Текст книги "Рычков"

Автор книги: Иван Уханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Приговор Татищеву так и не вынесли: он документально опроверг все предъявленные обвинения. Однако следственная комиссия не спешила освобождать его из-под ареста. Татищеву ставили в вину даже его гуманность и якобы излишне либеральные меры, которые он применял по отношению к восставшим башкирам.

Из Москвы в Оренбург Татищев уже не вернулся. Он был назначен губернатором в Астрахань, где его преобразовательские инициативы вызвали недовольство местных чиновников. По клеветническим доносам его вскоре отстранили от службы, и он уехал в свое подмосковное село Болдино, где до конца жизни работал над семитомной «Историей Российской с древнейших времен». У входной двери его дома всегда находился караульный солдат Сенатской роты, ведь Татищев с 1741 по 1750 год продолжал состоять под судом.

Реабилитировали его за несколько часов до смерти. По воспоминаниям родственников, произошло это так. Рано утром Татищев верхом на лошади поехал в церковь, что находилась на взгорье, в трех верстах от села, пригласив с собой нескольких работников с лопатами. После обедни он со священником пошел на кладбище и велел вырыть себе могилу рядом с могилами своих предков. Работники взялись за лопаты, а Татищев пригласил священника поехать к нему домой приобщить его. К дому он подъехал уже не верхом, а на легкой телеге-одноконке. Отдав распоряжение повару и дворовым, лег в горнице под иконостасом. Тут к нему вошел курьер: он привез из столицы оправдывающий Татищева указ, а также пожалованный ему орден св. Александра Невского. Татищев отстранил орден, сказав, что умирает. Ему всегда мешали работать, жить, и он хотел, чтобы теперь ему не мешали спокойно умереть. Приняв священника и приобщившись Святых Тайн, он закрыл глаза и вскорости тихо скончался.

Иному читателю покажется, что основному герою нашего повествования уделено внимания пока что меньше, нежели лицам и событиям, воздействовавшим на него. Но автор «Истории Оренбургской» мало говорит о себе, словно бы представляя читателям судить о нем по тем обстоятельствам, какие окружали его в ту пору и какие он запечатлел в своем летописном труде.

По скромности Рычков не обмолвился о своей творческой дружбе с Татищевым. Лишь спустя сто лет этот факт был засвидетельствован одним историком, нашедшим в семейных бумагах Рычкова десятки писем Татищева.

Покидая Оренбургский край не по своей воле, Татищев оставил в нем незавершенными многие просветительские дела Особенно его волновала судьба открытой им в Самаре татаро-калмыцкой школы. То было первое учебное заведение для аборигенов. Наместник Татищева в Оренбургском крае генерал князь Урусов в марте 1741 года уведомлял его, что заботы о самарской школе не оставлены без пригляда и продолжения, что готовятся для нее азбука и новые переводы, что «во всем том старается г. Рычков, которого в том охота и прилежность, надеюсь, вашему превосходительству известна».

В том же месяце Рычков писал Татищеву:

«Школа., времени от времени к лучшему состоянию приходит… И хотя в затеях моих многие предосуждают, ведаючи, кроме того, многие мои несвободности, но доброму намерению Бог помогает».

Работая над «Историей Российской», Татищев некоторые ее главы посылал Рычкову, занимавшемуся, помимо службы, изучением истории заволжских и азиатских народов. 21 сентября 1749 года он писал ему: «Послал вам из первой часта «Истории» восемнадцатую главу о татарах и просил, чтоб оную исправили и дополнили по вашему большему о том известию».

Спустя месяц Татищев отправил Рычкову еще несколько глав с припиской: «Я вас прошу внятно рассмотреть, нет ли где какой погрешности, и о том дать знать… и ко мне возвратить. Я ни о чем более прилежу, как ясною историею моему отечеству славу и честь приумножить, а неведущим дать познание…»

Рычков усердно выполнял поручения и просьбы Татищева, посылал ему для «Истории» справки, архивные сведения об Оренбургском крае и Средней Азии, изъяснял, переводил восточные летописи, делал выписки из арабских и персидских книг. Известно, что «Лексикон» Татищева, долгое время считавшийся пропавшим, впоследствии был напечатан с копии, сделанной и сохраненной Рычковым.

Первые свои сочинения, такие, например, как «Краткое известие о татарах» и «Письма о коммерции», Петр Рычков послал не для «печати в публику», а на суд строгому своему наставнику.

Прочитывая рукописи Рычкова, Татищев рекомендовал ему обходиться без иностранных слов. «Я никогда без крайней нужды таких иноязычных слов не употреблял, а впредь буду стараться, чтоб в лучшее сведение наших придти и оных, ежель можно, никогда уже не употреблять», – винился Рычков. Однако совет Татищева «языки же чужестранные учить, хотя для разговоров не весьма нужны, но паче чтоб могли других языков полезные книги читать и разуметь» он воспринял с глубоким пониманием и руководствовался им постоянно. Он всячески старался помочь Василию Никитичу в его хлопотах об учреждении в Самаре и Уфе школ, где наладить обучение русских и мусульманских детей грамоте, арифметике, химии, металлургии, истории и географии.

Татищева огорчало, что «российского государства никакой доднесь географии не сочинено, и в школах младенцы учатся по сочинениям иностранцев; но понеже оные частию неполные, частию неправдами и поношениями наполнены, а потому переводить их или в школах употреблять более вреда, нежели пользы».

Василий Никитич настойчиво советовал Рычкову приступить к написанию истории и географии России, начав составлять ее из региональных описаний губерний. «Я охотно бы принялся за сочинение русской истории тем методом, о коем напредь сего Вашему превосходительству доносил…» – писал Рычков Татищеву.

Но слишком загружен Петр Иванович был службой, да и скромный чин его ограничивал доступ к историческим материалам, хранящимся в центральных архивах.

Незадолго до смерти Татищев обратился в Академию наук с просьбой принять в ее члены Рычкова. Однако прошение было отклонено.

КТО ХОЧЕТ, ТОТ И МОЖЕТ

Живи, гуляй, ребята, поколе Москва не проведала.

Поговорка уральских казаков

«Так где же ставить город?» – этот вопрос почти два года озадачивал чиновников Оренбургской комиссии. Отвергнув выбранное Татищевым место – Красногорское урочище, они обсуждали два новых проекта: первый предусматривал застройку города на верху горы, «поставя за резон, что на горе воздух лучше и место виднее», второй предлагал вести ее на ровном месте, в двух верстах от горы. В итоге решили: на горе построить цитадель, а на равнине – город.

1 августа 1741 года при богослужении и пушечной пальбе Оренбург был заложен. Вторично.

Но стройка опять не пошла. Ее приостановили до прибытия в Оренбургский край нового командира, который вскоре же по высочайшему Указу не замедля явился. Это был Иван Иванович Неплюев, опытный дипломат и администратор, в недавнем прошлом главный командир Петербургской судостроительной заводи, русский резидент в Константинополе, генерал-губернатор в Малороссии. По доносу придворных интриганов он был отстранен от губернаторства, арестован, лишен имущества и всех наград, пожалованных ему еще Петром Первым. Взойдя на престол, Елизавета Петровна вскоре же убедилась в невиновности Неплюева и освободила его.

Чуть позже, вспоминая об этих событиях, Неплюев писал:

«В начале 1742 года прислан мне приказ, чтоб я у двора явился, что я и исполнил, и при сем случае поставлен я был на колена пред церковью в то время, когда императрица Елизавета Петровна проходила в оную; она изволила, остановясь, возложить на меня орден св. Александра Невского и пожаловать меня допустить к руке; я, увидев дщерь государя, мною обожаемого, в славе ей принадлежащей и в лице ее черты моего отца и государя Петра Первого, так обрадовался, что забыл все минувшее и желал ей от истинной души всех благ… Потом сделал я визиты всем знатным благодетелям. Старый мой благодетель Григорий Петрович Чернышев принял меня как родного и все силы употребил к защищению моей невинности. Чрез несколько дней сделана мне от Сената повестка, чтоб я в оный явился, где мне объявлен именной указ, чтоб ехать в Оренбургскую экспедицию командиром».

Придворным завистникам не удалось очернить заслуженного человека, отмеченного самим преобразователем. Но, как известно, клевета наносит удары и достойным людям: в Оренбургский край Неплюева посылали, чтобы отдалить от двора.

В это же время Иван Иванович претерпел и другие невзгоды.

На 46-м году жизни он овдовел, оставшись с четырьмя детьми. Перед отъездом из Москвы в Оренбург Иван Иванович женился на 23-летней девице Анне Паниной. Молодая жена пришла в отчаяние, когда вскоре же после свадьбы узнала о назначении мужа. Дочь дворянина, она никак не хотела покидать светское общество старой русской столицы и ехать с мужем в «замаскированную ссылку». Она заливалась горькими слезами, будто предчувствовала свое трагическое будущее. И действительно, через три года она, как засвидетельствует в своих записках Неплюев, умрет в Орской крепости от тоски…

В «Истории Оренбургской» Петр Рычков повествует, что, возглавив Оренбургскую комиссию, тайный советник Неплюев первым делом решил выстроить Оренбург. Только не на Красной горе. « Столь знатному и большому городу способнее и пристойнее быть близ устья Сакмары-реки, где Бердская крепость застроена, яко тут место пространнее, ровнее, как водою, так и лесом и лугами и всякими к строению потребными припасами пред Красногорским гораздо довольнее, к российским хлебным жительством ближе, и ко всем новопостроенным крепостям, стало быть, в середине…»

Прежний Оренбург, называемый оплотом России на востоке, представлял собой крепость, окруженную забором из плетня и земляного дерна. Бывший петровский боевой офицер Неплюев с усмешкой обозрел сию цитадель, которую его предшественники Кирилов, Татищев и Урусов отваживались навещать лишь раз или два в году. Обычно летом и под охраной многочисленного отряда. Зимой же вся линия крепостей, так называемая Ново-Московская дорога, тянувшаяся от Оренбурга до Самары, лежала в глубоких снегах – ни пройти, ни проехать.

В мае Неплюев отправил в Правительствующий Сенат проект-предложение о новой застройке Оренбурга и, не дождавшись ответа, начал вести подготовку к ней. Осенью из Петербурга пришел ответ: указ Сената от 21 октября 1742 года санкционировал застройку города близ места, где встречался Яик с Сакмарой.

Всю зиму шли подготовительные работы. Сотни ремесленников и ссыльных людей стекались к месту будущей стройки. Обозами везли из Башкирии древесину, с яицких берегов и орских угорий – камень, гальку, яшму. С рудных заводов – листовое железо, литье.

19 апреля 1743 года при торжественном молебствии и артиллерийском салюте город был заложен в третий раз – на том месте, где он стоит поныне.

Стройка велась ускоренно, под круглосуточным воинским караулом. Окрест рыскали отряды киргиз-кайсаков, нападали на русские поселения и обозы, захватывали в плен женщин и детей, находившихся без охранения на сенокосе или жатве хлебов. Разбойничьим налетам подверглись крепости Сорочинская и Новосергиевская, Илецкий городок.

Неплюев, крайне занятый стройкой, вынужден был искать встречи с Абул-Хаиром, с которым он еще не успел познакомиться. Он направил к хану посла с дарами и пригласил в гости. При встрече Неплюев потребовал от Абул-Хаира объяснить вероломства, чинимые его людьми, попросил подтвердить подданство новой императрице Елизавете Петровне, дочери Петра Великого. Хан присягнул на Коране и, увешанный дорогими подарками, удалился в казахские степи.

Осенью на строителей навалилась цинга, из 1350 человек 630 умерло. Несмотря на трудности и замешательства, Оренбург спешно строился, и уже до заморозков новопоселенцы и воинский гарнизон были введены в теплые дома и казармы. Все лето до октября Неплюев наравне со всеми жил в землянке, только своей 12-летней дочери Анне выделил кибитку. Он лично руководил всем строительством, наказывал нерадивых, жаловал умелых, корректировал проект, не изменяя его основы. По тому времени Оренбург раскинулся на довольно внушительной территории. Ширина города равнялась 570 саженям (более километра), а длина – 677 саженям. Город окружили рвом и валом с десятью каменными бастионами по углам. Наружная часть вала была облицована плитным камнем. На бастионах стояли пушечные батареи. Вооруженная стража охраняла четверо городских ворот: Сакмарские, Яицкие, Губернские и Орские.

Уже в сентябре 1747 года в Оренбурге насчитывалось 837 дворов, четыре церкви, гауптвахта, аптека, госпиталь, пороховые склады, провиантские и соляные магазины, таможня, 44 лавки в каменном Гостином дворе и 131 лавка на Меновом.

По описанию Рычкова, Меновой двор, на котором с азиатскими народами все лето до глубокой осени торг и мена производились, был построен на южной степной стороне Яика, в двух верстах от города, «ибо ближе строить его было невозможно, потому что прилегло все место низменное и водопоемное. Для въезда и выезда сделаны двое ворот со сводами… Большая часть того Менового двора покрыта уже листовым железом, а остальные лавки покрывают. По углам, которые на степь, сделаны две батареи и поставлены на них пушки. В рассуждении размеров и красоты этого строения можно объявить, что внутри государства для купечества столь великое здание едва где имеется ль».

В январе 1744 года Неплюев выехал в Петербург доложить о всех оренбургских делах, осложняемых нехваткой ремесленников, купцов, строителей, а также фарисейским поведением Абул-Хаир-хана, якобы не ведавшего о бесчинствах, творимых его соплеменниками. На основе предложений Неплюева Сенат подготовил доклад, который 15 марта 1744 года императрица утвердила резолюцией: в вышеупомянутом городе Оренбурге быть губерний и именоваться Оренбургскою; и быть в ней губернатором тайному советнику Неплюеву.

Из Москвы домой Неплюев и Рычков возвращались на лошадях через Арзамас, где их задержала сильная распутица. Не дождавшись конца водополицы, первый оренбургский губернатор и его ближайший помощник, сменив санную повозку на колесный экипаж, выехали в Оренбург. Их поторапливали недобрые вести: вспыхнул конфликт между казачьим атаманом и старшинами Яицкого войска, заново всколыхнулась по весне башкирская вольница…

– Капризный народ, однако, – сказал Неплюев, рассуждая о башкирах. – Самоохотно подданство принял и сам же оное порочит. Что ему надобно?

– Степного коня на привязи долго не удержишь, – заметил Рычков.

– А кто держит? Узды на них никакой нет. Да и скакать от родных мест незачем.

– Яицкие казаки тоже весьма вольны, а распри, возмущения среди них не унимаются.

– Излишняя воля, говорят, и добрую жену портит, – заметил Неплюев. – О междоусобицах в Яицком войске давно я наслышан, но хочу сам побывать в нем. Чего бы делить яицким казакам: и земли, и воды не меряно.

– А разве малороссийские казаки дружнее живут?

– Малороссийские да и соседи их запорожские казаки в целом исправны в службе, но у них те же несовершенства и тяготы… Земледельцы всюду одинаковы: норовят они вольных казаков, приохоченных к земле, в своих подданных либо в крепостных превратить. А те жалобы, иски пишут, а то прямо за границу уходят, чем немалый вред государству причиняют.

Намерение Неплюева разобраться в беспорядках, творящихся в Яицком городке, в войске яицких казаков совпало с поступившим из Военной коллегии поручением ответить на следующие вопросы: «1. На каком основании яицкие казаки поселены там, когда и кем изначалее даны им вольности и жалованные грамоты, и впредь как их содержать с собственной их пользой? 2. Когда и как оно (Яицкое войско) в здешних местах завелось и утвердилось, так как раньше никаких обстоятельных известий о том не бывало и нет?»

Неплюев понимал, что заниматься внутренним устройством новой губернии невозможно, не обезопасив ее от внешних врагов, то есть не укрепив казацкое войско, которое охраняло ее юго-восточные границы.

Вскоре он и выехал в Яицкий городок, по обыкновению пригласив с собой Рычкова, знатока тамошних мест.

В дороге Иван Иванович много расспрашивал о казаках. Рычков располагал завидным багажом «обстоятельных известий» о них. К тому времени он вчерне уже закончил «Историю Оренбургскую», использовав для ее написания древние летописи, предания, рассказы казаков-старожилов, личные наблюдения.

– Историки мнят, что донские и запорожские казаки в прошлом выходцы из беглых людей. Подобные же прародители, видимо, и у яицких казаков?

– Да, старинные летописи подтверждают, что предками наших тутошних казаков были вольные или беглые люди с Дона, – рассказывал Рычков. – В устье Яика и прикаспийских степях они впервые объявились еще в пятнадцатом веке, когда в здешних местах кочевали татары Золотой Орды… Что далее, то более людство их умножаться стало приходом с Дону и из других великороссийских городов… О сем у меня большой трактат написан…

Впоследствии Неплюев встретит в Петербурге книгу Рычкова «История Оренбургская» и найдет в ней сведения, которые ему помощник его сообщил, едучи пыльной дорогой в Яицкий городок.

По Рычкову, казаки для своего житья выбрали поначалу место при урочище, называемом Коловоротное, «от нынешнего их городка расстоянием вниз по Яику-реке шестьдесят верст. Туг наделали они для житья своего землянки, а для обороны от неприятелей небольшой ров. Оставшиеся от Золотой Орды татары, ненавидя, что они в их местах заселились, подъезжали к их кибиткам в ночные времена на лодках, кибитки их ломали, пожитки грабили, а жен и девок к себе увозили».

Казаки не могли противостоять многотысячным татарским ордам и, натерпевшись от них всяких бед, обратились к русскому царю Михаилу Федоровичу с просьбой, «дабы он, великий государь, их, казаков, милостиво принял под царскую свою державу, обещаясь служить ему, великому государю, и наследникам его». Казаки отправили в Москву послов, «объявив через них о всех своих обстоятельствах, просили у его царского величества милостивой защиты». Царь Михаил Федорович «пожаловал им грамоту на реку Яик с находящимися при ней реками и протоками и со всякими угодьями, от вершин той реки до устья, и чтобы им на той реке жить и владеть, и великому государю служить казачью службу и набираться на житье вольными людьми».

Эту драгоценную грамоту казаки не сберегли, она сгорела при пожаре, поэтому от каждого русского царя, вступавшего на престол, они обычно просили новую грамоту, подтверждающую их права.

Рождение же Яицкого городка – столицы казачьего войска – Рычков по времени относит примерно к концу XVI века На основе известий яицких старшин он повествует, что одна из основных казачьих общин произошла от бывших на Каспийском море удалых людей, предводительствовал которыми донской казак Нечай. Набрав восемьсот человек себе подобных, он с этой грозной ватагой спустился на судах вниз по Волге к морю, где долгое время промышлял грабежом караванов персидских и армянских купцов. Но однажды буря разбила многие суда казаков, а оставшиеся занесла в устье Яика. Нечай поднялся вверх по незнакомой реке и при впадении в нее степной речки Рубежная облюбовал удобное место, где в 1584 году застроил селение, что в сорока верстах выше будущего Яицкого городка.

Поотдохнув и собравшись с силами, Нечай вскоре повел свою дружину в далекую Хиву в надежде захватить там легкую добычу. Ему поначалу повезло: хивинский хан со всем своим войском находился в отлучке, ведя войну с бухарцами. Нечай быстро завладел городом Хива и его богатствами, взял себе в жены ханскую жену. Как пишет Рычков, «Нечай и бывшие с ним казаки несколько времени жили в Хиве во всяких забавах и об опасности весьма мало думали; но та ханская жена, сильно полюбив его, Нечая, советовала ему: если он хочет живот свой спасти, то должен он со всеми своими людьми заблаговременно из города убираться, дабы хан с войском своим тут его не застал; и хотя он, Нечай, той ханской жены наконец и послушал, однако не весьма скоро из Хивы выступил, и в пути, будучи отягощен многочисленной и богатой добычей, скоро следовать не мог; а хан, вскоре потом возвратись из своего похода и видя, что город его Хива разграблен, нимало не мешкая со всем своим войском в погоню за ним, Нечаем, отправился, и через три дня настиг его на реке, именуемой Сырдарья, где казаки через горловину ее переправились, и напал на них с таким устремлением, что Нечай с казаками своими, хотя и храбро оборонялся и многих хивинцев побил, но напоследок со всеми имевшимися при нем людьми побит, кроме трех или четырех человек, которые, уйдя от того побоища, в войско яицкое возвратились и о его погибели рассказали… Несколько лет после того яицкие казаки селением своим перешли к устью реки Чаган, на то третье место, где ныне яицкий казачий город находится».

Войско представляло собой несколько общин древневечевого устройства, где все, как в старину на вече, имели право голоса, хотя и было выборное начальство – атаман, которому дозволялось вести повседневные дела, суд и расправу над повинными казаками. Атаман и его помощники – старшины избирались из авторитетных казаков. Все важные дела решались сообща в Войсковом кругу. Определенного срока службы у казаков не было, недаром они называли себя вольными людьми.

Но такая их самостоятельность вредила общим задачам государства. Вот почему русское правительство с начала XVIII века стало ограничивать права и волю казаков, требовать повиновения самодержавной власти. Петр I, не желая видеть какую-либо часть государства независимой, удалившейся от центрального руководства, издал указ, по которому Яицкое войско с 10 марта 1721 года было передано в ведомство Военной коллегии с одновременным подчинением астраханскому губернатору. При образовании в 1744 году Оренбургской губернии яицкие казаки по всем внутренним делам и распорядкам стали подчиняться непосредственно Неплюеву.

Военная коллегия стремилась пресечь казачье самоуправство, реорганизовать сам строй Яицкого войска и, объединив в нем все общины, превратить его в боевое подразделение русской регулярной армии. Казаки же слышать не хотели о солдатчине, уставных требованиях, которые бы нарушили их вольные обычаи и нравы. Особое возмущение у них вызвало намерение Военной коллегии произвести в общинах перепись населения, якобы ради общей пользы войска: жалованье отпускалось всего на 600 человек, хотя казаков было в несколько раз больше. Перепись помогла бы установить точную численность войска и соответственно увеличить сумму жалованья. Однако казаки всячески уклонялись от переписи, страшась того, что затеяна она ради введения рекрутчины. Их тревожило всякое административное вмешательство Москвы. Казаки просили не заселять их земли самарскими и симбирскими дворянами, как предусмотрел в своем проекте Татищев. Они опротестовали этот проект в своей встречной просьбе к правительству. «От такого заселения мы придем в крайнюю нищету и разорение и рыбные наши промыслы, от которых все свое содержание и пищу имеем, и службу отправляем, вовсе уничтожатся…»

Противясь всякому нововведению, они упрямо твердили:

«Не можно сему быть, понеже войску Яицкому даровано от царя Михаила Федоровича право служить казачью службу по своему обыкновению» (то есть по-старому. – И. У.).

Или: «Не бывало сего при наших дедах и отцах, не бывать и у нас!»

Осуждая новые порядки, казаки, однако, видели, что вечевой строй их общин устарел. Козни и междоусобицы расшатывали войско. Казацкие старшины взимали с простых казаков немалые деньги за право рыбной лови, наживаясь за счет бесконтрольных поборов.

Не менее грабительским оказалось прибытие к яицким казакам в середине XVII века астраханских купцов Гурьевых. Эти предприимчивые «гости» перегородили реку «учугом», сколоченным из деревянных свай, шестов и плетней. Поднимаясь с моря вверх по течению для нереста, осетры, белуги, сазаны натыкались на эту перегородку, теснились здесь большими стадами. Рыбу вычерпывали из воды специальными лопатами и сачками, Московское правительство, не вникнув в суть этого прибыльного способа рыболовства, опрометчиво выдало купцу Михайлу Гурьеву грамоту, говоря сегодняшним языком, патент на его изобретение и обязало построить на берегу защитный городок. В 1640 году он был построен и назван Гурьевым. Гурьевский учуг был своего рода огромным браконьерским сооружением, красная рыба не могла подняться в верховья на нерест, река за какие-то десятилетия заметно обезрыбела. Яицкие казаки, встревоженные и озадаченные, обратились прямо к императрице с жалобою на то, что «астраханские гости оголодали все войско».

Неплюев еще в 1743 году в своем донесении в Сенат вступился за казаков, признав их жалобы справедливыми. В итоге заселение дворянами земель по нижней части Яика отменили, а гурьевский учуг был отворен для прохождения рыбы из моря вверх по реке и передан в пользование казакам.

Военная коллегия же по-прежнему смотрела на Яицкое войско как на пограничную военную силу и искала всякие способы для дальнейших ограничений его самостоятельности. Не случайно она поручила Неплюеву заняться вопросами прямо-таки следственного характера.

Прибыв в Яицкий городок, Неплюев, по совету Рычкова, прежде чем чинить команды и распоряжения казакам, начал собирать мнения о всех обстоятельствах их прошлой и настоящей жизни. Многое уяснил для себя первый оренбургский губернатор из бесед со старшинами, с войсковым атаманом Андреем Бородиным и с бывшим атаманом Ильей Меркурьевым, у которого отец, Григорий Меркурьев, тоже был атаманом и, дожив до ста лет, умер в 1741 году.

«Все оное войско, – писал Неплюев, – содержание и пропитание имеет, и к службе ее императорского величества надлежащую справу получает от рыбных в реке Яике ловель. И для того отъезжают они из городка в год по четырежды: 1. Весною в апреле и в мае месяцах, и продолжаются по июль, а оттоль прибывшие ходят за хлебом в Самару и в Сызрань, так как у них при Яицком городке пашен не бывало, и нет; да и быть едва возможно ль; ибо земля весьма сухая, глинистая, или песчаная, и к пашне видится неудобная. 2. Октября с 1 числа начинается у них называемая осенняя плавня, в которой бывают недели по четыре. 3. Ноября с 25 числа ловят неводами, и притом недели по три продолжаются. 4. Января с 1 начинают они так именуемое багренье, кое марта до 1 числа продолжается, а потом снова в помянутые города за хлебом и прочими надобностями отъезжают. Все эти ловли, начиная неподалеку от городка их (под которым для того, чтобы рыба вверх не уходила, сделан и всегда содержится учуг, то есть перебой, поперек всего Яика), производят вниз по реке Яику верст на 500 и более; и понеже будучи они на тех своих промыслах все с их оружием, находятся между форпостов, то оные их промыслы и к осторожности, если бы нужда позвала, способствуют. В городке же, во время отлучки их на те промыслы, для осторожности и караулов оставляют они из действительно служащих по 300 человек, кроме отставных и малолетних, и тех казаков, которые своевольно в домах остаются; сверх того из них же в осеннее время человек по 500 и более ходят на звероловство, и бьют в степных местах лисиц, волков, корсаков и кабанов, от чего также имеют свои доходы, а некоторые, ездя в Оренбург на ярмарку, по возможности торги и купечество производят».

Эти описания Неплюева Рычков дополнил в своей «Топографии Оренбургской» многими любопытными деталями и подробностями. Обойдя городок и его окрестности, он составил точное описание всего увиденного, произвел, так сказать, словесную съемку объектов. Рычков помнил наставления Татищева, что живая, основательная география – это описание явлений в их историческом развитии, это всеохватывающее уведомление о естественном, политическом и экономическом состоянии описываемой территории. Почти каждую страницу своих землеописаний Рычков насытил историческим содержанием и этнографическим толкованием. Сообщив, что от Оренбурга до Яицкого городка 269 верст, что в нем около трех тысяч дворов, Рычков далее весьма зримо представляет читателю местоположение. «Улицы в нем по большей части тесные и некоторые так узки, что двум телегам разъехаться почти невозможно. Что до укрепления принадлежит, то в 1744 году все жило с одной стороны от реки Чагана к старому течению Яика двойным плетнем обнесено, между которого насыпана земля и укреплено столбами, а снаружи весь тот плетень обмазан глиной, а вокруг всего сделан ров…»

Еще во время прошлых наездов в городок Рычков описал и теперь передал Неплюеву табель численности и вооружения Яицкого войска, размеры денежного жалованья казаков, вполне обоснованно рассудив, что содержат они себя в основном рыбным промыслом, а не мизерным жалованьем.

Примечательно, что одни и те же сведения о яицких казаках Неплюев и Рычков излагали своеобразно. Первый как администратор – скупо, канцелярски-деловито. У Рычкова обозреваемая картина как бы оживает в красках и деталях. Выше приведен отрывок из экстракта Неплюева о рыболовецком промысле яицких казаков. А вот как о том же писал Рычков: «Великое множество рыб в реку Яик заходит из Каспийского моря, и предполагают, что они в Яике не плодятся, ибо никогда не случается, чтобы осетра или белугу в реке величиною меньше четверти аршина поймать… Белуга и осетры в реке Яике вкусом гораздо лучше волжских, но вверх по той реке до Оренбурга весьма мало их заходит, а ловят их яицкие казаки по большей части ниже Яицкого казачьего городка, летом неводами, что называется по их плавленье, а зимой баграми, отчего эту ловлю и именуют они багреньем. Оное чинится у них весьма особым образом, а именно: так как эта рыба на зимнее время ищет всегда глубоких мест, где ложится стадами и рядами, так что от самого дна до льда одна на другой стоит, и воды между рядами их не бывает более как на ладонь – и такими своими стадами занимает глубокие места или ямины, по версте и больше, которые места яицкие казаки, зная, присматривают. И узнав точно, где рыба лежит, в войске атаману и старшинам объявляют, а от них крепкое наблюдение чинится, чтобы в тех местах до уроненного времени никто не ловил и рыбы бы не тревожил.

Когда же к багренью назначенный день придет (что обыкновенно бывает у них после Рождества Христова), то все яицкие действительно служащие и жалованные казаки (ибо отставных и неслужащих к багренью не допускают) собираются к войсковой канцелярии на лошадях, запряженных в сани; и когда дается сигнал выстрелом из пушки, то каждый из всей мочи скачет на то место, где багренью быть, и, прискакав, пробив прорубь, багрит. А когда зацепит большого осетра или матерую белугу, и одному из воды вытащить невозможно, то в таком случае в помощь призывают ближних, которые, увеличив прорубь, помогают вытащить, и ту рыбу сообща продают».Свежую, соленую и вяленую рыбу казаки отправляли в Москву и в другие великороссийские города. Зимой, во время багренья, к ним наезжало много купцов и промышленников, прямо на берегу скупали рыбу или меняли ее на хлеб.