Текст книги "Четвертая Скрепа (СИ)"

Автор книги: Иван Семеринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

XX

Ближе к ночи, офис ЖИЛАЙВ уже опустел. Обрушившаяся буря поутихла. Казалось, что это просто погода решила дать перерыв Городу, дабы тот зализал свои раны и вышел следующим днем на генеральное сражение. В помещение было темно, когда вошел Подрулин. И лишь экран гаснущего монитора мерцал жидкими кристаллами. Арсений Палыч остановился, ему стало немного не по себе. Кто мог тут оказаться в такой час? Он же разогнал этих прожигающих бюджетные деньги дармоедов и бездарей по домам. Подрулин стал щупать стену в поисках тумблера и нажал на что-то на него похожее. Пара секунд понадобилась лампам, чтобы разогреться и ударить как следует:

– А, свет, – раздалось из кубикла.

– Леша, твою мать, что ты здесь делаешь? Сукин ты сын, ты знаешь сколько ты тут отсутствовал??! Я кого только за тобой не посылал. Ни дома, ни в заднице у литнегра, ни в сраном космосе тебя, тебя, сучье вымя, не оказалось. Где ты шлялся, твою мать!? – последовало за этим. Подрулин включил начальника и решительным шагом заковылял до источника беспокойства за поворотом.

– Ох, мать твою за ногу, – единственное, что он проронил, когда из-за тонкой картонной стенки увидел Говорухина. Тот напоминал бездомного, огромные мешки под глазами венозного цвета, нос, заклеенный лейкопластырем, руки в повязках (та что покрывала кисть была мокрой от крови), сальные смольные волосы, грязное пальто вместе с сумкой, сваленные на пол, – Что с тобой случилось?

Говорухин устало улыбнулся и ответил:

– Работа, – он быстро отвел взгляд, казавшийся усталым и потерянным, – приятель-полицейский подкинул дело. Оно вам не понравится.

– Я не девка, чтобы мне что-то нравилось или не нравилось, – Подрулин попытался вернуть себе уверенность, но сразу же представил, что могут сделать с ним. А ведь у него жена, дети, любовница и собака. Кто же будет её кормить?

Лёша достал смартфон, открыл запись разговора и отмотал её до кульминации. Слушали это всё в тишине. Говорухин уступил кресло и перебрался на пол, облокотившись на картонную облицовку тонкой серой стенки. Дослушав, Подрулин вытащил из кармана сигареты

– В двух словах, Захар Долгоруков с особой жестокостью убил свою подругу, в ментовке это дело замяли, родственников купили, и он собирает вокруг своей личности культ. Я же, нарушив все законы этики, раскрыл этот обман, так что премию «журналист года» разделю вместе с тем хуеглотом из «Скролла», который шантажировал дурачков из «групп смерти», – он вздохнул, – не мир, а просто блядь ебаная помойка.

Подрулин замялся, а потом спросил: «Однофамилец?»

– Хах, а вы говорили, что у вас чувства юмора нет, – Говорухин уткнулся в пол, – самый настоящий оригинал… я думал, что повидал всякого, что видел зло, но оказалось, что я никогда не видел его настолько близко… так близко, что оно меня коснулось… Видимо, это какая-то проказа. Вот, кстати, подарок маленького Захарки, – журналист вспрял, оглянул бледного Подрулина и поднял отяжелевшую от опухлости руку, – Теперь, я могу открыть для себя новые способы онанизма… Чикатило, в сравнении с этим мальчиком, просто ребенок, таскающий девочек за косички.

Подрулин плохо соображал, он всего лишь заскочил забрать бутылку трофейного виски, которую он получил от секретаря правительства, когда его назначили главным. И уж совсем не ожидал увидеть своего сотрудника своего сотрудника в таком состоянии. Он присел, снова достал из кармана сигарету, а затем мрачно заметил:

– Утром вводят войска.

– Мне уже плевать.

– Пускать материал нельзя – добавил он, закуривая.

– Вау… Серьезно? Раньше не могли сказать? – съязвил Говорухин и засмеялся.

– Может быть, для тебя это всё игрушки, и вообще не надо было тебя возвращать! – Подрулин заметно нервничал, – но твоим коллегам надо семьи кормить! ТУТ ЖЕ БУДЕТ ВЫЖЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ!

– Через пару лет здесь везде будет выжженная земля, и мы ничего не сможем с этим поделать.

– НЕТ, НУ УСРАЛОСЬ ТЕБЕ ЭТО НАПИСАТЬ, А! ЧЕГО Ж ТЫ К НАМ ЭТО ПОНЕС, А!? СВОЛОЧЬ НЕБЛАГОДАРНАЯ! ТЫ ЖЕ У МЕНЯ НА ПОПЕЧЕНИИ! – Подрулин покраснел и затрясся.

– Что ж сказать, я всегда любил театральщину, – с безразличием ответил Говорухин, он был занят разглядыванием серых панелей потолков.

– Выебнутся тут решил! ТАК ЧТО ЛИ! ВСЕХ УСТРАИВАЕТ А ТЕБЯ НЕ УСТРАИВАЕТ! ТВОЮ МАТЬ! – Подрулин вскочил с кресла, орал, а потом сник и снова уселся, ссутулившись – знал бы, как ты мне НОЖ В СПИНУ вставишь, не стал бы вообще тебе помогать!

– Отлично, у Макса Коржа и группы «Нервы» стало бы на одного хейтера меньше, – он уткнулся в пол и усмехнулся.

– Пока я тут, нихера ты не выложишь! Да и как! Твой пароль аннулировали! Всё! БАСТА! – Подрулин расхохотался, он нашел выход.

Говорухин в ответ улыбнулся, и произнес: «Мой-то аннулировали, а вот Храмовский нет. Статья в сети вот уже пятнадцать минут. Всё. Гейм-сет-матч».

Журналист тяжело поднялся и захромал к выходу:

– Когда они придут, где тебя искать? – в голосе Подрулина звучала обреченность. Отпуск теперь насмарку.

Говорухин обернулся и ответил:

– Дома. Хочу поспать, – он почти дошел до двери и снова повернулся, – Аркадий Палыч, сколько вашей дочке лет?

– Пятнадцать, одна из немногих радостей на свете, – Подрулин ответил с горечью.

– Вере было шестнадцать.

– Ты это… будь там осторожен.

– Когда я шел сюда, – Говорухин замер в дверном проеме, – я встретил на улице нищего, и почему-то мне захотелось кинуть ему монет, хотя у попрошаек всегда есть крыша, и этим я… в общем, я кинул ему всю свою мелочь и попросил за себя помолиться, так что всё будет… прекрасно.

Было непонятно шутил ли он или нет.

XXI

Говорухин плелся по разбитым затопленным улицам старого Города. Солнце, вместо своего типичного предрассветного блеска, отливалось ярким свечением красной ртутной лампы, кою используют для проявки пленки, вторившей ночи. В багровых лучах, означавших не сколько приближение, сколько отдаление горящего карлика, виднелись облупленные стены, следы черной плесени, побитой рыжей кирпичной кладки, обглоданные ржавчиной старые крыши. Говорухин оглядывал потасканные дома, улицу, которая видала времена и получше, когда слова чего-то стоили, а ночные горшки выливали прямо из окон, и не понимал, как себя чувствовать, оставляя за собой круги на воде.

Впереди был небольшой круглосуточный магазин. Говорухин зашел туда, отметившись отпечатками грязных подошв на плитке, взял шкалик коньяка, пол литра газировки и пачку сигарет. Продавщица, невыразительная брюнетка, спросила, что он тут делает в такой час. Он улыбнулся ей, и ответил, что идет домой «кончать с тараканьими бегами». Она что-то пролепетала, но он не услышал за звоном закрывшейся двери.

Шлёпая по лужам он дошел до автобусной остановки, присел на болезненно желтую лавку, поставил рядом покупки. Он открыл бутылку газировки, вылил оттуда примерно треть, затем перелил в неё содержимое шкалика, и, закрыв её, сильно встряхнул. Затем он снова её откупорил и сделал несколько глотков, немного поморщившись. Всё равно завтра не будет похмелья. Рука напомнила о себе своей тяжестью, тело – жаром. Ничего, скоро всё закончится. Скоро он станет единым целым с той черной пустотой, коя поглотила дорогих ему людей. Одним большим ничто. Всё к этому и так шло. Он сделал еще несколько глотков, поморщился. Его пронизал озноб, а так он хоть немного согрелся. Он выпил еще. Его стали посещать видения из прошлой жизни. Он пригубил бутылку еще раз, почти с ней расправившись. Говорят, что перед смертью вся твоя жизнь проносится перед глазами. Так вот что это было. Он отчетливо вспомнил и семейные склоки, и поступление, и её, и кольцо, и ту ночь, и как всё это оборвалось в одно мгновение шелковой нитью. Стерлось после дождя, как линия, нарисованная мелом. Он сделал последний глоток, достал сигареты и закурил. Потом попытался приподняться. Он пошатывался, но всё же смог устоять. За первым шагом последовал другой. За ним следующий. Он ускорился, ноги обрели уверенность. Ни к чему уже было откладывать неизбежное. Он примирился с тем, что его быстро забудут, что его имя, если и будет на досках памяти погибших журналистов, то оно быстро сотрется. Что его следы заметет снегом. Что ж, пусть так, это было бы честным по отношению к нему. До дома оставалось недалеко. Он отчеканивал каждый шаг, и эти шаги давались ему легче и легче. Впереди была длинная арка, освещенная неоновыми фонарями фиолетового цвета, за которой скрывался двор, где ему (точнее им) довелось жить. Он встал перед аркой. Оглянулся. За исключением одиноких остовов автомобилей рядом не было ничего. Вслушался. Только журчание воды, бегущей по тротуарам и дорожкам в переполненные стоки. Он сделал затяжку, отшвырнул окурок в лужу, глубоко вздохнул и пошел к своему подъезду. Проходя через арку, он бросил взгляд на разрисованные надписями стены. Из различимого он обратил внимание на рисунок семьи – отец, мать, мальчик и девочка держаться за руки, и девочка отпускает шарик ввысь – будто бы выжженный в стене, подписанный: «В остывшем сердце злом…»

Говорухин прошел дальше, и приближался к подъезду, издали показался знакомый автомобиль. Тот автомобиль, который он успел бросить ранее. В салоне было темно, однако двигатель работал, и машина буквально кипела на месте. Он медленно подошел к водительскому месту, и закашлился. Его чуть снова не вырвало, и он крепко выругался: «Господи, это вообще нереально!». На водительском кресле покоился труп молодого человека с отрезанной головой, кою кто-то счел остроумным поместить на колени, обхватив руками. Он вцепился в свои волосы и сделал пару шагов назад.

«Так это был тот разносчик…» – осознание было болезненным. Он стал звеном его конечной жизненной цепи. Он присел на колени, рука заныла еще сильнее, и тут он заметил отброшенные кем-то две тени:

– Захар Варленович просил вас спросить, как вам его жест? – сказала одна из них, Говорухин уткнул свою голову вниз, и не хотел разбираться кто это был.

– Да, да, – ответил он растерянно, и отдышался, – я его принимаю… – полагаю, вы не Свидетели Иеговы, и у вас еще есть дело… – проговорил он отчужденно.

– Приятно иметь дело с умным человеком, – расплылась в радушии одна из теней. Говорухин поднял голову, не стоило позволять себе выходить из образа. Он улыбнулся и оглядел двух стоящих рядом с ним мужчин. Они были вдвое больше него, мощные, по прическам и отпущенным бородам стало понятно, что они пользовались одним барбером. Армейские всегда гладко выбриты, это и чекистов касалось, и ментов – кем они были?

– Я смотрю у вашего барбера плохо с фантазией, – пошутил Говорухин, – или это два по цене одного?

Они добродушно засмеялись и ответили:

– Да, нам рассказывали, что ты забавный.

– Господи, надеюсь, что не моя бывшая!

– А чего такое?

– Дак вам бы пришлось юзать спиритуальную доску! – Говорухин заржал, и они вместе с ним, – ну вы поняли! – Говорухин сделал вид, что сгибается от смеха, только для того, чтобы отдернуть ногу и ударить её по промежности одному из здоровяков. Резко переключившись на второго, он попытался приложить здоровой рукой в челюсть, и хоть после его удара хрустули костяшки, здоровяк даже этого не почувствовал. Говорухин оглянулся на другого. Все происходило посекундно, и он изумился тому, что тот стоял выпрямившись, хотя должен был согнуться. Они схватили его за грудки и оттащили подальше от машины. Первый удар пришелся в челюсть, второй в скулу, будто бы его колотили отбойным молотком. Третий удар сломал зуб. Четвертый прямо в глаз, и на нем образовалась какая-то пелена, стало меньше резкости. Пятый пришелся в солнечное сплетение, он стал задыхаться. Били прицельно, и будто бы даже не силясь. Говорухин упал на асфальт и вместе с плеском воды почувствовал её холод и зловоние канализации. Отдышавшись, он чуть-чуть приподнялся и еле выговорил:

– Сразу два…замечание… Никогда не стоит начинать с головы… жертва начинает путаться, – тут его схватили за волосы и окунули на несколько секунд в лужу, а затем отпустили, он облокотился на спину, и прокашлявшись договорил, – Второе… не люблю пытки водой, давайте по старинке ласточку. Обессиленно он рухнул обратно и почувствовал, как его поднимают на колени:

– Кстати, как мне вас звать? Пупа и Лупа?… Я за Пупу и за Лупу, – встретил его не смех дружелюбной аудитории, а пощечина, Говорухин харкнул кровью, и уличные ручьи куда-то унесли осколок его зуба. У него закружилась голова и он не мог удержаться, кто-то держал его за плечи, пока другой рылся в телефоне

– Нет. ребята… мне еще рано сниматься… в промо-роликах ИГИЛа, – еле выдавил из себя Говорухин,

– Хах, – громилы посмотрели друг на друга, – а вот уже смешно.

– Спасибо, это мой лучший… материал – Говорухин скривился от боли, ему дали вподдых, и него хрустнуло ребро, он снова прокашлялся и выругался, что ж, теперь болит всё тело и рука отошла как-то на второй план – не надо…аплодисментов.

Перед ним развернули телефон, на котором вызывался неизвестный абонент по видеосвязи. Что-то вроде скайпа или facetime. Экран был повернут вертикально, и на нем появилась фигура мужчины лет пятидесяти, следящего за собой, но не в данный момент. Галстук был полуразвязан. Верхние пуговицы сорочки расстегнуты, сам он постоянно облизывал губы и почему-то подносил палец ко рту. Этот мужчина был в гневе, в ярости и возбуждении:

– КТО ТЫ ТАКОЙ!? – он был взвинчен, и вел разговор на повышенных тонах командным голосом, в котором чувствовалось отчаяние

– Воу… вот это хай-тек. Наконец-то дистанция между народом и властью сократилась, – саркастично подметил Говорухин.

– Шутник значит, да!? Отвечай! – его собеседник очень много потел и в итоге скинул с себя галстук.

– Вы… это и так знаете… – вздохнул Говорухин, ему уже хотелось, чтобы это поскорее всё закончилось.

– ОТВЕЧАЙ НА ВОПРОС, СКОТИНА!

– Ладно…Ладно… моё настоящее имя – Спайдер Иерусалим, – Говорухин улыбнулся, и сплюнул кровью

– ЧТО ТЕБЕ НУЖНО!

– Чтобы вы телефон…

– НУ НУ

– горизонтально развернули… хочу интерьером полюбоваться… это же приемная… Почтительный господин насупился и бросил взгляд на своего помощника, попавшего ему в кадр. Тот бросил взгляд на другого. В следующую секунду Говорухин ощутил удар в челюсть и услышал хруст. Кажется, это была скула.

– Чтобы всегда светило солнце… бесконечный боезапас… и пляжные зонтики для коктейлей…

Последовал еще один удар,

– ТЫ КЕМ СЕБЯ ВОЗОМНИЛ?! – мужчина на том концу провода истошно закричал и бросил что-то со стола.

– Четвертой… властью, – Говорухину стало страшно, и когда он увидел, что над его лицом заносят кулак, то жалобно попросил: «Не надо», а затем произнес, – журналистом…

– КТО ТЕБЯ ЗАКАЗАЛ!? – мужчина в сорочке стал краснеть

– Чееггго? – единственное, на что хватало сил Говорухину, это членораздельное выговаривание слов.

– ЭТО ПОДМЕТЕЛКИН?! ГХЕБГХОВ!? КИГХИЛЕНКО!? – изображение с экрана постоянно тряслось от гнева своего владельца…

Говорухин засмеялся, паззл сложился, и он поддался хохоту еще сильнее. Из солидного мужчины тот превратился в жалкого психованного параноика. Хохот смутил его собеседника и тот огрызнулся:

– Что ты позволяешь себе, огузок!?

– Просто…Варлен Сергеич, вы ведь даже… свое блядское имя не можете… выговорить… картавите… никогда… за вами не замечал… очень смешно… ну вы и сукин сын… конечно..

– НАУЧИТЕ ЕГО МАНЕГХАМ! – потребовал Долгоруков старший от своих подчиненных визгом. Он начал трястись и бить по столу кулаком, но потом, как это бывает, когда человек ударятся обо что-то, начал потирать костяшки и стряхивать кисть, чтобы боль прошла, неуклюже, будто бы он был в чем-то не уверен. Один из его подчиненных достал из кармана целлофановый пакет, и надел Говорухину на голову, затянув его у шеи. Говорухин запаниковал и начал судорожно вдыхать воздух, но вдыхать было нечего. Наоборот, он только растранжирил запасы кислорода и бился в конвульсиях в руках своих мучителей. Его отпустили, и Говорухин обессиленно рухнул кому-то на руки, так как не мог держаться на коленях. С жуткой отдышкой он произнес:

– Лучше бы…вы сына… так воспитывали

Собеседник вспыхнул от гнева и закричал:

– НЕ ТХГОГАЙ МОЮ, – тут у него сорвался голос и он захрипел, – КХГОФ!

– Твоя кровь… – Говорухин опустил голову, чтобы ему было полегче говорить, – изнасиловала… жестоко убила девочку… годящуюся тебе в дочери… но видимо… у каждого свои недостатки?! – Говорухин усмехнулся, и почувствовал как сильно болят его ребра…

– Мы… – у него слегка задрожал голос, но он его выправил, – САМИ ГХАЗБЕГХЕМСЯ! Я УЖЕ ПГХИНЯЛ МЕГХЫ!

– Мда…убьешь пятырых – оплатим учеббу в Кембридже…завалишь десять… станешь депутатом… – Говорухин поднял Голову и посмотрел на Долгорукова старшего – уже поздно… Он придет… за тобой…и за другими… и тогда… ебнет пиздец…ах суки вы ебаные, как же больно, – Говорухин почувствовал, что скоро потеряет сознание, у него начало темнеть в глазах, но он продолжил… – он придет… потому что ты…заразил его… и заразит всех… Он… – тут журналист осекся и попытался завалится на землю, но его удержали.

– Домашний агхест даст ему всхтяску! – Долгоруков старший буйствовал в своем кабинете. К нему как раз зашла секретарша с чаем, и он с матершинной выгнал её

– Теперь… это птица будет заперта в золотой клетке… – Говорухин тоскливо усмехнулся.

– ЗАЧЕМ!? ЗАЧЕМ!? – кричал Долгоруков-старший, и может быть, кого-то это и приводило в ужас, но только не Говорухина. Он соврал, ответил, что «не знает», хотя глубоко в душе он всё прекрасно понимал…

– У ТЕБЯ БЕЗДУШНАЯ ТЫ СКОТИНА ЕСТЬ ГХЕБЕНОК!? – сокрушался мэр,

– Должен был быть…но он и его мать… скончались… – Говорухину было тяжело говорить, и он выдавливал из себя слова, как выдавливают прыщи или гной.

Долгоруков старший сильно призадумался. Вена на его холодном и толстом лбу выступила и снова спряталась, а Говорухин добавил: «Твой сынок…убил невинную девочку…ну а хер ли…кровь-то чужая…плод бессонных ночей…постоянной заботы…труда…и жертвенности…и грядущих счастливых дней…мечтаний о глазах…переполненных слезами гордости…и радости…след прожитой жизни…а он это… перечеркнул… и ты еще спрашиваешь… видимо когда много убиваешь…уже не замечаешь…

Долгоруков старший на мгновение насупился, будто бы искал что ответить. Наконец, он переспросил: «ПОДМЕТЕЛКИН? ГХЕБГХОВ!? КИГХИЛЕНКО!?»

– Сионистские… мудрецы во главе… с Дональдом… Даком, – ответил Говорухин, он устало вздохнул, а потом кинул ремарку, – видел бы ты своё лицо… Хах

– Ничего… НИЧЕГО…. Мы всё испгхавим! – Долгоруков старший кипел от злости.

– И что… вы будете делать? – Говорухин задал вопрос, чтобы не потерять сознание.

– О, тебе не нужно об этом знать… – мэр отрезал резко, будто бы в своем возбужденном состоянии и размягченном сердце он успел сообразить план, и в любом другом случаем мог бы действительно испугать своего собеседника, – Заканчивайте с ним. – приказал он своим помощникам, и от его растерянного тона не осталось и следа.

Звонок выключили. Смартфон убрали в карман. Громила, что держал его, приобнял его за плечи, а потом прошептал:

– Что меня всегда привлекало в смерти, так это то, что она очень интимна. – шептал он, затем поцеловал Говорухина в лоб, и добавил, – не волнуйся, будь сильным. Мне нравится… растягивать процесс, – Алексей сник, и громила продолжил, – каждый умирает одиноким. Чем-то это напоминает рождение. По крайней мере, когда я убиваю, то всегда стараюсь обставлять это, как рождение. Процесс, в котором участвуют всегда двое.

– В «Голландском штурвале»…тоже двое участвуют…, – Алексей прокашлялся, надо было оставить за собой хотя бы достоинство, – вон она…ролевая модель твою мать…

– Хмм… – громила переглянулся со своим коллегой, – никогда не думал об этом прежде. Спасибо за пищу для размышлений.

Алексей что-то пробубнил в ответ и краем глаза заметил сверкнувший в темноте огромный нож.

– Ты в своего напарника… тоже любил втыкать длинные предметы… – устало пробурчал Говорухин и усмехнулся.

– Тссс, – пальцем показал громила, и снова перешел на шепот, его коллега стоял в сторонке, и оглядывал дворик, – не бойся… Громила сел на колени и посмотрел Алексею в глаза. Вместе с тем, Алексей почувствовал острую боль в боку, усиливавшуюся с тяжестью, коя бывает при передвижение тяжелого груза. Алексей посмотрел на свое туловище. Нож вошел по рукоять. Во рту он почувствовал соленый привкус крови.

– Дай… я тебе…на ушко. шепну…, – откашлял он,

– Что же? – в экстазе произнес громила,

– А ты…накло…нись

Громила наклонился одним ухом ко рту Алексея, и в следующий момент почувствовал, как в него вцепились зубами. Алексей сжал челюсть и повалился на земь. Сквозь забытие он, будто контуженный, приглушенно слышал ругательства и крики. Потом он ощутил, как его челюсти пытаются разомкнуть, а двое громил пытаются решить что с ним делать:

«ОН МНЕ МОЧКУ ОТКУСИЛ!

ДА НАХЕРА ТЫ ЭТИ ШАШНИ ВООБЩЕ УСТРОИЛ!?»

Откуда-то издалека послышался хлопок металлической двери, и следующим, что почувствовал Говорухин было то, как изымается нож из его тела. Жжение накалило всё изнутри. Скоро должно было наступить обширное кровотечение, и тогда конец, накатывающий шерстяным одеялом.

– Бог ты мой, то ж они с вами сделали? – первое, что он услышал из другого мира, – «А я-то боялась, что они меня хвать и того! – а Апостол Пётр изменился и теперь напоминал консьержку из подъезда, в котором Говорухин проживал.

– Что…того? – выдавил из себя он,

– Хвать и насильничать! Они-то парни здоровые, молодые, а я-то что?! Старуха! Ох, Лёшенька, а вы слыхали новость, ну вы, наверное, слыхали, вы ж в газете работаете, – речь её быстрая, и цельная, будто бы она заготавливала её еще на своих подругах, каждый раз к рассказу прибавляя всё новые и новые подробности, – у нас тут в районе же младенец пропал. Так тут собачки бегали, наученные, натасканнные, а они хвать и паре квАрталов отсюдова и косточки детские нашли. Шум-вой такой поднялся! Мамка только вышла с детишкой погулять, а тут же вспомнила, что телефон забыла, а ну как у молодежи-то без телефонов, ну она коляску-то и оставила во дворе, жили-то они на втором этаже. Ну так вот, нашла она его, закрыла дверь, вышла на улицу, а детинку уже бомжи утащили. Говорят, что его пожарили на костре, а потом и съели… Ужас, в какие времена страшные живем! – со вздохом подытожила она, произнеся до этого весь текст без запинки, и накислила грустную мину.

– Изви…, – Говорухин прокашлялся, – скорую бы… мне… Когда они приедут…то пуст вытащат из…рта…мочку уха…

– Ах, да, конечно, Лёшенька, никуда не убегайте, щас вызову, лежите спокойно, дайте знать, если вам что-то понадобиться, ох какие страшные времена наступили, да мы и не заметили, так людей на погожих улицах избивать, это ж что-то, да и еще в центре когда-то прославленного Города, ох, что творится-то? Что с нами всеми нами станется?! – она произносила всё быстро, и её голос удалялся из пространства, и с ним она поспешила к телефону. Говорухин смотрел на ночное небо, насупленное тучами. Внезапно для самого себя он рассмеялся, и вместе с тем раскашлялся. После чего слезы побежали по его щекам. Слёзы с дождем, он разрыдался. Затем обессиленно повторял про себя: «Он всего…лишь симптом…как же…до меня не дошло!?». Где-то вдалеке шумела карета скорой помощи, а он в это время провалился во тьму….