер, видимо, кличка Туземца, "Два-два" – позывной. А как в мафиозном мире величают Усатика? Он моложе Боксера лет на пять и выглядит по сравнению с ним хлюпиком – узкоплечий, длинношеий, с маленькими женскими руками, так что вырвать "баранку" силенок у меня хватит. Какая же у него кличка? Я бы дал ему – Сморчок.

Надо выбрать удобный момент, когда он будет сосредоточен, достаточно секунды, чтобы крутануть "баранку". Но он очень насторожен и внимателен.

Боксер убрал от затылка пистолет – снова выехали на Чистопрудный бульвар, здесь светло.

– Давай к Трубной, – торопит он.

Сморчок петляет из переулка в переулок, стремится, где потемнее. Когда отъезжаем от центра, он сбавляет скорость и жалуется с грустью:

– Сегодня снова занятия пропустил, этого хмыря велели пасти. А ты сдал на "красный пояс"?

– Когда? Наш Идол совсем озверел – то туда, то сюда, и все нас, будто других нет. Скажу откровенно, самбо мне больше нравится. Каратэ – в кино красиво, а примени его вот в такой ситуации. Но сейчас не до приемов.

Он и вправду спортсмен... Уцелеть бы, раскрутить их шайку!

Где же мое прикрытие? Хотя бы какая-нибудь машина случайно увязалась за нами, припугнула бы их. Нет, ни машин, ни топтунов, как называют специалистов по слежке блатники и преступники. Настроение мое окончательно падает, когда подъезжаем к дому, где я живу, – здесь тоже пусто, если не считать безгаражных машин соседей, ржавеющих под открытым небом зимой и летом "Может, в подъезде или на лестничной площадке?" – хватаюсь я за последнюю соломинку надежды.

Поднимаемся на лифте. Не зря кто-то из умных людей окрестил подобные ситуации законом подлости. Даже соседи словно сквозь землю провалились – ни души

Мои противники стоят вплотную по обе стороны, готовые в любой миг пресечь любые мои попытки к спасению.

Вот и заветная дверь со счастливым номером 88 – так утверждают соседи, и Дина это отметила в первый день посещения моей обители.

Руки предательски дрожат, но я умудряюсь сразу попасть ключом в замочную скважину и, осененный мыслью, что в коридоре темно, надо этим воспользоваться, поворачиваю ключ лишь наполовину, щелкаю им, будто бы заело. Мысли стремительно мелькают в голове, восстанавливая в памяти все, что находится в коридоре и что можно использовать в качестве оружия. Вешалка для одежды. Тумбочка для обуви. Вешалка с одежными щетками. Японский зонтик в футляре... Не густо. И все это – разве что муху прихлопнуть...

– Есть! Есть!" – чуть ли не крикнул я, вспомнив, что на тумбочке под обувью я оставил утюг – торопился на службу и не отнес на кухню, где постоянно храню его. Им-то уж можно уложить хотя бы одного: открою и, не включая света, схвачу...

Но... человек предполагает, а судьба располагает. Усатик отбирает у меня ключ, открывает дверь и, оттеснив меня плечом, первым входит в прихожую. Включает свет. Рвется последняя ниточка. А когда вижу, кто выходит нам навстречу, окончательно остолбеваю – передо мной наш благодетель председатель кооператива Граф Инкель и... Сурен Самсонович, "верный" сторож стоянки. А я-то ему доверял! Даже ключ от собственной квартиры однажды оставлял, уезжая в командировку. Вот он и воспользовался...

– Проходи, проходи, писатель, – насмешливо и зло цедит Граф Инкель сквозь зубы. – Раздевайся, ваше благородие.

Я медлю. Утюг вот он рядом, слева, но все настороже, мне и нагнуться не дадут.

– Ну! – толкает меня в бок дулом пистолета Туземец. – Или тебе помочь? – Он уже тянет руку к замку куртки, я отстраняю её и раздеваюсь. Иду за Идолом – уверен, его кличка и вполне соответствующая – в комнату.

– Привет, председатель, – скалит прокуренные зубы Сурен Самсонович. Что-то совсем забросил нашу стоянку, мы уже соскучились.

– Заткнись! – обрывает его Граф Инкель. – Садись, – властно указывает он мне на стул у стола. – Значит, вчерашний урок не пошел тебе впрок, повторяет он слова Туземца, – решил воевать с нами. И сколько ж у тебя помощников?

– Много, – отвечаю я дерзко, чтобы припугнуть его. – Во всяком случае, хватит, чтобы прихлопнуть вашу шайку.

– Врешь, – продолжает усмехаться Идол. – На сто тысяч много не надержишь. Или ты теперь больше запросишь? Знаете, что он натворил? обращается он к Туземцу и Усатику – Сурен Самсонович, видимо, уже в курсе. – Вы во сколько уехали от хазы?

– Не было ещё и десяти, – отвечает Туземец.

– В двадцать один сорок пять, – уточняет Усатик.

– А ровно в десять его дружки ухлопали Кузьмина, ранили Василь Василича. – Идол поворачивается ко мне. – И ты надеешься, что запугал нас этим? Да ты сейчас так нам за них заплатишь, что маму проклинать станешь, зачем тебя родила.

– Да как же?.. Там никого, кроме нас, не было, – удивляется Усатик.

– Были, как видишь. На это у них ума хватило: его вместо приманки пустили; и пока вы вдвоем пасли его, они Кузьмина ухлопали. Сейчас он нам расскажет, кто это сделал. Ты не забыл свою жалейку? – повернулся он к Сурену Самсоновичу.

– Зачем обижаешь, дорогой? Сурен никогда ничего не забывает. – Наш сторож и мой помощник достает из внутреннего кармана куртки небольшой паяльник и смотрит на меня с ухмылкой. – Прекрасный инструмент, председатель. Играет – слезы текут.

– Теперь понятно, кто помог Максиму Петровичу угореть, – говорю я с ненавистью, – у этого палача не дрогнет рука, и он с удовольствием будет издеваться надо мной. Отблагодарил за то, что он тебя на стоянку взял.

Сурен оскалил свои крупные, давно не чищенные зубы, по краям которых чернели камни.

– Ты прав, председатель, Сурен не забывает ни добра, ни зла: с Петровичем у меня были свои счеты.

– Твой Сарафанкин взял его по моему велению, – пояснил Граф Инкель. Кстати, небескорыстно, тысячу с него слупил. Помощник твой был великий стратег, вначале решил из-под моей опеки ускользнуть, напрямую на Кузьмина вышел. А когда документиком обзавелся – в рэкетиры подался Но аппетит у него был куда меньше твоего, он двадцатью тысячами ограничился

Для чего он это говорит мне? Или не мне, перед своими помощниками отчитывается, что, мол, вот рэкетиры выудили у него двадцать тысяч. Я не верил ни одному его слову.

– Врешь ты все. Никаких денег Максим Петрович у тебя не брал.

– Не брал, потому что не дали. – Он вдруг удивленно изогнул брови. Может, и ты не требовал сто тысяч?

– Сто тысяч? – у меня глаза полезли на лоб. – Это когда же?

– Запямятовал, товарищ капитан? – Но усмешка сползла с лица, и он менее уверенно продолжил: – Или ты думаешь, что я по телефону твой голос не узнал?

– С твоим слухом в консерваторию бы.

Ирония, кажется, подействовала, он усомнился ещё больше в достоверности телефонного абонента.

– Тогда ответь, зачем ты пожаловал ко мне после похорон Сарафанкина?

– Я в твоем кабинете требовал с тебя сто тысяч? – Я был вне себя и еле сдерживался, чтобы не броситься на него.

Гарфинкель сурово посмотрел на Сурена.

– Кто ещё мог знать и звонить?

Сурен растерянно пожал плечами.

– Некому больше. Они с Сарафанкиным были не разлей вода.

– Так, – Гарфинкель начальнически прихлопнул по столу ладонью. Допустим, звонил не ты. Но ты не будешь отпираться, что документы у тебя? Он сверлил меня своими ледяными серыми глазами

Тут моим возражениям он не поверил бы ни за что – зачем мне было затевать такую опасную интригу, за которую можно поплатиться жизнью, и я с сожалением подумал, что идея моя разоблачить преступников кончается крахом сам ловец попал в ловушку. Даже если удастся убедить их, что у меня нет никаких документов, в живых они меня не оставят – таких свидетелей лучше не иметь. А может, не все ещё потеряно и есть шансы дальше поводить их, как хищных рыб на блестящую приманку? Судя по тому, что Гарфинкель приехал сюда, встречается с заказчиками, сам ездит по организациям и учреждениям выбивать дефицитный материал, вряд ли он является главным в этой шайке; вероятнее всего, он чуть повыше рангом Туземца и Усатика и потому...

– Документы у меня есть, но не про вашу честь, – отвечаю как можно наглее: наступление, как утверждают стратеги, лучший вид обороны затрудняет противнику правильно оценить силы, заставляет его делать ошибки. – Произошла маленькая накладка: звонивший посчитал себя за босса.

– Ну и что? Документы нужны мне.

– Коль нет ста тысяч... – я даже усмехнулся. Гарфинкель покрутил головой.

– Сам нахал, встречал нахалов, но такого наглеца вижу впервые: в твоем-то положении ставить условия? Да ты сейчас сам нам в придачу тем задрипанным документам все свои гонорары предлагать будешь. – Он взглянул на наручные часы. – Кстати, вчера твои документы кое-чего стоили, а сегодня грош им цена-бронетранспортер на месте и теперь попробуй докажи, что его не списали и не отправили на металлолом.

Вот, оказывается, какие им нужны были документы: купили в воинской части подлежащий ремонту бронетранспортер, перепродали его, а теперь, когда он доставлен на место – не иначе как в Армению, где формируются отряды боевиков, – начальник рембазы оформил документы, что сдал его в металлолом.

Ах, если бы вырваться из лап этих садистов!. И никаких признаков присутствия охраны Неужели снова оставили они меня один на один с бандитами? Да и не велика персона, чтобы охранять меня пуще ока. У них других забот хватает Хоть бы телефон зазвонил!

– И знаешь, сколько мы получили за твой задрипанный броник? Пятьсот тысяч На всех, – уточнил Граф Инкель – А ты один хотел отхватить пятую часть?

– Почему один? У меня тоже есть и начальники, и подчиненные, – я любыми способами затягивал разговор: должны же меня хватиться опекуны!

– И много у тебя их? – недоверчиво сощурился Граф Инкель. Рассказывай лучше без жалейки – пренеприятнейший инструмент, скажу тебе по секрету, и я не любитель таких зрелищ.

– Ни много ни мало, но вполне достаточно, чтобы не выпустить вас отсюда.

– Вот даже как? – И повернулся к сторожу. – А ты убеждал нас, что их только двое?

Глаза Суреиа трусливо забегали, как у пса, который ждет наказания: не хватало только хвоста, чтобы завилять им. А каким молодцом передо мной рисовался: молодец против овец, а против молодца сам овца.

– Врет он все, – залепетал. – На понт берет.

– А Кузьмин и Василь Василич?

В это время зазвонил телефон – все-таки есть Бог на свете. Или сработала телепатия? Рванулся было к трубке, но Гарфинкель опередил меня, положил на неё свою увесистую лапу.

– Кто? – спросил он сурово.

– Если я не отвечу, они скоро будут здесь, – нашел я ещё несколько минут, а может, секунд, отдалявших от пыток.

Гарфинкель снял трубку, приложил к уху. Глаза его, кажется, полезли на лоб. Он зажал рукой микрофон и вопросительно глянул на Туземца и Усатого.

– Кажется, Рыжая.

– Не может быть! – возразил Туземец. – Я сам её связывал и прикрутил к батарейной трубе.

– А соседи, случайные прохожие?

– Там сто лет никто не был. И кляп я надежно... А в трубке, я слышал, уже спрашивал обеспокоенный голос Дины:

– Алло, алло, Игорь, почему ты молчишь? Гарфинкель сунул мне трубку.

– Ответь. Только без глупостей. – И в руках у него блеснуло лезвие ножа, приставленное к моему горлу. Я взял трубку.

– Слушаю, Дина.

– Спасибо, Игорек. Все в порядке. Ничего не бойся. Им конец.

Ее голос хорошо слышал и Гарфинкель. Быстро убрал нож, достал пистолет.

– А ну-ка проверь! – приказал властно Туземцу, кивком указывая на дверь. Приготовился к защите и Усатик: в одной руке мой "Макаров", в другой "вальтер".

– Тихо. Надо быстро сматываться.

– Выйди. Проверь лестницу и подъезд. Он не спускал глаз с двери. Туземец бесшумно повернул ключ – я не видел, когда он успел закрыть, рывком толкнул дверь. И тут же чьи-то сильные руки схватили его, вырвали из комнаты. Раздался лишь глухой стон.

Гарфинкель вскинул пистолет. Но тут же Усатик ударил его рукояткой "вальтера" по руке. Грохнул выстрел, и пистолет упал на пол.

– Спокойно, Граф. – Дуло "вальтера" уже упиралось ему в затылок, а "Макарова" было направлено в Сурена. – Финита ля комедия, как говорят французы, или комедия окончена, как заключают русские. Вы арестованы.

В комнату вошли двое немолодых спортивного вида мужчин, в одном я узнал вчерашнего свидетеля дорожного происшествия. А за ними пожаловал и мой друг Сашка Горелый.

– А ты боялся! – подмигнул он мне, подходя. – Жаль, что преждевременно спугнул их Сарафанкин.

– Какой Сарафанкин? – удивился я.

– Конечно, не покойник – сынок Максима Петровича. Это он требовал с Гарфинкеля сто тысяч и ухлопал Кузьмина. Вдвоем с прапорщиком Скородумовым. Тот какими-то путями завладел документами о махинациях комбата, вот под руководством Максима Петровича и решили они заделаться рэкетирами.

Послышались два слабых щелчка, будто клацнули курки пистолетов. Я взглянул на Гарфинкеля и Сурена Самсоновича и увидел на их руках стальные наручники.

Часть вторая

ШКОЛА ТЕРРОРИСТОВ

Глава первая

1

Мне было лет десять, когда в одной книге я прочитал оказавшейся напутствием фразу: "Воля, как и мускулы, требует постоянной тренировки; чтобы выковать железный характер, нужно научиться управлять собой, подчинять желания разуму..."

В детские годы все воспринимается особенно остро, и память, как губка, впитывает показавшееся необычно важным; прочитанное запомнилось мне на всю жизнь. Я стал вырабатывать "железный характер": ежедневно заниматься гимнастикой, вступил в секцию бокса, заставлял себя делать то, что ущемляло желания, и порой попадал в довольно трудные ситуации.

Не скажу, что я был баловнем судьбы, хотя детство мое протекало безмятежно, в полном достатке: единственный сын у обеспеченных родителей я не знал ни в чем отказа, но мое настойчивое желание стать этаким суперменом заводило временами в такие дебри, где можно было запросто сломать себе шею. И все-таки судьба щадила меня. Она будто играла со мной, бросая порой из огня да в полымя.

Школу я закончил с золотой медалью, но когда ехал поступать в летное училище – мечта моего детства, – в стычке с поездными ворами, пытавшихся ограбить соседа по купе, попал под нож и чуть не распрощался со своей мечтой. Позже, когда стал летчиком и посчитал, что схватил Бога за бороду, началось сокращение нашей доблестной авиации, я оказался за бортом, и лишь волею случая – написал письмо в газету "Красная звезда" о пагубных последствиях скоротечного разоружения, – был замечен в редакции и переквалифицировался в военные журналисты.

Вот так играла со мной судьба, бросая то ввысь, то вниз, заставляя все время быть начеку, готовым к любым ударам, не восторгаться успехами и не опускать рук при неудачах...

В апреле 91-го умерла моя мать, и я остался один, как перст, в нашей просторной двухкомнатной квартире на Чистых прудах. Отношения мои с Диной пошли на убыль. Пока болела мама и Дина помогала ухаживать за ней, некогда было анализировать то, что произошло между нами: как очаровательная блондинка вошла в мою жизнь и чуть ли не оборвала её на очередном витке подъема. Теперь же, когда мамы не стало, поведение Дины во всей той истории высветилось более ярко и осознанно, раскрывая все теневые стороны: знакомство в Доме журналистов, не случайная встреча в ресторане "Бега", приезд ко мне домой, дорожно-транспортное происшествие на кольцевой дороге. Все заранее было распланировано, обговорено; все Дина отлично знала и ласковыми словами, поцелуями убаюкивала мою бдительность, пока смерть не дохнула ей самой в лицо.

Допускаю, что поначалу она действительно заблуждалась и любовь пришла позже. Как тогда объяснить согласие остаться ночевать у меня на второй вечер нашего знакомства?.. Значит, на моем месте мог оказаться любой другой?..

Но ярче всего в моем воображении рисовалась сцена глумления над Диной в доме на Потаповском, когда я ждал в редакции её звонка: как Василий Васильевич, шестидесятилетний сатир и ублюдок, изгаляется над ней, оскверняет её тело. И, наверное, не один он услаждал свою похоть...

Когда несколько улеглось мое горе по матери и Дина, оставшись ночевать, пыталась расшевелить меня ласками, по телу моему вдруг пробежал озноб, словно прикоснулась уличная девка, которую только что насиловали под забором. Я брезговал Диной, в душе жалея её, понимая, что она не виновата, но ничего поделать с собой не мог.

Догадалась ли она о причине перемены во мне? Наверное. Женщина она не глупая. Во всяком случае, Дина оставила меня в покое, звонит изредка, справляясь о самочувствии, о работе...

Думая о ней, я неторопливо шел в редакцию, вспоминая наши встречи, и мне захотелось её снова увидеть. Наверное, действовала весна: утро было поистине весеннее, майское: светило солнце, синь неба и оливковая зелень распускающихся тополей радовали глаза. А на газонах уже горели золотом одуванчики, над которыми жужжали шустрые пчелки и лохматые неторопливые шмели. В такой день только бы бродить по улицам или сидеть в скверике с любимой, читать стихи и мечтать, а не протирать штаны в редакторском кресле над правкой авторских статей и читкой газетных гранок. Но жизнь, к сожалению, диктует нам свои законы.

В редакции меня уже ждали. Начальник отдела сообщил, что звонил главный и просил как только появлюсь, зайти к нему.

Генерал просматривал газеты, взглядом указал на стул и, отметив что-то на последней странице "Известий" карандашом, отложил газету.

– Здравствуй. Я вот зачем тебя позвал: интересное, на мой взгляд, письмецо нам прислали, и как раз по твоей части – ты теперь у нас признанный детектив, – улыбнулся генерал и протянул мне лист, исписанный мелким почерком.

"Уважаемая редакция! – стал читать я. – Наш полк выполняет правительственное задание, доставляет из кап стран гуманитарную помощь: продовольствие, медикаменты, промтовары. Перепадает кое-что и членам экипажей – в порядке поощрения, купли-продажи: туда везем часы, водку, кофе, золотишко, а оттуда дешевое барахлишко, которое перепродаем здесь втридорога. И наше доблестное офицерство с боевыми подругами стали завзятыми спекулянтами, все свободное время тратят не на повышение знаний, мастерства, а на вояжи по толкучкам. Потеряли всякий стыд и совесть. Но это ещё полбеды. Главная же беда в том, что наш комполка подполковник Вайкулевич при подборе "международных" экипажей руководствуется не программой их обучения, а личной выгодой: в за гранку посылает тех, кто дает взятки. Берет, не стесняясь, и валютой, и шмотками. Идет развращение личного состава, дисциплина падает. Кое-кто из офицеров пытался поднять этот вопрос на собрании, обращался к командованию округа, но одно с Вайкулевичем – ему тоже перепадает. С недовольными и неугодными наш Держиморда безжалостно расправляется.