Текст книги "В степях донских"

Автор книги: Иван Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Толмачев Иван Павлович
В степях донских

Начало борьбы

В Петрограде революция... царя скинули!!!

В тесных вагонах, на душных полустанках, в станицах Дона полз из уст в уста будоражащий душу слух.

Слух полнился, ширясь, плыл неудержимой лавиной по степям.

В столице Войска донского; городе Новочеркасске, захлебываясь, звонили телефоны, лихорадил телеграф страшными словами:

– Всем... всем... всем! Самодержавие пало. Власть перешла к Временному правительству. Совершился акт величайшей исторической важности. В ближайшие дни предполагается...

И, подхлестывая взмыленных коней, летели от станицы к станице, от хутора к хутору верховые гонцы, развозя эту необычную весть. А вслед ускакавшим мчались другие с экстренными сообщениями, приказами войскового атамана и правительства: «Вольный, свободолюбивый Дон, верный своим традициям, российскому престолу с верой в бога уповает на доблестных сыновей своих. Собрания, манифестации с красными знаменами, беспорядки на шахтах, рудниках, железнодорожном транспорте запрещаются!»

В замысловатых, полных тумана официальных бумагах, в пакетах со строжайшими приказами, в шифрованных депешах – полная растерянность, удрученность, жалкая попытка остановить стремительный бег событий, сохранить старое.

А в станицах, слободах, хуторах тихо. Припорошенные снегом-первенцем, в сонной дремоте мирно лежали казачьи курени, крестьянские избы, рабочие поселки горняков. В февральскую синь неба лениво ползли сизые столбы пахучего кизячного дыма. Непривычно пусто стало у станичных правлений, на майданах, у гостеприимно распахнутых, всегда шумевших ранее пьяными песнями монополек.

Но обманчива эта тишина. Оттуда, из бурного и непонятного Питера, с далекого фронта, из грязных, завшивевших окопов тянутся сюда, в тыл, сотни невидимых нитей, доносится глухой, тяжкий отзвук войны, слышатся непривычные уху, будоражащие душу тайные слова: революция... равенство, свобода... земля – крестьянам, власть – рабочим.

И живет своей настороженной, чуткой, противоречивой жизнью далекий от центра, от фронтовых тревог тыл – казачья сторона.

Прибудет по случаю ранения в родную станицу служивый или забредет знакомый человек с ворохом новостей и – словно кнутом кто стеганет по округе: «Оттелева прибыл! С вестями!» И горит в доме всю ночь огонек: круглые сутки идут с расспросами станичники, хуторяне. Усевшись на лавки, на пол, притулившись у печки, неистово дымят цигарками, жадно ловят каждое слово о войне, о «германце», о том, «што оно содеялось в Питере с царем да министрами». Слушают, двигая в раздумье буграми желваков, молча жуют невеселые окопные новости. Тут же закипает горячий спор про свои казачьи дела.

Прибыв с фронта в станицу Каменскую в феврале 1917 года, я сразу же почувствовал дыхание этой жизни, назревание большого перелома в судьбах людей, начало борьбы революционных сил с контрреволюцией.

Однажды вечером местные казаки-богатеи тайком созвали собрание в здании банка, чтобы избрать угодные им местные органы власти – атамана и гражданский комитет. Меньшевики поддерживали их. Только большевики станицы решительно выступили против махинаций богатеев. В самый разгар собрания мы, представители парторганизации, окруженные рабочими, ремесленниками, беднейшими казаками, входим в зал. Требуем отложить выборы, оповестить трудящееся население округа и с его участием решить этот вопрос об атамане и гражданском комитете. Вопреки вою и свисту власть имущих, председатель Каменского комитета РСДРП (б) Е. А. Щаденко, поднявшись на трибуну, бросает гневные слова:

– Что же это за демократия такая? Кто дал вам, господа, право лишать народ возможности избрать свои органы управления? Где же равенство, братство, о которых вы здесь кричите? Под шумок пытаетесь снова протянуть к власти тех, кого народ вчера прогнал в шею. Не выйдет!

Свист, топот, крики заглушили речь большевика. Несмотря на наши энергичные протесты, собрание избирает окружного атамана. В гражданский комитет входят: брат окружного атамана Богаевского – директор женской гимназии Митрофан Богаевский, адвокат эсер Манохин и другие ставленники буржуазии.

Щаденко успокоил:

– Не унывать, друзья! Скоро созовем бедноту, ремесленников, рабочих и выберем своих представителей в гражданский комитет. А пока разойдемся и будем разъяснять трудящимся неотложные задачи текущего момента.

Через два дня партком провел в здании реального училища собрание рабочих, ремесленников и представителей станичной бедноты. Там избрали своих представителей в местные органы власти и дали им наказ: контролировать работу комитета, отстаивать интересы трудящихся.

Большевики Каменской, конечно, понимали, что только Совет рабочих, казачьих и крестьянских депутатов удовлетворит нужды и чаяния народа. Но к выборам его мы еще не подготовились. Отказываться же от участия в работе гражданского комитета и отдавать его на откуп местной буржуазии считали неразумным. Следовало использовать все средства для завоевания масс.

Против правильных мероприятий нашей партийной организации ополчились меньшевики. Они и на этот раз показали себя верными слугами буржуазии. Лидеры меньшевиков Акатнов и Марченко предлагали поддержать мероприятия гражданского комитета, направленные на продолжение империалистической войны. Большевики станицы единодушно высказались против вредной установки меньшевиков.

Огромную помощь в борьбе за завоевание власти Советов оказали нам знаменитые Апрельские тезисы В. И. Ленина. В них мы ясно увидели свои задачи. Работать стали энергичнее. В короткое время приняли в партию сорок человек из числа горняков, казачьей и крестьянской бедноты. Создали профсоюзы рабочих-металлистов, шахтеров, портных, сапожников, полиграфистов. Их возглавили большевики Е. Щаденко, М. Бувин, Н. Мусин и другие. Появился в Каменской окружной Совет казачьих, крестьянских и рабочих депутатов.

Конечно, это пока был не тот Совет, какие мы узнали после Великого Октября 1917 года. Как много еще требовалось усилий, борьбы для того, чтобы он стал настоящей властью трудового народа! А пока рядом с окружным Советом оставались и действовали атаман, войсковое правительство, гражданские комитеты в станицах, полиция.

В самом Совете находились люди самых различных политических взглядов. Его заседания всегда сопровождались ожесточенными спорами, а принимаемые решения часто не отвечали требованиям трудящихся.

Так, например, было с вопросом о земле. Как решил его Совет? Никак. Депутаты-большевики настаивали на немедленной передаче помещичьих земель крестьянам, меньшевики – против.

– Разве можно делить земли помещиков? Это же беззаконие, грабеж! – кричали они. – Надо ждать созыва Учредительного собрания. Оно решит все по справедливости.

Вдруг в Совет стали поступать сведения: иногородние крестьяне многих сел и хуторов Донецкого округа захватывают и засевают земли помещиков Грекова, Крюкова, Скосырского, Калмыкова, Карпова, Ефремова. Крестьяне с восторгом встретили большевистские лозунги о земле и не стали ждать «учредилки».

Еще более горячие споры разгорались в казачьих полках, расквартированных в Каменской и ее окрестностях. Несмотря на то, что офицеры строжайше запретили штатским и всем, кто не является казаком, заходить в расположение воинских частей, большевики-агитаторы проникали в казармы.

Бывало придет туда солдат-фронтовик большевик Семен Иванович Кудинов, усядется где-либо в сторонке. Окружат его плотным кольцом казаки, молчат, затягиваясь махорочным дымком, ждут с нетерпением ответа на свои наболевшие вопросы. А он тоже не спешит, знай себе самокрутку посасывает да усмехается щелками лукавых глаз. Потом запросто спросит кого-нибудь:

– Хозяйство-то ты, братушка, какое имеешь? Земли сколько?

– Семь десятин... быков две пары, пара коняшек, – отвечает казак.

– А сколько земли да имущества у пана Хохлачева? – продолжает агитатор.

– Ого-го! Пару тысяч десятин только на Дону, да на Кавказе, да за границей, а коров, волов, коней – этих табуны! – сообщает казак и с интересом осведомляется: – А к чему это ты спрашиваешь?

– Да, выходит, разная у вас с паном родина... Ну, а Дарданеллы и черноморская вода тебе нужны?

– Дардынелы? – удивленно переспрашивает казак и зло плюет в сторону. – Да на кой ляд они мне?! И воды своей, из Донца, хватает!

– Так за что ж ты воюешь?

– Выходит, братцы, что и не за что...

– Ну, а насчет того, чтобы фабрики и заводы у богачей забрать и народу в пользование передать? – продолжает агитатор.

– Неплохо бы, потому как народ они притесняют спокон веков.

– А чтоб землю у панов забрать да крестьянам передать?

– Тож не против... Только мой пай не трожьте!

Тишина разрывается многоголосым гамом, смехом – всем ясно, к чему клонит агитатор, и только казачок удивленно моргает глазами, оглядывает смеющихся. Наконец, суть разговора доходит и до него, и он расплывается в широкой улыбке:

– Так вот оно, братушка, как... А я-то думал...

– Ну, теперь-то понимаешь, на чьей стороне правда? – спрашивает агитатор и, получив утвердительный ответ, продолжает: – Теперь сам кумекай, что к чему.

Такая простая, задушевная агитация лучше всяких высокопарных речей доходила до казаков и иногородних, достигала цели. В раздумьях, порой нелегких рассуждениях, сомнениях, нередко и ожесточенных спорах люди постепенно уясняли политику большевистской партии.

После того как казак сам, «своим умом» усваивал ленинские лозунги, его трудно было сбить с толку даже самым ловким офицерам, меньшевикам и эсерам.

Успешно вели агитацию многие наши коммунисты. Среди них особенно выделялся С. И. Кудинов. В короткий срок он завоевал непререкаемый авторитет и уважение казаков, солдат, рабочих, ремесленников.

В то время как большевики завоевывали массы на свою сторону, влияние меньшевиков и эсеров постепенно ослабевало. Их призывы к поддержке Временного правительства и его требования о продолжении войны до победного конца с каждым днем становились все менее популярными.

Последующие события еще больше убедили трудящихся в антинародной политике этих прихвостней буржуазии.

Как-то в Каменский Совет пришли с жалобой шахтеры Изваринских рудников. Они сообщили: предприниматели, саботируя распоряжения новой власти, закрыли свои шахты и перестали выплачивать зарплату рабочим. Сотни трудовых семей остались без куска хлеба. На такой же путь встали и хозяева Свинаревских, Васильевских, Богураевских рудников. Некоторые шахтовладельцы попросту сбежали в города, где у них имелись роскошные особняки.

– Как же быть? У кого искать защиты? – спрашивали рабочие.

Большевики решили: рабочим взять шахты в свои руки, все запасы угля, хранящиеся на складах, конфисковать и на вырученные деньги оплачивать труд шахтеров.

Меньшевики и эсеры выступили против таких мероприятий Совета. Они подняли шум, обвиняя большевиков в анархии, грабеже, беззаконии. Но ничего не вышло. Напор рабочих оказался настолько сильным, что меньшевикам пришлось отступить. Зато шахтеры, улыбаясь, долго аплодировали, жали руки нашим депутатам.

– Спасибо, от семей спасибо. Правильное решение... справедливое.

* * *

Временное правительство продолжало войну, и вся контрреволюция захлебывалась в похвалах Керенскому. Но наливалась гневом и без того переполненная чаша народного терпения, глухим ропотом недовольства полнилась русская земля. Кумачовыми волнами бурлили улицы городов, и, казалось, нет силы, способной остановить этот поток.

– Долой войну!

– Долой министров-капиталистов! – требовали миллионы рабочих и крестьян. А Временное правительство отвечало на это расстрелом июльской демонстрации, корниловским мятежом.

Напряженно осмысливали южане происходящее в далеком Петрограде, затаив дыхание, вслушивались в речи многочисленных ораторов. Говорили они о разном, говорили страстно, горячо, до хрипоты: один – за Керенского, за продолжение войны до победного конца, другие – за мир, за землю, против капиталистов и помещиков.

Села, слободы, где проживали иногородние крестьяне, выступали без колебаний за революцию. Тут редко кто поддерживал чопорных, лощеных краснобаев Керенского – их попросту стаскивали с трибун.

Иначе складывалась обстановка в казачьих станицах. Там люди раскалывались на группы, спорили. Частенько дело заканчивалось потасовками: седобородые, старой ковки казаки шли стеной на фронтовиков, горячо поддерживавших большевиков.

Встревоженное стремлением масс к освобождению от эксплуататоров, к захвату земли, видя быстро растущий авторитет нашей партии, войсковое правительство принимает экстренные меры для борьбы против Советов и революционных организаций.

Атаман Каледин настаивал на возвращении казачьих войск с фронта на Дон, и ставка (так назывался тогда штаб главнокомандующего армией) соглашается. В июле 1917 года сюда стали прибывать войска с полным вооружением. Они расквартировывались в крупных городах, окружных центрах, вдоль полотна железной дороги.

В Новочеркасск со всех сторон России потянулись встревоженные революционной бурей капиталисты, помещики, разного рода дельцы, коммерсанты. В «поисках точки опоры» хлынули на юг изгнанные из многих войсковых частей генералы, офицеры, надеясь найти убежище у донского атамана.

Войсковое правительство разослало по станицам, хуторам, полкам тысячи агитаторов, которые выступали против Советов и большевиков. На майданах, собрав станичников, они превозносили седую казачью старину.

Даже атаман Каледин не вытерпел и в августе 1917 года, усевшись в автомобиль, запылил по донским степям, стал выступать на собраниях, заклиная хлеборобов не слушаться вредной агитации большевиков, держаться дальше от Советов: от них-де вся эта анархия и беспорядки. Атаман просил казаков соблюдать дисциплину и недвусмысленно намекал: если придется наводить порядок в стране, «лечить больных демократией», он обратится к ним, вольнолюбивым казакам, и они обязаны помочь войсковому правительству.

В противовес мутному потоку контрреволюционной шумихи наша партийная организация широко развернула большевистскую агитацию. Для проведения этой работы привлекли всех наиболее подготовленных коммунистов, профсоюзный актив, а также солдат-фронтовиков.

В конце концов войсковое правительство разрешило проведение в станице Каменской окружного съезда крестьян для решения волнующего вопроса – о земле. Собственно, правительство рассчитывало использовать съезд для того, чтобы показать всю несостоятельность притязаний крестьянства на донскую землю.

И вот в станицу со всех сторон Донецкого округа съехались выборные представители. В зале женской гимназии негде упасть яблоку: гудит, полнится взволнованным гомоном, словно потревоженный улей, море голов. В сизом махорочном дыму – цветистое месиво новых сатиновых рубах, пиджаков, солдатских гимнастерок, суконных поддевок, роскошных – во всю грудь – седых бород, сверкающих потом лысин. По правую сторону, впереди (и здесь не хотят уступить!), васильковой полянкой пестрят новые казачьи фуражки. Лихо взбиты пышные чубы. На первых рядах блестит золото погон и крестов – места офицеров, почетных гостей.

Рядом со мной брат Петр. Он является выборным представителем от крестьян Лукичевской волости. Чуть дальше – Щаденко. Внешне спокоен, но по глазам, резким жестам рук видно – волнуется.

Вдруг в зале нестройно захлопали, затопали ногами, пошел гомон по рядам: на невысокой сцене за столом появился окружной атаман полковник Михайлов, члены гражданского комитета. Под такие же жидкие, вразнобой,  хлопки избрали президиум. Когда избранные, поднявшись с мест, направились к сцене, по залу загулял шумок: среди них в основном оказались богатеи да офицеры.

Председатель предоставляет слово для доклада депутату Государственной думы Семену Мазуренко. Это меньшевик, известный богач. Выбор властей пал на него не случайно. Мазуренко – старый, хитрый волк, прекрасно понимает крестьянскую душу и умеет играть на самых чувствительных ее струнах.

Затянутый в щегольской офицерский мундир, при полных регалиях и сабле, под малиновый перезвон шпор он величаво проплыл по залу. Взобравшись на трибуну, выпрямился, привычным взглядом окинул людей и, гордо вскинув убеленную сединами гриву, уверенно начал речь-песню:

– Хлеборобы! Граждане великой свободной России!

И пошел колесить в словесном экстазе по изболевшимся душам депутатов, расплавляя их захватывающими обещаниями. Не выдержали, размякли черствые крестьянские сердца, навернулись слезы на глаза. В молчании благоговейно замер зал, и лишь изредка, сквозь восторженные всхлипы, неслось растроганным шепотом:

– И-и-и-и-х, как он выкладывает!

А песня все лилась: «...Великая революция... свобода... равенство... Мы, патриоты, горячо любящие многострадальную мать-родину, обязаны бороться за ее интересы до победного конца!»

Внезапно при последних словах оратора поднялась чья-то могучая сутулая фигура, и громовой бас похоронил песню оратора:

– Про землю... про землю нам скажи! Как воно будэ?

Разом рухнуло все. Закричали, загрохотали стульями, замахали руками:

– Землю нам даешь!

– Долой болтуна!

– Хватит нам войны: сыты по горло!

Мазуренко сменяет другой краснобай – эсер Манохин. С трибуны снова полились заклинания.

Но выкрики не умолкали. Зал раскололся. Одна часть – иногородние – требовали: «Долой войну, даешь землю!», другая часть, побогаче – казаки поддерживали оратора.

Щаденко поднял руку. В президиуме это ясно видели, но делали вид – не замечают. Тогда он встал и внятно произнес:

– Прошу слова!

После минутной заминки председательствующий задал вопрос:

– Вы, гражданин Щаденко, от кого являетесь представителем?

– От партии большевиков.

– А все ж таки, яснее... Потому как раньше вас поступило предложение дать слово от казачества вахмистру Гугуеву.

О мест, где сидели иногородние, раздались дружные крики:

– Слово Щаденко!

Казачья сторона требовала:

– Не давать! Пускай гутарит Гугуев!

А к сцене уже пробирался меж рядами вахмистр – высоченного роста детина с русой, в просяной веник бородой старообрядца. Кашлянул с достоинством, мазнул широкой лапищей по усам, начал степенно:

– Станишники! То, што вокруг революция... Советы пошли – пущай! Потому как мы не супротив народной власти... А што касаемо земли – тут обождать малость надо. Где энто, в каком таком законе записано, штобы чужое брать? Разделят помещицкую землю, а потом и за нашу, казачью, примутся. А она кровушкой добыта – завоевана!

– До-о-о-лой!!!

Под оглушающий шум Гугуев закончил свою речь и сошел со сцены.

– Щаденко дать слово! Щаденко! – понеслось со всех сторон...

За трибуной Ефим Афанасьевич. Бледное, сухощавое лицо с коротко подстриженными усиками, на скулах играет нездоровый румянец, под выпуклыми дугами бровей сверкают глубоко посаженные глаза.

– Товарищи крестьяне и казаки! – говорит он негромким, глухим голосом. – Прошло больше полгода, как свергнуто царское самодержавие, рухнул трон Романовых. Но что же изменилось за это время? А ничего!

Фабрики и заводы по-прежнему в руках капиталистов, земля – в распоряжении помещиков. До сих пор льется кровь на полях войны. Кому нужна эта грабительская, братоубийственная бойня? Да вот этим господам – Мазуренкову, Гуденкову, Хохлачеву, Грекову, Скосырскому. – Щаденко указал на передние ряды зала, где сидели именитые гости. – Нужна, чтобы набить потуже свои карманы. А вас, крестьяне, они продолжают кормить обещаниями.

И снова зал забила лихорадка. Меньшинство не давало говорить оратору, прерывая его речь криками, топотом. Ершистый урядник, заложив в рот четыре пальца, резал слух оглушительным свистом. Брат Петр не вытерпел, пытался осадить его:

– Эй ты, пузырь, лопнешь от натуги!

– А тебе какое дело? – огрызнулся тот. – Тащить с трибуны ваших!

– Как это так тащить? – возмутился Петр. – Вашим же давали говорить?

– Так то – наши, а ваших хохлов дегтем мазать – и в пух!

– Но, но... попробуй! Рыжих да конопатых сподручнее...

Урядник съежился, лицо залила краска. Потрясая кулаками, полез на брата. Вот он петухом подскочил вплотную и – бац Петра в лицо. Все произошло настолько неожиданно, что брат поначалу растерялся, но потом, опомнившись, двинул урядника так, что тот юлой покатился к стене.

– За нами сдача не пропадала!

С казачьей стороны сразу бросилось несколько человек, но плотная стена защиты встала на их пути. С трудом удалось унять вспыхнувшую свалку.

Не желая слушать Щаденко, часть выборных, в основном богатеев, шумно покинула зал. Другие притихли. Многие из казаков, прослушав его речь, молчали: трудно возражать против самой истины.

Со сцены еще продолжали литься слова других ораторов, но зал, покоренный выступлением Щаденко, остался верен себе. И, когда на трибуне появился коммунист А. Н. Шапошников, предложивший заслушать проект решения, зал грохнул дружными аплодисментами. Резолюция требовала немедленного прекращения войны, установления мира, безвозмездной передачи помещичьих земель крестьянам.

Подавляющее большинство делегатов отдало свои голоса большевикам.

* * *

В конце сентября 1917 года Донецкая окружная партийная организация получила извещение о предстоящем созыве II Всероссийского съезда Советов. На партийном собрании обсудили вопрос о подготовке к этому важному событию.

В октябре в Каменской собрался Донецкий окружной съезд Советов. Присутствовало 120 делегатов с решающим голосом. Они заслушали доклады о положении в стране, в Донской области и Донецком округе. Выступления с мест носили революционный характер. Поэтому и делегация на съезд состояла только из большевиков: Щаденко, Кудинова, Ковалева, Гроднера и Басова.

Под дружные аплодисменты собравшиеся приняли наказ посланцам в Петроград – поддержать на съезде большевиков, их близкие для всех трудящихся лозунги: «Вся власть Советам!», «Земля – крестьянам!» Против этого наказа голосовали только два меньшевика.

С каждым днем все больше и больше народные массы убеждались в преступной, антинародной политике Временного правительства, в бессмысленности продолжения грабительской империалистической войны.

Но не дремала и контрреволюция. Войсковое правительство перешло к решительному подавлению революционных сил на Дону и в Донбассе.

Начались жестокие расправы с рабочими и крестьянами. Каледин обратился в ставку с требованием не присылать в область карательных войск. «Охрана рудников на донской земле – дело самих казаков», – доказывает он. И в рабочие поселки двинулись отряды, набранные из числа казаков-головорезов. В Горловке и Макеевке стал орудовать известный своей жестокостью есаул Чернецов, в Александровск-Грушевском – есаул Семилетов, в Богураевских, Лиховских, Гуковских, Свинаревских рудниках – палач сотник Лазарев. Возглавил всех карателей генерал Балабин.

Огнем и мечом прошлись они по городам и станицам Дона. Всюду на их пути пылали пожары, маячили виселицы,  текли потоки невинной человеческой крови. Но остановить грозную поступь истории, предотвратить обреченный на гибель старый строй они не могли: великая буря, желанный Октябрь приближались.

* * *

17 (30) октября 1917 года наши делегаты выехали в Петроград. По дороге из газет узнали, что открытие съезда отложено на 25 октября, но договорились обратно не возвращаться, а продолжать путь. Прибыв в столицу, с головой окунулись в бурлящий водоворот революционной борьбы рабочих столицы.

Город в те дни был до предела наэлектризован ненавистью народа к Временному правительству. По всему чувствовалось: часы этих правителей уже сочтены, страна, народ стоят на пороге событий огромной исторической важности. Фабрики, заводы кипели митингами. По улицам города сновали броневики, грузовые машины, полные вооруженных красногвардейцев, шагали колонны рослых моряков.

24 октября отряды красногвардейцев, революционных матросов и солдат начали захват мостов через Неву и некоторых правительственных зданий. Вооруженное восстание началось! В грозных схватках с врагом прошла ночь. В хмуром, туманном рассвете рождался новый великий день.

Делегаты долго ожидали в здании Смольного открытия съезда, начало его переносили с часа на час. В городе кипели бои, Ленин руководил восстанием.

Представители Дона впервые увидели его днем 25 октября на заседании Петроградского Совета.

– Революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась! – эти слова Владимира Ильича зал покрыл громовым обвалом аплодисментов. Поднявшись вместе с сотнями других посланцев народа, делегаты от Донецкого округа восторженно приветствовали любимого вождя.

А во время перерыва Щаденко читал своим товарищам воззвание «К гражданам России!», написанное В. И. Лениным. Оно извещало народ нашей страны и всего мира о победе Великой Октябрьской социалистической революции.

25 октября (7 ноября) вечером, присутствуя на открытии  II съезда Советов, депутаты Дона опять с восторгом слушали Владимира Ильича. Ночью 26 октября (8 ноября) Ленин выступил дважды. По его докладам съезд единодушно принял Декрет о мире и Декрет о земле.

В этот же день Смольный облетела тревожная весть: по приказу бежавшего из Петрограда в район Северного фронта Керенского 5-я казачья дивизия под командованием генерала Краснова двинута на восставший Петроград и уже разгружается в Гатчине.

Съезд принимает решение: для переговоров с казаками послать делегацию. В нее включили и представителя Донецкого округа Кудинова, который раньше служил в этой дивизии и имел там много знакомых.

Поездка делегации в Гатчину и переговоры, состоявшиеся там, имели важное значение: большинство казаков перешли на сторону революции и отказались наступать на Петроград.

После съезда, нагруженные мешками с газетами и декретами Советского правительства, наши делегаты выехали домой. Всюду, где только останавливался поезд, – на станциях, полустанках – расклеивали листовки и декреты о мире и о земле, – большевики первыми несли народу радостную весть о великих свершениях в Петрограде.

Но только делегация вступила в пределы своей области, как немедленно подверглась аресту. Полицейские отправили Кудинова в Новочеркасскую тюрьму, а Щаденко – в Каменскую.

Литературу, которую они имели при себе, жандармы реквизировали и спрятали в подвале одного дома. Однако скрыть от народа документы съезда было не так-то просто. В тот же день на стенах домов, на заборах станицы появились листовки. Коммунисты Каменской, узнав, где лежат мешки с литературой, тайком растащили их. А потом под давлением масс полиция выпустила на свободу и делегатов съезда.

После освобождения товарищи рассказали интересную историю их ареста. Кудинова схватили еще на станции Шептуховка, когда он вышел из вагона и расклеивал листовки, а Щаденко и других задержали в Глубокой. На перроне офицер обыскал Ефима Афанасьевича и нашел у него значительную сумму денег. Их собрали шахтеры  на приобретение оружия для красногвардейских отрядов. Подняв пачки денег над головой, полицейский громко кричал:

– Вот они, граждане, немецкие марки! Их немцы выдали своим агентам-большевикам!

Издали, конечно, не отличишь марку от рубля, и офицер пытался воспользоваться этим в провокационных целях.

– Глядишь ты, – удивленно переговаривались в толпе, – ведь мы же Ефима знаем как облупленного. Наш парень... неужели и взаправду продался в шпиены?

На второй день после освобождения состоялся массовый митинг казаков Каменского гарнизона, рабочих и ремесленников. Делегаты съезда рассказали о событиях в Петрограде, вооруженном восстании пролетариата, о решениях II Всероссийского съезда Советов, знаменующих собой переход власти в руки рабочих и крестьян.

Весть о Великой Октябрьской социалистической революции трудящиеся Дона встретили с огромной радостью. Иначе реагировало войсковое правительство. При первых же сообщениях о восстании в столице, уже 8 ноября, Каледин объявил область Войска донского на военном положении. Окружные атаманы получили строжайшие приказы: «Не признавать Совдепии, всякие попытки отступить от существующего положения подавлять беспощадно, немедленно приступить к организации на местах «Советов обороны», призванных защитить Дон от большевиков».

Войсковое правительство с лихорадочной поспешностью готовило контрреволюционный заговор.

13 ноября Каледин приказывает командиру 7-й казачьей дивизии: «Помочь верным правительству войскам в Москве... Первая задача в связи с этим – взять Воронеж... 21-му, 40-му Донским полкам, 15-й конной и 4-й пешей батареям двигаться через Поворино-Лиски на Воронеж...»

Но этот план провалился: казаки не захотели идти войной против Советской власти и заявили о нейтралитете.

Каледин лихорадочно ищет себе союзников. Он связывается с Центральной украинской радой, бросает по всей России пресловутый клич: «Слетайтесь, орлы!» И Новочеркасск становится центром тяготения всех контрреволюционных  сил. Сюда, на Дон, спешат недобитые министры, бывшие хозяева «единой и неделимой России»: братья Рябушинские, Родзянко, Савенков, Милюков, граф Ростовцев, а вслед за ними – генералы Алексеев, Деникин, Лукомский, Краснов, Корнилов. Началось формирование «добровольческой армии».

Но народные массы требовали изменения порядков. Разуверившись в намерениях войскового правительства, иногороднее крестьянство, беднейшее казачество бралось за оружие. В Таганрогском и других округах крестьяне громили помещичьи имения, делили землю между собой. Прибывшие с фронта казачьи части требовали сближения с иногородним населением. Брожение проникло и в запасные части. Каледин приказал разоружить их. Однако казаки отказались выполнить требование атамана.

Не удалось разоружить и стоявший в Каменской 276-й стрелковый полк. Окружной атаман Михайлов предложил личному составу сдать оружие и разойтись по домам. Солдаты не подчинились. Тогда атаман на следующий день приказал ввести казаков в расположение полка и разоружить бунтарей силой. Но наша партийная организация сорвала и это распоряжение. Большевики-агитаторы уговорили казаков отказаться от такого грязного дела.

Огромное влияние на их настроение оказало Обращение Совнаркома от 26 декабря 1917 года ко всему трудовому казачеству. Правительство объявило о разрешении земельного вопроса в интересах трудового казачества и всех трудящихся. Совнарком отменил обязательную воинскую повинность казаков, принял на счет государства обмундирование и снаряжение призванных на военную службу и т. д.

Такие меры правительства усиливали симпатии казачества к новой власти. Колеблющиеся смелее становились на защиту завоеваний рабочих и крестьян.

Видя безвыходность своего положения, Каледин стал искать соглашения с иногородним населением. И это не случайно. С первых же дней революции оно решительно пошло за большевиками. А ведь иногороднего крестьянства насчитывалось здесь больше, чем казаков, привыкших решать судьбы всей области. Известно, с каким упорством атаманы сотни лет вдалбливали в их головы лозунг: «Дон только для казаков!» Сколько на этой почве  происходило ссор, кровавых раздоров! Теперь же, в лихую годину для себя, калединцы вспомнили, что в хуторах и станицах есть и крестьяне. Ведя с ними сложную игру, войсковой круг постановил образовать высшую власть на равных началах: избрать правительство из семи человек казачьего сословия и семи – от прочего, иногороднего населения, пятнадцатый – атаман. Конечно, в число прочих попали только богатеи, ничего общего не имеющие с трудящимся крестьянством.