Текст книги "«Крестный отец» Штирлица"

Автор книги: Иван Просветов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Говорите уж до конца, – постукивал карандашом по столу Влодзимирский. Его помощник, подполковник Цепкое, слушал и записывал.

– Признаю, что я совершил служебное преступление^{225}.

Словно в насмешку, ему припомнили еще и показания Гирбусовой. «Понуждал к сожительству женскую агентуру», – вписал Влодзимирский в постановление о предъявлении обвинения от 5 ноября 1945 года. «Произведенным дополнительным расследованием достаточных улик для обвинения Кима Р.Н. в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58 п. 1а УК РСФСР не добыто. Одновременно установлено: систематически из корыстных соображений присваивал лично и участвовал в разбазаривании вещей, получаемых секретными сотрудниками НКВД от разрабатываемых японцев… Обвинение по ст. 58 п. 1а за недостаточностью улик снять… Привлечь в качестве обвиняемого по ст. 193 п. 17а»^{226}.[45]45
  Статья 193 входила в раздел «Воинские преступления» УК РСФСР. Пункт 17а: «Злоупотребление властью, превышение власти, а также халатное отношение к службе лица начальствующего состава Рабоче-Крестьянской Красной армии… Лишение свободы на срок не ниже шести месяцев».


[Закрыть]

17 ноября 1945 года Особое совещание при НКВД СССР постановило: «Ким Романа Николаевича за злоупотребление служебным положением лишить свободы сроком на восемь лет, девять месяцев, считая срок с 2 апреля 1937 г.»^{227}. В наказание бывшему контрразведчику засчитали уже отбытый срок. Накануне нового года он вышел на свободу без шпионского клейма.

Награды Киму не вернули, в звании не восстановили. Зато 15 мая 1946 года он получил от Министерства государственной безопасности СССР медаль «За победу над Японией»^{228}.

Глава 9.
ТВОРЧЕСКОЕ ЗАДАНИЕ

Кима выпустили из тюрьмы, но не отпустили с Лубянки. Секретная работа еще не закончилась…

«На пустырях, где сложены, как дрова, покрывшиеся ржавчиной снаряды, – их никто не охраняет, – бродят бездомные. Мужчины в костюмах европейского фасона, но в деревянных сандалиях на босу ногу, женщины, причесанные по европейской моде, как героини американских фильмов, но в рабочих шароварах… Пробегают рикши – вид транспорта, снова вошедший в моду в Токио после войны. На рикшах восседают джиай – это название американских солдат прочно вошло в японский язык. Издали доносится пенье – демонстранты идут к площади перед резиденцией императора. Они несут плакаты: “Дайте еду, чтобы мы могли работать!”, “Чашку риса!”. Они идут мимо наспех сколоченных бараков, раскрашенных, как коробки для конфет, – кинотеатров и дансхоллов. Кинотеатры и дансхоллы переполнены, японцы изголодались по развлечениям…»

Такой зарисовкой начинался очерк Кима «Японская литература сегодня» в июльском номере «Нового мира» за 1947 год. Ким цитировал литературных критиков, рассказывал о новых журналах, послевоенных сочинениях корифеев «чистой литература» и ветеранов «левой литературы», над которыми больше не довлеет цензура. Разумеется, он мог всего лишь просмотреть издания, привезенные кем-то из побежденной страны, а уличные сценки придумать, начитавшись чужих репортажей. Но! В личном деле члена Союза писателей СССР Р.Н. Кима есть запись: «неоднократно выезжал за границу по служебной линии во время работы в органах ОПТУ – НКВД». До войны, как мы знаем, у Кима случилась всего одна поездка – в Прагу. Получается, после войны – в столицу Японии.

В январе 1946 года страны-победители учредили в Токио Международный военный трибунал – для суда над японскими военными преступниками. Подготовка к первому заседанию заняла почти четыре месяца. Советская делегация трибунала насчитывала свыше 70 человек – дипломатических работников, военных и гражданских судей, прокуроров, следователей, переводчиков, экспертов. Думаю, среди них был и Роман Ким. Как долго и чем он был занят в Японии – не возьмусь предположить. Приказ о награждении медалью могли подписать и в его отсутствие. Но в ноябре 1946 года Ким уже был в Москве – зачислен редактором в Иногиз (Издательство литературы на иностранных языках).

Из Токио помимо японских литературных журналов он привез подборку американских детективов.

* * *

Ким никогда не считал детективную прозу презренным жанром. Первоклассные японские беллетристы, писал он в 1926 году, не чураются сочинять для популярных журналов и газет авантюрные романы и рассказы. Достоинство «высокой литературы» – стиль и слог, достоинство приключенческих, детективных и исторических романов – сюжетность^{229}.

«Виднейшие мастера художественной прозы параллельно пишут детективные произведения. Их серьезной репутации это не наносит никакого вреда, – рассуждал Ким в мае 1947 года на заседании секции приключенческого жанра Союза писателей СССР. – Уже по одному тому, что детективная литература входит в число полноправных жанров художественной литературы, ее нельзя игнорировать. Но, прежде всего, она заслуживает внимания, потому что является литературой, имеющей массового читателя»^{230}.

Будущие коллеги попросили Романа Николаевича сделать доклад о детективной литературе в Америке. Удивляет, настолько свободно он выступил. Отношения Советского Союза с США смещались в сторону холодной войны. Президент Трумэн уже заявил, что народам многих стран мира (Польше, Румынии, Болгарии и другим) «недавно навязали тоталитарные режимы» и Соединенные Штаты «должны поддерживать свободные народы, которые сопротивляются внешнему давлению». А Ким называл Америку «великой федеративной республикой», говорил, что «произведения американских детективных писателей с точки зрения литературной техники стоят на уровне художественной литературы» и, рассказывая о популярности Дэшила Хэммета – Джека Лондона от детективной литературы, заметил: «Америка ценит своих писателей, ценит их в миллион экземпляров».

Ким поведал об Эллери Куине, печатающемся в одном журнале с такими прогрессивными писателями, как Стейнбек и Синклер. О скандально известной Крейг Райе, сделавшей ставку на фарс и черный юмор. О Чандлере, Уайте, Ульриче и других новых именах. Но посетовал, что создатели американского «тека» все больше внимания уделяют не разгадыванию тайны и торжеству мысли, а «духзахватывающему сюжету» и нагнетанию страха. Пересказав содержание нескольких повестей (в том числе знаменитого «Мальтийского сокола»), Ким будто спохватился: «Сейчас Америка ведет идеологическое наступление на весь мир… “Тек” сейчас одна из главных статей литературного экспорта Америки. “Тек” и кино – весьма эффективное средство завоевания рынков, их занимательность и доходчивость используются для духовного закабаления масс».

Противопоставить «теку» ночных кошмаров и духовной дегенерации нужно советский «тек» победоносного ума и дневного сознания, раскрывающего тайны. Советской детективной литературы еще нет, но она должна появиться. «В японском журнале в прошлом году – в самом архиреакционном журнале, где печатаются исключительно американские писатели (детективные и другие) – был напечатан рассказ Ефремова, и это очень характерно. Китайские, и японские рынки сейчас проявляют большой интерес к советской литературе… Интерес [к Ефремову] показывает, что от нас ждут продукцию приключенческого сектора советской литературы». И, само собой, добавил Ким, нельзя забывать о молодежи. Борьба разума с тайнами – не только с криминальными, но и тайнами вообще: научными, историческими – это увлекательно и поучительно.

Кима слушали с пребольшим интересом. Секретарь правления Союза писателей Лев Субоцкий (между прочим, в годы войны заместитель военного прокурора Южного фронта) согласился, что советский детектив имеет все права на существование, если отвечает главным требованиям, предъявляемым к советской литературе – «познанию жизни и воспитанию народа». Редактор Детгиза Кирилл Андреев, знаток приключенческой прозы и фантастики, поддержал мысль о том, что в СССР «жанр романа тайн может быть возрожден и развит»^{231}.

В октябре 1947 года решением президиума СП СССР Роман Николаевич Ким был принят в члены Союза советских писателей. «Забрит» в приключенцы, как позднее шутил Лев Славин. Любопытный факт – на обложке личного дела Киму почему-то приписали чужое отчество: Анатольевич.

И за последующие годы ошибку не исправили. «Будто замаскировали», – заметила удивленная сотрудница РГАЛИ, составлявшая по моей заявке архивную справку.

* * *

Корейский партизанский отряд врывается в городок Сунчон, где обосновался штаб американского пехотного корпуса. В покинутом здании контрразведки партизаны находят брошенный портфель, внутри – шахматный учебник и тетрадь, исписанная по-японски, иероглифами и слоговыми знаками. Командир отделения Ан Пен Хак берется расшифровать и перевести записи. Выясняется, что учебник – это ключ к шифру. А тетрадь – дневник японского офицера, бывшего контрразведчика, уцелевшего в Тихоокеанской войне; мечтая о реванше, он поступил на службу к американцам, предложившим ему участвовать в борьбе с красной угрозой в Азии.

Когда журнал «Новый мир» напечатал повесть Романа Кима «Тетрадь, найденная в Сунчоне», война в Корее дошла до высшей точки. Страна уже дважды переходила из рук в руки, северяне брали Сеул, южане – Пхеньян. В мае 1951 года южнокорейские и американские войска отбили очередное наступление Народной армии Кореи, поддержанной китайцами, и заставили ее отойти за 38-ю параллель, к пограничной линии, с которой все началось. Корея распалась после капитуляции Японии: север оказался под советским контролем, юг – американским. На одной земле появились две республики, и правительство каждой претендовало на объединение страны под своим началом. К войне готовились обе стороны. В повести Кима изложена советская версия конфликта: первыми нанесли удар южане, устроив провокацию на границе. В действительности войну начала Народная армия – на опережение. Но «Тетрадь» примечательна не трактовкой событий.

Если история поражения Японии в мировой войне была Киму хорошо известна, а о сражениях в Корее много писала советская пресса, то кое о чем еще нельзя было узнать в открытых источниках. А именно: как в поверженной Японии с дозволения оккупационных властей создавались офицерские организации, как американцы использовали опыт японских ветеранов (имена, звания, мотивы и схемы взаимодействия) и совместно с ними разработали для южнокорейского генштаба план нападения на КНДР, как формировались японские отряды для участия в Корейской войне. Ким рассказал и о методах работы американо-японской контрразведки на этой войне: вербовка маршрутных агентов среди беженцев и членов религиозных организаций для последующей отправки на север с целью вербовки стационарных агентов, использование традиций кровной мести для проведения терактов в красной Корее и так далее.

Главный отрицательный герой «Тетради», ни разу не упоминающий своего имени – бывший преподаватель элитной разведывательно-диверсионной школы Накано, специалист по агентуре особого назначения. В Китае он контролировал секретных агентов, работавших среди гоминдановцев и в тайном обществе Хунбан. Первые публикации о секретной школе, располагавшейся в одном из округов Токио, появились лишь в 1960-х годах. Архив ее был уничтожен в 1945 году. Но и американская, и советская контрразведки знали о Накано-рикугун-гакко от пленных японских офицеров. «Повесть построена на документальной основе», – сообщалось в аннотации к первому книжному изданию «Тетради». Кто, почему и в каком виде предоставил автору эту основу? На этот вопрос уже не найти точного ответа.

«Тетрадь, найденная в Сунчоне» стала для Кима своеобразным патриотическим манифестом. Недаром один из героев повести носит имя его отца. «Американский план предусматривал молниеносный захват нашей республики, затем вторжение в Маньчжурию и дальнейшее наступление на север и одновременно на юг – к Пекину. Иными словами, имелось в виду зажечь третью мировую войну, – говорит командир партизанского отряда. – Но те, кто приказал Макартуру привести этот план в исполнение, не приняли в расчет одного обстоятельства. В прежние времена в нашу Корею много раз вторгались иноземные завоеватели, и им удавалось из-за предательства и трусости королей и сановников-ямбаней надевать колодки на наш народ. Но на этот раз американцы имеют дело с народом, который знает, что такое свобода, и не отдаст ее никому.

Америка послала свои лучшие дивизии в Корею. Но ей не удастся сломить наш народ. Не удастся интервентам разбить нас и пройти в Маньчжурию, чтобы зажечь большую войну. Мы, корейцы, выполнили свой долг перед человечеством…»

«Правда» отозвалась на публикацию большой рецензией в номере от 14 июля 1951 года: «Роман Ким нашел форму документальной повести для обобщения и передачи в художественных образах известных исторических событий, фактов и документов, раскрывающих сговор между американскими империалистами и японскими милитаристами»[46]46
  Автором рецензии был Сергей Борзенко – журналист-фронтовик, Герой Советского Союза, спецкор «Правды» в КНДР в годы Корейской войны.


[Закрыть]. По сути это была политическая заметка – пересказ содержания повести с соответствующими ремарками: автор удачно раскрывает, разоблачает, показывает… Но и в таком виде одобрительная оценка главной газеты страны многое значила. Ким в те дни отдыхал в Доме творчества писателей в Юрмале и о рецензии узнал неожиданно: «В нашей комнате уже толпились люди, жали руки моей жене, потом кинулись ко мне, директор Дома творчества Бауман всунул мне в руки роскошный букет – и начался суматошный день, один из самых радостных в моей жизни»^{232}.

Да, у него снова есть семья, он женился на женщине, которую давно знал. Любовь Шнейдер, сестра Владимира Шнейдера, – она тоже работала в НКВД, дружила с Марианной Цын, чудом избежала ареста после обвинения брата в шпионаже. Роман Николаевич настолько дорожил последней любовью, что не самым осведомленным коллегам-писателям казалось, будто именно с ней он прожил свою «трудную, полную опасностей жизнь».

* * *

Сразу после появления рецензии в «Правде» ободренный Ким известил редакцию «Нового мира»: «приступаю к новой вещи – листов на 7–8»^{233}.[47]47
  Авторский лист – мера объема литературного произведения (22 страницы машинописного текста, или 40 000 знаков).


[Закрыть] Однако новая повесть сочинялась нескоро и опубликована была почему-то в журнале «Октябрь», в августе – сентябре 1954 года.

Повесть называлась «Девушка из Хиросимы». Роман Николаевич рассказал историю девочки Сумико, выжившей после атомной бомбардировки. Подросшая Сумико работает на фабрике, знакомится со сверстниками – участниками молодежной организации, пытающейся противостоять повторной милитаризации страны, сооружению американских военных баз. Она включается в борьбу за мир. Идейность у Кима, как и прежде, сплетена с занимательностью. Читателя нужно увлечь сюжетом, тем более, если речь идет о серьезных вещах – назидательность будет только мешать. Потому в повести есть нотки и мелодрамы, и шпионского детектива (разоблачение провокатора, внедрившегося в организацию).

Жизнь Японии начала 1950-х Ким описал настолько ярко и убедительно, с такими подробностями, что создавалось впечатление, будто это знание очевидца. И еще в «Девушке из Хиросимы» он едва ли не первым в СССР рассказал о каратэ.

«Надо стоять так, чтобы наиболее уязвимые части твоего тела были закрыты и чтобы на удар врага ты мог сразу же ответить контрударом. Вот это положение тела, наиболее выгодное для защиты и для перехода в нападение, называется камаэ… Есть еще так называемые ложные камаэ – когда ты умышленно раскрываешь какой-нибудь участок тела и, как только враг направляет туда удар, мгновенно меняешь положение и даешь ответный удар куда следует… В тот момент, когда враг наносит удар, его вышагивающая нога отрывается от земли и тело теряет свою устойчивость из-за перемещения веса. В это мгновение враг неизбежно раскрывает ту или иную часть тела, и этим надо пользоваться для нанесения стремительного, сшибающего с ног и выбивающего дух контрудара…»

Разумеется, об окинавском боевом искусстве Ким мог узнать из книг, привезенных из Токио (например, из «Каратэдо Кёхай» Фунакоси, изданной в 1937 году). Можно пересказать теорию, но реалистично описать поединок, ни разу его не увидев, – вряд ли. Сумико занимается борьбой, поскольку «каждому патриоту необходимо знать способы самозащиты». «Сумико боролась в третьей паре. Ее партнершей была Мацуко, рослая, скуластая девица, левша. Против левши требовалось особое камаэ. В ответ на попытку Мацуко схватить за пояс Сумико сделала отбив правой рукой и отпрыгнула вбок, но, получив подсечку, пошатнулась; Мацуко поймала ее руку и закрутила. Сумико ударила локтем назад и вырвалась, но тут же, не успев перенести вес на левую опорную ногу, получила кекоми – удар ногой – и растянулась на полу…»

Соблазнительно предположить, что Ким вновь посетил Японию, и не по линии Союза писателей СССР (в творческую командировку он впервые отправился в 1956 году в Китай), а с какой-то особой целью. Но тут мы вступаем на зыбкую почву фантазий. С такими знаниями и опытом, как у Кима, все могло произойти. Вот еще один штрих к портрету Романа Николаевича: в Москве он, конечно же, был не единственным знатоком японского языка, но почему-то именно Кима в июне 1957 года пригласили переводить интервью Никиты Хрущева главному редактору газеты «Asahi Shimbun» Хирооке Томоо.

* * *

Москва помнила, как три года тому назад, в марте, хоронили Сталина: слезы, давка, потерянные лица. И вот теперь…

Поговаривали, что Хрущев на закрытом заседании XX съезда КПСС выступил с докладом о заблуждениях и ошибках вождя, обернувшихся массовым террором и нарушениями социалистической законности. Волна пересказов и обсуждений пошла такая, что пришлось обнародовать выдержки из доклада. Постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий» было опубликовано в «Правде» 2 июля 1956 года: «Находясь длительный период на посту Генерального секретаря ЦК партии, И.В. Сталин вместе с другими руководящими деятелями активно боролся за претворение в жизнь ленинских заветов… Однако с его именем стали неправильно связывать все наши великие победы. Успехи, достигнутые Коммунистической партией и Советской страной, восхваления по адресу Сталина вскружили ему голову… Обычное отправление норм правосудия нередко подменялось его единоличными решениями. Положение еще больше осложнилось, когда во главе органов государственной безопасности оказалась преступная банда агента международного империализма Берия…»

Берию арестовали в июне 1953 года. Вместе с ним судили и в декабре приговорили к расстрелу Меркулова, Деканозова, Кобулова, Гоглидзе, Влодзимирского[48]48
  Л.П. Берия с 1946 года занимал пост заместителя председателя Совета министров СССР, курировал Министерство внутренних дел и Министерство государственной безопасности, в 1953 году объединил их и возглавил МВД СССР. В.Н.Меркулов (начальник ГУГБ НКВД СССР в 1938–1943 гг., нарком государственной безопасности СССР в 1943–1946 гг.) на момент ареста был министром государственного контроля СССР; В.Г. Деканозов (начальник разведывательного и контрразведывательного отделов ГУГБ в 1938–1939 гг.) – министром внутренних дел Грузинской ССР; Б.З. Кобулов (начальник Следственной части НКВД СССР в 1938–1939 гг., первый заместитель наркома госбезопасности СССР в 1943–1946 гг.) – первым замминистра внутренних дел СССР; Л.Е. Влодзимирский (замначальника контрразведывательного отдела ГУГБ в 1940–1941 гг., начальник Следственной части НКВД – НКГБ СССР в 1941–1946 гг.) – начальником Следственной части по особо важным делам МВД СССР; С.А. Гоглидзе (в 1943–1951 гг. уполномоченный НКГБ – МГБ СССР по Дальнему Востоку) – начальником контрразведывательного управления МВД СССР.


[Закрыть]. Газеты привычно сообщили, что Берия и его соучастники на протяжении многих лет тщательно маскировали связи с иностранными разведками и вражескую деятельность в интересах иностранного капитала. В результате происков врагов, разъяснялось в постановлении 1956 года, были оклеветаны и невинно пострадали многие честные коммунисты и беспартийные советские люди. Начатая партией работа по преодолению последствий культа личности уже дала положительные результаты, осталось до конца исправить нарушения социалистической законности.

По итогам пересмотра приговоров в 1954–1961 годах были реабилитированы свыше 737 000 человек, большинство – посмертно. Назову лишь несколько фамилий тех людей, под чьим началом работал или с кем дружил Ким. Бывшего начальника КРО Яна Ольского реабилитировали в ноябре 1955 года, основателя контрразведки Артура Артузова – в марте 1956-го, создателя Спецотдела Глеба Бокия – в июне 1956-го, начальника 6-го отделения Николаева-Рамберга – в апреле 1957-го. Писателя Бориса Пильняка – в ноябре 1956 года, Иосифа Гузнера (агент «X») – в ноябре 1957-го, востоковеда Трофима Юркевича – в марте 1958-го.

Ким остался в живых, избавился от обвинения в измене, но все-таки был судим. В июле 1958 года он подал в Главную военную прокуратуру заявление с просьбой о реабилитации. В следственном управлении КГБ СССР подняли архивные материалы, опросили свидетелей и выдали заключение: данных о злоупотреблениях служебным положением, помимо показаний в следственном деле, не обнаружено; свидетель Гирбусова призналась, что к сожительству ее не принуждали; свидетели Калнин, Гузовский, Пудин и Яриков, знавшие Кима по работе в ГУГБ НКВД, характеризовали его как честного и ценного работника и заявили, что им о фактах злоупотреблений ничего не известно^{234}.[49]49
  А.А. Гузовский в 1941–1944 гг. возглавлял дальневосточный отдел 2-го (контрразведывательного) управления ГУГБ – НКГБ, в 1944–1946 гг. – резидент НКГБ в Париже; В.И. Пудин в 1927–1932 гг. служил в восточном отделении КРО и Особого отдела ОГПУ, был нелегальным агентом в Харбине, с 1932 года работал в ИНО, в годы Великой Отечественной войны возглавлял диверсионную группу в германском тылу, с 1943 года – в центральном аппарате внешней разведки; М.С. Яриков служил в ИНО с 1927 года, на момент ареста в 1938 году возглавлял восточное отделение 5-го отдела (внешняя разведка) ГУГБ, осужден, освобожден в 1941 году по инициативе Судоплатова, работал в 4-м (диверсионном) управлении ГУГБ.


[Закрыть]

В январе 1959 года Военный трибунал Московского военного округа получил из Главной военной прокуратуры протест по делу Кима. 2 февраля на заседании трибунала было принято решение: «Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 17 ноября 1945 года в отношении Кима Романа Николаевича отменить и дело о нем прекратить за отсутствием состава преступления»^{235}.

* * *

Полковник Котельников, рассказавший мне об операции «Генерал», впервые увидел Кима в конце 1950-х в Высшей школе КГБ на встрече с отставными разведчиками. «Один шустрый курсант вдруг спросил, что он делал во время войны. Роман Николаевич на какие-то секунды растерялся и ответил кратко: “Выполнял особо ответственное разведывательное задание”. Никто не стал уточнять, все подумали, что он был нелегалом, – вспоминает отставной контрразведчик. – Но Ким не держал зла на “органы” за то, что случилось. Он, как и многие, считал: время было такое. Я виделся с ним несколько раз, когда уже служил во втором управлении. Ким поддерживал отношения с теми, кто работал по японской линии – и молодой порослью, и некоторыми старыми сотрудниками. Секретная работа его по-прежнему притягивала».

Наверное, и в «органах» не забывали о некогда ценном работнике. Весной 1961 года, отвечая на письмо друга – польского переводчика, Ким извинился за задержку: «пришлось съездить в Орел – прочитать там десяток лекций»^{236}. Кому? Вряд ли просьба поступила от малочисленного местного отделения Союза писателей СССР или литературного факультета педагогического института. Однако никаких учебных заведений КГБ в то время в Орле не было (Военно-техническое училище КГБ обосновалось в этом городе в 1972 году). И если Роман Николаевич выступал на неких закрытых курсах, как в мае того же года его отпустили в США по линии Союза писателей? Где Ким был на самом деле – загадка. Как и очень многое в его жизни.