Текст книги "В степях донских"

Автор книги: Иван Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

В тылу врага спешно формировались новые части. Вооружалась и готовилась к отправке на фронт 3-я Донская дивизия и 2-я стрелковая бригада. В них зачисляли в первую очередь патриотически настроенную молодежь из семей казачьих богатеев и офицерского состава. Из Севастополя красновцы получили пушки больших калибров, для их перевозки в Ростове сделали особые бронированные платформы.

Во второй половине сентября Донская армия представляла собой большую силу. Она имела около 65–73 тысяч штыков, 150 орудий, 267 пулеметов, 68 самолетов, 14 броневиков, 3 бронепоезда, химический взвод, который насчитывал 257 баллонов с газом.

22 сентября белоказаки начали новое наступление. Переправившись через Дон, они прорвали фронт на участке станции Ляпичев и хутора Ильменского.

Лава за лавой, цепь за цепью двигались все дальше и дальше на восток. Советские части отходили к станции Карповка. 1 октября Мамонтов бросил через Дон, в обход Кривомузгинской, двенадцать сотен конницы и пехотный полк. Пришли в действие морские орудия, которые немцы прислали Краснову из Севастополя. С ревом, оглушающим клекотом проносились снаряды над низенькими крышами станционных домиков. Наши части, оборонявшие Кривомузгинскую, отошли к Царицыну.

Как потом рассказывали пленные казаки, этим наступлением руководил сам Мамонтов. Окруженный многочисленной свитой, он стоял в автомобиле и не отрывал глаз от бинокля. Рядом – Макаров – тучный, седой великан, в новенькой генеральской форме. Перед ними далеко расстилалась слегка всхолмленная степь, усеянная густыми цепями наступающих, застывшие в нетерпеливом ожидании огромные массы конницы.

– Я твердо рассчитываю, генерал, сегодня к обеду взять Бузиновку, – сказал Мамонтов, – к вечеру – Сарепту, близлежащие пункты, а завтра утром – быть в Царицыне.

И, обернувшись к собеседнику, игриво улыбнулся:

– Во всяком случае, генерал, приглашаю вас завтра в ресторан «Жигули» на званый обед в честь победы. Комендантом города назначаю Секретева. Прикажу ему звонить трое суток в колокола, служить молебны.

– Поздравляю, поздравляю, – ворковал Марков. – Это будет ваша великая победа.

Тут внезапно ахнул разрыв снаряда и рой осколков накрыл машину. Стоявший рядом адъютант Мамонтова подполковник Богаевский тихо вскрикнул и замертво рухнул на сидевшего за рулем шофера.

За первым последовал второй снаряд, и Мамонтов приказал шоферу гнать машину прочь.

* * *

Бой гремел с нарастающей силой. Казаки пошли в шестую атаку. Прибежавший посыльный сообщил командиру дивизии Мухоперцу:

– Левый фланг начал отступление.

Измотанный до предела, охрипший комдив рванулся туда, но вместе с ординарцами его смяли толпы отступающих. В этот момент к группе командиров подскакал комиссар Щаденко.

– Возьми свою пулеметную команду и галопом туда, – приказал мне Ефим Афанасьевич, указывая в сторону рассыпавшихся по степи бойцов. – Помогите восстановить положение.

Минута, две, и вот уже двенадцать пулеметных тачанок мчатся в образовавшийся прорыв. Четыре пулемета пришлось оставить на месте, в центре обороны. Потные, запененные кони остервенело грызут удила, просят повод и стремительно несут тачанки. Врываемся в самую гущу отступающих. Алексей Рыка резанул длинной очередью поверх голов обезумевших от паники людей, закричал во всю мочь:

– Назад, хлопцы!

Сначала бойцы шарахнулись прочь от тачанок, потом плотно окружили, задыхаясь, побежали за ними. Местами завязались рукопашные схватки. Тачанки рассредоточились, ударили разом так, что впереди наступающих цепей волнами заходила высохшая от солнца полынь. Мамонтовцы падали, валились, орали, оглашая степь дикими криками, а безжалостный свинец выл, ухал, свистел, жалил их зло, беспощадно. Не вытерпели белогвардейцы. Сначала приостановились, заметались по полю, а потом хлынули беспорядочным потоком назад. Их доканчивали пехотинцы.

Когда вернулись, Щаденко подошел к бойцам, улыбнулся:

– Знаете, товарищи, здорово поработали! Приходилось много раз бывать в трудных переплетах, но в таких – редко. Прут лавиной сотни, а ваши машинки действуют как часы. Молодцы!

Только мы успели отдохнуть и заменить убитых в упряжке коней – снова полезли белогвардейцы и вот уже поле снова усеяно густыми цепями наступающих, а левее, на взгорье, гарцуют конные полки.

Теперь пехотинцы не шли во весь рост, а подвигались короткими перебежками, прячась за сурчиные бугорки, кусты полыни. Красноармейцам, сидевшим в окопах, такое движение напоминало какую-то игру: сотни рассредоточенных людей, чередуясь, то мчались мелкими шажками вперед, то падали стремглав в сизую полынь. Признаться, мы немало удивлялись – обычно казаки так не наступали. Заметили и другое: в манере перебежек, в сигналах, подаваемых на ходу офицерами, чувствовались  какие-то новые приемы. Лишь немного позже мы узнали причину этой тактической новинки – в атаку впервые пошла недавно прибывшая на фронт бригада пластунов, состоящая сплошь из молодежи, набранной и обученной по приказу атамана Краснова.

Молодые, здоровые, откормленные, одетые с иголочки, вооруженные до зубов и превосходно обученные пластуны сразу же взяли инициативу боя в свои руки. Мы думали, нелегко одолеть их.

И это оказалось действительно так. Подбираясь перебежками к окопам, они удачно укрывались от залпового огня винтовок. Рослые, здоровые пластуны осиливали в штыковых схватках уставших, вымотанных в жестоких атаках красноармейцев. Но никто из наших не падал духом. Бойцы и командиры надеялись на выручку пулеметных тачанок и артиллеристов.

С кургана, где расположил свой наблюдательный пункт командир дивизии Мухоперец, поле, по которому наступали пластуны, видно как на ладони. И он то подносил к глазам бинокль, то опускал его, обдумывая, как отразить очередной натиск противника. Позвонил Яблочкину, предупредил об опасности и, заметив пластунов, ринувшихся в штыки, крикнул в трубку громко, настойчиво:

– Огонь! Огонь! Слышишь, Яблочкин? Беглым, беглым!

На поле, где еще мгновение назад мирно бежали ровные строчки солдатских фигурок, забушевал ураган разрывов – степь вихрилась вспышками огня, клубами дыма, пирамидами высоко выброшенной к небу земли.

И все это в 100–200 шагах от наших окопов. Осколки, комья обожженной земли со свистом проносились над головами припавших к прикладам винтовок бойцов. Да, такой огонь мог вести только Яблочкин!

– Как кончат артиллеристы, – сказал командир дивизии, – пускай в ход свои тачанки.

От кургана до окопов – рукой подать, а между ними, в неглубокой лощинке, в редком, низкорослом дубняке, притаились пулеметчики. Кони не выпрягались из упряжки, расчеты застыли у пулеметов, ожидая приказаний.

Вот поодаль от других, около своей тачанки, стоят Михаил и Мария Семикозовы. Глядя на них – молодых,  счастливых, – меня невольно охватывает противоречивое чувство удивления и тревоги за их судьбу. Кипит вокруг жестокий бой, каждый день, каждый час люди подвергаются смертельной опасности. А они как будто и не замечают этого: воюют, живут, любят, радуются.

На миг вспомнил первые шаги семьи пулеметчиков: приход в отряд в станице Каменской, первые бои. Она – дочь довольно состоятельных родителей, он – сын бедняка. Мария училась в гимназии, готовилась к поступлению в университет, он – малограмотный станичный ремесленник. Встретились, полюбили друг друга, и девушка оставила родителей, гимназию, пошла за ним, в отряд. Избрала тернистый путь – только бы не расстаться с любимым: жила, как солдат, шагала рядом в походах, коротала тревожные, фронтовые ночи с ним у пулемета, в окопе. Никогда мне не забыть, как она, скромная, застенчивая девушка, робея, подошла тайком ко мне и шепотом просила: «Если товарищ командир позволит, то я поставлю свой пулемет рядом с пулеметом Миши... товарища Семикозова».

И «товарищ командир» разрешил, может быть, нарушая воинский порядок, разрешил, так как не мог отказать им в праве быть рядом и вместе защищать счастье, которое они обрели на фронте.

И кто мог предположить тогда, что застенчивая, хрупкая девушка может стать лихой, бесстрашной пулеметчицей. Сколько раз она участвовала в схватках, сколько истребила вражеских солдат! Вот и сейчас застыла у пулемета, готовая ринуться в бой.

Наступившая на миг тишина выводит меня из раздумья. Вскочив на ближнюю тачанку, взмахом руки подаю команду:

– Вперед! Марш, марш!

И снова бешеная скачка, храп взмыленных коней, где-то впереди, совсем рядом оглушительные вопли «ура!» и горячечная дрожь пулемета в руках. От напряжения жарко, пот струйками стекает по лицу, слепит глаза. Но вот лента опустела, пулемет на минуту смолк. Только попытался встать, как почувствовал резкий, болезненный удар в правую руку, словно кто хлестнул железным прутом. Рука повисла плетью, и я отваливаюсь на крыло тачанки, освобождая место первому номеру Алексею Рыка. И снова клекот пулеметов.

Шесть раз наши окопы переходили из рук в руки, и все же красноармейцы выстояли, истребили пластунов. К ночи полнокровной пластунской бригады не стало: на поле валялись горы трупов. Остался лежать в степи и командир этой бригады, однофамилец атамана Краснова – генерал Краснов.

К 9 октября определилось главное направление наступления неприятеля: его войска шли на Царицын южнее железной дороги по линии Ляпичев – Карповка – Басаргино – Воропоново. На этот участок он бросил свои лучшие, наиболее боеспособные силы. 13 октября белоказачьи части заняли район Большие Чапурники. Создавалась непосредственная угроза Сарепте.

Бои на южном участке фронта носили исключительно ожесточенный характер: хутора, балки, лощинки, холмы по нескольку раз переходили из рук в руки. Наши части отошли на линию Бекетовка – Отрадное – Сарепта. Никогда еще за все дни обороны Царицына не накалялись так сильно стволы орудий, пулеметов, никогда еще бои не достигали такого напряжения.

Морозовско-Донецкая дивизия и Ново-Никольский полк отбивали ожесточенные атаки офицерского корпуса.

Офицеры шли плотными, стройными рядами, с винтовками наперевес, словно на параде. Блестело золото погон, начищенных пуговиц, лаковых козырьков. Дымились в зубах душистые турецкие сигареты.

Над полем повисла напряженная тишина. Степь стала так безмолвна, что, казалось, под тысячами офицерских сапог слышен шелест опаленной солнцем травы, тревожный стук сердца застывших в напряжении бойцов.

И когда где-то на левом фланге нетерпеливо зачастил пулемет, заохали торопливые ружейные выстрелы – полегчало на душе. Лучше преждевременный огонь, чем эта зловещая тишина. Напрасно командиры бегали по траншеям, кричали до хрипоты: «Не стрелять, подпустить поближе». Издерганные, выдохшиеся в бесчисленных атаках бойцы не выдержали. Горячась, лихорадочно слали пули одна за другой в эти многочисленные, словно вылитые из гранита цепи. А те шли, будто заговоренные, все ближе и ближе.

Их решетили пули, валили осколки. Цепи сжимались, редели, но шли, бежали все вперед и вперед, спеша сократить  роковое расстояние и броситься в штыковые схватки.

И бойцы не выдержали этого сатанинского упрямства. Выскакивая из окопов, они бросились бежать в овраги, расположенные рядом. Там остановились, опамятовались, хотели вернуться назад, в окопы, но неприятельские цепи уже занимали траншеи на высоте.

Заметив успех, Мамонтов бросил в бой резервные части офицерского корпуса. Началось наступление по всему участку фронта.

А к месту прорыва уже прибыл на автомобиле Ворошилов. На бронелетучке спешил командующий боевым участком Харченко. Встречая отступающих бойцов, они вместе с другими командирами останавливали их, группировали и вели туда, где хозяйничал враг.

Огромным усилием воли командирам удалось приостановить отступление, привести в порядок расстроенные части. Красноармейцы кинулись штыками рыть ямки, но не успели набросать впереди себя даже небольших курганчиков, как увидели снова идущие в атаку цепи. Теперь белые двигались под уклон торопливым шагом.

Ворошилов, Харченко шли вдоль линии обороны не пригибаясь, подбадривали бойцов, призывая их лучше честно пасть в бою, чем запятнать себя бегством. Да и бежать-то некуда: отсюда, с высот, видна сверкающая на солнце широченная лента Волги.

И каждый из нас думал: «Надо удержать, выстоять. Вернуть потерянные окопы».

А цепи все ближе, ближе. И тут совершенно неожиданно, когда бойцы уже приподнялись, готовясь броситься в штыки, чтобы победить или умереть, где-то там, за ближним бугром, вспыхнула торопливая ружейно-пулеметная стрельба, и ветер донес до нашего слуха мощные раскаты «ура!». Наступавшие офицеры вдруг растерянно замедлили шаг, остановились, потом смешались и побежали обратно.

А из-за бугра, откуда пять минут назад валили белоофицерские колонны, вырвалась лавина всадников в развевающихся бурках. Они налетели на беспорядочно отступающих пехотинцев неприятеля и принялись рубить их.

Из схватки вынырнула группа всадников, подскочила к нашим окопчикам. Передний, худощавый, с горящими  глазами, в сбитой на затылок каракулевой папахе и косматой бурке, крикнул:

– Хто тут начальник?! Дэ Ворошилов?

Ему указали на правый фланг, и кавалерист, дав шпоры коню, помчался туда. Разыскав Ворошилова, скатился комом с седла, вытянулся, пытаясь доложить, но Климент Ефремович подошел к нему и заключил в объятия.

Тут же птицей полетела из уст в уста крылатая весть:

– Жлобинцы! Жлобинцы прибыли!!

Как оказались они здесь?

Славная стальная дивизия под командованием большевика Д. П. Жлобы сражалась на Северно-м Кавказе. Еще летом 1918 года комдив ставил вопрос о необходимости соединения с войсками Красной Армии. Но командующий армией эсер Сорокин, позже расстрелянный за измену, отверг это предложение. В августе Жлоба побывал в Царицыне, получил боеприпасы и договорился с командованием Северо-Кавказского военного округа об отводе своих частей на Волгу. Вернувшись из командировки, он передал боеприпасы командованию армии и без ведома Сорокина увел дивизию на Царицын. Бойцы прошли сотни километров по калмыцким степям и 15 октября в районе Сарепты вихрем пронеслись по тылам вражеских войск.

Белоказаки, не ожидавшие такого удара, заметались, а потом бросились бежать назад, но всюду их настигали безжалостные клинки жлобинцев. Буквально в полчаса полег на поле цвет мамонтовских войск – офицерский корпус. Видя безвыходность положения, многие офицеры сдались. Батальон капитана Иванова сложил оружие в числе первых. Сам комбат, не желая губить людей, снял шашку, вынул револьвер и сдал их. За ним последовали другие. Но нашлись и такие, которые бились до последнего. Одна группа офицеров, будучи окруженной, продолжала отстреливаться до последнего патрона. Оставшиеся в живых 60 человек пустили себе пулю в лоб.

Потом, когда красноармейцы, пользуясь наступившей передышкой, окружили жлобинцев, те с присущим украинцам теплым юмором рассказывали:

– И скажи ж ты! В якого ны пырны шашкой – все ваше благородие.

На поле подобрали тысячи трупов, сотни раненых. Много белоказаков попало в плен. Пополнилось и наше вооружение: десять пушек, двадцать пулеметов, семь тысяч винтовок, около трех тысяч коней с седлами, горы снаряжения и боеприпасов стали достоянием советских частей.

* * *

В кровавых боях, жарких схватках пролетело знойное лето. Подошел конец октября, а с ним – холодная, дождливая осень. Посерела, нахмурилась степь, низкое, по-осеннему печальное небо сочилось то зябкими, ватными туманами, то настойчивыми, нудными дождями. Изрытая траншеями, воронками снарядов степь раскисла. Сырые, надоедливые ветры тоскливо шелестели соломой в обвалившихся окопах, пронизывали худую изношенную одежонку бойцов, и те жались по затишкам, в наспех вырытых землянках. Холодными, колючими ночами жгли красноармейцы дымные костры и, сидя на корточках вокруг огня, дымили цигарками, слушали бесконечные рассказы-прибаутки ротных говорунов, прислушивались к тоскливому крику птиц в небесной выси, откочевывавших в теплые края.

Запоздав с перелетом, птица шла густыми, частыми косяками, оглашая степь тревожно-тоскливым криком, и звучало в этом крике что-то грустное, родное, берущее за душу. В такие минуты красноармейцев одолевали думы о доме, семье, любимых, оставленных где-то там, в родных краях. Когда ж кончится война?

И, словно отвечая на эти мысли, где-то за дальними буграми глухо кашляла казачья батарея, снаряды с ленивым свистом шлепались в сырую землю.

Белогвардейцы не оставили мысли о захвате Царицына и продолжали бросать в наступление все новые и новые полки. Бои не прекращались ни днем ни ночью.

Подходила зима, а урожай оставался неубранным: шелестела поникшим колосом пшеница, выпревал от дождей в земле картофель, хотя с продовольствием становилось все хуже и хуже.

Партийная организация Царицыеа мобилизовала все силы на уборку хлеба. Противник попытался сорвать работу на полях. На высоком правом берегу Дона мамонтовцы  установили дальнобойные орудия, которые вели круглосуточный обстрел тех участков, где появлялись люди. Особенно досаждали вражеские пушки в районе Калач – Кривомузгинокая. Здесь, в плодороднейшей низине Дона, находились огороды и картофельные поля.

Тогда командование 10-й армии решило заставить замолчать вражеских артиллеристов. Специальная ударная группа, в которую вошли кавалеристы и пулеметная команда, переправилась на правый берег Дона. Командовал этой группой Харитон Петушков.

Группа незаметно вышла к самой реке и притаилась, ожидая подходящего момента для переправы. Полил холодный дождь, но укрыться негде; купы раскидистых верб хотя и высокие, густые, но защищали плохо. Бойцы промокли до последней нитки, а нельзя не только развести костер, погреться, но и шевельнуться. Однако никто не жаловался, терпеливо ожидая подходящего момента для переправы.

Ночью дождь полил еще сильнее, и командир решил воспользоваться этим. Тихо, без шума отчалили лодки, паром и скрылись в глухой темени ночи. От частой, густой завесы дождя река шумела, и это скрадывало тихие всплески весел. Причалили к правому берегу незаметно. Белоказаки спокойно спали, выставив только полевые караулы да часовых у штабов: в такую темень, непогоду трудно даже предположить, чтобы кто решился пересечь широкий, многоводный Дон.

Выслав во все стороны разведчиков, мы осторожно двинулись вдоль берега. Высокие вербы росли прямо у самой воды, и это помогало бойцам оставаться незамеченными, но и мы почти ничего не видели в чаще верб. Шагая рядом, ведя коней в поводу, красноармейцы не замечали друг друга, а ведь где-то здесь должны находиться вражеские полевые заставы – в любую минуту можно напороться на них. И все-таки, как ни напрягали зрение, ни береглись, нарвались-таки на заставу. Шедшие впереди разведчики провалились в окоп, где стоял пулемет, но без расчета. Видимо не чувствуя опасности, пулеметчики перебрались в укрытие. Наши предположения подтвердились: обшарив все вокруг, бойцы обнаружили замаскированный шалаш из веток. Еще на подходе услышали заливистый храп: хлебнув самогонки,  казаки, понатащившие с хутора перин и одеял, улегшись поудобнее, заснули. Забили им в рот кляпы. Одного допросили о местонахождении штаба и батарей. Батареи, одну за другой, разыскали быстро (на нашей карте имелись, как оказалось, точные отметки их месторасположения), тихо убрали часовых, сняли замки. Пока одни бойцы топорами рубили ступицы в колесах, другие бросились в расположенные тут же землянки, где должны помещаться расчеты. Лишь в одной из них, на нарах, обмотав голову шинелью, спал пьяный офицер. Когда привели его в чувство, нехотя поднялся, сел на нары и уставился на незваных гостей мутным, безразличным взглядом. Потом вдруг захохотал:

– Ловко придумали, язви вашу тетку! Здорово! – Почесал бок, давя зевоту, уже недовольно добавил: – А теперь будя, марш отсюда! Спать хочу, – и лег на нары, приняв, видимо, все это за шутку.

Пришлось еще раз побеспокоить белогвардейца: подняли его, связали руки и отправили на берег Дона, к переправе.

Штаб тоже не пришлось искать долго. Он располагался в степном казачьем хуторе, в одном из больших домов. Еще издали заметили в нем огонек. Дом окружали со всеми предосторожностями и, без шума сняв часовых, ворвались в помещение.

– Руки вверх! – гаркнули разом на сидевшего за бумагами пожилого полковника. Он скорее возмущенно, чем испуганно поднял выцветшие, подслеповатые глаза с выпуклым пенсне, оглядел направленные на него и сидевших рядом штабных офицеров револьверы и винтовки. Наконец совершенно спокойно спросил:

– Что все это значит?

– Руки, руки поднимай! – повторил ему Петушков и сунул в лицо наган. Полковник вспылил:

– Довольно! Хватит шуток! Или я прикажу обезоружить и высечь! – Потом примирительно продолжал: – Я полковник Дукмасов. С кем имею честь говорить? По всему видно – вы из прибывшего корпуса кубанских казаков. Ждали, ждали вас, голубчики. Только к чему это дикое вступление?

И вдруг сжался в комок, бросил руку на кобуру револьвера, судорожно пытаясь вырвать его, но Петушков опередил – выстрелил в непослушного старика.

Офицеров обезоружили, связали и отправили к переправе, где ходил паром.

С рассветом, выполнив задачу, вернулись на берег. Сюда уже пригнали пленных, доставили несколько захваченных пушек, ящики со снарядами. В штабе Мамонтова, узнав о случившемся, подняли по всему фронту тревогу. Вспыхнула беспорядочная стрельба. К месту, где переправлялась группа Петушкова, бросились сотни три казаков, стреляя на ходу. Их сдерживали залегшие на берегу красноармейцы.

Переправив людей, коней, мы собирались погрузить на паром трофеи: пушки, пулеметы, снаряды. Однако загоревшийся вокруг бой помешал этому. Пришлось паром, нагруженный трофеями, затопить на середине Дона. А жаль, мы так нуждались в боеприпасах.

Части Донской белоказачьей армии несли огромные потери. 15 октября в районе Сарепты была разгромлена их южная группа.

Но и на этот раз Краснов и его приспешники не отказались от планов захвата Царицына. К местам боев атаман снова подтянул значительные силы и 16 октября занял Воропоново.

В районе Светлого Яра через Волгу переправился батальон белоказаков, чтобы нарушить сообщение Царицына по реке с Астраханью. На воропоново-царицынском направлении две конные и одна пехотная дивизии заняли населенные пункты Вертячий, Россошанский, Басаргино. И как только это произошло, командующий белоказачьей армией генерал Денисов сразу же отдал приказ другим частям немедленно начать наступление для развития успеха.

Огромные массы белых хлынули на Бекетовку, Сарепту, Чапурники, вышли к правому берегу реки Червленной, захватили хутора Иваново, Малые Чапурники.

Наши части, изматывая врага, медленно отходили к городу. Но командование 10-й армии и фронта вовсе не собиралось сдавать Царицын белоказакам. Штаб армии отправил далеко на север все переправочные средства: лодки, баржи, плоты, находившиеся в районе города. Каждый боец должен был осознать неумолимое требование командования: отстоять Царицын, разгромить озверелого врага. Командующий армией К. Е. Ворошилов предупредил начальника участка Н. Харченко,  комдива Мухоперца, командиров бригад Лобачева и Круглякова: с занимаемых позиций ни шагу назад.

К 15 октября наступательный порыв белых достиг наивысшего напряжения. Именно в этот день штаб армии получил сообщение о прорыве белоказаками фронта под Бекетовкой.

Вызвав к себе начальника формирования и обучения войск армии Николая Александровича Руднева, Ворошилов дает ему срочное задание: во что бы то ни стало восстановить положение. И Руднев спешит туда, где решается судьба Царицына. Он направляет на передний край всех, кто может носить оружие и стрелять из него: в бой идут работники штабов, красноармейцы из обозов, повара, раненые из полевого госпиталя.

В этот момент подбежавший белогвардеец совсем рядом разрядил карабин. Руднев получил смертельное ранение.

Его подхватили на руки, опустили на землю. Перевязали и хотели отправить немедленно в тыл, но Руднев решительно отказался.

Полежал несколько минут и, опираясь на руки товарищей, встал. Попросил помочь сесть в седло. Возражений, просьб, советов не слышал – им владела одна мысль: выполнить приказ, закрыть брешь на переднем крае.

Только после отражения атаки и ликвидации прорыва Николай Александрович слез с коня. Закусив до крови губы, направился к стоявшей поодаль пулеметной тачанке. Но силы изменили ему и, сделав несколько шагов, он рухнул у самых ее колес.

Посиневшие губы прошептали последние слова:

– Передайте Ворошилову... приказ выполнен.

16 октября Руднев умер.

А его товарищи по оружию продолжали дело, за которое отдал жизнь один из славных героев гражданской войны. Они сорвали очередную попытку врага сломить сопротивление защитников города в районе Бекетовки. Но атаки неприятеля еще продолжались. Он подошел к стенам города.

Как и в памятные дни августа, когда противник в первый раз ринулся на Царицын, 15 октября тревожно заревели заводские гудки. Их гул поднимал на ноги все живое, звал рабочих в окопы. И новые отряды бойцов, ощетинившись штыками, спешно занимали оборону на самых опасных направлениях.

На рассвете 17 октября ударные офицерские части и многочисленная конница пошли от Воропоново на новый штурм, стремясь с ходу захватить район Садовой. Это была редкая по напористости и силе удара атака.

Наши части своевременно подготовились к отражению ее. По приказу штаба 10-й армии артиллеристы стянули к месту предполагаемого наступления неприятеля 27 батарей и 10 бронепоездов.

И вот когда густые цепи белоказаков ринулись вперед, взвилась над степью красная ракета: сигнал к открытию артиллерийского огня. Разом загрохотали десятки орудий. Тут же вступили в дело и многочисленные пулеметы. Огненный смерч буквально сметал на своем пути все живое, превращая в кровавое месиво стройные колонны кавалерии и цепи офицерских полков.

Наши части и вооруженные отряды царицынских рабочих немедленно пошли вперед. Они погнали противника на Воропоново, с налету заняли эту станцию, а затем и Басаргино. Через день перешли в решительное наступление части центрального и северного участков Царицынского фронта. Армия донской контрреволюции отступала.

25 октября 1918 года защитники волжской твердыни вышли к Тихому Дону. С холмистого левобережья перед ними открывались неоглядные дали родных степей, хуторов, станиц. Окрыленные победой, воины молодой Красной Армии сражались за их свободу и счастье.