Текст книги "Рычков"

Автор книги: Иван Уханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

«Его сиятельству графу Владимиру Григорьевичу Орлову, ея Императорскому величеству камер-юнкеру Императорской Академии наук, главному директору».

Далее следовала страница такого содержания:

«Сиятельнейший граф, милостивый государь!

Первый опыт трудов моих нахожу я за лучшее посвятить моему благодетелю, дабы сохранить в вечной памяти, что Ваше сиятельство были Покровителем наших экспедиций и истинным благодетелем тому, который во всю жизнь свою пробудет Вашего сиятельства всепокорным слугою.

Николай Рычков».

Затем, открыв четвертую страницу, читатель находил для себя предисловие, в котором автор объяснял суть своей творческой задачи:

«Познание всех частей государства утешает каждого любящего Отечество… Мы почувствуем несказанное удовольствие, когда сограждане наши сочтут сей малый опыт трудов за знак нашего к ним усердия, и чем более будучи они им приятны, тем больше будем мы стараться, дабы по прошествии каждого года выдавать в публику наши «Дневные записки».

На пятой странице была представлена «Карта, учиненная во время путешествия капитана Рычкова по разным провинциям…».

И только с шестой страницы начинался сам текст «Дневных записок». Все это лишний раз свидетельствовало, что издатели книги с большим уважением отнеслись к первым трудам молодого ученого, тем самым упрочая в нем охоту к новым путешествиям и редкому своему промыслу.

ЛУЧШАЯ ОПОРА ИСТИНЫ

Не ровен час: всякое бывает.

Народная пословица

Весной Рычкову нечаянно подвернулся случай совершить еще одно, едва не закончившееся для него погибелью, научное путешествие в неведомые ему киргиз-кайсацкие степи.

В ту зиму в Оренбургском крае распространились слухи о том, что волжские калмыки собираются покинуть обетованные места и переселиться в земли своих предков, к границам Китая. Оренбургский губернатор Рейнсдорп сообщил об этом правительству осторожно, с неохотою: бегство целого народа из вверенного ему, генерал-губернатору, края в Петербурге могли истолковать всяко, поскольку даже в самом Оренбурге причины волнения калмыков одни объясняли возмущением их начальников-феодалов, тяготившихся централизованной властью; другие винили калмыцкое духовенство, которое пугало простой народ тем, что русские якобы намерены ввести у калмыков христианство, земледелие, рекрутские наборы. Вместо того, чтобы опровергнуть, пресечь эти подстрекательские слухи и обратиться к калмыкам с разъяснительным манифестом, Рейнсдорп ничего не предпринимал, убежденный, что калмыки поколобродят, повозмущаются, как и башкиры, да и утихнут.

Однако в марте 1771 года десятки тысяч калмыков с женами, детьми и табунами лошадей перешли на левый берег Яика и двинулись на юго-восток, в киргиз-кайсацкие степи.

Из Петербурга в Оренбург пришло тайное предписание уговорить беглецов либо остановить их силою. В погоню за калмыками был срочно снаряжен корпус под командованием генерал-майора Траунберберга, в составе которого находился старший сын Рычкова Андрей, подполковник.

По поручению академика Палласа к корпусу присоединился и Николай Рычков с целью совершить под охраной войска дальнее путешествие в киргиз-кайсацкие степи и описать их. Письмо Палласа застало Николая в Челябинске, и в тот же день он отправился в Орскую крепость, откуда на рассвете 12 апреля вместе с корпусом Траунберберга выступил на восток.

Несколько десятков верст отряд шел вдоль реки Орь, намереваясь в ее верховьях, у подножия Мугаджарских гор, перехватить калмыков. Однако отряд опоздал, преодолев горный перевал, калмыки поспешно устремились к реке Иргиз. Возле перевала они дали бой наседавшим на них киргиз-кайсакам, потеряв при этом много людей и лошадей. Утрачивая коня, калмык лишался главного своего богатства, походная жизнь его становилась сплошным мучением, ибо детей, одежду, пищу ему приходилось нести на своих руках.

Николай Рычков, проходя с отрядом мимо древних развалин, мимо желтого цвета скалистых ущелий, по пустынной, без единого кустика, голой степи, сожалеет, что не имеет времени попридержаться, хорошенько осмотреть и описать дикие места. Отстать же от войска опасно, причем опасность исходила не столько от калмыцких мятежников, сколько от продажных киргиз-кайсаков, которые хватали всякого отставшего или зазевавшегося человека и уводили его в плен. По ночам в открытой степи, продуваемой по-апрельски сырым холодным ветром, становилось так неуютно, что без костров ночлег делался невыносимым. А где взять дров, сушняку, если на десятки верст окрест ни одного дерева? Приладились собирать сухие лошадиные шевяки, которых по степи было много всюду разбросано: в этих местах киргизцы пасли свои табуны. Шевяки горели сильным пламенем и давали столько же тепла, как и дрова.

Несмотря на спешный ход отряда, Николай Рычков все же стремится в путевом дневнике хотя бы кратко охарактеризовать обозримый ландшафт. По восточному берегу речки Камышла его восхищают громадные, крутые, похожие на «древностью опровергнутые здания», почти отвесные горы, между каменных глыб которых находятся кусочки желтоватого прозрачного топаза. Далее, до самых верховьев реки, все долины и нагорья умощены белым блестящим мрамором. «Главнейшее преимущество его состоит не столько в отменной его белизне, сколько в блеске, который испускает он из себя при солнечном сиянии и который чрезвычайно редок в сем роде камня», – отмечает Николай Рычков в дневнике, полагая употребить мрамор для сотворения статуй и великолепных зданий. Предлагает он и способ доставки ценного камня в Россию: судами по реке Камышле, которая впадает в Орь – приток Яика.

Мраморные места занимают более двадцати пяти верст в длину и неизвестно сколько верст в ширину.

Николай Рычков описывает состав почв, скудную степную растительность, солончаки, озера, каменистые берега реки Иргиз, долины, уставленные огромными ворохами дикого камня, мрамора и агата – старинные кладбища киргиз-кайсаков.

Поскольку отряд русских и киргизцы действовали подчас сообща, Николай имел возможность разглядеть и познать некоторые их обычаи. Так, каждый киргизец, выступая в военный поход, имел при себе четыре лошади. Самую лучшую из них берег для сражения. Военная одежда не только богатых киргизцев, но и простолюдинов от повседневного платья отличается тем, что на спине верхней одежды воина нашиваются два мешочка В одном хранится текст молитвы, защищавшей от болезни и неприятельского оружия, в другом – еще одна молитва, делающая киргизца храбрым и неустрашимым. Ружья покупают они в Ташкенте, а порох и пули делают сами.

Нравы у киртзцев, какими они показались Рычкову, не вызывают особой похвалы. Корыстолюбие, лукавство, обман часты у них в обхождении между собою и в общении с русскими. Зато в киргизских женщинах больше естественной красоты и добродушия, нежели в мужчинах.

«При многих случаях, – замечает Рычков, – спасают они пленников от жестокости, приготовляемой для них мужьями их, и сии знаки человеколюбия умножают к ним усердие невольников. Нежность, к которой имеют они нарочитую склонность, нередко разделяют с ними их пленники; но в таком случае жертвуют оба они жизнью своею, когда узнают про то ревнивые их мужья. Сколь ленивы к работе вообще все киргиз-кайсаки, столь трудолюбивы женщины в их народе».

Живут киргизцы по своеобычному закону, что называется Кун. В нем нет каких-либо прав, судебных указов, которые могли бы применяться при разборе разных жалоб и тяжб. Действует у них лишь один строгий древний устав, по которому карается убийца Ему даруют жизнь и свободу, но при условии, если он заплатит родственнику убитого сто лошадей, одного пленника, двух верблюдов, наилучший суконный кафтан, шкуру черной лисицы, одного беркута, кольчугу, ружье и определенное количество зарядов к нему. Если убийца не в силах внести эту плату, то ему помогают его родственники.

Подобно же карается человек, нанесший другому увечье. Только виноватый выплачивает половину того, что отдал бы за убийство.

Не доезжая реки Иргиз, командование корпуса ранним утром выслало вперед полсотни казаков на разведку. К вечеру они возвратились с вестью о том, что калмыков на обоих берегах реки не обнаружено, не найдено и каких-либо свежих следов их движения по тем местам. Тогда начальство корпуса направило к киргиз-кайсацкому хану посланников с просьбой дать толкового вожака-проводника. Через два дня в отряд прибыл киргизец с письмом от хана, в котором сообщалось, что калмыки, перейдя Иргиз, ринулись прямо в сторону песков Чеколаккум. Такой тяжкий путь ими неразумно избран ради того, чтобы спрямить свой путь к китайской границе. В русском отряде с трудом поверили в истину такого сообщения киргизского хана, засомневались. Прекрасные знатоки степей, калмыки вряд ли могли рисковать таким глупым образом, загоняя самих себя в безводную пустыню. Однако оказавшимся в неведомых краях верховодителям русского отряда ничего не оставалось, как следовать маршрутом, указанным киргизским ханом и присланным им вожатым.

Проехав сто верст песками Чеколаккума, русский отряд приблизился к озеру Аксакал Барбы, разлившемуся на двенадцать верст в ширину и более чем на двести верст в длину.

Прибрежные камыши кишели птицами: черные турханы, белые гуси и лебеди, разных родов утки, цапли… В камышах же устроили себе жилища кабаны. Сделав на берегу привал, воины настреляли много птицы, на кострах варили и жарили ее, насыщая полуголодные желудки свежей пищей. Затем отряд долго двигался опять пустынной каменистой степью, где не было ни растительности, ни каких-либо живых существ. В отряде кончился провиант, нечем было кормить и лошадей.

«К голоду, угрожающему нашему войску, приобщилась еще и опухольная болезнь, которая показалась по всему телу многих людей; и сие приводило нас в страх и отчаяние. Причиною сей опасной скорби была скудная пища, горькие и соленые воды, коими принуждены мы были питаться несколько дней, прежде нежели достигли реки Тургай. С сего времени не было уже иной пищи у людей, как исхудавшие или каким-нибудь недугом поврежденные лошади…»

Со дня выхода отряда из Орской крепости прошло полтора месяца, но надежда догнать калмыков все более угасала в сердцах русских воинов. Выполнению задачи мешали коварные киргиз-кайсаки, выступавшие как проводники и сотоварищи русских, на деле же направлявшие их по ложным целям, дабы помочь калмыкам уйти от преследователей, а самих преследователей заманить в такие места, где они наверняка погибли бы от безводья и голода.

Ради подтверждения этой страшной догадки генерал-майор Траунберберг отобрал сто наилучших и доброконных казаков и отправил их вперед с тем намерением, чтоб они ни мало не щадя своих коней, ехали бы с всевозможною поспешностью не только до Алтайских гор, где, по уверению киргизцев, калмыкам быть надлежало, но, упреждая бегущих мятежников, объехали бы гряду тех гор с восточной стороны. Если они нигде калмыков или следов их прохождения не встретят, то с той же поспешностью обратились бы назад. Важно было выяснить, на какое расстояние калмыки оторвались от отряда и есть ли какая истинная возможность и надежда нагнать их. Если такая надежда не обретется, то всему корпусу нужно срочно повернуть назад, дабы уйти от надвигающейся погибели.

Разведывательный отряд казаков под командой сотника Севостьянова на рассвете 10 мая рысью поскакал в сторону синевших впереди Алтайских гор. Корпус обычным маршем двинулся следом и, пройдя с десяток верст, расположился лагерем. Оставив коня, Рычков не спеша обошел окрестности, внося в свой дневник записи разных достопримечательностей. Как и в верховьях реки Камышлы, здесь в дальних отрогах Алатау повсюду белели мраморные плиты и камни. На речке Караганьли в крутой горе он обнаружил толстые слои желтой охры, красной черепицы и мелкие кусочки слюды. В лагерь вернулся с сумкой, наполненной разными минералами, и встречен был недоуменными взглядами и расспросами путников, не нашедших в его сумке ничего, кроме камней.

Весь отряд погиб бы, если бы еще несколько дней следовал за калмыками. Этот печальный вывод сделал для себя каждый, когда через три дня возвратилась сотня Севостьянова с известием, что, проехав более двухсот верст по калмыцкому шляху, идущему вдоль хребтов Алатау, казаки не только не застали где-либо калмыков, но и примет их недавнего шествия. Полусгнившие трупы лошадей j верблюдов и людей, брошенных в разных местах, свидетельствовали о том, что калмыки сравнительно давно миновали эти места.

«Сколь ни велико соболезнование было всех военных чинов, бывших в сем походе, о худом успехе порученного им дела, но, увидев, с одной стороны, невозможность преследовать в отдалении бегущих изменников, с другой – суровость голода, сопряженного с мучительными болезнями, принуждены были склониться принять возвратной путь к родным границам и там искать спасение погибелью окруженному отряду», – записывает Рычков в путевом дневнике, уже не надеясь завершить свои записки. Голод и болезни валили людей, умерших едва прикрывали песчано-каменистым грунтом и двигались дальше.

Николай ничего не сообщает в записках о действиях своего старшего брата подполковника Андрея Рычкова, лишь замечает, что офицеры, дабы отвратить предстоящую погибель отряда, отдали солдатам весь собственный запас провианта, который был слабой отрадой людям, истощенным голодом и болезнями. Офицеры старались приободрить отчаявшихся подчиненных, показать, что готовы наравне с ними разделить участь ожидаемого бедствия.

Больше недели отряд продвигался на северо-запад через дикие, дышащие зноем, степи, надеясь добраться до мест, где имелись бы хоть какая растительность и питьевая вода «Пятый день мы не имеем почти никакой пищи, – отмечал в дневнике Николай, – а бывшие с нами драгуны и казаки около двух недель едва имели случай напитаться худым лошадиным мясом и молодыми грачами», коих вытащили из гнезда в первом же лесочке близ какой-то степной речки.

Когда силы путников были вконец истощены, когда они заранее стали «исчислять все жестокости предстоящей смерти», вдруг они увидели скачущего навстречу казака, который, находясь в передовой колонне, выехал на высокий бугор и, обозрев предстоящий путь, с непонятными возгласами помчался обратно к отряду. Войско остановилось в нерешительности.

«Смущение, боязнь и радость объяли наши мысли, и мы колебались между страхом и надеждою до его к нам прибытия. Но в какое удивление и радость пришли мы, когда услышали от него, что, поднявшись на верх горы, усмотрел он вдали российское селение! Чтобы удостовериться в том, каждый, употребя остатки сил своих коней, устремились скакать к тому месту, откуда было сие видно… Изображение той минуты, в которую мы из отчаяния приведены были вдруг к предмету радости и спасения, превосходят силы мои, весьма слабые ко изъяснению душевных действий. Сие видение на тот час принимали мы не иначе, как за пустое привидение, и уверились не прежде, как въехали в самую крепость и вошли в жилище, нам отведенное. Кусок хлеба, который подал нам хозяин сего дома, был для нас лучшим сокровищем всего света», —придя в себя, чуть позже запишет в своем дневнике Николай Рычков.

Отдохнув два дня в крепости Усть-Уйской, он с напарником выехал в Троицк с намерением добраться до Оренбурга наиболее верной дорогой, то есть взять за ориентир в пути Оренбургскую сторожевую линию – ехать вдоль ее форпостов и крепостей.

Он достиг Губерлинских гор и находился уже в двух днях езды до Оренбурга, как почувствовал в себе сильную горячку. Организм, ослабленный двухмесячным тяжелым походом, нуждами и голодом, не мог сопротивляться быстрому наступлению болезни. В оренбургский родительский дом Николай въехал едва живым и надолго слег в постель. В течение двух месяцев Петр Иванович, борясь за спасение жизни сына, выхаживал его, приглашая то одного, то другого доктора Подолгу просиживал у постели больного и сам, слушая и одобряя его рассказы, которые удивляли его редкими и подчас странными сведениями.

– А когда от озера Аксакал Барбы мы через камышовые заросли двинулись на восток, то увидели далеко впереди себя дивное сияние. Заторопились мы, усугубили бег коней, думая в светящих вдали камнях обрести разные сокровища И чем ближе подъезжали, тем сильнее лучилось то сияние. Наконец достигли мы того манящего блеска, но вместо драгоценных камней нашли там разной величины куски розового гипса Солнечные лучи, падая на них, рождали красивое отражение. И сей дивный обман не можно раскрыть издалека, а лишь подойдя к тем красным камням, среди которых есть и белые.

– Сие сияние напоминает мираж в пустыне. Игра света в атмосфере…

– Отец, в твоей «Истории Оренбургской» немало написано о жизни и погибели хана Абул-Хаира, – продолжал Николай Рычков. – Мне же случилось у самой его могилы побывать. Это место находится на расстоянии двух дней езды до песков Чеколаккум, ежели ехать с запада на восток.

– В тех местах я не бывал, а потому завидую тебе, сын.

– Нам встречалось много могил киргизцев. Они представляют собой холмики из дикого красного камня – агата или мрамора Некоторые из них покрыты поверх каменьев коврами, сделанными из камыша. Вместо креста в холм воткнуты копье и колчан со стрелами.

– А какова могила Абул-Хаир-хана?

– Она возвышается среди многих других на том, называемом киргизцами ханским, кладбище. Могила сделана из нежженого кирпича, обмазана белой глиной, вид имеет четвероугольной палаты. В западной стене сего строения есть отверстие наподобие ворот. Войдя в него, видишь глиняный гроб, которым прикрыта яма, где лежит усопший. Сказывали, что знатнейший хан похоронен в обыкновенной одежде, вместе с саблею, копьем и стрелами… Киргизцы с благоговением чтут сию могилу, а самого умершего хана Абул-Хаира считают за святого.

– Хан не умер, его убили, – уточнил Петр Иванович. – Причем сие злодейство сотворили сами киргизцы по коварному подлогу султана Средней киргиз-кайсацкой орды.

– Да, он из-за зависти к могуществу его подкупил, нанял убийц, и те внезапно напали на Абул-Хаира неподалеку от того кладбища. А святым киргизцы убиенного признавать стали не вдруг, а после того, как на месте могилы выросла ветла и ветвями прикрыла часть глиняного мавзолея. И теперь в день всеобщего поминовения киргизцы толпами собираются туда и, молясь, отдирают от своей одежды по небольшому лоскутку и привязывают к ветвям того дерева. Другие же в знак соболезнования вырывают у себя клочки волос и кладут к подножию ветлы.

Ханская могила окружена четырехугольной каменной оградой, длиною и шириною по двенадцать аршин. С полуденной стороны в ограде сделаны ворота, через которые в день жертвоприношения вводят скот и там же убивают… Как раз за два дня до нашего посещения того кладбища побывал там киргиз-кайсацкий Нурали-хан, любимый сын Абул-Хаир-хана Справляя поминки по отцу своему, он велел зарезать молодую лошадь, которая тут же была сварена и съедена.

– Нурали-хан самый воинственный и смелый из всех сыновей его.

– О киргиз-кайсаках немало писано в твоих книгах, отец. Научные сведения о них, как мне известно, представили академики Паллас и Лепехин. Но ко всему тому всегда могут быть добавления, ежели народ сей со вниманием послушать… Покуда мне никто не объяснил происхождение киргиз-кайсаков. Сами же они имеют любопытное предание, в котором на сей вопрос ответ можно найти. Слыхал я от них, будто в далекой древности они с крымцами составляли единый народ и обитали по всей Азии. Потом киргизцы отделились от крымцев якобы по той причине, что крымский хан Кундугур, правящий тем объединенным народом, умер, оставив после себя двух жен и множество сыновей. Наследники при дележе между собой обидели младших братьев, которые, огорчась, оставили жилища своих родителей и ушли в степь, где долгое время обитали, переходя с места на место. Постепенно число их умножилось до сорока человек. Жили они вольным кочевьем, разбоем, конокрадством, за что их тамошние жители прозвали «кирк-кайсак», то есть сорок холостых. Затем эти холостяки наворовали себе жен из селений, принадлежащих кундугурцам, и стали быстро размножать свой род.

– Занятное предание, токмо нам надлежит свои предположения прежде достоверными сведениями подкреплять, – выслушав сына, заметил Петр Иванович. – Легенды и предания записывать надобно, но лучшей опорой истины в нашем деле служит то, что лично увидено, услышано, руками опробовано.

– Верно, на чужие россказни положась, нечаянно можно от истины отступить, – сказал Николай. – Даже опытный ученый муж сие может допустить. Ты, отец, говорил да и в «Топографии» своей свидетельствовал, что золота во всей Оренбургской губернии пока не найдено. А оно близ речки Камышлы обнаружено. На карте я пометил то место, где вполне разумно можно прииск открыть.

–  Этоистинная находка, Николай! – возрадовался Петр Иванович и добавил: – Когда же писалась «Топография», золота действительно в нашем крае ни в каких справках не было…

Просматривая записки сына, Петр Иванович подчеркивал, что в них ново и особенно ценно. С одобрением высказывался о том, как сын «верблюжью колючку» описал.

– Это кормовое растение живет в знойных степях, я слышал, но доподлиннейшие сведения о нем читаю впервые.

Лишь в августе, окончательно выздоровев, Николаи Рычков засел за бумаги, а через три недели выехал в Башкирию, где продолжил топографические и натуральные исследования южной части уфимской провинции. Вернулся домой в октябре, начисто переписал свои «Дневные заметки» и отправился с этим научным трудом-отчетом в Петербург.

В Академии наук новое сочинение Николая Рычкова встретили с одобрением и без промедления опубликовали в начале 1772 года. Чуть погодя «Дневные заметки» были переведены на немецкий язык и изданы в Риге.

Успех окрылил молодого естествоиспытателя. Однако занятия географической наукой, требующие знаний, воли и здоровья, не давали почти никаких средств для жизни, материально не вознаграждались. В экспедицию профессора Палласа Николай Рычков был назначен с жалованьем двести рублей в год. Эта мизерная оплата нелегкого, связанного с частыми отлучками из дому, рискованного труда явилась одной из главных помех продолжению занятий Николая географической наукой. Не имея постоянных средств для содержания своей молодой семьи, двадцатипятилетний путешественник, адъюнкт Императорской Академии наук вынужден был оставить науку и занять пост чиновника. Возле Царицына открылся Ахтубский шелковый завод, куда Николай Рычков был вскоре определен директором.

Петр Иванович горевал, что не мог материально поддержать сына, создать ему условия для продолжения научного ремесла Рычков-отец к этому времени сам был отягощен житейскими неурядицами, лишениями, бедностью и все чаще озадачивался тем, как прокормить свое многолюдное семейство, где бы устроиться на службу.