Текст книги "Четвертая Скрепа (СИ)"

Автор книги: Иван Семеринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

VIII

Света ушла в другую комнату, где покоился дед, чтобы объясниться, пока Говорухин вместе с Борей оставался в гостиной и сидел на чемоданах. Он стал осматривать старый сервиз, на котором в рамках были фотографии матери – вот она в молодости счастливая торчит на диване и улыбается. А вот фото с тех времен, когда Говорухина забирали из роддома. Рядом был поставлен аналогичный снимок, но уже со Светой, держащей в руках своего новорожденного. Боря и тогда выглядел хмурым, странно всё это. Из-за стены раздавались какие-то грубые всхлипы. Дед в своем репертуаре. Жесткая рука, прямо Сталин. Заводской рабочий. Амбиции начальника он удовлетворял, правда, только дома. Терроризировал всю семью, пока сердце позволяло, да было кому слушать. Считал, что все ему должны за эту квартиру. А потом, когда Говорухиных сживало с белого света, чуть-чуть смягчился. Хотя в последнее время опять началось. От скуки больно много телевизора смотрел. А вот и книги, с которыми были проведены подростковые годы: «Гадкие Лебеди» Стругацких, эссеистика Толстого за 1894 – 1910 года – там и Ходынке, и о Кровавом Воскресенье, и о том, что Империи суждено умереть было написано, а вот и «Тихий Дон» Шолохова. На «Гарри Поттера» денег не было. Литература с советских времен.

Алексей повернулся к мальчику и, сев на корточки, решил отвлечь его от вынужденного переезда расспросами: «Кем Боря хочет стать?», он ответил, что хочет стать тем, кто их отменит. Говорухин выразил немое удивление и переспросил:

– Кого их, Боря?

– Вас… – последовала напряженная пауза, – мы вас отменим. Вы погрязли в корысти, в меркантильности, злобе и эгоизме. Не замечаете, что убиваете всё, что вокруг вас. Природу, людей, всё живое, что попадается вам под подошву своей пошлостью. Вы обмельчали, вас надо убрать подальше. Как мусор. Как ненужную вещь в кладовку.

Говорухин стало не по себе, его лицо приняло задумчивое выражение, он усмехнулся и отвернулся в сторону:

– Боря, – журналист взял доброжелательный тон, – скорее всего твое поколение превратится в таких же уродов, еще больших уродов, чем моё поколение, потому что от осины не родятся апельсины. И у вас ничего не получится…. Но если получится, то я буду только за – отменяй сколько влезет… Маму только свою пожалей, она много всего из-за тебя и за тебя вынесла.

Ребёнок ответил, что не может уже ждать. Говорухин сказал, что ему придется, потом с иронией добавил, что для осуществления замысла Боре надо есть чаще кашу по утрам.

Послышался скрип дверной ручки. Света вышла с озабоченным лицом и попросила Говорухина поговорить с дедом. Тот встал и твердой походкой вошел в дедовские покои.

Внутри было тускло и темно, единственным полноценным источником света, помимо окон в комнате был включенный телевизор, по которому шло какое-то политическое шоу. В крайнем углу комнаты, туда, куда не падали лучи, лежал дед на своем потасканном диване, который он когда-то притащил с барахолки. Его ноги оставались неприкрытыми под скомканным шерстяным одеялом, заправленном в дряхлую наволочку

– Кто там? Я не вижу, – из угла раздалась сиплый голос, казавшийся когда-то грозным.

– Это Алексей, дед, – произнес Говорухин, – как дела? Что по ящику со сказками рассказывают?

– Да пока не родила! – старик со злобою ухмыльнулся, – рассказывают там, Лешёнька, что вы – либералы, молоденькие все, с телефонами – два процента дерьма, и вас стягать надо… (он сделал глубокий хриплый вдох) на кого вот страну оставляем?

– Ну на твоем месте я бы не стал плевать в колодец, который будет тебя кормить, – заметил Говорухин.

– А я бы на твоем месте не хамил старшим, говнюк… Предатель! Уважать надо! – вырвалось у деда

– Если шлюха дотянет до твоего возраста, мне тоже надо её уважать? – съязвил журналист

– ДА КАК ТЫ! Колотить тебя надо было больше. Дурь всю мать твоя не вышибла! Я бы тебя, если бы мог! – из темноты высовывалась неуклюжая рука, бившая воздух.

– Что ж, довольствуйся своими ошибками в воспитании, а еще скажи: «До свидания» Свете и Боре.

Дед обиженно что-то промямлил. В ответ Алексей спросил: «Сколько раз жрешь?» и «Сколько раз меняли подгузник?». Дед давился гневом, но прорезал сквозь зубы: «Три и один».

Говорухин саркастично парировал, мол отлично, и пообещал приехать сразу же, как проводит свою сестру и племянника на вокзал. Уже в дверях старик его окликнул, мол «зачем им уезжать?», на что журналист с показным безразличием ответил: «Одни уважаемые люди делают очень плохие вещи, и им надо напомнить, что они не такие уж уважаемые. Наслаждайся птичьим пометом» – журналист посмотрел на телевизор и закрыл за собой дверь.

IX

На дорожку сидели молча. Света только теребила ребёнка, смотрела правильно ли он завернул шарф, проверяла, есть ли в кармане перчатки. Боря, отчужденно, будто бы неваляшка, подчинялся. Настала пора выходить, вызванное такси уже подъехало, и водитель ждал внизу, поерзывая в кресле своего автомобиля, держа руку около своего газового балончика.

Они покинули квартиру, закрыли за собой двери – Света сразу же отдала запасной комплект ключей Говорухину – спустились на изможденном людьми лифте и дошли до машины. Говорухин убрал чемоданы в багажник, потом, усевшись на переднее сидении, приказал заехать водителю в несколько мест.

Легковушка тронулась, Говорухин повернулся к приунывшим Свете и Боре, и попытался их подбодрить:

– Для вас это шанс, начать всё с чистого листа. Будто бы ничего, что тут произошло, не было.

– Семь лет твоего отсутствия – их тоже не было, Лёш?

– Не было. Как следов на песке.

– Они будут нас искать, Лёш? – озабоченно спросила Света

– Не будут, – сказал Говорухин, – сейчас не 90-е, довольствуются малой кровью. Кто первый под руку попадет, тот и…

– Твоей?

Говорухин моргнул и кивнул головой. Затем добавил: «Но я постараюсь им не попасться». Он широко улыбнулся:

– Лёша, не ври мне! Только не ври! – слёзно ответила Света, – не надо! Давай поедем назад! Обратно домой! Ты выбросишь эту дурацкую папку, и мы будем жить! Мамы нет! Не надо!

– Со мной ничего не случится…, – он посмотрел ей в глаза – обещаю,

Он повернулся к водителю, узнать долго ли им еще ехать. Тот ответил, что скоро. И действительно, довольно быстро они подъехали к банкомату, в котором Говорухин обналичил максимально возможную сумму. Потом они объехали еще пару аппаратов для выдачи наличности. Света спрятала деньги под одеждой в каком-то из чемоданов. Говорухин не обратил внимание в каком.

По радио передавали о том, что нынешняя климатическая катастрофа – самая сильная, с которой придется столкнуться Городу. Предупреждали о том, что стоит уехать на дачу или в деревню, чтобы переждать. Ведущие пытались скрыть свои панические настроения, но у них не очень-то получилось. Бархатный голос девушки, который многие бы сочли сексуальным, чуть-чуть подрагивал от волнения, когда анонсировал то, что к ним на радиостанцию завтра в это же время придет православный батюшка, с которым они обсудят сложившиеся проблемы. Видимо пружина натянулась чересчур сильно, и так просто её уже не отпустить.

Такси направилось к вокзалу. Поезд уходил через пару часов, а с учетом городских пробок можно было и не успеть. Они встряли где-то в центре, посреди каскадов пригламуренных зданий эпохи модерна, неподалёку от огромного молла, сквозь который каждый день проходили тысячи людей, копошившихся в муравейнике. Машины стояли несколькими рядами по четырехполосной дороге. Впереди гудели клаксоны, внизу вода лилась мелкой плоской речкой. Говорухин внезапно услышал стук со своей стороны. Он обернулся. За выдвижным стеклом был какой-то бомж, просивший мелочь с табличкой, упряждающей о грядущем конце света. О том, что языки пламени поглотят Город, а от выстрела Авроры кто-то проснется, кто принесет гибель и очищение. Говорухин показал ему средний палец, Бомж изменился в лице, стал красным, как ссадина, размахнулся и ударил по окошку. Никто не успел толком испугаться, когда Говорухин автомобильной дверцей оттолкнул бездомного. Тот упал на асфальт. В лицо ему струилась вода. Он попытался подняться, но Говорухин выскочил из машины и несколько раз пнул его поддых, как будто бы это был сломанный автомат с едой. Журналист убедился, что его противник не встанет в ближайшее время (он подумал, что где-то видел его уже, в каком-то дурацком шоу на ютуб) и запрыгнул на ближайшую припаркованную машину. Листовой металл, которым была покрыта крыша с характерным отзвуком, прогибалась под его весом. Он посмотрел вдаль – пробка скрывалась за горизонтом. Проспект представлял из себя заводской конвейер, по которому машины передвигались со скоростью сборки – такими же рывками поломанной видеокарты или заглючевшего робота. Единственный вариант, чтобы добраться вовремя, пешком. Однако улицы были переполнены людьми. Их было больше, чем на любом митинге, на любой стачке, на любой демонстрации.

Говорухин спрыгнул на землю, сработала автомобильная сигнализация, однако он не стал обращать на неё внимание. Журналист открыл заднюю дверь. Перед ним была Света:

– Давай, выходим, пешком тут дойти проще, – отрезал Говорухин

– На тебе чемоданы, на мне Боря, – выпалила в ответ сестра

Алексей обратился к таксисту, тот стал возмущаться, перебиваемый гулом сигналки, дескать «не положено не довозить-то» на что Говорухин дал ему больше денег, чем было обещано за поездку, и попросил открыть багажник. Прибежал водитель буйного автомобиля. Говорухин указал на поверженного бомжа, как виновника конфуза. Автомобилист сорвался с цепи, его крик слился с воем сирены, он стал топтать бездомного, будто бы хотел затолкать жалкое тело глубже в асфальт. Всхлипывания перебивали шум. Говорухин не стал обращать внимание. Взяв чемоданы, он устремился вперед, расталкивая людей, расчищая путь для сестры с ребенком. Человеческая масса, двигавшаяся в обе стороны, поглощала в себя любого. Трудно было не потеряться в такой толпе людей, которая, казалось, только уплотнялась с каждым шагом, приближавшим их к вокзалу. Дошло до того, что пришлось протискиваться, а Говорухин пожалел о том, что давно не бывал в спортзале. Отталкивать всех – от стариков, до юношей и подростков. От интеллигентов, одетых в френчи, с зонтиками, до борзых ребят в спортивных костюмах. От одинаковых девушек чуть за двадцать, до поднаторевших в жизни полных калош, радостями в жизни которых была жирная пища, да пачка дешевых сигарет. Он оглянулся назад – Света и Боря еле за ним поспевали. Кто-то дал ему локтем по виску, он потерял координацию, буквально на секунду, и марионеткой навалился на людские туши. Быстро пришел в себя – голова чуть кружилась, но этот путь должен быть пройденным до конца. Говорухин работал корпусом, оттесняя одних, оттесняемый другими. Каждый шаг был будто борьбой, но не за место под солнцем, а за единственный оставшийся выход. Дышать становилось тяжелее – вот он и встрял, как желе или в живом студне, неспособный двигаться дальше. Ручьи холодной воды били по ногам, запах потной шерсти по носу. Нужно что-то придумать. Он посмотрел на Свету и Борю, сдавливаемых людьми. Бросил чемоданы, взглядом приказал схватиться за сына, как в последний раз и закричал громко в небо: «БОМБА БЕГИТЕ».

Их понесло течением. В потоке людей они сошлись вместе и соединились в объятии, чтобы никто не смог их уронить, чтобы не быть самими затоптанными. Люди врезались друг в друга, ударялись друг об друга кто-то с размаху влетел в них, но они удержались. Толпа стала редеть, и отступать куда-то вперед к забитым пробками дорогам. Черт, деньги, чемоданы. Говорухин высвободился от рук, и рванул к саквояжу, чтобы никто не успел его утащить. Он увидел, как кто-то схватил один из чемоданов и пытался убежать с ним вперед, пока какой-то проходимец пытался утащить другой. С разбега, всем телом, Говорухин протаранил его – тот завалился на землю, прижав чемодан, как родного ребёнка к груди. Журналист схватился за саквояж и навалился прямо на него. С глухим стуком он ударился об лицо проходимца. Пока он не успел прийти в себя Говорухин вырвал чемодан из его рук и побежал за другим, на ходу расталкивая других. Саквояж тяжелел в руке и замедлял его. Маячивший впереди человечек непонятной национальности в костюме адидас на ходу стал открывать ридикюль, чтобы посмотреть его содержимое. Говорухин сделал отчаянный рывок, чтобы догнать его, схватил чемодан в обе руки, прикрываясь им будто щитом, и тараном врезался в вора. Они оба упали. Говорухину показалось, что он отделался несколькими ссадинами. Чемодана из рук он не выпустил. Жулик повалился на земь к нему спиной и не двигался. Содержимое чемодана развеивалось по ветру на проспекте. Женское белье, штаны, футболки, куртка, денег не было. Воришка ожил. То ли цыган, то ли какой-то приезжий, он обернулся, с испуганным видом посмотрел в глаза Говорухину и тут же вскочил, исчезнув за толпой бегущих людей.

Говорухин с трудом поднялся. Пальто было мокрым, вода забралась в ботинки. Можно было простыть. Кто-то его толкнул, он снова чуть не упал, но сумел устоять. Да, главным в жизни было устоять. «Теперь можно давать мастер-классы по микс-файтам с участием подручных средств, – подумал журналист, – этого мне будет не хватать». Он подошел к распахнутому саквояжу, осмотрел оставшееся содержимое – носки, домашняя футболка с принтом Советского союза, трикотажные штаны с заштопанной дыркой. Рядом валялись тюбики с дешевой косметикой, успевшие искупаться в дождевой воде, мыльно-рыльные принадлежности и разбитый фен. Хоть что-то. Говорухин скинул всё в чемодан и застегнул его. Затем облегченно похромал назад, будто бы изможденным солдатом шел по полю боя. Толпа окончательно рассеялась, оставив за собой тела старушки в окровавленном платке, женщины средних лет с авоськой еды и пацана в модных кедах. Впереди лежал кто-то еще, Говорухин не мог отчетливо увидеть кто же, из-за угла доносилась сирена скорой. Шёл он, будто бы оглушенный. Света вместе с Борей стояли у входа – мальчик был хладнокровен, а его мама прижимала к груди и закрывала ему глаза. Люди начинали снова собираться и пересекать вокзальную площадь.

Говорухин подошел к ним, Света на него испуганно посмотрела, спросила как он и нужна ли помощь, он в ответ ухмыльнулся и сказал, что сам себя подлатает, как только он их посадит на уходящий поезд. Затем он кивком головы показал на дверь и почувствовал чью-то тяжелую руку на своем плече. Он обернулся. Перед ним стоял полицейский в синей форме цвета студенческого билета, постукивавший своей резиновой дубинкой по бедру. Властным тоном он начал дознавать, мол «Что с губой? Чего весь мокрый и в крови? Не знаешь, из-за кого тут давка произошла?»

У Говорухина засосало под ложечкой, он уставился вниз, разглядывая расстегнутую кобуру и каменную плитку под ногами, затем стал медленно выкручивать свою шею и пролепетал: «Сфета, а фто эта за дядя? Дядя, а вы езть фкатанкте? Сфета, Сфета, он фто плахой?»

Сестра тут же подскочила, обняла его за шею и встала в защитную стойку, оградив Говорухина корпусом:

– Вы что это позволяете?! Пристаете к моему брату-калеке! Которому досталось в этой давке! – она слезно завопила, – что ж эта за полиция такая, что не может защитить! Да набрасывается на невиновных!

Полицейский немного поник, чтобы исправить свое положение он предложил их проводить до поезда, на что Света гордо отказала, а потом с той горечью, которой вызывают муки совести, прибавила: «Мы не гордые, нам не надо».

X

Говорухин смотрел на свое отражение в зеркале вокзального туалета – губа была разбита, под искривившимся носом была небольшая струйка крови, на затылке небольшая шишка, к тому ж еще плечо ныло, давненько он так не получал, с тех самых пор, когда на него пару лет назад накинулся фанат Игоря Талькова – хорошо, что у него было тогда пистолета, с сарказмом подумал Говорухин… а может и наоборот. Этот сумасшедший нес какую-то околесицу про то, что журналисту воздастся за его грязный язык, что за слова надо отвечать любой ценой, что он его убьет. В словах психов всегда есть крупица логики. Слава Богу, что его тогда скрутили охранники, потом приехали менты, оформили в отделение, а после звонка шефа редакции у этого психа еще и пакетик с веществами нашли. «Видимо, обдолбался и полез», – убеждал себя Говорухин, но что-то как-то не клеилось.

Он вспомнил, как проводил сестру и племянника на поезд. Пообещал им позвонить, как только всё закончится, и начать заново. Вот и она убеждала себя в том, что ему поверила. Им стоит начать другую жизнь, – считал журналист, а после поймал себя на мысли, что не может вспомнить ни цвета глаз своей сестры, ни матери.

На раковине была разложена аптечка – пластырь, немного бинта для повязки, спирт, чтобы обработать повреждения. Говорухин схватился за нос и с хрустом дернул его вперед. По телу накатило облегчение, какое бывает только тогда, когда кость встает на место. Он полил рану спиртом, наложил повязку на нос и заклеил её пластырем. Говорухин усмехнулся. Ему показалось, что он стал поход на героя из того старого фильма про частного сыщика, который весь хронометраж с такой же повязкой проходил.

Зато он мог вспомнить цвет глаз Бори – холодные, серые, как будто бы без присущей всем детям искры. Он-то точно всё понял – вот это страшно. На каждого из нас от них найдется зло пострашнее.

Он стал протирать губу, спирт обжигал лицо. Говорухин подумал о том, что к человеку в этом мире всё враждебно, даже окружающая материя, хотя человек человеку больший волк. Он мысленно воспроизвел один из недавно произошедших случаев, о которых ему довелось писать. Один парень, ровесник Алексея, убил другого за пачку сигарет. Все, конечно, были под синькой, а тот отказался стрелять, ну так он его и хрясь, а потом когда стрелка уже оттаскивали от жертвы, то он и увидел, что голова обладателя синего уинстона стала похожа на запекшийся сдутый футбольный мяч с волосами. А дальше протокол, а на вопрос Говорухина: «Ну вот зачем? За стольник человека жизни лишил», он удивленно ответил: «Ну а хули он сиги не стрелял?» Журналист понадеялся, что у Бори всё получится, обрабатывая набухшую на голове шишку. Испачканные в крови бинты упали в грязно-желтую раковину, Говорухин мыл руки, а вода окрасилась в багровый цвет. Он посмотрел на себя в зеркало, броуновское движение еще не началось, а он уже был побитый, уставший и отягощённый. В голове всплыла сцена с площади – останавливаться было поздно несколько часов назад.

Говорухин вышел из привокзального туалета, прошел сквозь широкую высокую, покрытую кафелем залу, заставленную лавками для ожидающих свой поезд людей, под гул разносящихся эхом шагов и скрылся в метро.

XI

«На самом деле теперь не что написано, а когда и как. Мы живем в век победившего постмодернизма, на смену которому пришел пост-постмодернизм. И, как бы это ни было грустно или счастливо, это означает окончательную победу формы над содержанием. Неважно, как это написано, сколько отсылок и цитат оно в себя вмещает, как размывает пространство вымысла и реальности – важен лишь способ подачи. Со скоростью современной жизни человек всё чаще возвращается к своему естеству – к получению сигналов. Важна эмоция, которую он получает, и чем эта эмоция проще – тем популярней она расходится. Современные СМИ морально устарели, потому что они не дают простоты этой эмоции. Чтобы выжить нужно приспосабливаться и адаптироваться к новым условиям. Разделение на формации устарело. И интеллигент, и выходец среднего класса, и серый воротничок, и феминистка, и бизнес-вумен, и работница школьной столовой – все они любят мемы. Мем позволяет добиться наибольшего эмоционального отклика, провоцируя реакцию, как у Собаки Павлова. По сути только провокация вкупе с простотой поможет вам завоевать место в информационном пространстве. Слова занимают слишком много места и времени для их написания. Заметьте, что одна и та же заметка, переведенная с другого языка, может быть адаптирована на эмодзи куда быстрее, чем на родной язык. За эмодзи-журналистикой – будущее, ведь человек всегда бежал от своей комплексности, о чем нам может свидетельствовать история прогресса и облегчения жизненного уклада, ведь эта журналистика не будет иметь границ – она не споткнется об менталитет, она не споткнется об культурный код, потому что спотыкаться и не об что, для неё в общем-то и нет границ. Она отменит все. Содержание – мусор, главное – это то, какую эмоцию, какой отклик вызывает материал. А остальное – тьфу. Вы вообще представляете какие возможности для контроля…» – тут лектора, судя по прическе и бороде регулярного клиента барбершопа, одетого в хлопковую пастельную рубашку и белые брюки перебил Подрулин сбивчивой быстрой речью:

– Так, всё, заканчиваем с этим, пардоньте, пидорством. Город на ушах с этим потопом, а мы тут мастер-классы проводим. Всех переувольняю, пардоньте, к чертовой матери, карланы проклятые. Мне не нужны тут неучи! Мне нужны бойцы! – он взял паузу отдышаться, – надо делать новости, а не чесать языком, пардоньте, меж ягодиц! Это как вообще! За работу!

Сотрудники недоумевающе посмотрели на Подрулина. Включился лектор:

– Арсений Палыч, ну вы же сами попросили прочитать лекцию по повышению классификации по новому стандарту

– И что? Просил, а теперь не прошу! Давай проваливай! – Подрулин сделал несколько резких шагов бывалого сердечника ему навстречу, лектор отпрянул, взял со стула свое пальто и махнул рукой на прощание и буркнул: «не дай Бог, тебя приступ возьмет, кляча старая».

Редакция в полном своем составе осталась сидеть на местах, пока Подрулин не прикрикнул, топнув ногой. Журналисты разбежались по своим кюбиклам. К главреду подбежал кто-то из подчиненных и спросил: «А брифинг-то будет?», на что тот ответил, мол «Вас я брал, чтоб этой чепухи с брифингами избежать! У каждого башка своя на плечах. Сейчас ЧП, самая горячая тема – сами разберетесь». Потом добавил: «И вызвони Говорухина с его отгула!»