Текст книги "Долина роз (Приключенческая повесть)"

Автор книги: Иван Недолин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Быстро нырнул в отпертую дверь.

В темноте кто-то заворочался, стонет глухо.

Поручик подошел ближе и зашептал горячо, хрипло, торопясь:

– Отпущу на волю… Отведи меня, где золото, и валяй, куда глаза глядят… А если не так… плохо будет! – поручик выхватил шашку. – Обманешь – убью, как собаку! Так и знай!

Пленный ответил:

– Ярар, ладно. Поведу, куда хочешь. Уф, золота много! Самородок есть. Песок золотой много. Только на волю пускай.

Пошел поручик докладывать. Уже и план у него готов.

Входит к начальнику, а там в карты играют, глаза у всех кровью налились, азарт, и возле каждого кучки золотых монет и пачки ассигнаций. Полковник только что ва-банк объявил, как увидел вошедшего в избу поручика.

– Ну, что пленный? Столковались?

– Завтра поведет на кочевки.

– Хорошо. Сыграем?

– Никак нет. Разрешите завтра с утра в разведку?

– Сами?

– Да. Прапорщика Федотова возьму.

– Есть! – отозвался молоденький офицерик.

– Меня возьмите, – двинулся от стены рослый казак.

– Правда, поручик, возьмите переводчика.

– Слушаюсь. Трофимов, едем с рассветом. Чтобы кони были готовы.

И засел за изучение карты местности. Гору, что всех выше, стал разыскивать да выбирать направление, куда с золотом двинуться.

Ик-Берды покинули с первыми лучами солнца. А в полдень Фатих сказал, что скоро будут на месте.

Поручик при отъезде приказал Фатиха развязать, накормить, и сейчас Фатих ехал на коне с развязанными руками, но вокруг пояса Фатиха обвилась крепкая веревка, и конец ее был привязан к луке седла, на котором ехал грузный, угрюмый казак Трофимов.

И близка была воля, и далека… Веревку не трудно сбросить проворному джигиту, но на спине своей Фатих все время чуял злые глаза поручика и револьвер, что наготове в его руках…

Фатих вел к горе Кара-Тау, к водопаду, ручью золотому. Чуткое ухо Фатиха давно уже ловило шум потока в шорохах и лесных звуках. Фатих думал о Зейнап. О том, как он убежит, когда эти займутся золотом, как приведет он к пади золотой джигитов и те перебьют конвоиров, отнимут намытое ими золото и побросают обратно в ручей… Ведь золото, и лес, и все кругом заказано… О золоте наказывали молчать под страхом смерти старики…

Ехали молча, думали каждый о своем. Фатих думал о воле и Зейнап, офицеры и казак о другом. И каждый – о разном.

А о разном стали думать с того времени, как Кузьмин объяснил настоящую цель поездки. Когда выезжали из деревни, Кузьмин приказал взять с собой два медных таза и приторочить их к седлам. Казак Трофимов догадался об их назначении, но смолчал; прапорщик что-то проворчал насчет лишнего груза, но вскоре забыл о тазах, поблескивавших яркой медью на солнце.

Поручик сообщил правду только на последней остановке:

– Этот башкирин ведет нас к золоту. Золота, полагаю, будет много. А гора – вон она. У горы шумит водопад – слышите? Вряд ли парню есть смысл обманывать, жить-то ведь каждому хочется.

Здесь Кузьмин остро взглянул на казака. Тот не повел и бровью. Только в глазах, спрятанных глубоко под лохматыми бровями, полыхнул огонь. И потух так скоро, что поручик не успел и заметить.

– Мы попробуем: если золота порядочно, намоем пробу и сообщим в отряд. Это будет хорошей помощью для правителя. Если проводник обманет, мы заставим его указать, где кочевки. Самого спишем в расход, а от кочевок и деревни не оставим камня на камне.

Казак потемнел еще больше, а прапорщик продолжал врать:

– Мы добудем груды золота, подарим его Верховному правителю, поможем спасти Русь от большевиков. Ясно?

Поручик имел свой план. Он был прост.

«Придем, – соображал он, – намоем золота… Если россыпь богатая, вчетвером много можно взять… А потом…»

Глаза поручика сверкнули холодной решимостью:

«Потом я всех их пущу в расход, а золото возьму себе!»

И пальцы его до боли стиснули рукоятку кольта.

На черта ему и Верховный правитель, и вся эта заваруха! Золото – это все. Имея золото, не к чему больше драться. С умной головой и золотом поручик надеялся скоро очутиться в Париже. Это он решил твердо, как твердо решил и убить всех, когда они намоют ему золота.

Одну минуту он колебался насчет прапорщика Федотова. Но решил: зачем делиться, когда можно забрать себе все? Одна доля хорошо, а две доли еще лучше.

Думы казака были коротки, у него были свои планы и свои соображения. Трофимова, пробывшего на фронте всю германскую войну, заработавшего лычки на плечи и чин урядника, затащили атаманы к белым насильно. У Трофимова недалеко, у Миасса, родная станица. А под Миассом – тоже золотые места. У казака сразу дрогнуло сердце, как он услышал про золото. У него и без того был замысел. Он решил было этой же ночью освободить Фатиха и убежать с ним на «золотую падь». Поездка поручика спутала все карты. И теперь план Трофимова был прост: господ убрать, а с Фатихом сговориться миром, потом переждать в горах, пока утихнет война, на досуге намыть золота и – домой в станицу…

Между тем, все они двигались дальше и дальше. Дорога становилась все круче. Под конец ехать стало совсем трудно. Ручей прыгал по камням, преграждая путь.

Слезли с коней. Шли по берегу, порой приходилось пробираться прямо по воде.

Казак отвязал от луки веревку Фатиха. Веревку взял поручик, а казак повел лошадей. Когда лес редел, видно было, как гора становится все ближе, надвигается, виснет над головами. Впереди нарастал шум водопада.

Лес кончился неожиданно. Впереди, за зеленой полянкой, громоздилась отвесной стеной серо-зеленая круча. Вот, кажется, они и у цели. С обрыва, с двухсаженной вышины, падал поток. У подошвы он кипел, как в котле, а дальше вился тихо по мелкому песку, добирался до леса и снова принимался прыгать по камням и рытвинам.

– Падь! Золото!

Кузьмин, бросив веревку, рванулся вперед. Прапорщик бросился вслед за ним.

Котелками черпали песок прямо из кипящей ямы под водопадом, крутили, крутили – мыли. Поручик сунул котелок Фатиху, а сам хищным взором следил, чтобы тот не бросился бежать, а потому зажимал конец веревки коленями ног.

Поручик вдруг вскочил с колен, выпрямился. Он успел уже-отцедить воду из таза и теперь рассматривал песок на ладони.

Прапорщик очутился с ним рядом.

Тяжело, словно нехотя, с винтовкой в руках подошел и казак.

– Вот! – задыхаясь произнес поручик. – Видите? Вот оно, вот оно!..

На ладони средь сероватого песка тускло поблескивали темножелтые крупинки.

– Золото! – крикнул прапорщик. – Понимаете вы, черт вас побери? Золото! Настоящее золото!

– Да, золото, – подтвердил Кузьмин. – И какое содержание! В горе жила, водопад работает, как промывная машина. Тут природа за тысячелетия накопила огромное богатство! Прапорщик! Урядник! Живо! Мыть! Мыть!

И отпрянул вдруг в сторону.

Приклад казака, со свистом миновав голову поручика, тяжело' рухнул в грудь прапорщику.

Прапорщик икнул, словно подавившись, опрокинулся навзничь, и на губах его запенилась кровь.

– Врешь, барин, золота за границу не увезешь! – заревел казак.

Поручик, снова увернувшись от удара, выстрелил почти в упор из нагана в грудь казаку.

Винтовка отлетела в поток, на лицо казака серыми пятнами легла смерть, но последним усилием он сплел свои пальцы на шее поручика железной смертной хваткой. Так и упали они оба умирать, обнявшись.

Фатих недолго медлил. Забрал у недавних своих конвоиров оружие, вскочил в седло и на скаку загикал по лесу радостно и звонко.

…На Кара-Тау, Черной горе, по ночам спят-обнимаются тучи, а как небо заплачет, начнет сеять на землю слезы, то заклубятся и приникнут к каменной груди грузные дождевые облака.

Пронеслись военные грозы: не грохочут пушки там, за хребтами, где последние горные отроги сливаются с равнинами степей, не стучат пулеметы, не хлопают винтовки. К Кара-Тау приехала горная разведка и среди них – шахтер Фатих, а с ним и Зейнап, его неразлучная подруга.

Заработал у подножья Кара-Тау, у золотой пади, прииск, зашумели промывные машины. И ничего не случилось, хотя по зиинам[9]9
  Зиин народное собрание.


[Закрыть] и пели когда-то, седые курайсы, что долина у Кара-Тау заказана и кто нарушит ее покой – не сносить тому головы.

Вышло так, что и седой курайсы ошибается. Запретная долина открыла свой клад, и золотоискатели назвали ее долиной счастья, так часто дарила она богатой удачей.

И прошел по горам слух, что запрет с золота Кара-Тау снят, клады открыты свободному народу, большевикам и советской власти.

Асгат замолк. Но люди еще лежали и сидели в прежних позах, молча и не двигаясь; очарованные легендой.

Первый вечер воспоминаний закончился в полночь. Костер догорал. В ясном темно-синем небе сверкали мириады звезд. Над смутными очертаниями гор не спеша, задумавшись плыла луна. В долине, в лесу собирался туман. Плескался на камнях поток. Стреноженные лошади в лугах звучно жевали траву и гулко отфыркивались. Возле костра маячила одинокая фигура ночного сторожа. В отблеске пламени желтой черточкой вспыхивала сталь винтовки.

– Хорошую вещь рассказал Асгат, – нарушил молчание, подходя к своей палатке, Светлов. – Золото и кровь, жадность и геройство… Горные мотивы…

– Да, хорошую, – согласился Боровой. – Кому же лучше знать судьбу Ик-Берды и Фатиха, как не Асгату. Правдивая история!

А Светлов, укладываясь спать, уже прикидывал, как превратить легенду в повесть.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

– Ну-с, Сергей Павлович, – сказал Боровой, когда следующим вечером все вновь собрались у костра, – теперь ваша очередь. Жизнь у вас богатая, объездили весь Советский Союз, тем у вас непочатый край. Слушаем.

– Как вам сказать? – задумчиво ответил журналист. – Дело в том, что мы, журналисты, не копим материал про запас, а немедленно несем его на страницы газет и журналов. А новое мешает сосредоточиться на пережитом. И я, право, немного теряюсь…

– Это от обилия материалов, – отозвался Асгат. – Плохо, когда ничего нет за душой, а если много – есть из чего выбрать.

– Хорошо, я расскажу вам об одном необычайном поступке пожилого ученого человека. Было это на Алтае…

И Светлов приступил к рассказу.

– Так я повторяю, случилось все это на Алтае. Однажды председатель крайисполкома, просматривая утреннюю почту, прочел тревожную телеграмму. В одном глухом горнолесном районе, где и условий для трудных родов не было, рожавшая женщина нуждалась в немедленной помощи врача. А откуда взять врача-акушера в горах? О создавшемся положении сообщали председатель рика и заведующий райздравом, и тревога звучала в каждой букве телеграммы.

Председатель крайисполкома снял трубку телефона и привычной рукой набрал на диске нужный номер.

– Здравствуй, Солнцев. Ну как с погодой? Нелетная? Земля, говоришь, не в порядке? Ни лыжи, ни колеса… Аэрораспутица… Но ведь вчера вечером я видел самолет над городом? Ах, проба дорожки на твоем аэродроме… Плохо… Плохо, говорю. Понимаешь, экстренный случай. Жизнь двух людей в опасности, если помощь запоздает хотя бы на несколько часов. Где? В восточном районе. Что? Отказ для посадок, снег и грязь? Вот, понимаешь, несчастье! Кроме как по воздуху туда сейчас и в неделю не доберешься… Пропадут люди… Понимаешь, срочная помощь хирурга нужна, а на месте один врач по общим болезням и без инструментов… Самый глухой район… Так ты подумаешь? Как, как ты сказал? На парашюте? Гм… А у тебя есть на учете любители-парашютисты из врачей? Нет? Экая досада! И какой пробел в твоей хорошей работе! Попробовать пригласить? Знаешь, как-то затрудняюсь: уж очень необычайный способ сообщения, неловко как-то в порядке приказа. И потом не всякого врача туда пошлешь. Кандидатов на эту поездку раз-два и обчелся. Риску, говоришь, никакого? Автоматический парашют на заданную высоту дашь? Но ведь понимаешь, первый раз человеку надо будет прыгать… Гм… Дашь хорошую машину? Чтобы прыгать вроде как с парашютной вышки? А как это: вниз головой или нормально? Не очень я эту технику представляю. Так, так… Лучшего летчика дашь? Знаешь, Солнцев, ты все же приготовь машину, я попробую найти. Сейчас же приготовь.

Положив трубку, председатель крайисполкома распорядился:

– Немедленно машину! В хирургическую.

Дорóгой, несмотря на тревогу, он с улыбкой вспомнил о профессоре, заведовавшем хирургической больницей. Профессор казался ворчуном, и больные при первом взгляде его сердитых глаз терялись. Но узнав его характер поближе и поверив в его удивительное искусство, становились преданными почитателями профессора. Популярность у этого человека была исключительная. Его ценили и всячески оберегали.

Профессор был членом краевого Совета, почетным членом ряда ученых обществ и организаций. Советская власть сделала все для успеха его научной и практической работы. На месте невзрачной земской больницы теперь построен лечебный институт. Личная жизнь и работа профессора обставлены удобствами и комфортом, об этом с величайшим тактом заботились сами предкрайисполкома и секретарь крайкома партии. И все же профессор ворчал, часто спорил и ругался в крайздраве и чудил. «Это у него врожденное! – говорили знавшие профессора его коллеги. – Он и до революции всегда шумел. Чудак!»

Когда автомобиль подкатил к залитому асфальтом подъезду главного корпуса института, у предкрайисполкома дрогнуло сердце:

«А вдруг заупрямится, закричит, упрется и не даст врача в такую необычную поездку?..»

В пути он перебрал возможных кандидатов. Их было немного, два-три человека. Нет, даже пожалуй, один: доктор Каменский. Это был молодой сравнительно врач, но искусный хирург, завоевавший в городе и крае большую популярность своими смелыми операциями. Кроме профессора, ни у кого из врачей не был столь надежным скальпель в руке, им обоим больные даже в самых сложных случаях вверяли здоровье и жизнь с беззаветной уверенностью. Профессор по-отечески заботился о молодом хирурге, учил и воспитывал его. Но все это он делал по-своему, оригинально, с ворчанием и сценами. Прыгать с парашютом Каменскому, правда, еще не приходилось, но предкрайисполкома был почти уверен:

«Не откажется! Он не раз вылетал в экстренных случаях в районы на самолетах. И прыгнуть согласится, я думаю… Кому еще и прыгать, как не ему: молодой, здоровый…»

Но тут председатель крайисполкома узнал, что Каменского нет ни в больнице, ни в городе, что он уехал в Москву в научную командировку.

У предкрайисполкома был такой расстроенный вид, что профессор сразу обратил на это внимание.

Они сидели в кабинете профессора, убранном с подчеркнутой простотой и в то же время роскошью, понятной только ученому: так обильно был снабжен кабинет пособиями, литературой, инструментами. Профессор втайне гордился своим кабинетом, но спасибо за него еще никому вслух не сказал.

– Понимаете, Арсений Георгиевич, – сказал предкрайисполкома, – получил я утром молнию из района. Предстоят тяжелые роды, случай грозит смертью и матери и ребенку. Спасти может только опытный хирург, а в районе его нет… Туда надо лететь, и сейчас же… Вот я и подумал: из ваших учеников Каменский, пожалуй, очень бы подошел… Но он в отъезде, и что теперь делать – не придумаю…

Председатель крайисполкома намеренно подчеркнул «из ваших учеников», чтобы слегка польстить старику. С опаской поглядывая на профессора, он внимательно наблюдал, как отнесется к его сообщению профессор и что посоветует, а сам еще со страхом прикидывал, как сказать главное – про парашют…

Но профессор, не дослушав, вскочил с кресла и вне себя от гнева забегал по кабинету. Он сорвал с переносицы очки в старомодной дешевой оправе. Затем набросился ни с того ни с сего на дежурного врача, присутствующего при разговоре, и распушил его за действительные и несуществующие промахи в его работе по дежурству.

Председатель крайисполкома с тревогой подумал:

«Кажется, моя миссия потерпит неудачу! Чем-то я все-таки обидел его… И в такое время, когда каждая минута дорога! Экая беда!»

Профессор вдруг перестал носиться по кабинету, остановился и сказал запальчиво и строго:

– Товарищ председатель, надеюсь, машина с вами?

Не дождавшись ответа, профессор уже приказывал дежурному врачу:

– Распорядитесь, чтобы подали мой саквояж с инструментом, ну и сами знаете, с чем. Вы остаетесь пока за меня. Даю на выполнение три минуты. Стойте, стойте! Не три, а две, вполне достаточно!

На аэродроме их встретил озабоченный начальник аэропорта. На ровной лужайке, покрытой бурой прошлогодней травой, серебрились под солнцем крылья самолета. У машины работали механики в синих комбинезонах.

Начальник порта отрапортовал о состоянии аэроотряда, о погоде и сказал в заключение, что к вылету все готово. Пожимая руку профессора, он не смог скрыть в глазах искорку удивления.

Профессор заметил и, рассердившись, буркнул:

– Ну, раз все готово, нечего задерживать.

Начальник порта дипломатично похвалил погоду и дорожку своего аэродрома. А сам исподтишка с интересом поглядывал на профессора и кидал вопросительный взгляд на предкрайисполкома. А предкрайисполкома до сих пор пребывал в таком волнении, что все еще не собрался предупредить профессора о главном: что придется прыгать с парашютом.

Начальник порта старался разобраться по выражению их лиц: знает ли профессор, какие предстоят ему упражнения? Предупрежден ли он? Но ведь и он, начальник порта, ответственен за это дело…

– Предупреждаю, – не выдержал он наконец и счел долгом заявить, – в Каратаузе один способ попасть на землю – прыгнуть с парашютом.

Сказав это, начпорта торопливо добавил, что прыжок, конечно, безопасен и для новичка и что оба парашюта – и основной, и запасной – с автоматическим раскрытием.

– Никакой опасности, – закончил он. – Нужно только маленькое присутствие духа. Это пустяки – выйти на порог двери кабины, и раз – вниз. Летчик заглушит мотор, машина будет тихо планировать. В двухстах метрах от земли парашют раскроется. Нужно бы, конечно, разочка два прыгнуть с парашютной вышки с зонтом… для тренировки приземления…

Профессор слушал начпорта, молча пощипывая бороду. Он видел прыжки с самолета лишь на снимках в газетах и журналах. Прыжки с вышек он видел в натуре и питал к ним отвращение. Профессор некоторое время слушал разъяснения, но вскоре рассердился вновь:

– Что вы мне лекции читаете? Я отлично и сам знаю, что прыгают вниз, а не вверх! Надевайте на меня эти ваши мешки – и поехали. Только время зря теряем.

Когда его обрядили для полета с прыжками, а летчик с механиком уже заняли места в машине, дрожащей от напряженной работы мотора, профессор, смущаясь своего необычного вида, сказал:

– Вот изуродовали! Три горба теперь получилось: один свой и два ваши – на спине и на груди. Давайте отчаливайте, время не терпит.

Председатель крайисполкома и беспокоился за профессора и восхищался его решимостью. Он осторожно выспрашивал начальника порта, не опасно ли это. Пожимая руку профессору, он вдруг сказал:

– Вот чудеса-то! Ну, чудеса!

И вздохнул:

– Эх, и мне бы с вами…

Профессор стоял уже на ступеньке лестницы в кабину и торопил начпорта:

– Давайте, давайте отправление! В чем же дело?

Начпорта дал знак, стартер махнул флажком, и машина плавно тронула с места. Перед отправлением самолета профессор махнул рукой и прокричал, высунувшись из кабины:

– Не забудьте выслать за мной аэроплан, как только установится летная погода!

Самолет сделал разбег, отделился от земли и уверенно пошел вверх.

– Удивительный человек! – прошептал начпорта, прощаясь с председателем крайисполкома.

Вечером возбужденный секретарь вбежал в кабинет председателя, держа в руках клочок бумаги:

– Молния, Иван Андреевич!

Сердце председателя крайисполкома екнуло, и буквы телеграммы запрыгали у него в глазах.

Потом он схватил трубку телефона.

– Солнцев! Ты? Спешу порадовать: профессор Невзоров приземлился благополучно, и все вообще в порядке. Девочка! Три с половиной кило! Мать молодая, колхозница, зовут ее Анной, а дочь решили назвать Аэлитой. Это опять причуды профессора. И знаешь что, просит, чтобы никому, особенно газетам, ни звука…

Опустив трубку, председатель задумался.

– Да-а, удивительный человек! – прошептал он, придвигая бумаги.

Председатель крайисполкома снял очки, протер их раз – другой и смущенно улыбнулся секретарю.

Очки были в полном порядке…

– Случай, действительно, примечательный, – сказал Боровой, когда журналист закончил рассказ и утихли возгласы одобрения слушателей. – Но и то сказать, что в нашей советской действительности не столь уж необычный.

– При теперешней технике, – отозвался один из молодых изыскателей, студент-практикант, – все возможно. Конечно, возраст у профессора не для прыжков… Хотя бы и с автоматическим парашютом…

– Значит, сердце у старого профессора было неплохим, – вмешался повар. – Надежное сердце!

– Однако, это – факт, такой случай был на самом деле, – добавил Светлов.

– Да мы и не сомневаемся, Сергей Павлович, – рассмеялся Боровой. – Не сомневаемся, но и не думаем ограничиться тем, что вы нам рассказали. Спать еще рано ложиться.

– Правильно, – подтвердили слушатели, – просим еще что-либо рассказать…

Но в этот вечер нового рассказчика не нашлось. Просто так посидели еще, припоминая разные случаи и пускаясь в рассуждения.

Следующий вечер воспоминаний и приключений по установившемуся обычаю начали концертом. Оркестр лагеря, если это можно назвать оркестром, обогатился баяном, его привез из геологоуправления завхоз изыскательной партии, пожилой мужчина с рыжеволосой головой и пепельными, словно пропыленными усами. Он был неуклюж с виду, пальцы больших его рук были узловатые, но баян у него творил чудеса, своей игрой Максим Федорович с первого же раза расположил к себе всех обитателей горного лагеря, среди которых были и знатоки, и большие любители музыки.

Песни и танцы в этот вечер затянулись дольше обычного. Наконец, после «Партизанской», «Вечернего звона», «Казачка» и песни Ермака, когда все угомонились, уселись, закуривая и отдыхая, Асгат Нуриевич объявил:

– А теперь, товарищи, послушаем рассказ Евгения Петровича.

– Просим, просим!

Евгений Петрович Боровой начал рассказ свой тихо, медленно, словно беседуя сам с собой.

– Давно это было, лет тридцать назад… По окончании Горной академии молодым геологом я работал на Южном Урале, невдалеке от здешних мест. Мы разведывали рудные запасы для Быстрорецких заводов. В отряде у нас было трое русских специалистов и несколько рабочих из башкир. Молод я был, все меня интересовало. Часами мог карабкаться по скалам, взбираясь на вершины гор. Как завороженный, слушал башкирские сказки, легенды. Был у нас в отряде такой рассказчик, старый, седой, но крепкий еще башкирин. Одну из слышанных от него сказок я и расскажу вам. Может быть, вы ее уже слышали, она довольно известна, но я ее очень люблю, и мне хочется именно ее рассказать. А кто знает – не обессудьте и послушайте еще раз.

Евгений Петрович сделал паузу, наладил трубку, затянулся, пустил вверх струйку дыма и затем продолжал:

– Есть на Южном Урале Тугарак-Тау, Круглая гора по-русски. Об этой горе башкиры отзываются почтительно. Стоит Тугарак-Тау средь других гор великаном. На вершину ее, по преданию, не ступал еще человек, – так она высока и недоступна. У подошвы горы есть водопад, от него идет ручей. И водопад, и ручей, говорят, очень богаты золотом. Но ни один башкир не брал это золото. Богатства окрестностей горы считаются заповедными…

– Постойте, постойте! – не утерпел и перебил Борового Светлов. – Это что-то вроде того, что нам в первый раз Асгат Нуриевич рассказывал!

– То же, да не то же, а только похоже! – улыбнулся Евгений Петрович. – Слушайте дальше…

…В давние-предавние времена, гласит башкирское предание, жил-был на Южном Урале славный джигит Юлай, по прозвищу Тугой Лук. Прозвали его так за удаль, меткость глаза и твердость руки. Род Юлая кочевал в горных долинах по быстрой Инзер-реке. И вот однажды собрал Тугой Лук молодых удальцов-джигитов, посоветовался с ними и пошел к старейшине рода с просьбой: так и так, отпусти, мол, в степях погулять, на дальних сабантуях, праздниках удаль и силу показать. Посоветовался старейшина с уважаемыми старшинами и воинами, помолился Аллаху и сказал:

– Возьми с собой десяток джигитов, поезжайте, и да хранит вас пророк. Мы будем ждать вас у стойбища, что вблизи Тугарак-Тау, где падает с высоты поток.

Долго ли, коротко ли гулял Юлай в степях – не известно. А только вернулся он в родные места с необычайной добычей: привез красавицу редкостную, дочь степного князя Амантая…

На многолюдном сабантуе увидел ее Юлай и понял, что не жить ему без Аслы – так звали красавицу. Для нее ветром мчался Юлай на коне, побеждая в единоборстве. И понравился храбрый джигит красавице. Положил Юлай к ногам Амантая все, чем одарили джигита-победителя: уважь, Амантай-ага, просьбу храброго джигита, отдай за него дочь замуж! Не согласился князь, ждал жениха знатней и богаче…

Аслы решилась бежать с любимым.

Ехали они вместе с друзьями-джигитами, мечтая о радости, пирах, какими встретят их сородичи. Вот уже и знакомые места… Заслонив полнеба, высится Тугарак-Тау… Шум потока слышится… Вот они уже дома, среди своих…

Но что это за шум там, вдали? Глянули – а это движется многочисленное войско князя Амантая… Погоня!

Юлай говорит старейшине рода:

– Что делать? Амантай приближается… Биться будем?

А уже войско Амантая черной тучей высыпает из ближнего леса на луга-долины…

Воздел руки к небу старейшина:

– Аллах, помоги!

Священный жезл упал, ударился о скалу возле склона Тугарак-Тау… И – о, чудо! В тот же миг загремел гром, задрожала земля, и разверзлась в горе большая пещера – с темным устьем и просторная, как обширные ворота.

Крикнул старейшина:

– Люди, за мной! – и скрылся в темноте пещеры.

За ним хлынул народ, большие и малые, угоняя за собой скот, увозя пожитки. Торопятся, бегут, боятся, что вот-вот налетят всадники Амантая.

Подскакали те к горе и застыли от изумления. Только сейчас своими глазами видели толпы народа, табуны скота и – ничего нет! Лишь лежат на становище брошенные в беспорядке вещи, высятся пустые кибитки, тлеют, дымятся костры… И грозно темнеет в каменной груди горы вход в пещеру. При виде ее кони на дыбы встают, храпят, пятятся от пещеры…

Страх охватил преследователей. Повернув коней, они понеслись прочь от горы со страшным зияющим входом в пещеру…

Инженер Боровой замолчал, закуривая. Молчали и слушатели. Где-то в лесу зарыдал, захохотал филин. Невдалеке на лугу гремели путами скованные лошади. Вооруженный винтовкой сторож ходил возле лошадей, напевая заунывную песню. Из-за гор поднималась луна.

– И все? – раздались голоса.

– Нет, не все. Пещера, в которой скрылись беглецы, оказалась обширной, сухой, но темной. Старейшина приказал высечь огня, зажечь факелы из смолистых сосновых ветвей, всегда имевшихся в запасе у горных башкир. При свете факелов люди увидели, что пещера уходит в глубь горы.

– Идти вперед! – сказал старейшина.

Шли долго, вели коней и скот при свете факелов. Наконец впереди мелькнул дневной свет. Выйдя из пещеры, люди увидели перед собой круглую долину, окруженную высокими крутыми хребтами. Среди рощ и лугов блестело озеро, струился ручей, скрывающийся в пещере, которую только что прошли. Долина так понравилась, что пришельцы решили поселиться в ней навсегда…

– Значит, они, может быть, и сейчас там живут? – пользуясь паузой, спросил Светлов, слушавший с особо напряженным вниманием весь рассказ Борового.

– Предание говорит другое, – ответил, помедлив, Боровой. – С течением времени род Юлая разросся, увеличились и стада. В небольшой долине становилось тесно. Тогда решено было в долине проводить лишь зиму, а весной уходить на все лето кочевать на просторные места.

Так продолжалось много лет. Умер мудрый старейшина. Подросла, возмужала молодежь. Постарел, поседел Юлай, стала серебряной и голова его любимой подруги Аслы. Род выбрал вождем и старейшиной Юлая.

Однажды весной род Юлая, как обычно, покинул стойбище в долине Тугарак-Тау, а осенью, когда отяжелели овечьи стада от жира, нагулянного на привольных лугах кочевий, вернулся к горе. Каково же было отчаяние людей: они не нашли, не увидели хода в пещеру. Все было на месте: и гора, и поток, а пещеры не было…

В страхе покинули люди подножье таинственной горы. Так стала вновь необитаемой и недоступной горная долина Тугарак-Тау, Круглой горы, а окрестности ее стали отныне безлюдными, богатства их заказанными, неприкосновенными. Не стучат теперь топоры вокруг горы, не звенит кайло и лопата рудокопа, не гремит ружье охотника, не встретишь здесь и старателя, не прельщают никого даже слухи о золотых кладах Тугарак-Тау. Но память о чудесной долине жива в преданиях народа…

Инженер, кончив рассказ, ушел в палатку, сославшись на усталость. С ним ушел и Светлов. Но ушел он не потому, что вдруг захотел спать. Предание, которое он услышал от Борового, странна взволновало, заинтересовало его. Светлов почувствовал, что тут кроется какое-то зерно правды. И в Светлове сразу заговорила страсть журналиста. Ведь недаром же он такой непоседа, что готов исколесить весь свет! И теперь он ни за что не хотел оставить в покое инженера, поведавшего странную эту легенду. Безусловно, тут что-то есть!

– Евгений Петрович, – тотчас заговорил Светлов, как только они вошли в палатку, – может ли быть в поверье, рассказанном вами, хоть кусочек правды?

– Почему же нет? Известно, что в древние времена пещеры служили людям жильем и убежищем от врагов и зверей. Пещер, обширных по размерам, немало и на Урале. Кунгурская, Капова пещеры очень велики, галереи их тянутся на многие километры. Очевидно, это – русла подземных рек, проложенные водой в мягких почвенных породах, в известняке. Существование такой пещеры, которая служила бы ходом в затерявшуюся между вершинами гор долину, допустимо. Снеговые воды, собираясь в долине, замкнутой отовсюду, проложили путь в толщах горы, природа с помощью воды соорудила подземные галереи пещеры… Все это звучит вполне реально и вполне убедительно…

– Значит, в самом деле невдалеке отсюда есть такая гора с пещерой и долиной внутри ее? – спросил Светлов с замиранием сердца. – А еще говорят, что в наше время Колумбам нечего делать, потому что давно открыто все, что можно открыть!

Светлов воодушевлялся все больше:

– И как же можно спокойно сидеть где-то рядом и не попытаться узнать, выяснить… а в случае чего и проникнуть туда… А? Что вы скажете на этот счет, дорогой Евгений Петрович? Вы, старожил, так горячо любящий Урал? Вы молчите? Не хотите ответить?

Светлов прислушался. С койки Борового доносилось ровное дыхание. Боровой уже спал.