Текст книги "Школа террористов"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Официантка из кафе, где у нас произошел скандал со спортсменами, дала показания, что Андрей в тот вечер был в кафе около 21 часа, якобы выпил триста граммов коньяка и уехал на своей машине один. Но кроме нее, никто капитана в кафе не видел. Значит, Андрей либо не заезжал в кафе, либо заскочил на минутку в поисках Альбины...

Над раскрытием преступления работала целая группа из военной прокуратуры и местного уголовного розыска. Токарев высказал предположение, что убийство Болтунова как-то связано с контрабандой оружия. Но я этому не верил.

На третий день в гарнизон привезли с экспертизы останки Болтунова. На похороны приехали родители Андрея, худенькие, морщинистые отец и мать, одетые простенько, по-деревенски, с мозолистыми, почерневшими от труда и земли руками. Им не было ещё и по шестидесяти, а выглядели дряхлыми стариками; нежданно-негаданно свалившееся горе согнуло и состарило их на десятки лет.

Я еле сдерживал слезы, глядя на них, на их обезумившие от отчаяния лица, на глаза, в которых было что-то такое, от чего сжималось сердце и комком застревали в горле рвущиеся наружу рыдания.

Приехала и Альбина в черном платье, покрытая черной вуалью, с темными кругами под глазами – видно тоже пролила немало слез: ждала свадьбу, а попала на похороны. Но у гроба она держалась молодцом: утешала стариков, поддерживая мать Андрея под руку, и кода той становилось плохо, подносила к её носу нашатырный спирт, отпаивала волокардином. А на панихиде даже сказала прощальное слово, обещая помнить и любить Андрея до конца дней своих и быть такой же честной и верной дружбе.

Командование полка устроило по русскому обычаю поминки в военторговской столовой. Пришли туда самые близкие друзья Андрея. Альбина привезла ящик коньяка "Белый аист" ("Андрей любил этот напиток") и ящик лучшего молдавского вина. Родителей Андрея она перепоручила женщине лет сорока, видимо тоже родственнице Болтуновых, и села рядом со мной. К моему удивлению, она выпила до дна первую рюмку коньяка, потом вторую. Еще в день знакомства я заметил, что она не особенно церемонится, когда дело доходит до выпивки, даже если находится за рулем, а тут и вовсе нервы у неё сдали, она готова была выпить и третью. Я напомнил, что ей ещё ехать в Кишинев, но она лишь грустно усмехнулась и изрекла:

– Мне теперь все равно.

Утешать её, значило ещё сильнее бередить рану, и я решил дать ей волю: пусть напьется, переночует в гостинице.

Я не люблю большие застолья, ни свадебные, тем более похоронные: слушать хвалебные речи в адрес усопшего, видеть скорбные лица, не выражающие подлинных чувств, есть и пить за упокой души – что может быть нелепее. И пришел я на поминки лишь из-за приличия и служебного долга: как-никак, с Андреем стали приятелями; ко всему, следовало присмотреться к людям и послушать, о чем они будут говорить; может открыться что-то новое и важное. Но Альбина мне очень мешала: изрядно захмелев, она стала приставать со всякими нелепыми вопросами, наподобие: "А кто вон тот майор?" Или: "Ты останешься моим другом и будешь навещать меня?" Как я ни старался переключить её внимание на что-нибудь другое, завязать разговор с соседями, она оставляла меня в покое лишь ненадолго.

Из обрывков разговоров женщины, приставленной к родителям Андрея, с его отцом (мать все время сморкалась в платочек и вытирала слезы), я понял, что она никакая не родственница, а скорее всего сотрудница военной прокуратуры или уголовного розыска: уж очень внимательно наблюдала она за присутствующими и прислушивалась к их разговорам.

И ещё одну немаловажную деталь удалось подметить мне, правда, пока непонятную, но насторожившую меня основательно: когда мы встали из-за стола и собрались уходить, около Альбины закружил капитан Скородумов, тот самый отстраненный от полетов летчик-коммерсант, которого я заподозрил в авторстве анонимки, явно подыскивая подходящий момент поговорить с нею. Такую возможность я ему предоставил, отлучившись на минутку, объяснив Альбине, что надо поговорить с замполитом. Едва я отошел, как Скородумов оказался возле Альбины. Что он сказал ей, расслышать не удалось, но как негодующе сверкнули глаза Альбины я заметил. Губы её скривились в презрительной усмешке, она что-то прошипела в ответ, и капитана словно ветром сдуло...

С незнакомым девушка вряд бы так поступила. А ни Андрей, ни его невеста словом не обмолвились, что у неё в гарнизоне есть ещё один поклонник...

Возможно за этим тоже кроется что-то интересное...

Я вернулся к Альбине, и она улыбнулась мне довольно мило, словно негодование только что не бушевало в ней, взяла мою руку и попросила:

– Уведи меня отсюда, я, кажется, захмелела.

Мы вышли на улицу. Уже темнело, но духота сегодня была особенная, не спадала и вечером. Блеклое небо, словно выгоревший на солнце ситец, висело над гарнизоном непроницаемым колпаком, закупорившим наглухо воздух; и все вокруг казалось мрачным, удручающим. Снова вспомнился Андрей и в сознании представилась картина его страшной гибели: горящая машина, и он, корчащийся от нестерпимой боли в пламени...

Ужасная смерть! Каким звериным сердцем надо обладать, чтобы поступить так бесчеловечно! За что?!

Мы молча шли к гостинице. Альбина держалась за меня, покачиваясь из стороны в сторону, низко опустив голову. Вечерний закат, похоже, и на неё действовал угнетающе, напоминая о бренности нашего бытия: вот так и жизнь человеческая – меркнет, затухает, а иногда и сгорает мгновенно.

Альбину развозило все больше: ноги заплетались, её кидало из стороны в сторону, и если бы я не поддерживал, она рухнула бы на землю. Но я не осуждал её – горе ломает и более сильные натуры, а коньяк как-никак притупил боль, помог забыться хотя бы на несколько часов. Вдруг она встрепенулась, приподняла голову.

– Ты куда меня ведешь?

– В гостиницу. Тебе надо отдохнуть.

– Нет... – Она помотала головой, словно желая освободиться от наваждения. – Я поеду домой.

– Лучшего ты ничего не придумала? Поспишь здесь, потом поедешь.

– Но я не хочу в гостиницу, – капризно заявила Альбина.

"Уложить её в машине на заднем сидении? – мелькнула мысль. – И сидеть около неё всю ночь? Что подумают обо мне сослуживцы Андрея?... Оставить одну – уедет: пьяному море по колено..."

– Ничего, до утра придется потерпеть. Никто тебя здесь не обидит.

Она остановилась, задумалась.

– Хорошо, – согласилась наконец. – Я очень хочу пить. У тебя найдется что-нибудь?

– Найдется. Напою тебя чаем.

Я всегда беру с собой в командировки кипятильник, разовые пакетики чая и кофе, печенье, чтобы не бегать лишний раз по столовым, когда надо срочно подготовить материал в газету или находит творческое вдохновение.

– Тогда пошли.

Она обеими руками держалась за мою руку и буквально висела на ней, еле переставляя подламывающиеся ноги, и я со стыдом и страхом думал, что сказать дежурной, как упросить её, чтобы уложить спать незнакомую пьяную девушку в свободной комнате, если таковая найдется. А если нет? Кто захочет пустить к себе пьянчужку?

К моему счастью (или несчастью) дежурной на месте не оказалось, и я, поддавшись непонятному порыву, поспешил провести Альбину в свой номер. Уложил её на кровати и, достав из тумбочки кипятильник, стал готовить чай.

– Душно! – заметалась Альбина на кровати. – И мне очень плохо. Дай чего-нибудь попить.

Я налил ей из крана воды. Она отхлебнула, сморщилась и вернула обратно.

– Сырая?

– Сейчас я вскипячу.

– А коньяку у тебя нет?

– Чего нет, того нет. Да и хватит тебе...

– Мне плохо. Достань у кого-нибудь. – Она всхлипнула и закрыла глаза.

– Перестань, Альбина. Горе коньяком не зальешь.

Она согнулась калачиком, полежала молча.

– Мне душно. Помоги раздеться.

Ничего себе заявочка! Я в нерешительности остановился около нее, не зная, что делать. Нагнулся и снял с ног туфли.

– Платье расстегни, – тихо, почти шепотом попросила Альбина.

Не забылась ли она? Не принимает ли меня за Андрея? Я боялся притронуться к ней.

– Ну чего ты? Мне жарко... Душно. Тяжело дышать...

Она повернулась ко мне спиной, подставила замочек, который и сама могла без особого труда достать. В глаза мне бросились крутые бедра, обтянутые мягкой тонкой тканью, задравшейся до самих трусиков, обнажив стройные, загорелые ноги, будто излучавшие колдовскую энергию, воспламенившую меня; и я, онемевший, пригвожденный её притягательной силой, не двигался с места, терзаемый желанием и поднимавшейся во мне ненавистью и к себе и к Альбине. Наконец удалось взять себя в руки, и я расстегнул "молнию".

Альбина не шевелилась. Дыхание было ровное и слабое. Кажется, уснула. Я потихоньку встал и пошел из комнаты, бесшумно затворил за собой дверь.

Дежурная сидела на своем месте, и я, объяснив ей ситуацию, попросил разрешения переночевать в другом номере.

– Это можно, – согласилась дежурная. – Нынче многие в отпусках, есть и комнаты, и кровати свободные. Идите в номер, где жил Болтунов. – Она протянула мне ключ.

С дивана в холле вдруг поднялся подполковник Токарев, которого я раньше не видел ни на похоронах, ни на поминках. Подошел ко мне.

– Добрый вечер, Игорь Васильевич. Хотел раньше с вами поговорить, но вы были так заняты Альбиной Ионовной, что к вам было не подступиться. Уложили её спать?

– Да. Она плохо себя чувствует.

– Тяжелый случай, – вздохнул подполковник. – Вместо свадьбы похороны. Она крепко его любила?

Я хотел было объяснить, что она ждет от Андрея ребенка, но засомневался, надо ли раскрывать чужие секреты. Будет ли она рожать после случившегося?.. Да и откуда мне знать, насколько глубоко было её чувство? Что Андрей любил её, я мог поручиться. А за Альбину...

– Я вижу её второй раз. А коль они собирались пожениться...

– Да, – согласился Токарев. – Это раньше русские были у всех в почете, а ныне даже молдаване не очень нас жалуют. Она не побоялась... К вам тоже по-моему неплохо относится...

– Мы с Андреем успели подружиться...

– Вот и хорошо. Постарайтесь поддержать её в эти трудные минуты, не теряйте с ней контакта. А еще, – он отвел меня подальше от стола дежурной, у меня к вам просьба: постарайтесь под видом журналиста, собирающего материал о гуманитарной помощи, узнать у Альбины Ионовны, не осталось ли у них в школе что-то из заграничных подарков. Чтобы не томить вас догадками, раскрою секрет. Дело в том, что проверка на дорогах пока ничего не дала, контрабандисты затаились. А убийство Болтунова, на мой взгляд, связано с этим. Есть предположение, что оружие переупаковывали в импортные коробки из-под гуманитарной помощи в одной из школ. Учителя, разумеется, могли об этом не знать. Надо выяснить, не остались ли где такие упаковки. Подумайте как поделикатнее поговорить на эту тему с Альбиной Ионовной. Разумеется, никакого намека на оружие.

Заданьице... Для будущей статьи или очерка мне так или иначе все равно придется вникать в суть дела, но как бы снова не попасть в ситуацию, наподобие гаражной, где меня чуть не ухлопали. Но на то мы и военные, чтобы рисковать...

Я дал согласие и пошел спать. Поручение Токарева настолько заинтересовало меня, что я сразу приступил к разработке плана беседы. Надо так тонко провести её, чтобы ни один вопрос не вызвал сомнение, что я собираю материал для статьи. Достал свой красный блокнот с бронзовым тиснением "Красная звезда" и, включив электрочайник, – Андрей тоже любил вечерами чаевничать, стал сочинять вопросы.

Уснул я далеко за полночь и проснулся рано: армейская привычка давно и прочно прижилась во мне и приучила меня быстро приспосабливаться к строгому армейскому распорядку дня. Окатился холодной водой, побрился, навел лоск на своем капитанском обмундировании и пошел к Альбине. К моему удивлению, её в номере не оказалось. Дежурный по проходной, где стояли её "Жигули", сообщил мне, что Альбина уехала в пять часов утра.

Позавтракав, я в десятом часу отправился на маршрутном автобусе в Кишинев. Чем ближе подъезжал к городу, тем сильнее не хотелось встречаться с овдовевшей невестой Андрея, и я чуть ли не молил судьбу, чтобы её в школе не было. Мое желание, видно, дошло до Бога – Альбина отсутствовала.

Директриса, пожилая, суровая на вид женщина, типичная молдованка: смуглолицая, кареглазая, встретила меня настороженно. Но когда я спросил Альбину Ионовну, объяснив, что мы приятели, Сусанна Николаевна, так звали директрису, потеплела и стала охотно отвечать на мои вопросы. Да, школа получала гуманитарную помощь, за что преподавательский состав и родители учеников благодарны немцам, всячески приветствуют экономическое и политическое сотрудничество, рады, что немцы одобряют стремление молдавского народа к самостоятельности.

– Скажите, а надолго хватит этой помощи вашим питомцам? – не удержался я от каверзного вопроса – очень уж не понравились мне дифирамбы в адрес недавних оккупантов.

– Разве дело в том, на сколько дней нам хватит кормить детей завтраками и обедами? – снова посуровела Сусанна Николаевна. – Хотя, разумеется, это тоже немаловажно. Но важнее другое: нас, молдаван, считающихся в некоторых государствах отсталой нацией, без роду и племени, цыганами и бродягами, признали как равноправных, как культурных и свободолюбивых людей.

"Так именно фашисты считали вас отсталой нацией", – хотелось возразить директрисе. Но вступать в полемику не в ходило в мои намерения.

– Простите, Сусанна Николаевна, видимо я неправильно задал вопрос, поспешил извиниться я. – Сейчас у вас каникулы, продукты вы, по всей вероятности, развезли по домам, чтоб не испортились. А как ваше руководство обеспечивает школу продовольствием, когда такой помощи не бывает?

– Вы плохо о нас думаете, молодой человек, – с укоризной покритиковала меня директриса. – Мы, педагоги, не только учим, мы, поверьте, и не плохие хозяева. Да, положение в стране с продовольствием неважное, и местное руководство не всегда в состоянии обеспечить нас необходимым. Учитывая это, мы быстропортящиеся продукты, разумеется, держать не стали. Но у нас в школе есть чудесный подвал, и все, что может храниться, мы оставили про запас.

Директриса натолкнула меня на блестящую идею: ещё на аэродроме я обратил внимание на срок годности сушеного картофеля, означенный на коробке: "Май 1991 год" и подумал тогда: немцы – народ экономный и расчетливый, ничто не пропадает: сплавляют залежалый товар в виде гуманитарной помощи "голодающему Советскому Союзу".

– От кого-то из ваших коллег я слышал, что немцы подсовывают нам продукты, потерявшие из-за давности лет пищевые качества, разглагольствовал я, испытывая неодолимое желание попасть в хранилище школя и потрогать своими руками коробки с продовольствием, чтобы было что доложить Токареву и написать в очерке.

– Неправда! – запротестовала Сусанна Николаевна. – Все продукты высокого качества.

– А вы не обратили внимание на надписи на коробках?

Директриса пожала плечами.

– Право, ни у кого даже мысли такой не возникло. Если вас это так интересует, давайте вместе посмотрим. – И тут же спохватилась: – Вот досада, ключи-то у Альбины Ионовны, она у нас ведает продовольственным хозяйством.

Наверное и на этот раз мое желание было так велико, что Бог снова пошел мне навстречу: дверь отворилась, и в кабинет вошла незамужняя вдова. Я, выразив на лице радость, шагнул к ней и протянул руку.

– Здравствуй, Альбина. Ты так внезапно уехала... Я утром звонил тебе домой, но никто не ответил, – соврал я.

Она неопределенно пожала плечами, выражая то ли удивление, то ли недоверие. Но глаза не скрывали обиды. И все-таки взяла руку, слегка пожала.

– У тебя ко мне дело?

Я чуть замешкался с ответом. Меня выручила Сусанна Николаевна:

– Он утверждает, что Германия прислала нам порченные продукты. Хорошо, что ты появилась, сейчас мы опровергнем слухи. Кстати, не ты сказала ему такое?

– Не она, – опередил я Альбину. – Но вы правы: лучше один раз увидеть, что десять услышать.

– Альбиночка, покажи молодому человеку коробки с гуманитарной помощью. Пусть он убедится по этикеткам годность продуктов.

Альбина молча достала из стола ключи и повела меня в довольно глубокий и просторный подвал, освещенный тусклыми лампочками и пахнущий мышами. У массивной двери, обитой железом, с громадным висячим замком, Альбина остановилась и, как заправская ключница, ловким движением руки открыла замок, затем дверь. Включила свет. Вдоль стены на деревянных полках возвышались коробки с красивыми этикетками. Я прочитал: Rockenkortoffel inWurvtln Mindestens haltbar dis Ende Mai 1991".

– Сушеный картофель, Срок годности – май тысяча девятьсот девяносто первый год, – перевела Альбина.

– Значит, слухи были верные.

– На безрыбье и рак рыба, – холодно констатировала Альбина. – А это медицинское оборудование, – указала она на более массивные коробки и подколола: – Надеюсь, срок годности у тебя не вызывает сомнения? Кстати, оно предназначено не для нас, а для больниц. Но у них пока нет места для размещения. Вот и сгрузили у нас.

Как мне хотелось заглянуть в них! Возможно там то самое, что интересует Токарева. Я потрогал тяжелые коробки.

– Нет, сроки годности медицинских аппаратов у меня сомнения не вызывают, – ответил я с улыбкой. И спросил напрямую: – Я чем-то тебя обидел?

– Ты бросил меня в таком состоянии...

– Прости, но ты заснула, и я не хотел тебя беспокоить – я очень храплю.

– Серьезно? – усмехнулась она. – Только из-за этого? – Лицо чуточку оттаяло. – Какие вы, военные, ханжи. И... трусы... Пусть человек умрет, только бы не запятнать свое имя.

– Прости, я постараюсь искупить свою вину, – и по-дружески взял её за руку, повел к выходу.

Она закрыла дверь на замок, но уходить не торопилась.

– А знаешь, я почти не спала, все думала, думала... И вот какой дурацкий стишок сочинила. Хочешь послушать?

– Ты пишешь стихи?

– А кто их в юности не пишет.

– С удовольствием послушаю.

– Остаться я нашла причину. Ах, обольститель-мальчик! Казалось мне, что ас, мужчина. На деле вышло – зайчик!

– Ну ты настоящая поэтесса, – рассмеялся я. – От такой критики хоть пулю в лоб. Но я стреляться не буду. Может, ещё докажу, что не зайчик.

– Хвалился гномик: что он могуч и скоро вырастет до туч, – выдала Альбина новый экспромт. Или это вычитанная ранее заготовка?

– Тоже твое?

– Понравилось?

– По форме. Но содержание не соответствует действительности. Ты давно увлекаешься поэзией?

– Не очень. Так, балуюсь иногда.

– Хотелось бы почитать твои стихи. Доверишь?

Она ответила не сразу.

– Они сугубо личные. Но мне тоже интересно послушать мнение столичного литератора. Ведь журналисты – литераторы?

Обида её, кажется, прошла, разговор стал доверительнее.

– А какой-то степени... Кстати, в курсантские годы я тоже увлекался поэзией, и ямб от хорея умею отличить.

Мы поднялись из подвала. Перед тем как открыть дверь в учительскую, Альбина снова приостановилась и спросила:

– Ты когда уезжаешь?

– Хотелось что-то определенное узнать о гибели Андрея. Возможно она связана каким-то образом с контрабандой оружия. Так что с недельку придется ещё пожить здесь.

– Очень хорошо. Поверь, Игорек, с тобой мне намного легче. Я не так тяжело переношу потерю. Не знаю, что бы я делала без тебя. И когда ты вчера ушел, мне не хотелось жить... Я очень прошу тебя, побудь со мной, пока я не приду в себя.

Мне стало искренне её жаль. Надо же было такому случиться. Убили в самый канун свадьбы. Кому Андрей так навредил? Неужели он причастен каким-то образом к контрабанде? И поведение Альбины смущало меня, вносило путаницу в мысли, в чувства. С одной стороны все вроде бы ясно: гибель Андрея потрясла её, а с другой – её объяснения приводили меня в смятение, раздражали и вызывали недоверие: можно ли так быстро привыкнуть к незнакомому человеку, даже если она и считает меня другом Андрея? Или я чего-то не понимаю, или сужу слишком прямолинейно. Надо не спеша во всем разобраться...

– Собственно, я к тебе ехал.

– Вот и хорошо. Тогда попрощаемся с Сусанной Николаевной и поедем к нам.

Я извинился перед директрисой за отнятое время и, пожелав ей успехов в работе, покинул вместе с Альбиной кабинет.

Натертые и пахнущие полиролью Альбинины "Жигули" сверкали как новенькие, коврики – без пушинки, на панели – ни пятнышка пыли; стерильно-медицинская лаборатория да и только. И Альбина одета не в траурное платье, как вчера, а в легкое из цветастого крепдешина, просвечивающее ажурное кружево бюстгальтера и трусики. Загорелая кожа, округлые бедра, стройные ноги выглядели так соблазнительно, что всколыхнули во мне желание, и я невольно похвалил себя за вчерашнюю выдержку...

Взревел мотор, и машина рванулась со школьного двора.

Я обдумывал дорогой, как быстрее отделаться от Альбины – иначе могу наделать глупостей, – и доложить Токареву о своих соображениях. Предлог проверить гуманитарную помощь в школе органы правопорядка найдут, хотя бы под видом изъятия утратившего срок годности сушеного картофеля, пока сомнительное медицинское оборудование не перекочевало в другое более укромное местечко.

К моему глубокому огорчению, Альбина подвернула к знакомому нам кафе, объяснив, что проголодалась как волчица, а дома мачехи нет и обед не приготовлен.

– Да ты не бойся, теперь здесь к нам никто приставать не станет, предупредила она мое возражение.

Выглядеть в её глазах трусом мне совсем не хотелось, и я с одобрительной усмешкой принял её предложение.

– На голодный желудок цыган и спать не ляжет.

– А ты откуда знаешь про цыган? – засмеялась Альбина. – Все зависит от цыганки: одна накормит, напоит и ублажит; другая и плетью отходит, у цыган ныне тоже эмансипация женщин.

В кафе народу было мало, и Альбина провела меня за тот же столик, за которым мы сидели втроем. Официант, едва увидев нас, поспешил, как к долгожданным гостям; расплылся перед Альбиной лакейской улыбкой.

– Рад снова видеть вас, – услужливо согнулся он в поклоне. – Сегодня у нас вкусное сациви, свежие цыплята, корейка на вертеле, Алиготе, Фяско.

– Что-то ты, Лайко, стал забывать мои вкусы. Дай-ка нам самим взглянуть на меню.

– Пожалуйста, пожалуйста, Альбина Ионовна, – официант протянул меню, виновато склонился ещё ниже. – Изучайте, выбирайте. – И удалился.

Альбина пробежала по написанному, недовольно помотала головой.

– Ни икры, ни осетрины. Никакой порядочной рыбы. Совсем оскудел наш общепит. Закажи по сациви и по корейке, зелени побольше, а я пойду позвоню подруге. – Поднявшись, добавила: – И по сто коньяку.

– Ты же за рулем, – напомнил я.

Она взглянула на меня насмешливо.

– Я уже объясняла: коньяк стимулирует энергию и повышает реакцию. Пора бы тебе знать такие тонкости, товарищ журналист. Если нет денег, так и скажи. У меня есть, – и пошла, соблазнительно покачивая бедрами.

"Черт с ней, пусть пьет! – разозлился я, решив сам в рот не брать и после кафе сразу уехать в гарнизон. – А если она и директриса в курсе содержимого тех ящиков в подвале? – мелькнула мысль, но я тут же отверг ее: – Они не повели бы меня в подвал, нашли бы любой предлог... И чувствовали они себя очень уж спокойно... Альбина о стихах заговорила. До любовной ли лирике было бы ей, когда перед глазами замаячила тюремная решетка?"

Заказ её я выполнил. Альбина долго не возвращалась. В ожидании её я невольно стал осматривать зал. Из всех посетителей, которых и десятка не насчитывалось, только мужчина и женщина, устроившиеся в дальнем углу, привлекли мое внимание. Ему лет пятьдесят, представительный, вальяжный, в светлом костюме и при галстуке. Женщине лет двадцать пять, симпатичная блондинка, худенькая, бледнолицая, явно не молдаванка. Но и не русская очень уж медленно подыскивает слова и напрягает губы. Скорее всего из Прибалтики – была у меня одна такая знакомая. Когда им на стол поставили бутылку коньяка, шампанское и закуску, интерес мой к ним пропал – обычная пара прелюбодеев.

Наконец, появляется Альбина, недовольно кривит рот.

– Как всегда её нету дома. Всех знакомых обзвонила: не была и не знают, где она. А она мне очень нужна. Может, пока пообедаем, объявится.

Официант принес заказ. Обед проходил в молчании: то ли Альбину расстроило отсутствие подруги, то ли мучают какие-то мысли, ест она без аппетита, хотя говорила, что голодна, как волчица. Даже выпитая рюмка коньяка не подняла её настроение. Когда она собралась налить вторую, я отобрал графин и налил себе: сто граммов возможно и прибавят энергии, а двести...

– Тебе, пожалуй, хватит.

– Послушай, не будь занудой, – рассердилась Альбина. – Я себя лучше знаю. – Отобрала у меня графин и налила себе полную рюмку. Выпила без тоста и не пригласив меня.

"Не алкоголичка ли она? – мелькает подозрение. – Она и при первой встрече пила коньяк, и на поминках набралась до чертиков... Неужели Андрей не рассмотрел? Или она в самом деле сильно переживает и заглушает тяжкую потерю коньяком?"

– Ты снова расстроилась?

– Поразительная проницательность! Прямо Кашпировский. Ты кто мне муж, чтобы указывать?.. Если мне хочется напиться...

– Мало ли чего тебе хочется... Ты за рулем и ждешь ребенка...

– Рожать я не буду, – сердито обрывает она меня. – И со ста граммов не опьянею.

– Для ГАИ сто граммов или литр – значения не имеет.

– Тем более... я выпью еще.

– В таком случае я с тобой не поеду.

– Я другого от тебя и не ждала... Летчик – героическая профессия, – с подчеркнутой иронией произнесла она. – Может, потому тебя и в журналисты перевели?

– Угадала. А ты хочешь героизм свой показать нетрезвой за рулем? Вспомни Андрея.

– Прекрати! – негодующе воскликнула она. – Андрей за руль пьяным не садился! Ты знаешь это.

– Медэкспертиза утверждает обратное. И врезаться в столб... – Я специально подзаводил её, чтобы кое-в-чем разобраться или хотя бы узнать её мнение.

– Медики у нас бездарные, а милиция продажная. Им только бы спихнуть дело, чтобы не осталось нераскрытым. – И она снова потянулась к графину.

– Лимит твой исчерпан. Злись на меня, считай кем угодно, но больше ты ни грамма не получишь.

– Ну и пей сам, жмотина, – сказала она примирительно. – Не дай Бог иметь такого мужа. – Поковыряла вилкой в тарелке и поднялась. – Схожу ещё раз позвоню. Куда она запропастилась, кукла гуттаперчевая.

И снова её не было минут десять. Я допил коньяк, чтобы не искушать её, доел свою корейку и ещё раз окинул зал изучающим взглядом. Посетителей и вовсе поубавилось. А вот тот вальяжный мужчина с прибалтийской мадонной все ещё бражничали, мило о чем-то беседуя. Я подозвал официанта и попросил счет. От моих командировочных осталось двадцать рублей, на обратный билет не хватит. Придется у кого-то одалживать или просить ребят из редакции, чтобы выслали телеграфом.

Наконец, появилась Альбина. По тому, как шла она по проходу, петляя ногами и грустно улыбаясь, поблескивая своими большущими темно-карими глазами, я догадался, что она ходила не звонить подруге, а в буфет, и изрядно там добавила.

– Теперь можем ехать, и подружка объявилась. Завалимся к ней?

– Завалимся. В другой раз. А теперь пошли. – Я взял её под руку и, крепко придерживая, чтоб она не качалась (было стыдно за нее), повел к выходу.

– А расплатиться? – спохватилась она.

– Все в порядке.

– Сколько я тебе должна?

– Много. Не хватит твоих учительских.

– Хватит, – она полезла в сумочку и извлекла оттуда пачку купюр. Возьми. Папочка у меня, слава Богу, хорошо получает.

– Спасибо. Хотя я и не герой, но в альфонсах тоже не ходил. Прибереги для другого. – Я злился и на себя – за каким чертом согласился идти в кафе? – и на неё – надралась, как уличная девка, теперь ломай голову как доставить её домой. Оставить в таком состоянии одну – не по-мужски, и мало ли что с ней может случиться, до конца дней потом будет мучить совесть. Решаю поймать такси, а рубиновый её "жигуленок" подождет, пока она протрезвеет. Даже если его угонят, потеря для такой состоятельной семьи небольшая.

Подвожу её к дороге и поднимаю руку, чтобы остановить показавшуюся невдалеке "Волгу" с зеленым огоньком. Альбина хватает меня за руку и спрашивает в недоумении:

– Ты чего это?

– А того, – огрызнулся я. – Домой доставлю тебя на государственном транспорте.

– Не выйдет! – Альбина рванулась от меня к своему "жигуленку", стараясь освободить зажатую мною руку. Но я не отпустил, и она осыпала меня бранью на своем языке.

– Чувствуется красноречие педагога, – съязвил я. – Попрошу перевести, когда протрезвеешь.

– Катись ты! Отпусти, или я кричать буду.

С неё станется. Попробуй потом оправдаться, что не пристава оккупант к молдавской девушке. А из кафе за нами уже наблюдал официант, обслуживавший нас, и та влюбленная парочка, сидевшая в углу и появившаяся теперь у двери. Я отпустил руку Альбины. Она, едва держась на ногах, дошла до своей машины и, достав из сумочки ключ, попыталась открыть дверцу, но никак не могла попасть в замочную скважину. Допустить её за руль было бы не меньшим преступлением, чем толкнуть на самоубийство. А я заказывал коньяк, значит, окажусь виноватым.

Подхожу к ней, отнимаю ключ и, снова взяв под руку, с силой веду к противоположной дверце. Она упирается, и мне не без труда удается втиснуть её на правое сиденье. Сажусь за руль. Чувствую себя абсолютно трезвым и надеюсь на счастливый случай, что не нарвусь на гаишников. А если и нарвусь – не каждого же встречного они останавливают.

– Поехали к Томке, – успокаивается Альбина и виновато прижимается лицом к моему плечу.

– К мамке, – поправляю я. – Не знал, что у Андрея такая разухабистая невеста.

– Не трогай Андрея! – Альбина отстранилась и всхлипнула. – Что ты знаешь о нем и обо мне?... Кто я теперь?.. Мне не хочется жить. – Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

Мне стало её жаль, я обнял её и стал успокаивать.

– Перестань. У тебя все ещё впереди. Андрей был хороший парень, но от судьбы, говорят, не уйдешь... Ты ещё встретишь достойного человека...

– Не надо. С ним оборвалась вся моя надежда. _ Вытерла глаза и умоляюще попросила: – Поедем к Томке. Я хочу напиться и умереть.

– Глупости. А отец? Мачеха? Они тебя любят.

Она осуждающе глянула мне в глаза и грустно усмехнулась.

– Кашпировский... Отец любит, не спорю. Но Софа для него – свет в окне. А она, бывшая моя подружка, ждет не дождется как избавиться от меня, за любого готова выдать – мешать ей стала единовластно командовать папочкой. Стерва.

– И все-таки я отвезу тебя домой. Успокойся, поспи, а завтра встретимся с тобой и обо всем поговорим.

– Правда? Ты не обиделся, не отвернешься от меня?

– Нет.

Она достала платочек, вытерла лицо, посмотрелась в зеркальце. Прильнула к моему плечу и поцеловала его. Странная и недоступная моему пониманию женщина: я ещё не встречал людей с такой быстрой сменой настроения, и у меня вызывали сомнение некоторые её эмоциональные всплески, который то пробуждали сочувствие, то раздражали и заставляли усомниться в её искренности.