Текст книги "Долина роз (Приключенческая повесть)"

Автор книги: Иван Недолин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Наше жилище украшалось все больше. Ковры и картины заполняли стены его. Ковры мастерила Марфуга. Картины писал отец. У него в запасе были краски, кисти, полотно. Искусству живописи он научил и нас.

Картины отец писал с натуры – у озера, возле рощ, в лугах. Портреты – с живых людей, с фотографий. Отец на портрете был молодой, красивый, энергичный, в инженерском костюме. Меня он нарисовал в нескольких видах: каким я был в детстве, малышом, гимназистом в форме и со значком. Как живая, смотрела с полотна Люба – в живописном наряде, с букетом цветов в руках и венком на голове.

Долго трудился отец над портретом матери. Когда он был готов и занял свое место на стене, Люба долго стояла, рассматривая его, притихшая и печальная, и вдруг заплакала. С портрета смотрела прекрасная, но холодная, чужая женщина…

Семью Дубовых отец написал вместе, на одном полотне, отчасти по памяти, отчасти по фотографиям. У каждого на портрете было свое характерное лицо, один Дубов не походил на другого Дубова, но что-то общее связывало их, кроме родства. На мое замечание об этом отец ответил:

– Над ними реял один призрак: обреченности.

Я уже упоминал, что по примеру отца вел дневник. Заглянув в него как-то случайно, отец похвалил меня:

– Хорошо. Только мало одних фактов – зарисовывай жизнь, события с натуры. Учись письму у классиков. Литература, как и музыка и живопись, облагораживает человека. А еще – учись мыслить, рассуждать, записывать свои раздумья.

По мере учебы по-иному, в их глубоком значении, стали доходить до меня и технические книги. Чертежи и схемы заговорили понятным четким языком.

Когда Люба подросла, отец начал преподавать нам и социальные науки. Мы убедились, что он хорошо знаком с учениями философов древности, с Кантом и Гегелем, Марксом и Энгельсом, Плехановым и Лениным.

– Папа, ты все-все знаешь! Где ты всему научился? – поинтересовалась Люба.

– В университете, дочка. Многому – по литературе, ходившей по рукам в качестве запрещенной. Студенческая молодежь собиралась кружками, мы изучали, спорили, делились впечатлениями. А кое-что я изучил в обществе ссыльно-политических.

– А ты разве в ссылке был?

– Был, дочка. В Сибири. Но это – давнее прошлое.

– За что же тебя ссылали?

– За участие в студенческих сходках, за прокламации, листовки, что среди рабочих распространяли, за студенческую забастовку… Два года пробыл в ссылке…

– А потом?

– Потом вернулся. Закончил университетский курс. Работать начал как горный инженер… И попутал же меня черт с этим Дубовым! Жил бы сейчас и работал со всеми, как человек…

– А за границей ты, папа, был? – спросила Люба после долгого молчания.

– Немного. Раза два. В служебных командировках. На заводах в Германии, Бельгии, во Франции и Англии.

Однажды в воскресный день засиделись мы до глубокой ночи. На наших часах стрелка подходила к двум. Ударили, мелодично переливаясь, кремлевские куранты. В Москве наступала полночь, было двенадцать часов ночи. На Красной площади перекликались сиренами автомобили. Слышался шорох засыпающего огромного города.

Вдруг мы услышали, что кто-то плачет. Оказывается, наш Фома Кузьмич!

– Фома Кузьмич! Дедушка! – бросилась к нему Люба. – Что с тобой?

Старый повар поднял залитое слезами лицо. Словно впервые заметили мы, как глубоко оно изрезано морщинами, как стар уже наш Фома Кузьмич.

Смущенно улыбаясь сквозь слезы, Фома Кузьмич стал рассказывать:

– От радости это я, милые… Ведь часы-то бьют где! На Иване Великом, в Москве, на Красной площади! Раньше куранты «Коль славен» играли, а теперь, вишь, наш трудовой гимн… На весь мир гремит! Слушайте… Сколько лет прожил я в Москве. С мальчиков ресторанных начал, официантом работал. И на чай получал, и оскорбления от пьяной публики… Особенно купцы безобразничали. Шум, песни, охальство. Срам… От этого я и перешел на кухню. Поваром начал работать. Попотел у плиты немало… Раз гуляли какие-то купцы приезжие. Чем-то угодил я им. Приходит метрдотель: иди, говорит мне, покажись купцам. Пошел. В кабинете ералаш, море по колено… Один ко мне и обращается: «Это ты, Фома?» А сам с лица рыжий, коренастый такой в костюме заграничного сукна, но в шелковой рубашке-косоворотке и в лаковых сапогах. «Не надоело, – говорит, – тебе пьяных в ресторане кормить? Поедем, – говорит, – ко мне, главным поваром в мой дом? Руки в карманы ходить будешь, приказывать да приказывать. Жалованьем не обижу, доволен будешь, хороших работников Дубов умеет ценить.» Слушаю и думаю: «Вот он какой, этот Дубов! Слыхивал о нем!.. Может, и вправду будет у него лучше?» Вот так я и попал в услужение в эту семью. Не скажу, чтоб на радость…

Мы слушали и удивлялись: сколько лет знаем Фому Кузьмича, а первый раз он так разговорился! Много он нам интересного тогда порассказал.

А вскоре после этого случая заболел наш Фома Кузьмич. Сначала все бодрился, успокаивал нас:

– Пустяки… Не уберегся… Видать, от печки на холод выскочил. Попью чайку с малиной, пропотею, пройдет.

Но недуг брал свое. Фома Кузьмич потерял аппетит, слабел на глазах. Аптечных лекарств у нас к этому времени почти не было. Мы врачевали его народными средствами, настоями трав.

Фома Кузьмич умер в мае. В этот день мы помогли ему выбраться на крылечко. Распустились цветы яблонь. Сияя на солнце золотистым пушком, возле цветов хлопотали пчелы. Воздух был упоителен, день прекрасен. Счастливая улыбка озарила лицо больного:

– Привел бог пожить и умереть, как мечтал всю жизнь. Марья, Марья… Поторопилась ты умереть… Саша… Сынок родимый… Борис Михайлович, Владя! – Обратился Фома Кузьмич к нам. – Будете в Москве – зайдите в Главный штаб военный, наведите справки… Жив ли или пал на поле брани Александр Фомич Стольников, красногвардеец… А уж если, приведет бог, увидите его, – расскажите, как жили мы тут, передайте ему мое родительское благословение…

– Да что вы, Фома Кузьмич! Бог даст, сами увидитесь с сыном!

– Где уж… Кончились мои свиданки…

Фома Кузьмич долго лежал молча, обозревая долину, мы ему и постель на крыльцо вынесли. Потом заснул. Ахмет неотлучно дежурил около своего старого друга. Голова нашего кучера, когда-то смолево-черная, тоже поседела. Да ведь и Ахмету было уже под шестьдесят.

Фома Кузьмич больше не проснулся. Когда мы часа через два пришли, чтобы перенести больного домой, то увидели, что Ахмет плакал. Старый повар лежал, вытянувшись, под одеялом, восковые руки его были сложены на груди, а худое лицо было спокойно, торжественно…

Отец снял фуражку.

– Умер?! – горестно воскликнула Люба.

Все мы поплакали над телом нашего друга, над его могилой. В этот вечер отец долго беседовал с нами. Мягко и осторожно он коснулся темы, которая до сих пор считалась у нас запретной: он заговорил о матери.

Мы слушали, затаив дыхание. На его лице было страдание, затаенная боль, но голос был ровным, твердым, глубокое горе перегорело, осталась тихая грусть. Он говорил о том, что любил и даже сейчас любит эту женщину. Но после ее побега много думал о ней. И понял, что она жила рядом с ним, но всегда оставалась в чем-то далекой.

– Там, где она окажется, если ее не бросит на произвол судьбы Рисней, – задумчиво произнес он, – ей будет лучше. То новое, что пришло в Россию с установлением Советской власти, в душе она никогда бы не приняла. Но она ошибается, что я таких же, как она, взглядов. Да, я мягкий, покладистый человек и зачастую – вследствие своей мягкотелости – поступался своими взглядами. Например, вся эта поездка… Она необходима Дубовым, но совсем не нужна была нашему семейству. И все-таки я смалодушничал, послушался ее и поехал… Но у меня есть незыблемое, чем я никогда не поступлюсь. Я покажу вам письмо, которое она оставила перед тем как скрыться. В письме она сообщает, как о решенном деле, что, устроив дела за границей, она вызволит туда и нас. Но ни я никуда не уеду из России, ни вас никуда не отпущу. Это вы знайте. И даже выбора вам не предоставлю. Вы будете жить у себя на родине.

Отец перевел дух, посмотрел на нас, притихших и взволнованных, и, обняв нас, сказал:

– А теперь я прочту вам письмо вашей мамы:

«Борис, прости, но не прощай. Нет, до свиданья. Я верю, что мы еще увидимся и ты не осудишь меня так строго. Я ушла от тебя не потому, что изменила тебе. Я решилась на этот шаг, чтоб ускорить наше освобождение. Я видела, что вы – ты и Дубов – не намерены покидать долины до полного успокоения в стране. Мистер Рисней с Георгием были того мнения, что нельзя откладывать отъезд и что сейчас наиболее благоприятный момент, чтобы добраться до границы. Рисней уверил нас с Георгием, что среди руководителей восстаний против Советской власти у него есть личные друзья. Может быть, это его агенты? Пусть… Но они знают вкус золота. Георгий захватил с собой ценности. Этого, по его словам, будет достаточно, чтобы устроить наш отъезд за границу. Достаточно и для того, чтобы всем нам прожить там без нужды. Нам – это Дубовым, мне, тебе, детям. И мы вернемся за вами, если не за всеми, то за тобой, за детьми, за Дубовыми. Конечно, Андрей Матвеевич пойдет за нами, когда увидит серьезность нашего предложения, прочность охраны, которую приведем мы и которая доставит нас до границы, на порог новой, блистательной жизни. Итак, до счастливого свиданья! Поцелуй Любу, поцелуй Владислава – этот живой портрет твой, прекрасный юношеский портрет…»

– А она жива? – спросила Люба охрипшим голосом.

– Может быть, и жива, кто знает. Скорее всего, их план удался, и они за границей.

– Значит, она все-таки за нами приедет? – глаза Любы были широко раскрыты.

– Если бы она даже приехала, пути к нам нет. А если бы путь и был, я предложил бы ей или остаться с нами или уезжать одной. Мне это очень горестно говорить. Но я должен сказать вам это прямо, ведь вы уже взрослые и должны во всем разбираться.

Во время этого разговора отец внешне был спокоен, время сгладило остроту его горя. Но в его голосе прозвучали такие твердые нотки, что мы поняли: решение отца принято им раз и навсегда. Я тогда подумал, что вряд ли мы увидим когда-нибудь свою мать. А когда Люба спросила меня однажды: «Куда же мама хочет нас увезти?» – я грубо ответил:

– К Риснею. К английскому шпиону. Маме у него очень нравится.

Люба испуганно посмотрела на меня и ничего не сказала, даже вообще больше не заговаривала на эту тему.

А жизнь, прекрасная и радостная, расцветала за гребнями неприступной горы. Радио изо дня в день рассказывало об успехах Советской России. Мы узнавали о строительстве новых заводов, электростанций, железных дорог, о высоком полете науки, искусства. Это была пятилетка на практике. Слово это упоминалось каждый день, пятилетку воспевали поэты, о ней ставили в театрах пьесы, о ней слагали песни. Мы слушали, но очень смутно представляли жизнь, которая кипела и бурлила там, за каменными стенами нашей живописной тюрьмы.

Однажды мы увидели над долиной необыкновенную птицу. Рокоча и гудя, блестя под солнцем и красуясь яркими красными звездами на крыльях, она плавно неслась на восток.

– Самолет! – воскликнула Люба.

– Стреляйте! – заволновался отец, хватая ружье и выбегая из дома. – Надо дать им сигнал!

Мы кричали, стреляли… Увы! Самолет, не услышав, не заметив нас, скрылся за гребнем горы.

– Улетел! – горестно вздохнула Люба, опускаясь на траву. Плечи ее вздрагивали от рыданий.

В надежде на случай мы разложили на открытом месте, на лугу, на самом виду, сигналы. Из смолистых ветвей сосен мы заготовили кучи горючего для костров. Самолеты проносились над нами год от году чаще. Мы зажигали костры, стреляли в воздух, чтобы привлечь внимание – бесполезно! Самолеты шли на большой высоте, летчики не замечали нас, затерянных среди горных массивов…

Время от времени мы проверяли уровень воды в пещере. Даже зимой пещера была залита водой до потолка. Я установил это, рискнув спуститься в переднюю часть пещеры на лодке. Я плыл в полной темноте, освещая путь факелом. Выхода из пещеры не было…

– Если бы водолазные костюмы! – говорил я. – Мы прошли бы тогда под водой.

Таких костюмов у нас не было…

– Если бы высокую-высокую лестницу! – мечтала Люба. – Мы поднялись бы на гребень горы и спустились с него…

Таких лестниц нам не сделать…

– Если бы воздушный шар! Мы улетели бы на нем.

Такого шара мы соорудить не могли…

– Нет, вот если бы радио от нас заговорило! – вздыхал отец. – Мы вызвали бы самолет на помощь.

Увы! У нас не хватало для этого оборудования, приборов. Усилия отца соорудить радиопередатчик пока не увенчались успехом.

Но отец не падал духом.

– Мы еще повоюем! И выиграем битву, отвоюем свое счастье! – твердил он. И добавлял: – Если нам не поможет счастливый случай.

Однажды мы стояли с Любой у входа в пещеру. До половины она была залита водой. Неумолимый и равнодушный страж!

– Никаких изменений… – горестно вздохнула сестра. – Месяц прошел, как мы проверяли отметки. Все то же…

Мы долго молчали и смотрели, как неумолимая вода медленно вливается в темные ворота пещеры. Мы приехали к пещере верхом и пока мы занимались разглядыванием уровня воды, лошади наши мирно паслись на лугу.

– Едем, Люба, обратно.

– Едем… Погоди минуту, сейчас.

Сестра размахнулась и бросила свой хлыст в воду. Ремешок затонул, а деревянная рукоять, любовно украшенная Ахметом, поплыла, колеблясь, по воде и скрылась из глаз.

Люба проводила хлыст внимательным взором.

– Зачем ты бросила хлыст в воду?

– Зачем? На счастье…

– На счастье? Утонет или нет?

– Я вырезала на рукоятке привет. Привет от пленников Круглой горы… И поставила дату – год и сегодняшнее число…

Я молчал, удивленный.

– Помнишь, Владислав, попытку проникнуть через пещеру на лодке? Ты рассказал, что вода не доходит до потолка, до каменных сводов пещеры, примерно на четверть аршина. Это – в самом низком месте. Если бы пустое пространство было большое, то можно было бы проплыть там, держась, например, за борта маленькой лодочки или за обрубок дерева…

– Да… Если бы это было так…

– Вот я и подумала… Где не проплыть человеку, без труда может проскользнуть такой маленький предмет, как хлыст. А вдруг он очутился по ту сторону горы, проскользнет водопад, поплывет по Гремящему потоку, попадет в реку… Может, кто-нибудь его поймает… И прочтет…

Я крепко обнял сестру.

– Люба! Ты умница! Как же это я раньше не сообразил?! А что если мы пошлем таким путем письмо?..

– С просьбой о помощи?! – воскликнула Люба.

– Да, с описанием нашего пленения и с просьбой о помощи…

– Владислав! Как мы не догадались сделать это раньше?

– Что ж, и теперь не поздно. Мы пошлем дневник нашего пребывания в долине. Описание всей нашей жизни и всего нашего отчаяния…

– Но это будет целая повесть! Большая рукопись!

– Ну так что! Мы ее упакуем, чтобы не подмокла. Пустим на поплавках, чтобы не затонула.

– Поедем скорее обратно! Нельзя терять ни минуты! – волновалась Люба. – Интересно, что скажет об этом отец?

Отец внимательно выслушал наше предложение.

– Что ж… В добрый час!

Я просидел над рукописью с месяц. Получилось очень растянутое повествование о нашей жизни, о нашем путешествии, о жизни в «Долине роз». Кое-где я использовал страницы из своего детского дневника, вставив их в свое сбивчивое повествование, кое-что написал заново.

– Недурно, – одобрил отец, ознакомившись с рукописью. – Получается нечто вроде повести. Приключенческой повести. И каждый поймет, что надо спешить с помощью. А в этом – главное. Шансов не так много, а вдруг да попадет это послание в руки хорошего человека? Но знаешь, ты все-таки на первой странице или на отдельном листочке напиши суть дела, чтобы сразу было понятно, что к чему.

Я послушался отца. После этого мы проставили дату, я дописываю эти строчки, ставлю точку… и сейчас мы запечатаем, запакуем и постараемся просмолить наш увесистый пакет. Мне почему-то представляется, что рукопись найдут через много-много лет, когда мы все состаримся и умрем. «Вот и пусть узнают о нас, о пленниках „Долины роз“», – думаю я растроганно. Люба же верит в наше скорое спасение…

А теперь все! Закрываю тетрадь. Привет вам, неизвестный мне путешественник, который найдет это послание!

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

Вечерело. Заходящее солнце золотило вершины гор. Неутомимо шумел водопад.

Светлов окончил чтение. От длительного чтения глаза устали, от неподвижного сидения ныло все тело.

– Ну и ну! Альма, проснись! – обратился к собаке Сергей Павлович. – Тайна Круглой горы раскрыта! Пленники ждут помощи! А ты спишь… Где же твоя совесть?

Альма поднялась, потянулась, потом подошла к Светлову и лизнула его руку.

– Вода! Ее в верхнем гроте нет, – размышлял Светлов. – Была вода и пропала. От ресщелины за скалой до водопада остались ясные следы потока. А теперь здесь сухо, вода проложила новое русло или вернулась на старое. Значит?.. Значит путь в долину свободен! И это произошло, судя по рукописи и внешним признакам в передней части пещеры, недавно.

Светлов посмотрел на часы в изумлении.

– Девять часов! Уже вечер! Сколько же времени я провел за чтением рукописи? Время для визита к обитателям долины не подходящее. Отложим это путешествие до утра. Ужинать! Костер на ночь! Пошли за хворостом, Альма!

Собака смотрела на него понимающе, как будто до нее доходил смысл всего, что говорил Светлов. А он, благодаря присутствию этого живого существа, привык рассуждать вслух, словно делясь со своей путницей всеми своими мыслями. Альма виляла хвостом и всем своим видом выражала полное удовольствие.

В эту ночь Светлов спал беспокойно. Он видел во сне зеленую круглую долину с тихим озером, уютный домик инженера и юную красавицу…

Ранним утром, позавтракав, Светлов двинулся в путь. Больше всего он опасался, что в глубине пещеры, в низкой ее части, может оказаться вода.

«Что ж, – успокаивал себя журналист, – если там не особенно глубоко, пойду бродом. Если глубоко, но под каменным сводом достаточно места, проплыву. На плоту переправлюсь, сухих веток натаскаю, свяжу бечевой… Одежду, оружие – на плот, сам наполовину в воде… Преодолею препятствие! Если же не удастся, вернусь в лагерь, вызовем аэроплан. Так или иначе, а обитатели „Долины роз“ будут свободны!»

В пещере царили мрак и тишина. Луч фонаря освещал каменные своды и бегущую впереди собаку.

Вдруг Альма забеспокоилась, стала жаться ближе к человеку. Журналист, держа ружье наготове, освещал пещеру, внимательно осматриваясь.

«Ага, это, наверное, те следы, что я заметил вчера… Проверим наши вчерашние впечатления и выводы…»

Он нашел ясный отпечаток медвежьих лап. Следы шли, действительно, в одном направлении, вперед.

– Да, путь в долину открыт, – произнес Светлов. – Зверь прошел туда и не возвратился. Не сидит же он в темноте в глубине пещеры! Там, где прошел медведь, не к лицу отступать человеку. Вперед, Сергей Павлович! Ружье ваше заряжено пулями… Не робеть!

Светлова беспокоил фонарь. Вдруг испортится, погаснет?! Так и случилось… На минуту Сергеем овладел страх. Зловещая, беспросветная тьма окружила со всех сторон. Казалось, что меньше стало воздуху, что каменная громада горы вот-вот обрушится и похоронит в своих недрах… Или еще того хуже: пройти пройдет, а обратный ход опять станет невозможен… И останется он тоже пленником Круглой горы на веки вечные… И зачем только он пошел один?!

Преодолевая дрожь в руках, Светлов достал запасную батарею и ощупью, как перед входом в пещеру несколько раз упражнялся, сменил старую, погасшую. Чувствуя, как тревожно бьется сердце, нажал кнопку фонаря… Луч света прорезал темноту.

– Да будет свет! – радостно воскликнул Светлов.

Двигаясь дальше, он слышал все нарастающий и нарастающий шум воды. Ил под ногами был мокрый.

«Это самая низкая часть пещеры, – соображал Светлов. (У него моментально прошли все страхи и опасения.) – Вероятно, скоро подъем, ручей выйдет снизу… Вот уже слышен плеск воды…»

Внезапно луч фонаря осветил темное жерло колодца. В него с шумом низвергался поток. Дальше ручей шел на поверхности, прижимаясь в своем каменном ложе к правой стороне пещеры.

– Путь свободен! – обрадовался Светлов. – Принимайте на главную линию!

Осмотрев жерло колодца, он увидел в глубине огромный камень. Вода перекатывалась через его темную отполированную тушу.

Пещера шла, незаметно поднимаясь, становилась шире, выше и суше. Наконец впереди забрезжил свет. С громким лаем бросилась вперед Альма. За ней спешил Светлов, поспешно выключив свет фонаря.

Выйдя на волю, Светлов зажмурился от яркого света.

– Здравствуйте, граждане, обитатели «Долины роз»! – крикнул он, снимая кепку. – Мир вам, исполнения ваших желаний!

Перед ним лежала круглая, как чаша, долина. Озеро и поток сверкали под лучами солнца. Вдали, утопая в зелени, белел дом. Как добрый вестник мирного жилья, из трубы вился легкий сизый дымок.

– Где дым, там огонь и жизнь, – произнес Светлов. – Спешу! Хозяева, принимайте гостя! Смелей, Альма!

Всюду вокруг видны следы напряженной работы людей. В лугах пасутся лошади, коровы, овцы, козы. Они провожают человека спокойным взглядом. Над озером, свистя крыльями в полете, проносятся стайки уток. Многочисленные выводки их плещутся, крякая, на воде. Спелые хлеба наполовину убраны, рожь, пшеница, овес стоят в копнах.

Наконец дорогу преградил крепкий частокол, увитый цепкими и длинными, как лианы, ветвями хмеля. Среди зеленых крупных мохнатых листьев его желтели поспевающие шишки-семенники. За оградой был огород.

«Чего здесь только нет! – удивлялся Светлов. – Настоящая плантация!»

Повыше был сад. В зелени его краснели дозревающие яблоки, желтели груши. Черная осыпь черемухи мелькала там и тут. Рдяно краснели гроздья калины, рябины.

Вдруг вблизи раздался густой лай. Светлов невольно отступил за угол ограды и, сделав несколько шагов в сторону, скрылся в ближних кустах. Альма последовала за ним.

Из ворот вышла девушка. Светлов так и замер, наблюдая за ней. В руках у нее было ружье. Крупная, рыжеватой масти собака, рыча, двинулась к кустам, где укрылся Светлов. Альма заволновалась, кусты задрожали.

Внезапно грянул выстрел. Светлов почувствовал удар в плечо.

– Стойте, не стреляйте! – воскликнул он. – Вы с ума сошли!

Осмотрел левую руку. На рукаве повыше локтя зияла маленькая дырочка. В этом месте на онемевшей, опустившейся вниз руке проступило пятно крови.

– Боже мой, кто это?! – услышал он испуганный голос.

Светлов вышел из своего убежища. Изумленная девушка остановилась перед ним. Она была в светлом платье, в желтой фуфайке, в сапожках. Темные волосы убраны простой красивой прической. Белый шелковый шарф наброшен на плечи.

Недоумение, радость, испуг сменялись на лице девушки.

– Какое несчастье! – горестно повторяла она. – Неужели я вас подстрелила? Я думала – медведь…

– Не беспокойтесь, – ответил Светлов, – ничего страшного, маленькая царапина.

– Но у вас кровь на рукаве! Немедленно снимите куртку! Я перевяжу, – она сняла с плеч шарф. – Не беспокойтесь, он чистый…

– Что вы! Пожалуйста!

С помощью девушки, положив на траву свое ружье рядом с ее карабином, Светлов снял ранец, ягдташ, бинокль, куртку и пиджак. Рукав сорочки был окрашен кровью.

– Боже мой, что я наделала!

– Маленькая пустяшная рана в мякоть плеча, – успокаивал девушку Светлов. – Ничего особенного.

Пока девушка перевязывала раненую руку, Светлов, не чувствуя боли, рассматривал ее. Она была ниже его почти на голову, миловидна, стройна. Он заметил правильные черты ее лица, нежные линии шеи, гордую посадку головы, тонкие пальцы рук, которые так осторожно, стараясь не причинить боли, быстро и умело делали перевязку.

«Так я и представлял ее, – подумал Светлов. – Она прекрасна!»

И, кажется, он был бы не прочь, чтобы перевязка длилась возможно дольше.

Девушка была хороша той прелестью, которая не сразу бросается в глаза. Вначале привлечет какая-то отдельная черточка. Потом поразит легкость походки, навсегда запомнится горделивый рисунок бровей. Тронет сердце открытый ласковый взор. И в целом сложится привлекательный, милый, женственный образ.

– Спасибо, Любовь Борисовна! – поблагодарил Светлов, когда девушка, окончив перевязку, накинула ему на плечи пиджак.

– Откуда вы знаете? – изумилась девушка. И только теперь спохватилась: – И вообще – кто вы такой?

– Я прочел рукопись…

Девушка мертвенно побледнела и даже покачнулась.

– Рукопись Владислава?! Это просто сказка! Но я предчувствовала, что она попадет кому-нибудь в руки! Какая удача!

– Да, очень удачно. Мне пришлось быть возле Круглой горы. Я обнаружил пещеру и у входа в нее нашел рукопись. Она в полном порядке… Здесь, со мной…

– Вы одни?

– Один.

– И не побоялись проникнуть к нам этим необычайным, неведомым путем? – девушка оживилась, разрумянилась, круглые глаза ее блестели. – Нет, право же, я не верю, что вижу живого человека… оттуда… Но ведь не привидение же вы!

– После ознакомления с рукописью…

– Вы поспешили на помощь?

Светлов молча наклонил голову.

– Какой вы хороший! – горячо произнесла девушка.

– Что вы! Всякий поступил бы так же.

Журналист почувствовал, что похвала девушки заставила дрогнуть сердце и теплая волна бросилась в лицо.

– Но какая неосторожность с моей стороны! – продолжала девушка. – Мы так привыкли к тому, что в долине нет других людей, кроме нас. Мне почудилось, что в кустах – медведь. Он и на самом деле появился в долине и подбирается к нашим ульям. Это такой лакомка! Вряд ли его удержит наша ограда. Мы решили его убить… Вещий, должно быть, тоже обознался.

Услышав свою кличку, собака подняла красивую, старчески дряхлую голову и посмотрела на девушку умными, преданными глазами. Познакомившись, обнюхавшись с Альмой, Вещий лежал, равнодушный к ухаживаниям молодой гостьи. Это был крупный, когда-то могучий, красивый пес, несколько поблекшего медно-красного цвета.

– Ах, медведь? – воскликнул Светлов. – Значит, это тот, следы которого я видел в пещере!

– Должно быть.

– Но разве вы не поняли, что, если появился медведь, значит, путь из долины свободен, значит, плен ваш закончился?

В голосе Светлова послышались нотки легкого разочарования: значит, не он первый принес весть о свободе!

– Да, – подтвердила девушка, – мы заметили спад воды в пещере. Это случилось вскоре после того, как Владислав бросил в поток сумку с посланием.

– И до сих пор вы не использовали возможность покинуть долину?! Ведь вы же, судя по записям вашего брата, страстно рвались на волю!

– Конечно! Мы и покинули бы долину немедленно, но… – в голосе девушки слышалась глубокая печаль, – но как раз в это время заболел папа… Однако я должна обрадовать папу, обрадовать всех… Пойдемте!

– Люба! – раздался вблизи громкий мужской голос. – С кем это ты разговорилась?

– Владек! Скорее! Сюда! Посмотри, кто у нас!

Из-за угла выбежал высокий загорелый молодой мужчина с русой бородкой и приветливыми голубыми глазами. Он с удивлением посмотрел на незнакомца.

– Светлов, Сергей Павлович, – протянул ему Светлов здоровую руку. – Спешу поздравить вас с окончанием великого сидения в этой долине!

Молодой человек смотрел на него, вытаращив глаза.

– Понимаешь, Владек, он…

– Пока я ничего не понимаю… Вы что, с самолета прыгнули? Как вы попали сюда?

– Он нашел твою рукопись!

– Неужели вы пришли через пещеру?! – все больше изумлялся Владислав.

– Да, да, самым прозаическим образом…

– Очень, очень рад! Будем знакомы. Владислав Кудрявцев. Как обрадуется отец! Как долго мы ждали этого момента! Значит, рукопись моя все же попала по назначению? Это ведь ее идея, Любы… Но что это с вами? Рука на перевязи…

«Он славный парень», – подумал Светлов, чувствуя расположение к новому знакомому.

– Это я его нечаянно ранила, – огорченно ответила девушка. – Иду из сада, вижу – Вещий волнуется, бросился вперед… кусты шевелятся… Я подумала, что это опять медведь… Ну и выстрелила наугад…

– Ах вот оно что! Нечего сказать – приветствовала гостя! И серьезная рана? Нет? Ну уж мы постараемся вас вылечить! А знакомство оригинальное! Хорошо, что все благополучно кончилось. Значит, дружба у вас будет крепкая.

«У нее в глазах играют золотые искорки, когда она улыбается», – подумал Светлов без всякой связи с разговором.

– Ну что ж, идемте в комнаты, – пригласил Владислав. – Нельзя же быть такими эгоистами, ведь даже папа еще ничего не знает! Эта встреча придаст ему силы, я думаю, – и он пояснил Светлову: – Отец у нас захандрил. Ослаб совсем, слег…

– Идемте, прошу вас, скорее! – торопила девушка.

Владислав понес ружье и вещи журналиста. Предшествуемые Любой, они направились к дому. Вот и крыльцо, утопающее в зелени.

– Папа! – крикнула девушка, вбегая по ступенькам. – Знаешь, кто у нас? Гость, и еще какой: первый гость с Большой земли!

Борис Михайлович оживился, повеселел. Полулежа в кресле, он поднял руку:

– Приветствую пришельца из-за каменных стен! – сказал он торжественно. – В лице вашем приветствую родину!

Девушка помчалась оповещать всех о чудесном происшествии. Торопливо шагая, сняв шляпу с головы, спешил с поля Ахмет. Вышла из комнат Марфуга и, застенчиво утирая концом платка текущие по щекам слезы, восхищенно разглядывала Светлова.

– Здравствуйте, здравствуйте, милые труженики! – приветствовал Светлов, обнимая их на радостях.

– Владислав, – сказал инженер, – принеси ту заветную бутылку, сбереженную для такого долгожданного случая! Поднимем бокалы за встречу, за свободу, за счастье…

Как обычно, осень приходила в долину сверху. Золотой ободок окрасил листву деревьев около каменного пояса гребня горы, опускаясь все ниже и ниже. Дно долины было еще в зелени, несмело пестрели поздние цветы. От этого долина стала еще прекрасней. Так хороши бывают пожилые люди, у которых годы посеребрят голову, а цвет лица сохраняет свежесть молодости.

Стояли теплые, солнечные дни сентябрьского «бабьего лета». Светлый шелк паутины выткал траву, плавно носился в воздухе. Несметная россыпь шиповника, широкие гроздья калины и рябины рдели, созревая. В низине, у озера и ручьев, гибкие ветви смородины никли к земле от тяжести черного бисера. Цепкие сплетения ежевики ревниво таили сизые сочные ягоды. Поздняя, нетронутая птицей и человеком черемуха блекла, начиная подсыхать. В дубовых рощах с мягким стуком падали отяжелевшие, спелые желуди.

Лениво – от сытости и покоя – крякали утки. Свистя крылом, пролетали стайки ожиревших вяхирей. В березняке токовали тетерева. На лугу козлята пробовали прочность молодых рогов. Царственно шествовали лоси. Прыжками-саженками мерил пространство заяц, готовящийся менять летнюю серую шубку на белый, одного цвета со снегом, мех. Поздние бабочки красовались ярким нарядом. Птичий мир вел сговор о дальних перелетах, о солнце и цветах юга.

Перед верандой белого дома ярко пестрел цветочный ковер. Пышные букеты украшали сервированный стол. Белый хлеб, нарезанный аккуратными ломтиками, вздымался грудочками на тарелках. В вазах сочились душистым, сладким янтарем соты липового меда, желтело сливочное масло. Пряно пахли соленые грибы, мелкие ядреные огурцы.