Текст книги "«Крестный отец» Штирлица"

Автор книги: Иван Просветов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Вот удивились бы литераторы, даже бывалый авантюрист Шкловский, если бы вдруг узнали, с кем имеют дело!

* * *

В любой секретной организации есть сверхсекретные дела. В структуре ОПТУ таковыми занимался Специальный отдел, созданный Глебом Бокием – сумрачным гением тайных операций. Спецотдел ведал криптографией, радиоразведкой, дешифровкой перехваченной переписки, изготовлением конспиративных документов и подчинялся не председателю ОПТУ, а напрямую ЦК ВКГТ(б). Сотрудников Бокий подобрал первоклассных – например, специалистов по шифрам, работавших в царском Министерстве иностранных дел, военной разведке, департаменте полиции. К этой компании в 1927 году присоединился Роман Ким, затребованный в помощь как знаток японского языка: «В Спецотделе ОПТУ я выполнял работы по анализу японских шифров»^{85}.

О специфике дешифровки он расскажет в повести «По прочтении сжечь» (время, место и персонажи совершенно другие, но методы работы разведок везде одинаковы): «Специалисты по разгадыванию кодов нуждались в помощи людей, безупречно знающих японский язык. Японоведы должны были подсказывать, какая буква или слово может быть в том или ином месте расшифровываемого текста, – без их консультации нельзя было строить правильные догадки». Именно в 1927 году, как известно из скудной на подробности истории Спецотдела, в ведомстве Бокия «взломали» японские коды и начали читать секретные радиограммы Москва – Токио^{86}.

Летом 1927 года (предположительно, в конце июля или в августе) Роман Ким по заданию КРО отправился в Крым, в Балаклаву, «узнавать о ходе работ по подъему “Черного Принца”»^{87}. Британский винтовой пароход «Принц», прозванный «Черным», затонул в Балаклавской бухте в 1854 году во время сильнейшего шторма. На его борту находилось 500 000 фунтов стерлингов в золотой монете – годовое жалованье солдатам, осаждавшим Севастополь. Японская фирма «Синкай Когиоссио» предложила советскому правительству поднять этот груз на условии оставить за собой 40% найденных ценностей. Переместив тонны скальных обломков, исследовав остатки корпуса «Принца», японцы нашли всего пять золотых монет и одну серебряную. Сделав вывод, что англичане подняли золото после крушения, представители «Синкай Когиоссио» в конце октября 1927 года свернули водолазные работы.

В том же году Ким потерял отца. Николай Николаевич приехал в Москву в 1924-м, жил в одной квартире с сыном и невесткой. В 1927 году он решил съездить в Приморье, в пути тяжело занемог и скончался в больнице во Владивостоке.

Брак Кима с Зоей Заикой распадался. Трудно сказать, что было тому виной – его постоянная таинственная занятость, взаимное недопонимание или какой-то проступок, но они становились чужими друг другу. Ким рассказывал, что Зоя, болея туберкулезом, часто ездила на юг подлечиться, и на курорте познакомилась с неким Сигизмундом Гилевичем, тоже москвичом. «По прибытии в Москву рассказала [мне] об этом, и мы с ней расстались по-хорошему». Сын Аттик остался с мамой.

Роман Николаевич на самом деле был с головой погружен в работу. Он преподавал японский язык в Институте востоковедения и Военной академии РККА. В 1928 году в Москве прошел VI Конгресс Коммунистического Интернационала, принявший программу с четко прописанной стратегией и тактикой борьбы за диктатуру пролетариата и замену мирового капиталистического хозяйства мировой системой коммунизма. Ким «писал докладные записки для Катаямы, выступал в качестве переводчика на секретных заседаниях ИККИ и Профинтерна, просматривал в порядке контроля бумаги японского сектора ИККИ – всё по заданиям 5 [отделения] КРО ОГПУ». За работой V Конгресса Профинтерна в 1930 году он следил по личному указанию председателя ОГПУ Вячеслава Менжинского^{88}.[11]11
  Сэн Катаяма – основатель Коммунистической партии Японии, член Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ) с 1922 года, член президиума ИККИ и руководитель Дальневосточного секретариата ИККИ с 1923 года; Профинтерн («Красный интернационал профсоюзов») – международная организация профсоюзов, созданная в Москве в 1921 году, координировала свою работу с Коминтерном.


[Закрыть]

Разделял ли Ким идеологию страны, в которой жил, и государственной системы, на которую работал? Насколько мне удалось понять, он считал социальные революции закономерным явлением – борьбой между старым и новым, отживающим свой век и нарождающимся ему в противовес. В XX столетии главная революционная сила – пролетариат. Доказательство тому – новое государство на шестой части света. Коммунистические организации появляются по всему земному шару. Рабочие в союзе с «левой» интеллигенцией противостоят эгоизму капитала и диктату капиталистического государства, апофеозом которого является война. Японский империализм – главная угроза миру на востоке Азии, а Советский Союз – та страна, что может сдержать агрессию. Ким и здесь руководствовался своей собственной логикой.

* * *

К моменту развода Роман Николаевич ухаживал за Марианной Цын – молоденькой переводчицей из Всесоюзной научной ассоциации востоковедения. Девушка была красива, умна, самостоятельна: из родной Читы уехала в Петроград учиться оперному пению, но поступила в Институт живых восточных языков на японское отделение, занималась у знаменитого профессора Конрада; получив диплом, перебралась в Москву^{89}.

В 1928 году состоялась свадьба. Даже в личной жизни Ким, можно сказать, шел на риск. Представьте себе – сотрудник контрразведки женится на дочери читинского нэпмана, владельца кожевенного предприятия. Да еще в том же году арестованного и осужденного на пять лет лагерного заключения по статье 59.9 – контрабанда с отягчающими признаками. Самуила Цына досрочно освободили за ударный труд и восстановили в гражданских правах, о чем Ким и написал в служебной анкете, добавив, что до 1917 года тесть был кустарем-ремесленником. Он слукавил: Самуил Матвеевич до революции был крупным промышленником – владел слесарно-кузнечной, шубной и пимокатной мастерскими и кожевенным заводом, поставлявшим продукцию Российской императорской армии. При Колчаке избирался в городскую думу Читы, входил в комиссию по налогам, состоял членом Биржевого комитета и Торгово-промышленной палаты^{90}. Ким знал о прошлом Цына: на одном из допросов обмолвился о социальном происхождении тестя – «бывший купец». Фабрикант, нэпман, зэк – не самое подходящее родство для сотрудника ОГПУ. Тем не менее после освобождения Самуил Цын с супругой приехал в Москву, и зять прописал их в своей квартире. Может, Ким ничего не опасался, поскольку был на отличном счету у начальства? До 1927 года «состоял на учете бывших белых офицеров, однако по ходатайству КРО ОГПУ с учета снят»^{91}.

В 1930 году Марианну Цын взяли на должность переводчика в ОГПУ. Но не при содействии мужа, а по рекомендации Моисея Аксельрода – ее коллеги по Ассоциации востоковедения, одновременно кадрового сотрудника Иностранного отдела ОГПУ (работал на советскую разведку в арабских странах и Турции)^{92}. О секретной стороне жизни мужа ей, вероятно, стало известно, когда Ким получил первое звание и чекистскую форму. К 1937 году Марианна состояла переводчицей при 2-м отделении 3-го (контрразведывательного) отдела Главного управления госбезопасности НКВД. Она знала «в лицо и по кличкам» некоторых агентов, подчиненных Киму, поскольку Роман Николаевич иногда встречался с ними у себя на квартире^{93}. Но даже когда, казалось бы, стало можно откровенничать, Цын в своих мемуарах и беседах с родственниками и знакомыми предельно лаконично вспоминала о бывшем муже: учился в Токио, высококвалифицированный японист, ценился за превосходное знание японского языка, в тюрьме занимался военными переводами. И, что странно, упоминала, будто Ким вернулся из Японии в Россию в сентябре 1923 года – после того, как едва не погиб в дни корейского погрома, случившегося после землетрясения. Почему она так переиначила его биографию? Непонятно. «Марианна Самойловна многое знала, но не обо всем хотела рассказывать», – пояснил мне один ее дальний родственник. Секретность оставляет долгий и прочный след.

Глава 4.
«НОВЫЙ ГЕНЕРАЛ» И ДРУГИЕ ОПЕРАЦИИ

Между Большой и Малой Никитской улицей в Москве, по пути к площади Никитских Ворот, за невысокой оградой скрывается двухэтажный старинный особняк с двумя флигелями. До недавнего времени здесь располагалось посольство Нигерии, с 2012 года здания, принадлежащие ГлавУпДК МИД России, находятся на реконструкции. Если заглянуть во двор сквозь решетку со стороны Большой Никитской (бывшая улица Герцена), то на стене особняка можно разглядеть мраморную доску с надписью: «Здесь жилъ Суворовъ». Главный дом построен отцом великого полководца, сам Александр Васильевич бывал здесь редко, хозяйство вела его супруга – перестраивала и расширяла усадьбу. Суворовская усадьба многократно меняла и собственников, и свой облик. Мемориальную доску в 1913 году установил последний ее частный владелец – коммерсант Карл Гагман…

Горожане и любопытствующие туристы, направляющиеся к храму Вознесения Господня, где венчались Пушкин и Гончарова, проходят вдоль ограды, не подозревая, с какими государственными тайнами некогда было связано это место. С 1925 года и до начала 1940-х в бывшей усадьбе на Герцена, 42 размещались посольство и военный атташат Японской империи.

* * *

Самая успешная операция советской контрразведки 1930-х по дезинформированию потенциального противника до сих пор не освещена в книгах по истории шпионажа.

Документы по этому делу все еще засекречены. Об операции «Генерал» мне вкратце рассказал бывший офицер 2-го Главного управления КГБ СССР Александр Котельников (имя и фамилия рассказчика изменены по его просьбе). Операцией руководил заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода. В 1928 году военному атташе Японии полковнику Комацубаре Мититаро решили подсунуть предателя. Преподаватель русского языка, у которого Комацубара брал уроки, аккуратно убедил атташе в своей нелояльности к советской власти и намекнул о возможности встречи со своим знакомым – военспецом из штаба РККА, занимавшим высокую («генеральскую») должность. Военспец согласился снабжать японцев информацией – не из идейных соображений, а за деньги, причем весьма большие. Этот нюанс атташе расценил как признак настоящего осведомителя. В конце 1929 года Комацубара передал «генерала» своему преемнику – подполковнику Касахаре Юкио. Каждый последующий военный атташе или его помощник принимал эту связь. Операция длилась вплоть до «ежовской» чистки НКВД в 1937 году.

Роман Ким называл эту легендированную разработку «Новый генерал» (возможно, в какой-то момент «источник» в РККА сменился). Да-да, Роман Николаевич участвовал в операции начиная с 1928 года: «Комацубара… был моим объектом наблюдения». Учитель русского языка, работавший на ОГПУ, носил агентурную кличку «Тверской». Через него атташе и передавались дезинформационные военные материалы. Ким характеризовал «Тверского» как «преданного агента». «Я вел эти дезинформационные разработки с целью перехватить разведывательную работу местной японской военной разведки и подчинить ее контролю НКВД… В большинстве случаев материал для “дезов” брался из японских материалов – данные, получаемые ими от штабов других стран и не соответствовавшие действительности. Таким образом подтверждались ошибочные данные о дислокации РККА, новых частях и вооружениях. Дезинформационный материал поступал из Разведуправления [РККА]»^{94}.

Японцы ни разу не усомнились в реальности «слива» секретных данных. В 1946 году советские контрразведчики допрашивали высших офицеров японской армии, плененных в Маньчжурии. Среди них был начальник штаба Квантунской армии Хата Хикодзабуро, служивший военным атташе в Москве в 1933–1935 годах. О своих московских контактах он рассказывал осторожно: «Моим учителем русского языка был мужчина 45–46 лет, еще преподававший и моему предшественнику. Он ходил в неделю два раза. Фамилия его мне неизвестна… Поскольку моим подчиненным была дана инструкция ни в коем случае не пользоваться тайными агентами, пошедшими на это дело из простого корыстолюбия, так как обычно они дают либо фальсифицированный, либо, хотя и подлинный, но неполный материал… я совершенно убежден, что мои тогдашние подчиненные воздерживались от подобного шага»^{95}. По словам Котельникова, Хата встречался с подставным «генералом», и когда на одном из допросов японцу показали фотографию «предателя» – для проверки успешности конспирации той операции, то Хата ответил, что не знает этого человека.

Оперативники Особого отдела ОГПУ (в 1930 году КРО объединили с Особым отделом) время от времени наведывались в здание японского посольства. На языке чекистов это называлось «техническими выемками документального материала» – они позволяли максимально полно следить за деятельностью военного атташата, в том числе восприятием дезинформации. Сейфы атташата аккуратно вскрывались, секретные документы вынимались и фотографировались на месте. Визиты, разумеется, были ночные, а о методах проникновения можно только гадать. В начале 1930-х Роман Ким, по личной инициативе или распоряжению начальства, подключился к этим тайным посещениям^{96}.[12]12
  Начальником Особого отдела ОГПУ в 1930–1931 годах был Ян Ольский (начальник КРО с 1927 года, бывший заместитель Артузова). Создатель советской контрразведки Артур Артузов в конце 1927 года перешел в Секретно-оперативное управление ОГПУ, которому подчинялся КРО, а в августе 1931 года возглавил ИНО ОГПУ. В 1931–1933 годах Особым отделом руководил Израиль Леплевский из Секретно-оперативного управления ГПУ Украины, его заместителем был Марк Гай – выходец из Экономического управления ОГПУ. В июне 1933 года Гай возглавил Особый отдел ОГПУ.


[Закрыть]

«Работая в тончайших хирургических перчатках, я вскрыл сейф, вынул пачку документов и устроился за письменным столом – это было самое удобное место. Тик… Тик… Тик… – защелкал аппарат под мягким толстым платком с прорезью: через прорезь я следил за наводкой, платок смягчал щелканье затвора и скрывал вспышку света… Через три комнаты в коридор из ванной или кухни доносилось мелодичное звучание капель, падающих из не завинченного до конца крана. Далеко в городе иногда гудел автомобиль… Воздух был полон близкими и далекими звуками, которые лишь подчеркивали гробовую тишину влажной летней ночи. Это страшное многоголосное звучание тишины не могло заглушить тяжкого биения сердца и звона в ушах…»^{97}. Нет, это не рассказ Кима, а еще один фрагмент воспоминаний Дмитрия Быстролетова. Но Роман Николаевич, мне кажется, мог бы поведать то же самое о своих ночных визитах.

Судя по датам в докладных записках Особого отдела ОГПУ, документы из атташата попадали к контрразведчикам через несколько недель, иногда – несколько месяцев после составления. Что, разумеется, не снижало ценности добытых сведений.

В декабре 1931 года «особисты» изучали конспект доклада, сделанного в минувшем июле военным атташе Касахарой генерал-майору Хараде, командированному Генштабом в Европу «с особыми заданиями, связанными с подготовкой к выступлению в Маньчжурии». «Вооружение Красной армии развивается в стремительных темпах, – сообщал атташе. – Центральное внимание… сосредоточено на моторизации. Имеется: 500 танков, из них 100 танков прибавилось в течение последнего полугодия… Воздушные силы: от 1700 до 2000 самолетов. Ориентировочная цель – организовать 200 авиационных рот. В настоящий момент имеется, по моим предположениям, около 180. По части самолетов-разведчиков и истребительной авиации уже достигнут требуемый уровень; по-видимому, сейчас усилия сконцентрированы на бомбардировочной авиации…» В начале марта 1932 года руководству ОГПУ был представлен доклад Касахары в адрес Генштаба, подготовленный в декабре, с уточненными оценками военной мощи СССР: сухопутные части РККА – 470–500 тысяч человек, ВВС – 20–30 тысяч, ВМФ – 30–40 тысяч; количество танков – 600–700; число самолетов – 1600–2000. Японский атташе ссылался на «ряд материалов», «полученные сведения» и мнения иностранных военных атташе в Москве^{98}.

В действительности сухопутные войска РККА в конце 1931 года насчитывали 675 тысяч человек, ВВС – 55 тысяч, ВМФ – 44 тысячи человек. У ВВС на 1 января 1931 года имелся 1421 боевой самолет, в том числе 86 тяжелых бомбардировщиков. В 1931 году с целью обновления и расширения авиасил построено 856 боевых самолетов, в том числе 146 тяжелых бомбардировщиков. При этом план заказов по истребителям и многоцелевым самолетам (разведчики/штурмовики/легкие бомбардировщики) был выполнен менее чем на 60%. Танков в 1930 году было выпущено 79, за 1931 год – 847^{99}.

* * *

Среди переснятых бумаг атташе, помимо конспекта доклада, находилась записка-резюме беседы посла Хироты с генералом Харадой. Хирота «просил передать его мнение начальнику Генштаба Японии»: «Считаю необходимым, чтобы Япония стала на путь твердой политики в отношении Советского Союза, будучи готовой начать войну в любой момент. Кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении советским Дальним Востоком и Восточной Сибирью»^{100}. 19 декабря 1931 года переводы обеих документов направили Сталину. А 28 февраля 1932 года генеральному секретарю передали «Соображения относительно военных мероприятий империи», подготовленные подполковником Касахарой.

«Через 10 лет – когда второй пятилетний план будет близок к завершению, военная мощь Советского Союза, подкрепленная обширной территорией, обилием населения и природными богатствами, превратится в необычайную силу… Опираясь на свою колоссальную вооруженную силу, [СССР] начнет развертывать активную политику по политической, экономической и идеологической линиям. Разумеется, Советский Союз тогда поставит проблему независимости Кореи и приступит к полному изгнанию всех японских концессионеров с советской территории. Сомневаться в этом не приходится, тем более что уже сейчас мы видим начало этой политики… Я считаю необходимым, чтобы Имперское правительство повело бы политику с расчетом как можно скорее начать войну с СССР. Не будем дискутировать на тему, что нужнее для Японии – война или мир. Нужно учесть только то, что открытие войны сейчас окажется для них более неблагоприятным, чем для нас… Нам нужно будет осуществить продвижение до Байкальского озера. Что же касается дальнейшего наступления на Запад, то это должно быть решено в зависимости от общей обстановки, которая создастся к тому времени… В том случае, если мы остановимся на Забайкальской ж.д. линии, Япония должна будет включить оккупированный Дальневосточный край полностью в состав владений империи… Ввиду того, что Японии будет трудно нанести смертельный удар Советскому Союзу путем войны на Дальнем Востоке, одним из главнейших моментов нашей войны должна быть стратегическая пропаганда, путем которой нам нужно будет вовлечь наших западных соседей и другие государства в войну с СССР и вызвать распад внутри СССР путем использования белых групп внутри и вне Союза, инородцев и всех антисоветских элементов»^{101}.

В конце января 1932 года, встретившись с членами японской делегации, следовавшей через Москву в Женеву на международную конференцию по разоружению, Касахара рекомендовал Генштабу: «Необходимо подготовить общественное мнение всего мира в сторону доказательства того, что препятствием к установлению всеобщего мира является Советский Союз» (4 марта перевод документа лежал на столе у Сталина^{102}). Спустя три недели после начала конференции, а именно 28 февраля 1932 года, МИД Японии заявило о концентрации в районе Владивостока 100-тысячной группировки советских войск, на вооружении которой есть даже ядовитые газы. По мнению информатора МИД, военное столкновение СССР с Японией случится в ближайшие три-четыре месяца – поводом будет «маньчжурский вопрос» либо проблема рыболовной конвенции.

Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) не преминул в ответ щелкнуть японцев по носу. 4 марта 1932 года «Известия» поместили на первой полосе статью «Советский Союз и Япония»: «Уже больше пяти месяцев прошло с того момента, как японские войска заняли столицу Маньчжурии – Мукден и на Дальнем Востоке начался вооруженный конфликт, принимающий все более широкие размеры[13]13
  Интервенция в Маньчжурии началась 19 сентября 1931 года со странного взрыва в вагоне поезда, следовавшего по японскому сектору Южно-Маньчжурской железной дороги, и последующей перестрелки между ротой японских солдат и китайской полицейской охраной. К середине февраля 1932 года японская Квантунская армия оккупировала большую часть территории Маньчжурии. 18 февраля подконтрольный японцам Комитет Северо-восточных провинций обнародовал декларацию о независимости Маньчжурии. 1 марта Всеманьчжурское совещание провозгласило создание государства Маньчжоу-го. Война с Китаем продолжалась силами Квантунской армии.


[Закрыть]… Положение, перед которым стоит на Дальнем Востоке Советский Союз, обязывает его к укреплению своей обороноспособности, к защите неприкосновенности его границ, в частности путем соответствующего усиления военных гарнизонов… Нельзя пройти мимо того факта, что весьма ответственные представители японских военных кругов, и не только военных кругов, открыто ставят вопрос о нападении на СССР и отторжении от него Приморья и Забайкалья. Мы располагаем документами, исходящими от представителей высших военных кругов Японии и содержащими планы нападения на СССР и захвата его территории». Далее без упоминания имен публиковались резюме Хироты и обширные цитаты из «Соображений» Касахары.

Потрясенный Хирота на приватной встрече с заместителем наркома иностранных дел Караханом попытался нащупать источник получения документов. Безрезультатно. Японцы предприняли расследование, но не заподозрили утечку прямо из атташата. Предположили, что доклады были изъяты и скопированы чекистами при перевозке дипломатической почты, отправлявшейся по железной дороге во Владивосток (и далее в Токио). Спустя месяц после скандальной публикации в «Известиях» военный атташе телеграфировал шифром в Генштаб: «Имеются основания подозревать, что посылаемые от Вас почтой секретные документы перлюстрируются в пути. Прошу Вас сугубо секретные документы пересылать другим способом». ОГПУ перехватило и расшифровало и это сообщение^{103}.

Переводчик 4-го отделения Особого отдела Роман Ким (агент Мартэн) в марте 1932 года получил повышение – минуя звание уполномоченного, стал оперуполномоченным ОГПУ. По офицерским меркам – лейтенантом.

12 апреля Марианна родила ему сына. Мальчика назвали Виват. «Настоял на этом имени Роман Николаевич».

* * *

«Отношение к выполняемой работе вполне добросовестное, большая работоспособность и интенсивность работы, – отмечалось в аттестации, данной Киму в 1932 году. – Сообразителен, находчив, наблюдателен, точен и умеет ориентироваться. Участвовал в операциях сугубо чекистского порядка с прекрасными результатами. Операции требовали большой чекистской выдержки»^{104}.

Правда, однажды Роман Николаевич оказался на грани провала. Как ни странно, участник операций, требовавших выдержки, в отношении вещей отличался феноменальной рассеянностью (к примеру, дважды получал взыскания за утерю удостоверения личности). Во время очередного визита в японское посольство Ким вскрыл сейф, сфотографировал документы, собрал рабочие принадлежности и спокойно покинул особняк. Но, добравшись до Лубянки, понял, что… оставил фотокамеру в кабинете атташе. Близился рассвет. Одному возвращаться в посольство было рискованно, и Ким поспешил за помощью домой к человеку, которому доверял – Владимиру Шнейдеру, служившему в Оперативном отделе ОГПУ. На территорию посольства их пропустил милиционер, а в здание – японец-охранник, завербованный Кимом. Забрав камеру, чекисты собирались уходить, как вдруг услышали шум подъезжающего к дому автомобиля. Шнейдер бросился к буфету, принес ящик со столовым серебром, схватил еще какие-то вещицы, увязал добычу в скатерть: инсценируем воровской налет! Ким разбил стекло в окне, выходящем на задворки. Спаслись бегством, через забор, под трель милицейского свистка. На следующий день в одной из московских газет появилась короткая заметка о попытке ограбления японского посольства[14]14
  История рассказана Андреем Федоровым, приемным сыном Владимира Шнейдера. Друг Кима начинал карьеру с ростовской ЧК – группы по борьбе с бандитизмом, отучился в кавалерийской школе комсостава РККА, служил в особом отделе кавалерийской части, а затем получил назначение в центральный аппарат ОГПУ. Шнейдер оказался в элитном 4-м отделении Оперотдела, отвечавшем за охрану руководителей партии и правительства. Неясно, когда и как он познакомился и сдружился с Кимом. Примечательно, что именно ему Ким доверился в «провальной» ситуации. В 1938 году Шнейдера перевели из Москвы в УНКВД Сталинградской области и вскоре арестовали (обвинение – шпионаж в пользу Германии). Под следствием он находился до 1942 года, не был осужден и добровольцем пошел на фронт как рядовой солдат. Закончил войну в звании капитана.


[Закрыть].

Не оставляя работу «в полях», оперуполномоченный Ким занимается аналитикой. В июле 1932 года, используя все собранные Особым отделом данные по японской линии (в том числе расшифрованные радиограммы Москва – Токио и сообщения из зарубежных резидентур), он составляет отчет для председателя ОГПУ Вячеслава Менжинского. «Начиная с февраля – марта с/г. констатируется резкое повышение активности японской разведки против СССР, вызванное: 1) завершением программы захвата основных пунктов Сев. Маньчжурии и непосредственным переходом японцев к подготовке военного плацдарма против СССР и 2) увеличением наших вооруженных сил в ВСК и ДВК [Восточно-Сибирском и Дальневосточном крае]. Мобилизационное развертывание органов японской разведки происходит по всем линиям: по линии Генштаба, морштаба, МИД и контрразведки… Новый военный атташе в СССР Кавабэ получил от Генштаба инструкцию развернуть разведку, исходя из четкой установки на “будущую войну” с СССР. В частности, изучить: а) количество авиасил, которые могут быть выставлены во время войны на ДВ, б) состояние Владивостокских фронтов и в) систему мобподготовки. В целях организации систематического контроля над перебросками наших войск на восток из европейской части СССР, Генштаб дал директиву Кавабэ приступить к созданию агентуры в ряде важнейших пунктов европейской части СССР… После ввода частей Квантунской армии в Харбин и перехода аппарата китайской полиции под фактический контроль японцев, японская разведка получила возможность максимально использовать белых и китайцев по линии разведработы в СССР и на Внешнюю Монголию… Все японские дипорганы в СССР с конца прошлого года приступили к освещению перебросок частей Красной армии на ДВ; наибольшую активность проявляет владивостокское генконсульство, мобилизовавшее все свои агентурные возможности…»^{105}

В феврале 1934 года Генрих Ягода, замещавший тяжело больного Менжинского, лично отправил Сталину «японский документальный материал, изъятый нами агентурным путем». С примечанием, что «документ написан рукой подполковника Кавабэ». Военный атташе Кавабэ докладывал в Генштаб: численность РККА – «29 регулярных дивизий, 560 тысяч; ежегодный сбор территориальных войск 200 тысяч… При общей мобилизации СССР может выставить 3 млн. солдат»; «Красная армия не жалеет денег на мотомеханизацию… Общее количество танков – около 2100… Около 750 броневиков»; «количество военных самолетов достигает 2500»; «весной 1932 года было шесть самолетостроительных заводов и четыре завода по продуцированию моторов, которые выпускают в год 7000 самолетов и 21 000 моторов»^{106}.

Что же было в реальности? Штатная численность РККА в 1934 году – 975 тысяч человек, на 1935 год – 955 тысяч. Призывной план на 1935 год – 669 тысяч человек. Танков на 1 января 1934 года имелось 7574 (причем за истекший год было собрано 3509 машин), бронеавтомобилей – 326. На ту же дату ВВС насчитывали 4688 боевых, вспомогательных и учебных самолетов. В 1932–1934 годах авиапромышленность выпускала в среднем 3563 самолета в год^{107}. ОГПУ (с июля 1934 года – Главное управление государственной безопасности НКВД СССР) успешно вело дезинформационную игру, «вбрасывая» одновременно как завышенные, так и заниженные данные.

Доступ к сейфам атташата позволял следить не только за военными замыслами и осведомленностью японцев. Сталин с интересом знакомился с оценками политической обстановки в СССР. Так, в конспекте доклада Касахары он отметил крестом абзац: «Система политического правления в СССР является самой настоящей абсолютистской диктатурой, и поэтому правительство может по своему усмотрению урезывать второстепенные участки хозяйственной жизни и бросать все финансовые и людские ресурсы на выполнение центральных моментов программы [пятилетнего плана]». В полученном 23 августа 1934 года переводе докладной записки Кавабэ в Генштаб «в бытность его военным атташе» отчеркнул красным карандашом: «Сталин имеет ряд достоинств, соответственных великому политику, но он имеет в то же время политических врагов. С точки зрения политико-стратегических мероприятий мы должны принять все меры к тому, чтобы наметить наиболее влиятельную группу его политических врагов и установить с ней контакт. Убежден, что это вовсе не является абсолютно невозможным»^{108}.

Вождь запомнит это замечание.

* * *

Главным знаком отличия для чекистов долгое время было наградное оружие от Коллегии ОПТУ – с серебряной накладкой, на которой гравировалась надпись «За беспощадную борьбу с контрреволюцией». Оперуполномоченному Роману Киму, начиная с 1932 года, вручили два таких оружия: револьвер «наган» и пистолет «вальтер». Приказом по ОПТУ № 2175 от 08.04.1934 г. он был награжден еще и нагрудным знаком «Почетный работник ВЧК – ГПУ 1917–1932» за № 857 (знак вручался за «выдающиеся заслуги» при стаже службы не менее 10 лет)^{109}. «Провалов по изъятию у японцев секретных документов не было… Путем этих операций были получены и затем опубликованы в прессе секретные японские документы, содержащие сокровенные планы японской военщины (в частности, относительно КВЖД)», – отмечалось в характеристике, подготовленной к пересмотру дела Кима в 1945 году^{110}.

Китайско-Восточная железная дорога – главная магистраль, связывавшая Приморье с Сибирью, российская, затем советская собственность в Китае под совместным управлением – после захвата японцами Маньчжурии стала объектом непрестанных претензий и провокаций. В конце концов советское правительство предложило Маньчжоу-Го (государству, созданному под протекторатом Японии) выкупить КВЖД.

Переговоры начались в Токио в июне 1933 года. Делегация Маньчжоу-Го оспаривала права СССР на КВЖД, предлатала цену в десять раз меньше запрошенной, и переговоры зашли в тупик. В середине сентября Сталин, отдыхавший в Сочи, получил от своего заместителя в Политбюро Лазаря Кагановича сообщение о «дешифранте» из ОПТУ: на совещании японских военных в Харбине выработано решение «о фактическом захвате КВЖД»^{111}. Неделю спустя Наркоминдел предупредил японского посла – советское правительство располагает достоверными сведениями о том, что «маньчжурские власти, по указанию Японского Правительства, предполагают провести односторонне ряд перемен в управлении Китайско-Восточной железной дороги» и «намечают ряд полицейских мероприятий против советских сотрудников на КВЖД». Предупреждение игнорировали. Шесть руководящих сотрудников КВЖД были арестованы. 28 сентября японский МИД получил ноту: «Советское Правительство заявляет Японскому Правительству, что по неопровержимым данным, находящимся теперь в его распоряжении, эти мероприятия представляют собой начало осуществления детально разработанного плана, принятого в Харбине на ряде совещаний при японской военной миссии с участием ответственнейших японских руководителей маньчжурской администрации. Советское Правительство в случае надобности опубликует полностью эти документы…»^{112} Министр иностранных дел Хитора (бывший посол в Москве) ответил советскому полпреду: Маньчжурия – самостоятельное государство, аресты юридически обоснованны, а Япония никак к ним не причастна.

И тогда Сталин дал отмашку на публикацию секретных документов^{113}.

Японцы не предполагали, что русские настолько осведомлены. 9 октября 1933 года в «Известиях» были напечатаны переводы двух донесений японского посла в Маньчжоу-Го Хисикари министру иностранных дел Хироте, а также донесение японского генерального консула в Харбине Морисимы. В донесении Хисикари от 4 сентября говорилось о первом совещании японских чиновников, находящихся на службе у Маньчжоу-Го, представителей посольства и военных властей относительно «активных мер давления» ввиду задержки в токийских переговорах (именно о нем Каганович сообщил Сталину). На втором совещании был составлен конкретный план: собрать материалы о незаконных действиях советских работников КВЖД и передать их полицейскому управлению для расследования; правительство Маньчжоу-Го отдает распоряжение о том, что все действия и приказы советского управляющего дорогой должны иметь санкцию маньчжурского помощника; частных кредиторов КВЖД уговаривают предъявить дороге свои претензии; начинается тотальная проверка отчетности КВЖД и документов советских граждан, проживающих в Харбине. Все мероприятия «проводить как меры внутреннего порядка, предпринимаемые правительством Маньчжоу-Го» (донесение от 9 сентября). Фамилии советских граждан, намеченных к аресту, перечислялись в донесении Морисимы от 19 сентября.