Текст книги "Том 3. Записки охотника"

Автор книги: Иван Тургенев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

«Записки охотника» создавались в условиях существовавшего при Николае I жесткого цензурного режима, особенно сурового в отношении обсуждения в печати вопросов, касавшихся взаимных отношений между помещиками и крестьянами. Произведение Тургенева ставило эти вопросы. Появление его в печати сопровождалось поэтому рядом столкновений с цензурой. Важнейшие эпизоды в сложной цензурной истории «Записок охотника» связаны не только с первопечатными публикациями тургеневских рассказов и очерков в «Современнике», но и с подготовкой и выходом в свет их первого, а затем и второго отдельных изданий.

Решение Тургенева осуществить первое отдельное издание в Москве (о чем он писал П. Виардо) было вызвано его убеждением, что цензура здесь окажется менее строгой, чем в Петербурге. По совету В. П. Боткина, участвовавшего вместе с Н. X. Кетчером в хлопотах по изданию, Тургенев обратился к московскому цензору и литератору, с которым был лично знаком, кн. В. В. Львову с просьбой взять на себя труд предварительно и неофициально ознакомиться с рукописью будущей книги. Львов выразил согласие, и вскоре к нему поступила на рассмотрение рукопись «Записок охотника». Это была та рукопись, которая получила впоследствии у исследователей название цензурной.Она была изготовлена несколькими переписчиками и выправлена автором. Тексты рассказов и очерков в цензурной рукописи не отличались существенно от первопечатных. Всё же, готовя «Записки охотника» к отдельному изданию, Тургенев не только устранил из них большую часть цензурных искажений, возникших при печатании цикла в «Современнике», но и произвел некоторую, преимущественно стилистическую, доработку текста (см. об этом ниже, с. 436–438).

Рассмотрев рукопись, кн. Львов одобрил ее. Предложенные им изменения были незначительными и количественно и по существу [66]66
  ГрузинскийА. Е. К истории «Записок охотника». – Научное слово, 1903, кн. VII, с. 95–101 (перепечатано в его книге «Литературные очерки». М., 1908); КунцевичГ. З. «Записки охотника» по цензурной рукописи. – Журнал министерства народного просвещения, 1909, № 12, с. 396–398; ШелякинМ. А. Цензурная рукопись «Записок охотника». – Орл сб, 1955,с. 416–418.


[Закрыть]. После этого, а именно 28 февраля 1852 г., «Записки охотника» были официально представлены Н. X. Кетчером в Московский цензурный комитет. Подготовленное неофициальным чтением Львова, рассмотрение произведения прошло здесь быстро. 5 и 6 марта были выданы разрешительные документы на печатание обеих частей издания.

Тургенев написал предисловие к книге. В печати оно, однако, не появилось, и текст его неизвестен. Судя по письму к Тургеневу Е. М. Феоктистова от 24 марта (5 апреля) 1852 г., предисловие было полемически заострено против Ап. Григорьева и его суждений о произведениях Тургенева [67]67
  НазароваЛ.Н. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И. С. Тургенева его современниками. – В сб.: Вопросы изучения русской литературы XI–XX веков. М.; Л.: Изд-во АП СССР, 1958, с. 165–166.


[Закрыть].

16 (28) апреля Тургенев был арестован, а в мае выслан на родину, в Спасское, под надзор полиции. Формально репрессии обрушились на писателя за публикацию им в Москве статьи о Гоголе, которая была запрещена в Петербурге. Но сам Тургенев был убежден и неоднократно повторял, что арестовали его и отправили на жительство в деревню «в сущности за „Записки охотника“» [68]68
  Тургенев утверждал это, в частности, в письмах к Л. И П. Виардо от 1 (13) мая 1852 г. и К. К. Случевскому от 8 (20) марта 1869 г., а также в автобиографии.


[Закрыть].

Арест и высылка Тургенева не приостановили печатания книги. Обе части «Записок охотника» были готовы к 10 мая 1852 г., а 13 мая Московский цензурный комитет отправил экземпляр или несколько экземпляров издания в Петербург, в канцелярию министра народного просвещения кн. П. А. Ширинского-Шихматова. Вслед за тем в подведомственном министру Главном управлении цензуры началось своего рода следствие – подробное ознакомление с содержанием «Записок охотника», сопоставительный детальный анализ текста всех рассказов по их публикациям в «Современнике» и в отдельном издании, а также выяснение всех обстоятельств разрешения и осуществления этого издания [69]69
  Относящиеся к этому важнейшему в цензурной истории «Записок» эпизоду документальные материалы были опубликованы Ю. Г. Оксманом в первые годы после революции. Значительно дополненную разработку данной темы см. в исследовании того же автора «Секретное следствие о Записках охотника“ Тургенева в 1852 г.» (Оксман, Сб, 1959,с. 246–307).


[Закрыть].

Между тем Тургенев, хотя и не знавший о начавшемся «следствии», сам решил несколько задержать выход в свет своей книги. Он опасался, что появление ее непосредственно после того, как он подвергся репрессиям, осложнит его положение. 6 (18) июня 1852 г. Тургенев сообщал Аксаковым: «Вот и мои „Записки охотника“ совсем готовы, и билет на их выпуск выдан; однако мы с Кетчером решились подождать».

Всё же в начале августа 1852 г. книга Тургенева вышла в свет (в Петербурге она появилась только в конце этого месяца) и сразу приковала к себе внимание всей образованной части русского общества. Примерно в течение полугода издание было полностью продано. 12 (24) мая 1853 г. Тургенев сообщал И. Ф. Миницкому: «Уже три месяца, как все экземпляры разошлись». Но одновременно с завершением издания «Записок охотника» оканчивалось и начатое властями секретное следствие о них. Первый рапорт чиновника Главного управления цензуры Е. Е. Волкова министру народного просвещения о результатах обследования текста тургеневского произведения датирован 25 июня (7 июля) 1852 г.; второй – 5 (17) августа. В этом последнем рапорте, написанном в дни выхода издания в свет (первое объявление о поступлении книги в продажу появилось 7 августа в «Московских ведомостях»), «Запискам охотника» давалась резко отрицательная характеристика, «…мне кажется, – доносил цензор министру, – что книга г. Тургенева сделает более зла, чем добра… и вот почему. Полезно ли, например, показывать нашему грамотному народу (нельзя же отвергать, что „Записки охотника“, как и всякая другая книга, могут быть читаны грамотным крестьянином и другими лицами из низшего сословия), что однодворцы и крестьяне наши, которых автор до того опоэтизировал, что видит в них администраторов, рационалистов, романтиков, идеалистов, людей восторженных и мечтательных (бог знает, где он нашел таких!), что крестьяне эти находятся в угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выставляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично и противузаконно, что сельское духовенство раболепствует перед помещиками, что исправники и другие власти берут взятки или, наконец, что крестьянину жить на свободе привольнее, лучше. Не думаю, чтоб всё это могло принести какую-нибудь пользу или хотя бы удовольствие благомыслящему читателю; напротив, все подобные рассказы оставляют по себе какое-то неприятное чувство» (Оксман, Сб, 1959,с. 272–273).

Непосредственным результатом следствия о «Записках охотника» было увольнение от службы (с лишением пенсии) цензора Львова. «Отставить за небрежное исполнение своей должности», – написал Николай I на «всеподданнейшем представлении» по этому вопросу Ширинского-Шихматова (там же, с. 297). Возникшая в связи с разбирательством дела о пропуске в печать сочинения, признанного «неблагонамеренным», «высочайшая резолюция» и всё следствие, ей предшествовавшее, не могли не отразиться и на ближайшей цензурной судьбе «Записок охотника». Впоследствии, отзываясь о статье, помещенной в журнале «Всемирная иллюстрация» (1869, № 20: «Наши замечательные деятели. IV. И. С. Тургенев»), где впервые, в общей форме, упомянуто было о цензурных мытарствах этой книги, Тургенев писал П. П. Васильеву (26 августа (7 сентября) 1869 г.): «Рассказ „Иллюстрации“ о затруднениях, встреченных отдельным изданием „Записок охотника“, совершенно верен; была даже речь об отобрании экземпляров, но дело обошлось тем, что запретили мне говорить и даже объявлять в журналах» [70]70
  П. П. Васильев предлагал опубликовать это письмо Тургенева вместе с другим, адресованным ему же (от 23 июня (5 июля) 1869 г., в котором также говорится о «Записках охотника»), в издании «Библиографические записки», Казань, 1870, № 1, но в свет оно не вышло («пробный» номер этого журнала был издан в 6 экз., но запрещен цензурой; в настоящее время известно лишь 2 экз. его, один – в ИРЛИ.См.: Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского дома. М.;.Л., 1958. Вып. IV, с. 42).


[Закрыть]. «Внимание», уделенное властями первому отдельному изданию произведения, сделало практически невозможными как появление в печати отзывов на него, так и его скорое повторение. Следует отметить, что на пути к переизданию «Записок охотника» в николаевское царствование возникло вскоре еще одно препятствие. В апреле 1854 г., т. е. в начале Крымской войны, в Париже вышел в свет французский перевод «Записок охотника», выполненный Эрнестом Шаррьером [71]71
  Mémoires d’un seigneur russe ou tableau de la situation actuelle des nobles et des paysans dans les provinces russes. Traduits par Ernest Charrière. Paris, 1854.


[Закрыть]. Издание это было предпринято не столько с литературными, сколько с политическими целями. Оно было вызвано к жизни теми настроениями во французском общественном мнении, которые сопутствовали военному столкновению Франции с Россией. Тургенев вынужден был публично протестовать против недоброкачественного перевода Шаррьера, равно как и против тенденциозного использования этого издания в целях антирусской пропаганды. Он выразил свой протест в форме письма в редакцию «Journal de St. Pétersbourg» (номер от 10 (22) августа 1854 г.). Однако это выступление не могло снять тех критических, в адрес самодержавно-крепостнического режима Николая I, элементов книги Тургенева, которые в ней действительно имелись и которые были политически заострены как в самом переводе Шаррьера (начиная с заглавия), так и в откликах на него французской печати [72]72
  См. об этом эпизоде: Клеман М. К. «Записки охотника» и французская публицистика 1854 года. – В кн.: Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика A. С. Орлова. Л., 1934, с. 305–314; Алексеев М. П. Мировое значение «Записок охотника». – Орл сб, 1955, с. 57–65. Несмотря на протест Тургенева, перевод Шаррьера выдержал (до 1912 г.) еще 12 изданий.


[Закрыть].

История с переводом Шаррьера обрекала на неудачу дело переиздания «Записок охотника» при жизни Николая I. Однако и с началом нового царствования «Записки охотника» продолжали оставаться на положении вредной по содержанию книги [73]73
  Об этом свидетельствуют, в частности, обнаруженные B. А. Громовым материалы следствия по делу Н. А. Мордвинова, обвинявшегося в распространении «преступных статей», к разряду которых причислялись и «Записки охотника». См.: Т, СС, 1975 —, т. 1, с. 367–368.


[Закрыть]. Вопрос о новом издании их был поставлен Тургеневым и его друзьями в 1856 г. (в связи с подготовкой к печати первого собрания сочинений писателя – «Повести и рассказы», в трех томах). Но практически решение этого вопроса в цензурных инстанциях оказалось возможным лишь после того, как правительство окончательно решилось приступить к отмене крепостного права, что нашло выражение в известных рескриптах Александра II на имя Назимова – виленского, ковенского и гродненского генерал-губернатора. 25 декабря 1857 г. Некрасов писал Тургеневу в Рим: «После (вероятно, известного тебе) указа о трех губерниях нет, говорят, сомнения, что „Зап<иски> охот<ника>“ будут дозволены» (Некрасов,т. X, с. 375).

Новое издание «Записок» было «дозволено», но не сразу [74]74
  Подробнее см.: там же, с. 368–369.


[Закрыть]. Главное управление цензуры разрешило издание 5 февраля 1859 г., причем Тургеневу было предложено внести в текст несколько изменений, указанных официальными рецензентами – цензорами В. Н. Бекетовым и А. И. Фрейгангом. Выходу в свет второго издания способствовал И. А. Гончаров, служивший в ту пору в цензуре [75]75
  О представленной им докладной записке см. в кн.: MazonAndré. Ivan Gontcharov, un maître du roman russe. Paris, 1914, p. 347–356.


[Закрыть].

В февральской книжке «Современника» за 1859 г. Добролюбов включил в текст своего критического разбора пьесы А. Н. Островского «Воспитанница» следующее извещение: «Приготовляются к печати „Записки охотника“ И. С. Тургенева, нового издания которых уже несколько лет с таким нетерпением ожидала терпеливая русская публика. Эта новость уже не в предположениях только, а в действительности: мы видели, наконец, экземпляр „Записок охотника“, одобренный цензурою к новому изданию. Месяца через два книга эта появится в свет» (отд. «Новые книги», с. 289).

Вышедшее в свет в первых числах мая второе издание по своему составу повторяло первое. Изменения в составе цикла были сделаны при издании его в 1860 г., в «Сочинениях», выпущенных Н. А. Основским. К двадцати двум рассказам цикла Тургенев присоединил здесь еще два очерка: «О соловьях» и «Поездка в Полесье». Первый был напечатан сначала в приложении к книге С. Т. Аксакова «Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах», вышедшей в Москве в 1855 г.; второй – в десятой книжке журнала «Библиотека для чтения» за 1857 г. Но уже в следующем издании своих «Сочинений», выпущенных в 1865 г. бр. Салаевыми в Карлсруэ, Тургенев исключил из цикла оба очерка, вернувшись в отношении состава «Записок охотника» к изданию 1852 года.

Вновь к работе над пополнением состава цикла Тургенев обратился в начале 70-х годов. В 1872 г. он напечатал в № 11 журнала «Вестник Европы» рассказ «Конец Чертопханова», написанный в завершение созданного еще в 1848 г. рассказа «Чертопханов и Недопюскин». Узнав об этом, П. В. Анненков тогда же писал Тургеневу, убеждая его оставить «Записки охотника» «в неприкосновенности и в покое после того, как они обошли все части света». «Ведь это дерзость, – писал Анненков, – не дозволенная даже и их автору. Какая прибавка, какие дополнения, украшения и пояснения могут быть допущены к памятнику, захватившему целую эпоху и выразившему целый народ в известную минуту. Он должен стоять – и более ничего. Это сумасбродство – начинать сызнова „Записки“» (письмо от 23 октября (4 ноября) 1872 г. – Рус Обозр,1898, кн. V, с. 21). В ответном письме к Анненкову Тургенев как будто соглашался с доводами своего друга (письмо от 25 октября (6 ноября) 1872 г.), но, готовя очередное издание «Записок охотника» 1874 г., ввел в цикл не только рассказ «Конец Чертопханова», но и еще два: «Живые мощи» и «Стучит!». Из них первый был прежде напечатан в сборнике «Складчина» того же 1874 г. В основу обоих этих рассказов были положены старые творческие замыслы, возникшие еще в сороковые годы.

Были у Тургенева и другие замыслы и наброски, относившиеся к «Запискам охотника». Но к работе над их завершением он больше уже не обращался. В письме к Я. П. Полонскому от 13 (25) января 1874 г. Тургенев следующим образом характеризовал эти замыслы и наброски. «Иные очерки остались недоконченными из опасения, что цензура их не пропустит; другие – потому что показались мне не довольно интересными или нейдущими к делу» (см. ниже, с. 511). К первой из этих групп принадлежали замыслы рассказов «Землеед» и «Русский немец и реформатор»; ко второй – рассказы «Приметы», «Незадача» и др. (см. ПриложениеII: Неосуществленные замыслы рассказов, предназначавшихся для «Записок охотника»).

Появление «Записок охотника» в печати было встречено в русской критике разноречивыми оценками. Критики правого лагеря отнеслись к тургеневским очеркам и рассказам с безусловным отрицанием. Ф. В. Булгарин еще до появления «Записок» отдельной книгой напал на язык отдельных рассказов, усмотрев в нем «венец красноречия натуральной школы», с которой вел ожесточенную борьбу (Сев Пчела,1847, № 109, с. 435). Изображения «сельской жизни» в «картинах» Тургенева он квалифицировал как «грязь» и «безграмотность» (там же, № 257, с. 1027). С. П. Шевырев критиковал рассказы «Записок» как произведение, будто бы, антигуманистическое и нехудожественное. Отвергая демократическое истолкование принципа гуманности, лежавшее в основе деятельности писателей «натуральной школы», Шевырев противопоставлял этому истолкованию всепрощающее христианское чувство. «Любовь, – рассуждал этот критик, – налагает на нас обязанность любить ближнего в каждом человеке, каков бы он ни был. Гуманность же сортирует людей, – и к большинству их витает даже ненависть, а из ненависти не может выйти ничего изящного, ничего глубокомысленного, ничего возбуждающего…» Тургенева-прозаика Шевырев квалифицировал как «кописта, который не имеет поэтического призвания» (Москв,1848, № 1, отд. «Критика», с. 54 и 41).

Славянофильская и близкая к ней критика с сочувствием отнеслась к тем рассказам цикла, в которых, без достаточных оснований, увидела анологию народного (крестьянского) смирения и покорности. Так, критик журнала «Северное обозрение» доказывал, что в рассказе «Смерть» Тургенев – «прекрасный живописец русского мира» – «верно и тонко воспроизвел одну из самых замечательных черт нашего народа – нашу преданность воле бога…» (Сев Обозр,1848, т. II, отд. «Критика и библиография», с. 55). Обличительные произведения цикла, напротив того, подвергались в славянофильской и родственной ей печати осуждению. Почвенническая критика в лице Аполлона Григорьева усматривала в «Записках охотника» только выражение «поэтических стремлений» их автора и, стало быть, отказывала произведению в подлинно реалистическом изображении действительности (Рус Сл,1859, № 5, отд. «Критика», с. 18).

Представители либерального лагеря и эстетическая критика 40 – 50-х годов высоко оценивали художественные достоинства «Записок охотника». «Какой артист Тургенев, – восклицал В. П. Боткин в письме к П. В. Анненкову. – Я читал их с таким же наслаждением, с каким, бывало, рассматривал золотые работы Челлини» (Анненков и его друзья,с. 553). Рецензент «Отечественных записок» писал, что форма, избранная Тургеневым, «дает ему свободу, как и автору „Мертвых душ“, исходить вдоль и поперек пространное русское царство и на пути знакомиться с различными лицами и явлениями известной сферы жизни» (Отеч Зап,1848, № 1, отд. V, с. 22). Но критика этого лагеря была равнодушна или даже враждебна ко многому из того, что составляло общественную силу произведения, – к реализму «Записок охотника», к объективному значению содержащейся в них социальной критики и утверждению значения народного начала.

Не было недостатка и в субъективных интерпретациях произведения. П. В. Анненков ставил, например, в заслугу автору «Записок» соблюдение «уважения ко всем свои лицам», видел в художественном методе «Записок» черты не существующего в них объективизма («Заметки о русской литературе прошлого года». – Совр,1849, № 1, отд. «Русская литература», с. 19). Позднее, в статье о романе «Дворянское гнездо», Анненков находил, что «Записки охотника» похожи «на изящные, щеголеватые лодочки, неоценимые для прогулок, для полусерьезных и полушутливых бесед, но мало пригодные к большому, долгому и серьезному плаванию за богатствами русского духа и русской поэзии» (PB,1859, № 8, с. 510).

Попытки ослабить или отрицать антикрепостническую направленность «Записок охотника» предпринимались и позже. Наиболее заметным в этом смысле был критический этюд В. П. Буренина «Литературная деятельность Тургенева» (СПб., 1884). Подобного рода тенденции проявлялись также в позднейших критических работах, особенно сильно в статьях, вошедших в сборник «Творчество Тургенева», под ред. И. Н. Розанова и Ю. М. Соколова (М., 1920).

Наиболее правильное и полное для своего времени осмысление общественного содержания «Записок охотника», их объективного значения с точки зрения основных задач, стоявших перед русским освободительным движением, дали представители революционно-демократического лагеря. Начало этому положил Белинский – в своих эпистолярных отзывах и в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года». Далее, в примечаниях, приведены почти все отзывы Белинского о тех четырнадцати очерках и рассказах цикла, с которыми он был знаком [76]76
  См. также: БродскийН. Л. Белинский и Тургенев. – В сб.: Белинский – историк и теоретик литературы М.; Л., 1949, с. 323–342; КийкоЕ. И. Белинский и «Записки охотника». – Орл сб, 1955,с. 136–150.


[Закрыть]. Наибольшее одобрение критика вызвали произведения с ярко выраженной антикрепостнической тенденцией – например, рассказ «Ермолай и мельничиха», особенно же рассказы «Бурмистр» и «Контора», в которых с большой силой отразились оппозиционно-демократические настроения передового отряда русской интеллигенции в конце 40-х годов. А эти настроения, как указывал Ленин по поводу письма Белинского к Гоголю, отражали, в свою очередь, настроения крепостных крестьян (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 19, с. 169).

Продолжая и развивая оценки Белинского, Герцен писал в книге «О развитии революционных идей в России» (1851): «Кто может читать, не содрогаясь от возмущения и стыда, замечательную повесть „Антон-горемыка“ или шедевр И. Тургенева „Записки охотника“?» (Герцен,т. VII, с. 228). В статье «Новая фаза русской литературы» (1864) Герцен указывал, что тургеневские «очерки из жизни крепостных – эта поэтическая обвинительная речь против крепостничества – принесли огромную пользу» (там же, т. XVIII, с. 215). В более ранней статье «О романе из народной жизни в России» (1857) Герцен подчеркивал как характерную особенность стиля «Записок охотника» – сочетание их обличительного содержания с мягкой, артистической формой: «У Тургенева есть свой предмет ненависти, он не подбирал крохи за Гоголем, он преследовал другую добычу – помещика, его супругу, его приближенных, его бурмистра и деревенского старосту. Никогда еще внутренняя жизнь помещичьего дома не подвергалась такому всеобщему осмеянию, не вызывала такого отвращения и ненависти. При этом надо отметить, что Тургенев никогда не сгущает краски, не употребляет энергических выражений, напротив, он рассказывает совершенно невозмутимо, пользуясь только изящным слогом, что необычайно усиливает впечатление от этого поэтически написанного обвинительного акта против крепостничества» (там же, т. XIII, с. 177).

Сходное с герценовским мнение высказал и Н. П. Огарев: «Тургенев доканчивал помещичество и брал из жизни светлые образы простолюдинов, любя и лелея их» ( ОгаревН. П. Избранные социально-политические и философские произведения. М.: Госполитиздат, 1952, т. I, с. 463).

На особую форму связи «Записок охотника» с Гоголем указывал Чернышевский в статье «Не начало ли перемены? (Рассказы Н. В. Успенского. Две части. СПб., 1861 г.)». Он писал:

«Говорить всю правду об Акакии Акакиевиче бесполезно и бессовестно, если не может эта правда принести пользы ему, заслуживающему сострадания по своей убогости. Можно говорить об нем только то, что нужно для возбуждения симпатии к нему. Сам для себя он ничего не может сделать, будем же склонять других в его пользу. Но если говорить другим о нем всё, что можно бы сказать, их сострадание к нему будет ослабляться знанием его недостатков. Будем же молчать о его недостатках.

Таково было отношение прежних наших писателей к народу. <…> Читайте повести из народного быта г. Григоровича и г. Тургенева со всеми их подражателями – всё это насквозь пропитано запахом „шинели“ Акакия Акакиевича» (Чернышевский,т. VII, с. 859).

«Записки охотника» принадлежали к тем художественным произведениям, к которым было приковано внимание всей читающей России. Отклики и суждения читателей, дошедшие до нас в эпистолярных и мемуарных документах эпохи, представляют значительный интерес.

Гоголь, ознакомившийся с тургеневскими рассказами, опубликованными в пятой книге «Современника» за 1847 год, писал 26 августа (7 сентября) того же года П. В. Анненкову: «Изобразите мне <…> портрет молодого Тургенева, чтобы я получил о нем понятие как о человеке; как писателя я отчасти его знаю: сколько могу судить по тому, что прочел, талант в нем замечательныйи обещает большую деятельность в будущем» (Гоголь,т. XIII, с. 385). Некрасов сообщал Тургеневу 24 июня 1847 г.: «Нас <редакцию „Современника“> то и дело спрашивают, будут ли в „Современнике“ еще Ваши рассказы» (Некрасов,т. X, с. 71). Самому Некрасову пришлись «по сердцу» рассказы всего тургеневского цикла (там же, с. 62). Е. М. Феоктистов в одном из писем к Тургеневу свидетельствовал, что по сравнению с Петербургом успех его рассказов в Москве «повторился еще в большей степени», что в московской публике «о них говорят с восторгом». Несколько позже громадный успех «Записок охотника» косвенно подчеркивал и Чернышевский, писавший весною 1857 г. Тургеневу о сборнике стихотворений Некрасова: «После Ваших „Записок охотника“ ни одна книга не производила такого восторга» (Чернышевский,т. XIV, с. 345).

Новаторский характер «Записок охотника» подчеркивал Салтыков-Щедрин, считавший, что Тургенев в них не имел предшественников (Салтыков-Щедрин,т. 9, с. 440). Рассказы тургеневского цикла Щедрин противопоставлял идиллическим произведениям Григоровича и рассказам Ник. Успенского, в которых народный быт изображался с оттенком карикатурности (там же, с. 31–33).

Особенную ценность имеют те отзывы современников, которые были вызваны появлением в свет первого отдельного издания «Записок» (1852 г.), – отзывы о нем в печати, как сказано, фактически были запрещены.

Проницательную, тонкую характеристику художественной манеры Тургенева в «Записках охотника» дал после чтения их в отдельном издании 1852 г. Ф. И. Тютчев: «Я, – писал он своей жене, – был уверен, что вы оцените книгу Тургенева. В ней столько жизни и замечательная сила таланта. Редко соединялись в такой степени, в таком полном равновесии два трудно сочетаемых элемента: сочувствие к человечеству и артистическое чувство. С другой стороны, не менее замечательное сочетание самой интимной реальности человеческой жизни и проникновенное понимание природы во всей ее поэзии» (Старина и новизна. СПб., 1914. Т. XVIII, с. 45. – Подлинник по-французски).

Яркое свидетельство силы впечатления, испытанного от чтения «Записок охотника», оставил Гончаров, познакомившийся с ними за много тысяч верст от своей родины и писавший Языковым в декабре 1853 г.: «…заходили передо мной эти русские люди, запестрели березовые рощи, нивы, поля и <…> прощай Шанхай, камфарные и бамбуковые деревья и кусты, море, где я – всё забыл. Орел, Курск, Жиздра, Бежин луг – так и ходят около» ( ГончаровИ. А. Собр. соч. М., 1955. Т. VIII, с. 262). А впоследствии, определяя связь автора «Записок» с изображенной в них действительностью, Гончаров писал в статье «Лучше поздно, чем никогда»: «…Тургенев, создавший в „Записках охотника“ ряд живых миниатюр крепостного быта, конечно, не дал бы литературе тонких, мягких, полных классической простоты и истинно реальной правды, очерков мелкого барства, крестьянского люда и неподражаемых пейзажей русской природы, если б с детства не пропитался любовью к родной почве своих полей, лесов и не сохранил в душе образа страданий населяющего их люда» (там же, с. 108–109).

Размышляя – в своем дневнике 1853 г. – о нравственном смысле «Записок охотника», Лев Толстой особенно одобрял стремление Тургенева изобразить положительные стороны крестьянской жизни. Он писал: «Простой народ так много выше нас стоит своей исполненной трудов и лишений жизнью, что как-то нехорошо нашему брату искать и описывать в нем дурное. Оно есть в нем, но лучше бы говорить про него (как про мертвого) одно хорошее. Это достоинство Тургенева и недостаток Григоровича и его рыбаков» (Толстой,т. 46, с. 184).

Толстой был здесь, однако, не совсем прав: Григорович не занимался отысканием у русских крестьян «дурного». Но, правдиво рисуя их жизнь, со всеми темными ее сторонами, писатель стремился вызвать чувство сострадания и жалости к народу. Тургенев (как и сам Толстой) шел иным путем, стремясь показать многообразие и богатство духовной жизни русского мужика, глубину и одаренность его национального характера. В «Записках охотника» он решительно преодолел сентиментальное народолюбие Григоровича, рисовавшего своих мужиков забитыми и бесконечно терпеливыми «горемыками». В этой широте реалистического подхода к новой для русской литературы сфере действительности и была заключена одна из причин жизненности тургеневского шедевра [77]77
  Главенствующая тенденция «Записок охотника» – изображение духовного богатства русского крестьянина – была справедливо подчеркнута еще в книге: ВенгеровС. А. Русская литература в ее современных представителях. Ч. I, Тургенев. СПб., 1875. Наиболее полное свое изучение она получила в советском литературоведении. См.: СергиевскийИ. В. Мотивы и образы Тургенева. – Литературный критик, 1938, № 11 (вошло в его кн.: Избранные работы. М., 1961, с. 153–173); БеловаH. M. Изображение народа в «Записках охотника» И. С. Тургенева. – Уч. зап. Саратов.


[Закрыть].

«Записки охотника» оказали громадное воздействие на русскую и западноевропейские литературы. Первое, как сказано выше, отметил еще Щедрин, указавший, что «Записки охотника» «положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды» (Салтыков-Щедрин,т. 9, с. 459). Влияние тургеневской манеры прежде других испытал на себе Л. Толстой, [78]78
  См.: БялыйГ. А. Лев Толстой и «Записки охотника» И. С. Тургенева. – Вести. Ленингр. ун-та, 1961, № 14, серия ист., яз. и лит-ры, вып. 3, с. 55–63; СимоноваВ. Г. Принципы создания народных характеров в творчестве Тургенева и Толстого 50-х годов. («Записки охотника» и «Утро помещика»). – В кн.: Филологические очерки / По материалам Воронежского края. Воронеж, 1966, с. 59–96; КрасновГ. В. «Записки охотника» Тургенева и творчество Толстого. К спорам об изображении характеров. – В кн.: Л. Н. Толстой. Статьи и материалы. Горький, 1966. Т. VI, с. 7 – 24.


[Закрыть]вспоминавший о «незабвенном впечатлении», которое произвели на него в юности «Записки охотника», впервые открывшие ему, что русского мужика «можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно описывать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом» (Толстой,т. 66, с. 409). Характеризуя Тургеневу «очерки разнообразных солдатских типов (и отчасти офицерских)» в толстовской «Рубке леса», Некрасов писал: «Форма в этих очерках совершенно твоя, даже есть выражения, сравнения, напоминающие „З<аписки> ох<отника>“, а один офицер, – так просто Гамлет Щ<игровского> уезда в армейском мундире» (Некрасов,т. X, с. 236). Автор «Записок охотника», несомненно, помог и творческому развитию самого Некрасова – от «Бежина луга» идет прямая дорога к поэме «Крестьянские дети» (ср. близкую к некрасовским сцену деревенских похорон в «Касьяне с Красивой Мечи»). Значительный интерес представляет признание Н. С. Лескова. Прочитав «Записки охотника», он «весь задрожал от правды представлений и сразу понял: что́ называется искусством» ( ЛесковН. С. Собр. соч. М., 1958. Т. 11, с. 12). Установлено влияние этого цикла на «Записки степняка» А. И. Эртеля, многие очерки Н. Н. Златовратского, П. В. Засодимского, И. А. Салова, Д. Н. Мамина-Сибиряка, на такие произведения Короленко, как «Река играет», на молодого Чехова как автора рассказов о мечтателях и художниках.

«Записки охотника» произвели огромное впечатление на Короленко-гимназиста. «Меня, – писал он! – точно осияло. Вот они, те „простые“ слова, которые дают настоящую, неприкрашенную „правду“ и все-таки сразу подымают над серенькой жизнью, открывая ее шири и дали» ( КороленкоВ. Г. Собр. соч. М., 1954. Т. V, с. 265–266). Горький называл «Записки охотника» «удивительными»; он относил эту книгу к числу тех, которые «вымыли» ему душу, «очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности» ( ГорькийМ. Полн, собр. соч. М.: Наука, 1972. Т. 15, с. 373) [79]79
  Об историко-литературной роли «Записок охотника» см.: БялыйГ. А. «Записки охотника» и русская литература. – Орл сб, 1955,с. 14–35; НазароваЛ. Н. И. С. Тургенев и русская литература середины XIX – начала XX в. Л.: Наука, 1979, с. 11–90.


[Закрыть].

«Записки охотника» повлияли и на литературы других народов нашей страны. Из украинских, например, писателей этому циклу особенно многим были обязаны Марко Вовчок, Иван Франко, Панас Мирный.

Велико и плодотворно влияние, оказанное «Записками охотника» на многочисленные зарубежные литературы [80]80
  Этой теме посвящена работа: АлексеевМ. П. Мировое значение «Записок охотника». – Орл сб, 1955,с. 36-117 (другой вариант этой статьи, существенно переработанной в разделах, относящихся к славянским литературам, румынской и др., см. в сб.: Творчество И. С. Тургенева. М.: Учпедгиз, 1959, с. 69–140).


[Закрыть]. Произведение это выходило во множестве изданий на языках Западной Европы, Америки, Азии и Африки. Именно «Записки охотника» ввели Тургенева в мировую литературу и в особенности содействовали последующему распространению его славы за рубежом. П. В. Анненков свидетельствует об «единогласном, почти восторженном одобрении», каким «Записки охотника» были встречены на Западе (Анненков,с. 337, 338).

Здесь впервые как автор рассказов «охотника-любителя» Тургенев был упомянут в 1849 г. в немецком журнале «Blätter für literarische Unterhaltung» [81]81
  См.: EichholzJ. Turgenev in der deutschen Kritik bis zum Jahre 1883. – Germanoslavica, Prag, 1931, Bd. 1, S. 43.


[Закрыть].

Первые переводы «Записок охотника», сделанные еще до появления их русского отдельного издания, были немецкими, и начал работу над ними раньше других авторов, очевидно, Август Видерт. Он был уроженцем Москвы, хорошо знал многих русских литературных деятелей – Некрасова, Григоровича, Фета и других, был знаком и с Тургеневым.

Видерт переводил «Записки охотника» по тексту «Современника». 24 февраля 1852 г. он сообщал из Москвы Г. П. Данилевскому, что перевел уже следующие рассказы – «Малиновая вода», «Уездный лекарь», «Бирюк», «Лебедянь», «Татьяна Борисовна и ее племянник», «Смерть», «Хорь и Калиныч», «Петр Петрович Каратаев» и переводит «Бурмистра» [82]82
  См., указ. выше статью М. П. Алексеева ( Орл сб, 1955, с. 49), а также публикацию писем А. Видерта, подготовленную Ю. Д. Левиным и Л. Н. Назаровой, в изд.: I. S. Turgenev und Deutschland. Materialien und Untersuchungen. Berlin, 1965. Bd. 1, S. 166.


[Закрыть]. Но в соперничество с Видертом вступили другие переводчики. Летом 1852 г. рассказы из «Записок охотника» («Aus den Memoiren eines Jägers») стали появляться в переводе Т. Громанна в «St.-Petersburger Zeitung». Там были напечатаны «Хорь и Калиныч» (№ 139, 140 от 21 июня (3 июля) и 22 июня (4 июля)), «Ермолай и мельничиха» (№ 147 от 2 (15) июля) и «Мой сосед Радилов» (№ 148, 149 от 4 (16) и 5 (17) июля). Эти публикации – из них два первых рассказа издатель газеты К. Майер перепечатал в «Belletristische Blätter aus Bußland» (1853–1854) – вызвали недовольство цензуры. Вмешательством цензора объяснялись искажение в переводе концовки рассказа «Мой, сосед Радилов» и оборванный на середине перевод «Ермолая и мельничихи».

Переводы Видерта увидели свет в декабре 1852 – январе 1853 г. в лейпцигской «Novellenzeitung»: «Петр Петрович Каратаев» (1852, № 49, S. 355–365), «Лебедянь» (1853, № 1, S. 4–9), «Смерть» (1853, № 14, S. 211–219), «Ермолай и мельничиха» (1853, № 18, S. 275–283) [83]83
  См.: DornacherK. Die ersten deutschen Übersetzungen der «Zapiski ochotnika» I. S. Turgenevs und ihr Echo in der zeitgenössischen deutschen Literaturkritik (1854–1855). – Wissenschaftliche Zeitschrift der Pädagogischen Hochschule Potsdam, Gesellschafts– und sprachwissensch. Reihe, 1966. H. 2, S. 153.


[Закрыть]. Рассказ «Татьяна Борисовна и ее племянник» в переводе Видерта появился вскоре, в «St.-Petersburger Zeitung» (1853, № 256, 257, 258, 259 от 18 (30) ноября, 19 ноября (1 декабря), 20 ноября (2 декабря), 21 ноября (3 декабря)).