Текст книги "Школа террористов"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Вот так: вот он, тот самый Игорь Семиречин, на счету которого три убийства, о котором трубили чуть ли не все молдавские газеты, смотрите и запоминайте...

Но американец то ли не читал тех газет, то ли сделал вид, что ничего не знает обо мне, дружелюбно протянул руку.

– Рад познакомиться, – сказал на довольно чистом русском. – В командировке?

– Да, – не совсем уверенно получилось у меня, и я быстро поправился: Журналиста, как и волка, ноги кормят.

– О, да, – заулыбался американец. – Я знаком с журналистской работой, в юные годы сотрудничал с "Нью-Джерси". Сейчас её главный редактор мой друг, и мы частенько проводим с ним вместе уик-энд. "Красную звезду", к сожалению, мне не доводилось читать, но я с удовольствием познакомился бы с вашим творчеством.

Вероятнее всего, он и в самом деле ничего не знает о моих злоключениях, и будь он честным человеком, не другом семьи Петрунеску и всей Молдовы, я бы очень удивил его рассказом о себе. Но ещё с детских лет, когда я прочитал роман Грэм Грина "Тихий американец", у меня возникло недоверие к этим людям. Да и исторические примеры высвечивают Америку не в лучшем свете: всюду она сует свой нос и греет руки на чужих пожарищах, подливая в огонь масла – гражданская война в России, в Китае, в Корее, во Вьетнаме; военные блоки и базы вокруг Советского Союза, разведывательный полет Пауэрса и другие провокации. Правда, с приходом к власти Горбачева отношения между нашими странами вроде бы налаживаются, США даже оказывает нам помощь в проведении экономических реформ, но я помню и план Джона Кеннеди, разработанный сразу после Карибского кризиса: выставлять Советский Союз самой агрессивной державой, разжигать в республиках национальную вражду, изматывать экономически, подбрасывая разведчикам ложную военную информацию о создании нового дорогостоящего оружия. К сожалению, план этот успешно осуществляется, о чем говорят события в Прибалтике, в Армении и здесь, в Молдавии. Нет, какими бы теплыми, ласковыми глазами не смотрел на меня Джон Лепски, я ему не верил. Но.. не стану же я делать кислую мину при столь загадочной и опасной игре...

– Как только выйдет мой роман, обязательно презентую его вам, – с улыбкой пообещал я.

– Вы и романы пишите? – приятно удивился Лепски.

– Детективные. Раньше Америка и Италия славились преступными элементами, а теперь и у нас их пруд пруди.

Иона Георгиевич глянул на меня холодно и предостерегающе: с огнем, мол, шутишь, – и пригласил в столовую.

– На сытый желудок и разговор приятнее.

Стол был накрыт по-царски: дорогие коньяки и вина, разнообразная закуска от черной и красной икры до фруктов. Хозяин любил вкусно поесть и крепко выпить, хотя пьяным, даже захмелевшим, я ни разу его не видел.

Обслуживала нас немолодая миловидная молдаванка, гибкая, подвижная, легкая, будто невесомая, бесшумно двигаясь по комнате, раскладывая ножи и вилки, наливая в фужеры янтарные напитки. Не успели мы сесть за стол, как она исчезла.

Альбина кивком указала мне место рядом с собой напротив отца и "друга семьи", жена хозяина почему-то отсутствовала, и на мой вопрос Альбина ответила неохотно:

– Плохо себя чувствует. То ли мигрень, то ли ещё что.

Иона Георгиевич тоже был не в настроении, и застолье поначалу проходило скучно, как на официальном приеме, но постепенно Джон Лепски завладел инициативой и стал расспрашивать меня о Москве, о родственниках, потом переключился на работу в редакции и незаметно перевел разговор на политическую тему: как народ относится к перестройке, к новому правительству. Я старался отвечать как можно короче и неопределеннее, особенно, когда вопросы касались армии; и не потому, что боялся выдать какие-то секреты – их давно выдали министр иностранных дел Шеварнадзе и сам президент, – просто не хотелось говорить о том, о чем и без того болела душа.

Альбина и Иона Георгиевич внимательно слушали наш диалог, не мешая нам, – видно, тоже хотели более определенно знать мое "политическое кредо", на что они могут рассчитывать и какую роль определить мне в их дальнейшей игре. Я решил подыграть им и стал говорить о Горбачеве без особого восторга, с сожалением отозвался о происходящих в армии процессах.

Моя точка зрения импонировала американцу, и он в заключение вечера презентовал мне шариковую авторучку с позолоченным колпачком, пожелав быстрее написать интересный роман.

– Буду признателен, если окажусь в числе первых читателей и обещаю содействовать в переиздании его в Соединенных Штатах, – Лепски достал из кармана визитную карточку и протянул мне. – Можете обращаться ко мне по любому вопросу, с радостью приму участие в решении ваших проблем. А ещё приглашаю с Альбиной Ионовной в Техас ко мне в гости. В любое время. Только заранее сообщите, когда соберетесь, я обеспечу вас билетами и всем остальным. Заверяю – останетесь довольными.

Альбина чуть не захлопала в ладоши. Поцеловала Джона в щеку и сказала, что с радостью принимает предложение. Повернулась ко мне.

– Ты согласен?

Предложение было заманчиво и многообещающе. "Можете обращаться ко мне по любому вопросу, с радостью приму участие в решении ваших проблем". В тех, чтобы вызволить меня из плена?.. Или дать согласие уехать в Техас? Хитрый ход...

– Если будешь слушаться меня во всем и не станешь настаивать остаться в Америке насовсем, – пошутил я.

– А если нам там очень понравится? – лукаво сощурила глазки Альбина. Разве плохо пожить в богатой, цивилизованной стране?

Она сказала так искренне, что я не усомнился о её подлинном намерении. Для неё Америка и в самом деле представляется земным раем. Вот что значит пропаганда. Удивительно, как наивны обыватели, особенно женщины. И в Москве я не раз слышал восторженные ахи да охи о "цивилизованном мире", где жизнь, как в сказке. А мой отец, летчик гражданской авиации, облетевший полмира, рассказывал совсем другое, в том числе и об Америке, где есть целые кварталы безработных и нищих, питающихся подаянием и объедками.

– Поживем, увидим, – неопределенно пообещал я.

По традиции мы выпили на посошок, и Джон Лепски поднялся. Иона Георгиевич и Альбина пошли провожать его, попросив меня подождать. Видимо у них были вопросы к американцу, о которых пленному журналисту знать не полагалось. Мне и самому очень хотелось остаться: я давно приметил в прихожей пиджак Ионы Георгиевича с торчащей из кармана авторучкой, и едва за ними захлопнулась дверь, я осуществил подмену. Даже успел сличить абсолютная идентичность.

Скрипнула дверь, и в холле появилась мачеха Альбины, возбужденная, с нервно поблескивающими глазами, порывистая и испуганная, в наспех наброшенном шелковом халате. Приблизилась ко мне и горячо зашептала:

– Не верь им. Это убийцы! Они готовят тебе западню. Джон Лепски сказал, что у вас скоро будет новое правительство. В Москву готовится группа террористов. – И так же стремительно исчезла в своей комнате, как и появилась.

Для меня её сообщение не было новостью. А вот что заставило её обратиться ко мне?..

Иона Георгиевич и Альбина вернулись минут через десять, прощание оказалось не столь коротким, и я за это время успел кое о чем подумать...

Лица президента ассоциации и его дочери светились довольством, словно они совершили одну из выгодных сделок ( возможно и так), Иона Георгиевич наполнил рюмки коньяком.

– За хороших и нужных людей, – сказал с улыбкой, поглядывая на меня. Выпил, пососал лимонную дольку. – И каково мнение о новом знакомом инженера человеческих душ?

– Чтобы человека узнать, надо с ним пуд соли съесть, говорят у нас, русских. А я только рюмку коньяка с ним выпил, – ответил я шуткой.

– И все-таки. Первое впечатление?

– Тогда по американской пословице: "Если ты умный, почему не богатый". Джон Лепски, по-моему, не из бедных, – ушел я от прямого ответа.

– Философ, – усмехнулся Иона Георгиевич. – Ты прав, Джон Лепски очень не глупый человек и играет в правительстве не последнюю скрипку. Кстати, давно хотел спросить у тебя, ты коммунист?

Ответ мой прервал телефонный звонок. Иона Георгиевич снял трубку, и после первых же нескольких фраз лицо его налилось кровью, голос зазвучал зло и категорично.

За два с лишним месяца пребывания в Молдавии я не научился говорить по-молдавски, но кое-какие слова запомнил и смысл телефонного разговора, который велся на молдавском, понял: речь шла о партии оружия, переправленного через румынскую границу и захваченного гагаузами. Иона Георгиевич был в гневе и приказал выяснить, в каком селе осело оружие и спалить его ко всем чертям, чтоб другим не было повадно...

Положив трубку, Иона Георгиевич бросил на меня короткий, но пронзительный взгляд – не понял ли я, о чем шла речь. И я сделал вид, что полностью занят его дочерью, чтобы успокоить его, шепнув Альбине:

– Не пора ли нам смыться?

– Так на чем мы остановились? – перестраиваясь на прежний доверительно-веселый лад, спросил Иона Георгиевич.

– Коммунист ли я. Да, коммунист, – ответил я.

– Разумеется, – улыбнулся Иона Георгиевич. – В прессу беспартийных не берут. К слову, я тоже был коммунистом. С полгода как вышел из партии. И знаешь, почему? Потому что наш партийный босс, Михась Кочур, ведающий партийной казной, умыкнул наши денежки, которые мы платили как взносы, на свой счет в швейцарский банк, ни много, ни мало – триста миллионов.

– Почему не пятьсот? – усомнился я в достоверности сказанного.

– Не веришь? – сменил улыбку на грусть Иона Георгиевич.

– Не верю. Насколько мне известно, швейцарские банки хранят тайну вкладов за семью печатями.

– А не известно тебе, что для разведчиков не существуют никакие печати и запоры? Я тебе даю возможность убедиться завтра в правдивости моих слов. Завтра ты снова становишься корреспондентом "Красной звезды", только не Семиречиным, а Свиридовым Иваном Михайловичем. Есть у вас такой специальный корреспондент?

– Есть. Но...

– Никаких "но". Удостоверение твое уже подготовлено. Вместе с нашим корреспондентом отправитесь к Михасю Кочуру и возьмете у него интервью для газет "Цара" и "Красная звезда" о политической обстановке в нашей республике и о положении компартии, её перспективах, а потом зададите вопрос, сколько и для чего переведены деньги в швейцарский банк вот по этому счету, – Иона Георгиевич протянул мне бумажку с отпечатанными на ней цифрами. – В общем, сам подумай, какие вопросы задать казначею, не мне тебя учить. В одиннадцать ноль-ноль Кочур примет вас.

– А если он узнает меня?

– Тоже мне знаменитая личность. Он о тебе не только не читал, а и не слышал. – Глянул на часы. – Переночуешь у нас. Альбина, постели ему на диване в холле. И дай ему отдохнуть, собраться с мыслями. Бумага, ручка на журнальном столику. – И ушел в спальню жены.

Альбина убрала со стола, постелила мне на диване и, поцеловав на прощание, сказала многообещающе:

– До завтра, милый. Все будет хорошо.

Успокоила!

Вот оно новое испытание! А я-то губы раскатал, заманю в капкан своих истязателей, отомщу... Рассчитывал на одно, а получилось другое. Мирча, по моей логике, должен был доложить Герпинеску о моем плане. Тот воспользуется им. А с партийными руководителями шутки плохи, они прихлопнут эту проклятую школу террористов... Наживка моя сработала – Мирча все доложил как я и предполагал. Но слишком крупной и хитрой оказалась рыба, чтобы клюнуть на мою наживку, и я сам оказался на крючке...

Трудно поверить, что Иону Георгиевича заинтересовала партийная касса не собирается же он выставлять свою кандидатуру на выборах в правительство. Тогда зачем это разоблачение или шантаж? Допустим, Кочур не узнает меня, примет за специального корреспондента газеты Министерства Обороны, ответит, что деньги действительно переведены по такому-то счету в швейцарский банк в помощь компартии какой-то страны, как делалось это во все времена советской власти. Чем я могу доказать, что он присвоил их? Ничем. И он вправе будет выставить нас за дверь, а ещё хуже – позвонить в "Красную звезду" и отправить меня из своего кабинета в более крепкие и тесные стены с зарешеченными маленькими оконцами. Возможен и другой более простой вариант: Кочур даст исчерпывающие ответы на все наши вопросы. Интервью опубликуют в газете. Что последует за этим? Кочуру от него будет ни жарко, ни холодно. А мне? В какой-то степени интервью сделает меня ещё более зависимым от Петрунеску. Но не настолько, чтобы я не рискнул вернуться в Москву, боясь расплаты за предательство. Значит, за всем этим кроется что-то более хитрое, коварное, после чего я окончательно потеряю свободу.

Но любые планы, как бы хитро они не были продуманы, в процессе реализации требуют корректировки, уточнения, изменения. А поскольку мне известно, что где-то припрятана ловушка, постараюсь не попасть в нее. "На всякого мудреца довольно простоты", – говорят у нас, на Руси. Поиграю и я роль простачка, в коей успел утвердиться по воле моих новоявленных начальников.

Сон не шел. Я включил настольную лампу и, взяв чистый лист бумаги, стал набрасывать вопросы партийному казначею. Единственно, о чем пожалел, что не увижусь с Доничем. Надо бы предупредить Кочура и полностью перехватить инициативу в свои руки.

Утром Иона Георгиевич просмотрел мои вопросы и остался доволен.

– Вот ещё самое главное, что я вчера не сказал тебе. Когда возьмешь интервью, предложишь Кочуру такой вариант: перевести семьсот тысяч вот на этот счет, – Иона Георгиевич протянул мне бумажку с другими цифрами, тогда, мол, публикации не будет.

Не ошибся я, что интервью – лишь начальный этап продуманной и хитрой комбинации, и Петрунеску не просто президент спортивной ассоциации, а и президент ассоциации хитрецов, которым позавидовали бы самые искусные интриганы и шантажисты всех времен.

– А если он не согласится?

– Согласится, – заверил Иона Георгиевич.

... В 10 часов за мной заехал на "Волге" высокий, спортивного вида мужчина лет сорока с фотоаппаратом и диктофоном. Иона Георгиевич представил его:

– Анвар Друце, специальный корреспондент "Цары". Он поможет тебе, если возникнут какие-то затруднения.

За рулем сидел тоже немолодой мужчина с шеей боксера и волосатыми ручищами гориллы. Вел машину он как профессиональный гонщик, обгоняя попутные, мастерски лавируя между ними и не обращая внимания на шарахающихся в стороны частников и на сигналы некоторых слабонервных.

Я молчал: если он испытывает мои нервы, пусть знает – не из робкого десятка. А возможно хочет, чтобы нес задержала автоинспекция и сорвала интервью?

Нет, никто нас не остановил, не задержал, и мы подкатили к светлому многоэтажному зданию с массивными колоннами, у главного подъезда которого стояло немало припаркованных иномарок, наших "Волг" и "Жигулей". Супер-водитель, обладатель волосатых рук, лихо въехал между двумя "Мерседесами", резко затормозил и встал точно по линии машин; видно, не раз бывал здесь.

В нашем распоряжении имелось ещё пятнадцать минут, в кабине становилось нестерпимо жарко, но мой напарник из "Цары" не торопился выходить.

– Еще раз прокрутим наше интервью, – сказал он, доставая сигареты и закуривая. – Что б все в темпе, быстро и ясно.

– У нас время ограничено?

– Разве у партаппаратчиков бывает по другому? Да и нам задерживаться ни к чему, не в нашу пользу.

Опасения мои не напрасны, коль и молдавский лжежурналист (физиономия у него явно гангстерская) торопится провернуть дельце: после того, как мы потребуем перевести партийные деньги на другой счет, Кочур вряд ли станет церемониться с нами. Возможно только пуля или просто угроза пистолетом может удержать его от вызова охраны...

Мы выждали до назначенного времени, оставив в запасе лишь три минуты, и зашагали к центральному подъезду.

В приемной у партийного босса, к нашему счастью, кроме секретарши, никого не было. Она тут же доложила о нашем прибытии, и Михась Кочур пригласил нас за массивный стол с тяжелыми полированными креслами.

Мы представились и сразу же приступили к делу.

– Уважаемый товарищ Кочур, – начал я. – В последнее время политическая и экономическая обстановка в стране, я имею в виду Советский Союз, резко обострилась, особенно в западных республиках, в том числе и в Молдове. Вновь созданные партии, такие как Национальный фронт, требуют самоопределения. Военным людям и читателям "Красной звезды" небезынтересно знать точку зрения руководства Компартией Молдовы.

Кочур откинулся на спинку кресла. Его симпатичное, тонутое у глаз морщинами лицо омрачилось. Он глубоко вздохнул. Ему было за пятьдесят. Крупный, представительный мужчина с умными, проницательными глазами, неторопливый, уверенный в себе, вызывающий уважение. У меня снова мелькнула мысль, что Петрунеску безосновательно заставил нас шантажировать его.

– Вы правы, положение очень серьезное, – спокойно заговорил партийный казначей. – Падение производства товаров массового спроса ведет к снижению жизненного уровня народа. А это, соответственно, вызывает недовольство, заставляет правительство искать новые пути, чтобы поправить положение. И самоопределение – один из них.

– Как, в таком случае, вы относитесь к стремлению гагаузов и жителей Приднестровья тоже стать самостоятельными? Вы считаете это улучшит их положение?

– Не думаю. Но люди хотят жить свободнее. Многолетняя эксплуатация одних наций другими вызывает недоверие.

– Разве при советской власти какие-то нации пользовались преимуществом? К примеру, мы, русские, разве жили лучше молдаван? И разве молдаване не сами управляли своей республикой?

– Непростой вопрос, и объяснить ныне народу, кто куда тянет, невозможно – авторитет компартии упал. Нам не верят.

– В чем вы видите причину утраты авторитета компартии?

Кочур нервно побарабанил пальцами по столу, усмехнулся.

– Авторитет, как и платье, требует безукоризненной чистоты и прочности.

– Особенно у наших вождей, – вставил я.

– Совершенно верно, – согласно кивнул Кочур.

– Для вас, товарищ Кочур, не ново, что в средствах массовой информации усиленно муссируются слухи, что партийная казна уплывает за границу, что некоторые партийные деятели прикарманивают денежки и готовятся отправиться за ними. Вы ведаете партийной казной. Как обстоят дела у вас?

Я смотрел в лицо партийного босса и видел как оно мрачнеет, становится суровым и жестким, словно прежнюю теплоту сдувает кондиционером, бесшумно нагнетающим прохладный воздух. Глаза чуть прищурились, прожигали меня негодованием и злостью. Прежнее мое мнение относительно его честности стало таять.

– Это тоже интересует читателей "Красной звезды" или только специального корреспондента, надеящегося завоевать популярность жареными фактами? – Кочур не скрывал сарказма.

– Популярность ныне нужна тем, кто борется за власть. Задача журналистов – правильно освещать события и факты, чтобы народ верно ориентировался и не ошибся в выборе своих лидеров. Вы затрудняетесь ответить на мой вопрос или не желаете?

– Вы коммунист?

– Да. И выходить из партии не собираюсь.

Тогда должны понимать, что есть такие вопросы, которые не подлежат обсуждению.

– И все-таки. Вы отправили в швейцарский банк триста миллионов вот по этому счету? – Я положил перед ним листок с номером.

Кочур взял бумажку и долго вертел в руках. Молчал, стараясь скрыть удивление, но пауза говорила о том, что он ошарашен. Наконец, справился с замешательством и раздраженно спросил:

– Почему вы решили, что это мой счет и я использую деньги на собственные нужды?

– Я ничего не решил. Меня интересуют только факты.

– Вы намерены их опубликовать?

– Если вы не опровергните их, – я сделал паузу, давая ему время на раздумье. Он молчал. – Или примите наши условия, – заключил я.

Снова наши взгляды скрестились, взгляды ярых противников, решивших биться до последнего; выжидающих, кто первый сделает ошибку, чтобы нанести смертельный удар.

– Я слушаю ваши условия, – не выдержал первым Кочур.

Я положил перед ним другую бумажку с другими цифрами.

– Перевести в тот же банк на этот счет семьсот тысяч.

Кочур повертел бумажку в руках.

– Это счет "Красной звезды"?

– Нет. И не мой, разумеется.

– Я так и думал. – Кочур встал и в задумчивости прошелся у стола. Остановился напротив меня. – Вот что, молодой человек. Передайте тому, кто вас послал, что ни копейки он не получит, даже если вы опубликуете свою стряпню в "Правде" или в "Ньюйорк-Таймс". – Он решительно прихлопнул сильной рукой по столу, ставя точку в нашем интервью и давая понять, что аудиенция закончена.

Анвар выключил диктофон, и я, поблагодарив партийного босса, поднялся. Еще раз окинул взглядом его крепкую фигуру, волевое лицо и снова проникся к нему симпатией и уважением...

Вышло по моему. Хотя так оно зачастую и бывает: любые гениальные планы осуществляются далеко не так, как бы хотелось. Потерпела фиаско хитрейшего президента спортивной ассоциации господина Петрунеску. Какой очередной ход сделает он?..

– Хреново, – сказал Анвар, садясь в машину. – Шеф будет недоволен.

Еще бы! Хотя Компартия Молдовы по существу прекратила свою деятельность, сил у неё осталось предостаточно, чтобы нажать на правительство и справиться с шантажистами. Надо ждать ответных действий. По поведению Кочура я понял, что он догадывается, откуда подул ветер, а как бы там ни было, нынешний президент – вчерашний секретарь Компартии, и деньги в партийной казне – это и его деньги...

Мы отъехали недалеко от здания бывшего ЦК Компартии Молдовы, и Анвар приказал шоферу остановиться у будки телефон-автомата. Вышел, позвонил кому-то, вероятнее всего Петрунеску. Вернулся с непроницаемой физиономией.

– В школу, – махнул он рукой вперед.

– И что мы будем там делать? – не сдержал любопытства я.

– В первую очередь, пообедаем, – вдруг повеселел он. – Потом ты будешь писать свое интервью, а я готовиться к его продолжению. – Непонятно чему он рассмеялся.

Уже в школе, когда мы вылезли из машины и подошли к столовой, он продолжил чуть ли не приказным тоном:

– Ты долго и много не расписывай. Изложи саму суть. Надо продумать, где, когда и как проучить этого коммуняку.

– Именно? – не поверилось мне, что Петрунеску пошел ва-банк.

– Приказано отправить господина Кочура в царство теней, – блеснул познаниями античной литературы мой напарник.

– В киллеры я не нанимался, – вспылил я. – Тебе приказали, ты и выполняй.

Анвар пожал плечами.

– У тебя нет другого выхода. У меня – есть: я возьму другого напарника. А тебя куда? Подумай. Тем более, полдела мы уже сделали и обратной дороги нет...

Это он так считал. А я думал по другому. Есть ещё время, есть Донич, который сможет кое-что сделать...

После обеда я сел в своей комнате за интервью. Писал, не торопясь, пообещав к вечеру предоставить "сочинение" Анвару. Черкнул короткую записку Доничу на случай если не удастся с ним поговорить.

Вечером Анвар повез интервью в редакцию газеты, меня неотлучно опекал Мирча, но обвести этого увальня с недюжинной силой и птичьим умом не представляло большого труда. Я пригласил его после ужина в бильярдную, куда пошел и Донич, и, воспользовавшись тем, что Мирча увлекся игрой, передал своему союзнику записку.

Анвар вернулся довольно быстро, когда мы были ещё в бильярдной, позвал меня.

– Говорят, ты капитан. Хочу посмотреть как учат в советской армии стрелять.

Он повел меня в тир, в котором я не раз бывал. Это капитальное подвальное помещение с кирпичными стенами и железобетонным потолком, с движущимися и внезапно появляющимися мишенями. В руках Анвара, кроме средних размеров кейса, ничего не было. Я решил, что тренироваться будем из пистолета, но Анвар открыл кейс и достал из него три черные вороненые трубки и треугольный, похожий на музыкальный инструмент предмет, тоже состоящий из трубок. Все трубки имели резьбу, и Анвар быстро их соединил. Получился небольшой автомат с оптическим прицелом и глушителем. Включил мишенный экран, и цели, человеческие фигуры, побежали, запрыгали, поползли. Неожиданно некоторые то падали, то исчезали, то появлялись в другом месте. Анвар вскинул автомат и, почти не целясь, произвел три выстрела. Загорелись две красные лампочки – два попадания.

– Плохо, – скривил Анвар губы, и снова приложил приклад к плечу. Прозвучали ещё семь выстрелов, фиксируясь огоньками попадания. Из семи шесть. – Вот это уже лучше.

Он сменил магазин и протянул автомат мне.

Я преднамеренно долго прилаживал его к плечу и не торопился с выбором цели, переводя ствол с одной на другую. Наконец произвел выстрел. Их трех пуль ни одна не зафиксировала попадание.

– Ты придуриваешься или в самом деле жалеешь своего партийного босса?

– Арбалет мне твой не нравится, – с неприязнью я повертел автомат в руках. – Уродина какая-то. Что же касается партийного босса, сам сказал, что у меня нет другого выхода.

– Тогда не строй из себя дурочка. Я знаю как ты стреляешь.

Симулировать дальше не имело смысла, и я, подражая ему, на вскидку, дал очередь. Из семи пять попаданий.

Анвар отобрал у меня автомат, развинтил его и уложил в кейс.

– А теперь спать. Подъем в три. Могу дать снотворное.

– Спасибо. Пока обхожусь. Может, лучше обсудить, что и как?

– Нечего обсуждать. Птичка сама сядет на ветку, тебе останется только прицелиться и нажать на спуск.

На том мы и расстались.

Я пожалел, что не взял снотворное: прошлую ночь промучился в раздумьях, днем нервы были натянуты, как струны, и эта ночь не сулила ничего хорошего. Голова шла кругом, меня уже не волновал вопрос, что будет со мной, какая поджидает опасность; меня мучила совесть: как поднять руку на ни в чем неповинного, симпатичного мне человека? У него есть, наверное, жена, дети; и оставить их сиротами... Отнять жизнь за то, что он оказался честным и принципиальным человеком, верным долгу. Это ли не предательство с моей стороны! Вот тогда-то Иона Георгиевич будет делать со мной, что угодно. Одна надежда на Донича – он успеет предупредить наших и они не допустят убийства. А если не успеет... тогда, тогда умрет либо Анвар, либо я...

Я, кажется, только задремал, как раздался стук в дверь, и Анвар вошел в комнату. На сборы ушло не более пяти минут. В термосе у меня был кипяток, в холодильнике лежали сыр и колбаса. Мы заварили крепкий кофе, выпили по чашке и отправились к машине, где нас поджидал вчерашний водила.

Уже светало, погасла последняя звезда "Зарница, и на западе, у самого горизонта, обозначились белесые, разбросанные по кромке облака, похожие на слежавшиеся клочья шерсти. Перисто-кучевые, как говорил в училище преподаватель по метеорологии, – предвестники грозы. Днем при прогреве они быстро вырастут в мощно-кучевые и засверкают молнии. Если бы они могли поражать наших врагов!

"Волга" остановилась недалеко от здания бывшего ЦК Компартии Молдовы, где мы были вчера. Улицы ещё пустовали, мы вышли из машины, и Анвар повел меня по противоположной стороне к дому напротив. Зашли в один из подъездов, дверь которого оказалась открытой, и поднялись по лестнице на шестой этаж.

Анвар ориентировался как у себя дома, видимо, не раз бывал здесь; завел меня в однокомнатную квартиру тоже с незапертой дверью, и я, глянув в окно, все понял: напротив нас располагался кабинет Михася Кочура. Невооруженным взглядом хорошо просматривались тюлевые занавески, цветок на подоконнике и даже часть стола, за который сядет ничего не подозревающий партийный казначей.

Анвар раскрыл кейс и собрал автомат. Окинул взглядом комнату. Обстановка её была нищенская: односпальная кровать, накрытая простым серо-голубым покрывалом, одно-тумбовый обшарпанный стол, два стула. На окне висели выгоревшие на солнце, пропахшие пылью и табачным дымом шторы, цвет которых было трудно разобрать – то ли голубые, то ли серые. Стены и потолок побелены, тоже давно – местами потрескались; в углах висит паутина. Жилье, видно, принадлежит одинокому престарелому человеку, довольствующемуся малым.

– Давай-ка стол к окну, – распорядился Анвар.

Мы передвинули его, и Анвар, поставив на него стул, прикрутил к спинке штатив, а к штативу автомат, о чем я сразу пожалел: стрелять с упора, конечно же, надежнее, но перенацелить автомат молниеносно, как я рассчитывал, не удастся. И другого оружия Анвар мне не доверил. А силенкой, судя по крутым плечам и налитым, бугристым бицепсам, Бог его не обидел...

– И как мы сматываться будем? – поинтересовался я.

– Через чердак и запасной выход четвертого подъезда. Он открыт. Анвар запоздало закусил губу – проговорился. – В общем, держись за мной и все будет, как в кино.

"Где же этот чертов подъезд? – попытался я мысленно восстановить в памяти, в какой мы вошли. – Кажется, в третий. Или в пятый, смотря откуда ведется нумерация... Плохой из меня детектив, хотя во скольких переделках уже побывал. Пора бы уже кое-чему научиться".

В кейсе оказался ещё и бинокль. Анвар внимательно осмотрел в него кабинет Кочура, протянул мне.

– Посмотри. Все как на ладони. Целиться будешь в голову.

В бинокль просматривался почти весь кабинет, за исключением углов около стола. Тот же большой стол буквой "Т", накрытый зеленым сукном, телефоны на нем, массивные кресла рядом...

– А если он придет не один?

– Подождем, нам торопиться некуда. Кстати, можешь поспать партаппаратчики рано на службу не приходят, – он кивнул на кровать.

Дельное предложение. Голова у меня была тяжелой, да и видеть перед собой этого хладнокровного убийцу с самодовольной физиономией, ничего не выражающей, кроме своей значительности в этом омерзительном, бесчеловечном деле, становилось невмоготу. Лучше, конечно, если бы он уснул... Но свою-то жизнь он очень ценит...

Я лег на чужую кровать с давно несменяемой постелью, пропахшей потом больного или старого человека – именно так пахнут немощные и утомленные тяжелыми годами жизни люди, опустившиеся и безразличные ко всему, безропотно доживающие свой век, – закрыл глаза, но образ одинокого, брошенного всеми старика стоял передо мною, и запах его тленного, уже полуживого тела, душил меня и не давал уснуть. Снова вспомнилась мать той ночью, когда мы с Диной сбили машиной человека и сами едва остались живы; больная, напуганная моим долгим отсутствием, обрадованная, что я наконец-то остепенился, приехал к ней с невестой, умолявшая меня беречь себя, не прожигать попусту жизнь. Как ей не хотелось умирать! А я за эти два с половиной месяца заточения, постоянной опасности будто закаменел сердцем, очерствел, учу убийц изощренным приемам насилия над себе подобными и сам готовлюсь стать убийцей, не заботясь о своей жизни...

Нет, неправда! Я тоже хочу жить, и потому готов убить человека, чтобы спастись... Да и разве это человек?!.. Нет, жалость не шевельнется в моей груди и рука моя не дрогнет... Анвар будет стоять рядом, следить за моими действиями, и удачный удар ребром по шее изменит мою судьбу...