Текст книги "Тайфун"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Здравствуйте, Владимир Васильевич, – поднялся ему навстречу Врабий и дружески протянул руку. – Извините, вам конечно сейчас не до меня, занимаетесь поисками самолета, но у меня тоже служба – надо найти вашу жену, чтобы снять с вас худшие подозрения. Присаживайтесь, разговор у нас, наверное, будет не коротким. И не обижайтесь на мои возможно неприятные для вас каверзные вопросы.

Родионов сел, и, несмотря на усталый вид, ни тени неуверенности или беспокойства не промелькнуло на его симпатичном, волевом лице.

– Задавайте. После разговора с Вихлянцевым и его умозаключений я уже ничему не удивлюсь, – сказал спокойно, твердо.

– Вернемся к записке, оставленной женой. Расскажите поподробнее, что предшествовало её появлению. Вы человек опытный, психологию женщин, наверное, изучили достаточно и не могли не заметить какие-то перемены в отношении жены к вам. Не могла же она ни с того ни с сего собрать свои вещи и уехать неизвестно куда. Так не бывает.

– К сожалению, бывает, – вздохнул Родионов. – Ольга из тех непредсказуемых женщин, которые порой сами не знают, чего хотят. Правда, за два года жизни с ней я действительно в какой-то мере узнал её, но далеко не до конца. И проживи я с ней десять, двадцать лет поручиться, что завтра она не выкинет какой-нибудь фортель, не смог бы. Она была странная, непоседливая женщина, неудовлетворенная тем, что имела. Когда я привез её в гарнизон, она восхищалась сопками, золотой осенью, которая показалась ей похожей на крымскую. Ее даже радовал ранний рев турбин самолетов, будивший её, напоминавший об одиночестве: я на полетах и до вечера не вернусь, а подругами она ещё не обзавелась. Так было с неделю. Потом вдруг загрустила, потянула меня в город. Весь выходной мы провели в Хабаровске, ходили по магазинам, просто по улицам, побывали на набережной Амура, на стадионе. И снова восторженные ахи и охи, прямо-таки детское восприятие сказочного рая. Я старался как мог поддерживать её хорошее настроение. Но не всегда на это хватало времени, терпения: ведь я тоже уставал и иногда на службе было столько неприятностей, что на её эмоции не реагировал, считая их капризом. Потом я понял: Ольга просто мается от безделья; не привыкла она сидеть, сложа руки. И когда она высказала пожелание устроиться на работу, я не стал возражать, но предупредил, что в ближайшем селе, где учатся дети летчиков, школа укомплектована учителями, а в Хабаровск каждый день ездить будет утомительно. Она заверила, что это её не пугает, что без работы она превращается в обывательницу, которой, кроме пересудов гарнизонных сплетен, и заняться нечем.

Но устроиться учительницей русского языка и литературы и в городе оказалось непросто: то места не было, то школа располагалась на противоположной стороне города, куда добираться было сложно, особенно утром, и при всем желании к началу занятий она не успевала.

Однажды, это уже было незадолго до её отъезда, она, вернувшись из Хабаровска, с улыбкой сообщила, что ей предложили "непыльную" и хорошо оплачиваемую должность – секретаря коммерческой фирмы "Дальрыбпушнина".

– И сколько лет её гендиректору? – спросил я тоже с улыбкой, давая понять, что догадываюсь, почему предложили ей эту должность и какие обязанности придется выполнять.

– Лет сорок пять. Энергичный, представительный мужчина. И офис в самом центре города.

– И квартиру гендиректор, наверное, может предоставить, – вставил я, уже заводясь. – Ныне фирмачи – самые состоятельные люди.

– Возможно, – согласилась Ольга. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но ты же меня знаешь...

– Вот поэтому к этому вопросу больше возвращаться не будем, – заключил я, не сдержав неудовольствия.

– Хорошо, – согласилась Ольга.

А ещё через несколько дней она приехала поздно вечером, под хмельком. Я, разумеется, был обеспокоен и не мог не только уснуть, сидеть на одном месте. Потому поступок её воспринял, как открытый вызов к скандалу. Но о чем можно говорить с нетрезвой женщиной? Еле сдерживая себя, ушел в другую комнату, постелил себе на диване и промаялся всю ночь в невеселых думах. А утром, когда пора было идти на службу, она ещё спала. Я будить не стал. Вечером – в этот день в Хабаровск она не ездила – мы поговорили. Собственно, разговора, который я предполагал, не получилось: Ольга, едва я переступил порог, попросила прощения. Сказала, что случайно встретилась со школьной подругой и та пригласила её в гости. Вот, мол, и весь её проступок. Я поверил, не стал расспрашивать, что за подружка, где живет и работает, тем более не интересовался гендиректором "Дальрыбпушнины". Но когда жена исчезла, на третий день я посетил эту фирму. Познакомился с гендиректором. Действительно это оказался симпатичный, респектабельный мужчина. Ольгу он помнил и признался откровенно, что она понравилась ему и внешностью, и эрудицией – для престижа фирмы это немаловажно, – и он предложил ей должность секретарши. Ольга сказала, что подумает, и больше не появлялась. Не верить ему у меня не было оснований и предпринимать что-либо я не стал – не было ни времени, ни желания. Да и её записка, как говорится, ставила все точки над "и". Вот, собственно, и все, что я могу рассказать. Меня, конечно, смущают босоножки на ногах покойной – у Ольги были точно такие же, мы заказывали их у известного на все Сочи мастера, дядюшки Сатико, как называли его знакомые. Босоножки действительные оригинальные: с сеточкой-паутинкой, с тонким каблучком и золотистым ободком у носка. Но не одна же она заказывала.

– Где родилась ваша жена и в какой школе училась? – спросил Врабий. Подруга в Хабаровске – это уже кое-что. Постараемся её разыскать. Коль они вместе выпивали, то могли и секретами поделиться.

– Родилась Ольга в Смоленске. Жила и училась там до девятого класса. Потом родители её переехали в Мурманск. Там она закончила десятилетку, поступила в пединститут. Училась на первом курсе, когда родители умерли. Близких родственников у неё не было, жить стало трудно. Тут приглядел её сосед-милиционер и сделал предложение. Она дала согласие. Кстати, полтора месяца спустя, как я привез её в гарнизон, он приезжал сюда. Предлагал Ольге вернуться и обещал никогда больше не поднимать на неё руку. Она не согласилась... Не мог ли он приехать снова?

– Нет, – твердо возразил следователь. – Эту версию мы уже прокрутили. Капитан милиции Калашников в ноябре месяце никуда не выезжал, и Ольга к нему не возвращалась.

– Что же касается сверстницы-подруги, я, к сожалению, ничего о ней не спросил и из Смоленска она или из Мурманска не знаю. Да, откровенно говоря, сомневаюсь, что это была школьная подруга. Вероятнее всего, школьный или студенческий друг. Так я предполагаю ещё вот почему. Последний автобус от нас в Хабаровск уходит в восемнадцать часов. Позже уехать непросто – либо на случайной попутке, что очень проблематично, либо на такси, если заказать заранее. Рассчитывать на то, что кто-то приедет из города, все равно, что ждать у моря погоды. Да и денег у Ольги было не густо. А что она уехала после восемнадцати, я узнал на второй день из разговора с Вероникой: Ольга звонила ей около девятнадцати. Правда, об отъезде не обмолвилась и словом.

– Кстати, о Веронике, жене Соболевского. Насколько мне известно, именно вы привезли её в гарнизон. Расскажите как это произошло.

И Владимир, понимая, что его благородный поступок в данной ситуации усугубляет подозрения, все же подробно рассказал о дорожном знакомстве и причине, побудившей взять девушку под свою опеку.

Все, о чем поведал Родионов, ни на йоту не вызвало у Врабия сомнения. Но то, что подполковник мог какие-то моменты подзабыть или преднамеренно упустить, обойти стороной, следователь тоже не исключал. Возникали законные вопросы: почему так доверчиво девушка согласилась ехать на квартиру к незнакомому человеку, как отнеслась Ольга к такому явлению, не ревновал ли Соболевский свою молодую жену к её опекуну? Никто на эти вопросы не мог дать вразумительны ответов. А Родионов не так глуп, чтобы признаться в интимных связях с Вероникой, если они и были. А исключить этого следователь никак не мог: оба молодые, красивые, и что испытывали друг к другу симпатию – яснее ясного.

– Скажите, только откровенно, жена не ревновала вас к Веронике? спросил следователь.

– Разумеется, вначале она была шокирована: муж привозит из отпуска красивую девушку. И объяснение мое поначалу восприняла с недоверием. Но через несколько дней убедилась в порядочности и честности девушки и они стали подругами.

– К сожалению, и в дружбе бывают свои нюансы, – заметил Врабий. Ольга могла сделать вид, что поверила в ваши чистые отношения, но, заподозрив обман и убедившись в этом, решила покинуть вас...

– А я, чтобы не пустить её, задушил и бросил труп в выгребную яму, – с грустной иронией дополнил Родионов. – Так вы считаете?

– Разве такое не могло случиться? – Следователь уставился на него пронзительным взглядом – точно так смотрел Вихлянцев.

– Могло, – согласился Родионов. – Только не со мной. Убить любимую женщину только за то, что она решила покинуть тебя, на это способен, по-моему, только ненормальный.

– Ну, почему же. Ревность – штука непредсказуемая и очень коварная. Она и сильных людей доводила до безумия. Вспомните классический пример с Отелло. За что он убил Дездемону?

– К счастью, я не черный, и во мне течет нормальная, уравновешенная кровь. И убивать Ольгу мне было не за что.

– А если, к примеру, она застала вас с Вероникой? – Врабий не сводил с него своих недоверчивых, чуть прищуренных глаз. – Авторитет перед подчиненными, ответственность перед Соболевским... Лишиться всего этого, плюс командирской должности... Тут не только кровь ударит в голову.

– Ваши аргументы убедительны. Но я Ольгу не убивал.

Врабий пропустил это замечание мимо ушей. Родионов – умный человек, за полгода он мог хорошо подготовиться к допросу и прокрутить всевозможные варианты. Но, если он убийца, все равно на чем-то должен споткнуться. Надо только вовремя и в удобном месте подставить подножку. Допрос длился уже более получаса. И следователь и подозреваемый пока не ловчили, скорее беседовали, чем вели расследование. Доверительный тон ни к чему не привел, пора было переходить к игре в кошки-мышки, ставить капканы и другие ловушки, в которые рано или поздно преследуемый должен угодить.

– Скажите, Владимир Васильевич, вы спортом занимаетесь?

– В силу служебной необходимости. Если говорить откровенно – от случая к случаю. Времени не хватает. Но утреннюю гимнастику я пропускаю редко.

– А как вы вообще относитесь к спорту?

– Как и всякий здравомыслящий человек – положительно.

– А к тяжелой атлетике?

– Тоже нормально. В училище даже пробовал штангой заниматься.

– И гирей, разумеется?

– И гирей.

– Я видел у вас неплохую спортивную площадку. Видимо, в эскадрилье есть спортивные секции?

– Были. Но теперь не до них.

– Потому, видимо, и валяются спортивные снаряды где ни попадя. Штанги и гири ржавчиной покрылись...

– Простите, давно не заглядывал туда. И физрук, похоже, забыл свои обязанности.

– Снаряды с осени лежат?

– Не может быть. Осенью я сам давал распоряжение убрать их в солдатский клуб.

– Не помните, когда конкретно отдавали распоряжение?

Родионов понял подоплеку заданного вопроса и посмотрел в глаза следователя с укоризненной усмешкой: я, мол, с тобой откровенно, а ты ловушки расставляешь. Пожал плечами.

– Если бы я помнил, какие распоряжения и приказы отдавал полгода назад, меня, несомненно, занесли бы в книгу Гиннеса.

– Ну, а то, что одну гирю вы забрали домой, помните?

Насмешливая улыбка на лице Родионова сменилась суровостью, в голубых глазах заискрились колючие льдинки.

– Нет, Аркадий Борисович, не помню, – ответил твердо и сердито. – Не надо ловить меня на пустой крючок. Пудовую гирю я приобрел ещё в холостяцкие годы.

– И она у вас сохранилась?

– Наверное. Хотя после женитьбы я ни разу не брал её в руки.

– А как давно вы её видели?

– Откровенно говоря, давно. Поскольку я ею не занимался, Ольга наверное засунула куда-нибудь.

– Допустим. Какие-нибудь приметы на своей гире вспомнить можете?

Врабий снова пристально уставился в глаза подозреваемого, чувствуя как напряглось все тело, затаилось дыхание, будто на мушку взята крупная дичь, и от того, как он нажмет на курок, зависит успех охоты. Родионов серьезный, умный противник, как хороший шахматист заранее разгадывает его очередной ход; и если действительно гиря на трупе его, то он придумает любую вмятину или царапину, которой на улике, конечно же, нет. И хотя припереть к стенке подозреваемого этой уликой не удастся, Врабий почти на все сто процентов будет уверен в его виновности: то, что гирю он взял из солдатского спортивного инвентаря – не помнит, а какие на ней отметины – не забыл.

Родионов задумался. Помотал головой.

– Не могу. Не обращал внимания. Гиря как гиря, покрытая черной краской, чтоб не ржавела.

– И все-таки постарайтесь вспомнить, – настаивал следователь. – От этого зависит ваша судьба: к шее убитой была привязана гиря. И, если ваша дома не найдется или солдат подтвердит, что именно вы взяли осенью гирю, которой недостает в спортивном инвентаре, числящемся за эскадрильей, понимаете, в каком положении вы оказываетесь?

– Понимаю, – кивнул Родионов. – Но никогда не удосуживался задержать взгляд на железяке. И почему солдат сказал, что я взял гирю, надо выяснить.

– Согласен. – Следователь полистал свои записи и нажал кнопку селектора.

– Дежурный по штабу лейтенант Синицын слушает, – раздался зычный, четкий голос в селекторе.

– Говорит следователь капитан Врабий. Попросите зайти ко мне рядового Курочкина, киномеханика солдатского клуба.

– Есть. Если удастся разыскать его.

Пока Врабий продолжал допрос, задавая повторно наиболее важные вопросы, чтобы сличить их с первоначальными показаниями, явился Курочкин, настороженный, напряженный, с пугливо бегающими маленькими глазками неопределенного цвета – серого, с болотным отливом, – присущего людям рыжим или светлым, хотя Курочкин был брюнетом с цыганскими чертами лица. Глядя на командира эскадрильи, доложил срывающимся голосом:

– Товарищ подполковник, рядовой Курочкин по вашему приказанию прибыл. – Зыркнул искоса на следователя и снова уставился на командира.

– Рядовой Курочкин, – начал с ходу Врабий. – В прошлый раз на мой вопрос, куда подевалась из вашего инвентаря пудовая гиря, вы сказали, что её взял командир эскадрильи. Так?

Солдат переступил с ноги на ногу, стыдливо опустил голову.

– Чего же ты молчишь? Отвечай.

– Видите ли... я не знаю, куда подевалась гиря, – промямлил Курочкин. – Подполковник действительно приказывал мне осенью убрать весь спортивный инвентарь в клуб. Куда пропала одна... Как-то у подполковника я видел в прихожей гирю, вот и сказал...

– Когда вы видели?

– Наверное с год назад... Извините. Если надо, я куплю.

– Откуда же ты деньги возьмешь? – поинтересовался следователь.

– Попрошу у родителей. Пришлют.

– Они у тебя очень богатые?

– Не очень. Но на гирю наскребут, – оживился солдат, уловив в голосе следователя шутливые нотки.

– И не стыдно будет брать у них последнее? Ладно, иди и больше никогда не ври.

Курочкин торопливо и облегченно покинул кабинет.

– Что ж, Владимир Васильевич, идемте, проверим, на месте ли ваша гиря...

Гири ни в прихожей, ни на балконе, ни в самых потаенных закоулках квартиры найти не удалось.

Глава третья

1

Лишь спустя три недели после начала поисков упавшего в море самолета, он был обнаружен радиолокаторами пограничного катера и поднят на поверхность. Члены комиссии тщательно обследовали каждую деталь и пришли к выводу, что ни двигатели, ни пилотажные приборы, ни радиолокационная аппаратура не являются причинами катастрофы. И летчик сидел в катапультном кресле, как живой – ни одной царапины, никаких признаков постороннего влияния на его деятельность, точнее на бездействие. А что самолет плавно снижался в течение семи минут, подтвердила и регистрирующая аппаратура. Кислородная система тоже была вне подозрений.

Сопоставляя факты и обнаружив их временную зависимость, Вихлянцев внезапно сделал потрясающее открытие: летное происшествие и уголовное дело неразрывно связаны друг с другом, и главное их действующее лицо – Родионов. Он привез в гарнизон свою молодую любовницу, выдал её замуж за некрасивого, рыжего пилота – явно не соперника, – и преспокойно сожительствовал с ней. Их связь раскрыла жена Родионова и пригрозила рассказать все мужу Вероники. Чтобы избежать позора и наказания по служебной линии, Родионов убивает жену и опускает её с гирей на шее в выгребную яму. Сообщив сослуживцам, что Ольга уехала, он продолжает прелюбодеяние с женой Соболевского, но в одно прекрасное время его подопечный застает их врасплох. Потрясенный лицемерием командира и вероломством молодой жены, Соболевский, чтобы избежать насмешек сослуживцев, принимает решение покончить жизнь самоубийством и направляет самолет в море.

Председатель комиссии по расследованию летного происшествия и так и этак прокручивал в голове свою версию, и, несмотря на то что все совпадало тютелька в тютельку – и босоножки, и гиря, и исправный самолет, – полковник боялся поделиться своим открытием с подчиненными. Боялся, что многие эту версию возьмут под сомнение – авторитет Родионова высок не только в эскадрилье, его хорошо знают и ценят в штабе армии. А переломить мнение высоких начальников одним махом, не раз убеждался Вихлянцев, дело почти безнадежное. Начнутся новые расследования, поиски других улик. А вдруг что-то найдут?.. Тогда ему несдобровать. Его авторитет, его карьера полетят коту под хвост.

И чтобы принять окончательное решение, ещё раз убедиться в верности своих умозаключений, он отправился вечером в номер следователя по особо важным делам, предусмотрительно прихватив бутылку коньяка. От разговора в кабинете полковник отказался – сами стены служебного помещения настраивают на официальный тон. А следователь, убедился Вихлянцев по первым с ним беседам, человек не очень-то общительный и откровенный, выудить у него что-то существенное и проливающее свет на расследование убийства, не так-то просто. Осторожный, сам себе не верит. Тянет с этим делом, как кота за хвост...

Следователь смотрел по телевизору новости дня. В спортивных брюках, в майке. На журнальном столике перед ним шипел чайник и были разложены на белой вощеной бумаге бутерброды с колбасой и сыром. Он только собирался ужинать.

– Извините, – Вихлянцев виновато приложил руку к сердцу. – Хотел предложить вам вместе поужинать. Правда, местная столовая не московская "Прага", даже не хабаровская "Уссури". Но и времена нынче не те...

– Ничего, присаживайтесь. Бутербродами и чаем угощу вас. В ужин медики не рекомендуют много есть – страшные сны будут сниться, – пошутил капитан.

– Спасибо. – Вихлянцев без церемоний взял стул и пододвинул к журнальному столику. – Чай, конечно, вещь хорошая, но некоторые гурманы утверждают, что много его не выпьешь, – перешел и полковник на веселый лад. – Поэтому я прихватил на всякий случай другой напиток, – он извлек из внутреннего кармана пиджака бутылку коньяка. Был готов к возражению, к отказу, но капитан промолчал. Немного посидел, видимо, раздумывая принять угощение или отказаться, потом встал, принес из серванта два стакана.

– Извините, рюмок здесь не предусмотрено. Будем, как алкоголики, употреблять из стаканов, – сделал он преднамеренно ударение на последнем слоге, давая понять, что принимает игру.

Вихлянцев откупорил бутылку, плеснул в стаканы граммов по двадцать пусть следователь на самом деле не сочтет его за алкоголика. Не произнося тоста и не чокаясь, на западный манер, отхлебнул.

– Хотел ещё в штабе зайти поговорить по нашим скорбным делам, – вроде оправдываясь, покривил он душой, – да то у меня люди, то у вас.

Пригубил и следователь. Поморщился.

– Да, коньячок ныне не тот, – согласился Вихлянцев. – И армяне мухлюют, и наши здесь не теряются.

– Закусывайте, – кивнул на бутерброды следователь и, взяв один, стал жевать.

Вихлянцев ожидал, что следователь поинтересуется, о чем полковник хотел с ним поговорить, но капитан словно забыл о только что сказанном, пришлось самому искать повод к серьезному разговору. И начал он издалека, со своего дела, чтобы заинтриговать коллегу.

– Слыхали, нам удалось найти и поднять самолет?

Следователь кивнул.

– Техника?

– Увы. – Полковник выдержал паузу. – Техника ныне оказывается надежнее человека. – Снова замолчал.

– Это верно. Вы установили виновного?

– Почти. И вот что самое интересное – похоже, мы расследуем с вами одно и то же дело.

Брови следователя недоуменно взметнулись вверх.

– Вот даже как? В каком смысле?

– В прямом. Вы беседовали с женой погибшего капитана Соболевского?

– Нет. Особой необходимости не было. И у неё свое горе. Но кое что я о ней слышал.

– То, что в гарнизон её привез подполковник Родионов?

Врабий кивнул.

– И как вы отнеслись к его благотворительности? – В голосе полковника явно звучала ирония.

Следователь пожал плечами.

– Я не усмотрел в этом ничего необычного. Русскому человеку присуща доброта, сочувствие. А Родионов, судя и по другим его поступкам, мужчина чувствительный.

– Ну, если иметь в виду женщин, – усмехнулся Вихлянцев. – Я, Аркадий Борисович, знаю Родионова намного больше вас. Однажды довелось даже отдыхать с ним в Сочи. Оттуда, как вам известно, он и жену привез, – увел у какого-то милиционера. Там, в Сочи, он не отличался высокой нравственностью. И как вы считаете, бескорыстно он привез в гарнизон красивую, молодую дивчину, или все-таки имел на неё какие-то виды? И не кажется ли вам, что она ещё в поезде могла в порядке благодарности не поскупиться своими прелестями?

– Полагаете, это могло послужить поводом к убийству?

– Разве нет? На карту были поставлены карьера, авторитет.

Следователь долго молчал, опустив в раздумье голову.

– И как связана с этим катастрофа?

– Соболевский тоже был, как вы говорите, чувствительный и до наивности доверчив. Я полагаю, что он, узнав о любовных связях жены с командиром эскадрильи, предпочел смерть позору.

– Против Родионова действительно улик многовато, но все они не очень убедительны. Нет твердой уверенности, что труп найденной женщины – это Ольга Родионова. А без этого версия о виновности командира эскадрильи мыльный пузырь.

– Но другие женщины из этого гарнизона не пропадали! – пылко возразил полковник.

– Пропадали из других городов.

– А куда подевалась Ольга Родионова? Она же не иголка, чтобы затеряться в стоге сена?

– Отыскать человека на нашей земле, поверьте, не проще, чем иголку в стоге сена.

Вихлянцев обескуражено вздохнул и залпом выпил остаток коньяка. Налил ещё полстакана.

– От этих происшествий с ума можно сойти. – Выпил. – И все-таки вы, по-моему, слишком осторожничаете, коллега. – Встал и не прощаясь пошел к двери.

2

Да, улик против командира эскадрильи подполковника Родионова было многовато, а версия председателя комиссии по расследованию катастрофы внесла в душу следователя ещё большее смятение. По логике вещей быть столько совпадений не могло. Значит, он, Врабий, и Вихлянцев близки к истине. Но как её поймать? Ускользает из рук, как жар птица, обманывая своим разноцветно-огненным хвостом. А начальники торопят – других дел по горло, а он на месте топчется, когда дело яснее ясного. И в группе расследования большинство склоняется к тому, что другого убийцы в гарнизоне, кроме Родионова, не могло быть: какая из женщин рискнула бы выйти из дому в морозную ночь в босоножках? Да и если бы на неё напали грабители, то сняли бы и босоножки. И душить бы не стали, и гирю с собой не таскали бы, потому как заранее не знали, где утопить женщину.

Аргументы убийственные, и все-таки внутреннее чутье подсказывало Врабию, что Родионов не преступник. Правда, в высшей школе следователей, которую Врабий закончил семь лет назад, учили не доверяться интуиции, строить версии, опираясь на неопровержимые факты. Но в жизни оказывается и факты могут так заморочить голову, что запросто споткнешься на ровном месте. Родионов ему нравился своим хладнокровием, рассудительностью, и сколько бы он с ним ни беседовал, ни разу не уловил в его словах, в интонации фальши.

А Вихлянцев, как ему стало известно, в выводах по летному происшествию всю вину возлагает на командира эскадрильи и уже готовит заключение. Его тоже наверное торопят. И хотя летное происшествие в компетенции полковника, поговорить с вдовой ему, следователю, придется. Ранее Врабий жалел молодую женщину: вести разговор, не коснувшись гуляющих по гарнизону сплетен, которые, несомненно, дошли и до Соболевской, когда ещё кровоточит рана от гибели мужа, было бы непростительной жестокостью. Теперь, говорят, она оправилась от удара, распродает вещи, чтобы уехать в Южно-Сахалинск к подруге, куда ехала полгода назад из Пензы.

У Соболевской Врабий застал жену майора Филатова. По лицу Софьи Борисовны понял, что настроена она к вдове далеко не сочувственно. Другого от неё трудно было и ожидать: три раза беседовал с нею следователь и убедился в её неприязни не только к Соболевской, но и к Родионову. Да и об Ольге добрых слов от неё он не услышал. А ведь дружили семьями, ходили друг к другу в гости. Софья Борисовна ещё молодая женщина, симпатичная, далеко не глупая, а сколько в ней зависти, желчи, корысти. Почему она топит командира эскадрильи, не трудно догадаться – расчищает путь к заветной должности мужу. Но Веронику могла бы и пощадить...

Приход следователя на квартиру Соболевской прервал какой-то серьезный разговор. Софья Борисовна сразу заторопилась. Ни Вероника, ни Врабий не стали её удерживать.

В комнате (квартира у Соболевского была однокомнатная), кроме стола, двух стульев да раскладного дивана, ничего из мебели не было. У дивана стояли два чемодана. Один закрытый, видимо уже заполненный, во втором лежали на дне какие-то вещи.

Поздоровавшись, Врабий представился:

– Следователь капитан Врабий Аркадий Борисович. Извините за беспокойство, но я услышал, что вы уезжаете и решил поговорить с вами. Кое-что уточнить.

– Проходите, присаживайтесь, – выдвинула из-под стола стул Вероника. Откровенно говоря, я и сама собиралась пойти к вам. Боялась, что неправильно меня поймете – коль пришла, значит, и в самом деле виновата оправдывается. А мне не в чем оправдываться. Просто так, видно, на роду у меня начертано – расплачиваться за чужие грехи. Не знаю, чем я прогневила Бога и что я сделала такого плохого, чтобы меня ненавидеть. – На глазах её навернулись слезы, и она замолчала, достала из сумочки платочек и стала вытирать им глаза.

– Вы преувеличиваете. Не все же вас ненавидят. Я человек здесь новый, но знаю, многие вас любит.

– Их любовь тоже оборачивается во вред, – грустно заметила Вероника. Вы со мной не миндальничайте. Уверена – сплетни дошли и до вас, потому и решили допросить...

Следователь отрицательно замотал головой, прерывая её начавшую было озлобляться речь.

– Я пришел не допрашивать вас. Искренне разделяю ваше горе и хотел бы хоть чем-то помочь вам. Считаю ваше решение об отъезде преждевременным. Муж погиб при выполнении служебного долга. Во-первых, вам положена компенсация, во-вторых, ваш поспешный отъезд только развяжет злые языки о вашей косвенной виновности. Вы слышали наверное, я веду совсем другое дело, дело об обнаруженном трупе. Кто эта женщина, кем и за что убита, пока не выяснено. И я сомневаюсь, что это Родионова Ольга. На неё объявлен всесоюзный розыск. Надеюсь, она найдется, и тогда все домыслы и сплетни прекратятся. И пришел я к вам за помощью: вы с Ольгой Ивановной, как мне известно, были в добрых отношениях, возможно она рассказывала что-то о своих близких, хороших приятелях, куда могла уехать...

Вероника не спешила с ответом.

– Ольга Ивановна была милая, добрая женщина, – наконец сказала она. И Владимира Васильевича любила. Не знаю, что произошло между ними, почему она решилась на такой шаг. – Помолчала. – Ее мучила бездеятельность. Она во что бы то ни стало хотела найти работу. Да разве и вас не угнетало бы: в доме ни копейки, и муж, чтобы жена не умерла с голоду, вынужден делить свой летный паек. Вот она и искала работу, чуть ли не каждый день ездила в Хабаровск. – Стыдливо опустила глаза и продолжила: – Работа, конечно, находилась. Не педагогическая, но хорошо оплачиваемая – в коммерческих структурах. Секретаршей. Она отлично понимала, что это за работа. Отказывалась, да и муж не разрешал. А незадолго до отъезда грустно пошутила: "Вот возьму да и укачу в страну Восходящего Солнца. Такие златые горы обещает мне один Хоцу иеца. Он содиректором совместного предприятия работает. Между прочим, очень симпатичный мужчина. Сколько ж можно мужа объедать..." Но это она шутила. Не думаю, чтобы Владимира Васильевича она променяла на какого-то япошку.

"А почему бы нет, – сделал свой вывод следователь. – Любовь, как утверждают знатоки по этой части, – чувство преходящее. А Родионов был у Ольги не первым возлюбленным и, похоже, не последним. Но если она укатила в Японию... Придется обращаться в Интерпол".

– Ольгу, если она жива, мы разыщем и в Японии, – сказал Врабий. Теперь расскажите о себе. Из того, что я слышал о вас, у меня сложилось довольно противоречивое мнение.

Вероника потеребила край халата и грустно усмехнулась.

– Обо мне столько наговорено, что я, оказывается, многое сама о себе не знала. Да Бог им судья. Уж так, наверное, в народе принято – лежачего бить. А я, откровенно говоря, и не знаю, с чего начать. Моя биография такая короткая и неинтересная, что на страничке уместится. Жила с отцом и матерью. Училась в школе. Беда, говорят, не ходит в одиночку. Так и у меня: в один год посыпались несчастья – умерли родители. Вначале отец, а через месяц мать. Мне к экзаменам в институт готовиться, а разве до этого. Вот и поплыла на первом же сочинении. Родственников никого, и никаких запасов мать и отец родили меня уже в престарелом возрасте и без конца болели. Пришлось устраиваться на работу. А вы знаете, какое это ныне непростое дело. Взяли меня в коммерческий ларек продавцом вин и табачных изделий. Дело, думалось, несложное. А вышло – хуже не придумаешь. Днем пьянь всякая пристает, а ночью – хулиганье, бандиты. Да и владелец ларьков стал домогаться. Один раз я отшила его, второй. А на третий он так меня обвел своими вонючими товарами, что подзалетела я на несколько миллионов. Знал пятидесятилетний развратник, что негде мне взять, чтобы расплатиться, пообещал: "Сам расплачусь, только не упрямься". Поняла я, что добром дело не кончится, написала письмо подруге в Южно-Сахалинск. Та ответила: приезжай, будем работать вместе в библиотеке. Я продала свою квартиру, рассчиталась с Хмырем и поехала. О дорожных приключениях вам, наверное, рассказывали.