Текст книги "В степях донских"

Автор книги: Иван Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

На Царицын

С прибытием в Морозовскую армии Ворошилова и вышедших из окружения наших отрядов эта станция оказалась до предела забитой войсками. Десятки эшелонов запрудили пути, тысячи повозок, тачанок, десятки орудий сгрудились на улицах станицы, заполнили дворы, подъезды, пустыри. Огромный людской поток в 30–40 тысяч человек не замирал ни днем ни ночью, ожидая движения вперед. Прямо на улицах, в укромных уголках, закутках, во дворах, на левадах разместились под бричками или просто на земле целые семьи с домашним скарбом, коровами и другой живностью. В станичной пыли ползали чумазые дети. Страшный ураган войны поднял вихревым порывом этих людей и погнал неведомо куда – через огонь сражений, смерть, невероятные муки.

По ночам всюду горели костры – готовилась пиша. К глубокой ночи шум немного стихал, а с рассветом снова начиналась та же хлопотливая, шумная, полная забот и тревог жизнь прифронтовой станицы.

В Морозовской наши части не получили ни дня, ни часу передышки. С ходу разворачивались и шли занимать оборону на окраинах, ибо белоказаки с остервенением лезли в атаки.

По приказу Ворошилова Морозовский полк занял позиции к северу от железной дороги, за хутором Любимовом. К западу от станции располагался Каменский отряд под командованием Романовского, южнее – Луганский отряд во главе с Локотошем.

Не успели бойцы отрыть себе окопы, как белые перешли в наступление. С высокой крыши элеватора за атакой противника наблюдали Ворошилов и другие командиры. Отсюда, с крыши, просматривался почти весь  фронт. Белоказаки особенно активничали на участке Морозовского полка. Здесь они шли густыми цепями, при поддержке крупных сил конницы. Вот она неожиданно выскочила из оврага и бросилась к черной полосе окопов.

– Прозевал командир, – сокрушенно сказал Ворошилов, – проглядел скопление конницы. С такого расстояния трудно удержать лаву.

И действительно, в мгновение масса всадников захлестнула окопы, начала рубить заметавшихся бойцов. В образовавшийся прорыв хлынули новые сотни конницы. Красногвардейцы бросились к окраине. Вокруг зацокали, запели пули.

Опустив бинокль, Климент Ефремович напряженно следил за полем, где кипел бой. Вот передние уже достигли разбросанных на окраине землянок. Ворошилов резко обернулся к Щаденко:

– Надо помочь морозовцам... Пошли им броневик «Жемчуг».

Стоявший с тыльной стороны элеватора броневик вышел из-за укрытия и двинулся навстречу неприятелю. Заметив его, наступающие бросились в сторону, к железнодорожному мосту. Машина повернула туда, ведя огонь на ходу, отрезая бегущим путь к полотну. Водитель настолько увлекся преследованием, что не заметил, как дорога резко повернула влево, и вскочил на паханое поле. Мотор заглох. Ободренные белоказаки бросились к машине, пытаясь захватить ее. Экипаж открыл огонь с близкой дистанции и отогнал атакующих. Но вот смолк и пулемет – кончились патроны.

– Ну-ка, Ваня, давай попробуем завести мотор, – предложил шоферу находившийся в машине командир эскадрона Волчанский. – Я быстро открою дверцу, ты вываливайся сразу и падай, а там ползком. Если они побегут к нам, бросай все и – к дверце.

– Напрасно все это, – вмешался пулеметчик, – надо пробиваться гранатами.

В это время часто зацокали о броню пули, потом так же неожиданно смолкли и раздались глухие удары железом – били лопатами, прикладами, вилами.

– Вылазь, черти! Все равно зажарим!

Быстро открыв дверцу, Волчанский метнул под ноги казакам пару гранат. Раздались крики, вопль. На броню  со всех сторон обрушился град пуль. Они то сыпались горохом, визжа при рикошетах, то глухо клевали неподатливую сталь.

И все же Ваня еще раз рискнул вывалиться из машины и попытаться завести мотор. На этот раз он выскочил удачно. Но лежа завести машину оказалось не под силу, а тут враг рядом – кричит, беснуется. Тогда он рывком вскочил и со всей силы завращал рукоять: мотор оставался мертвым. В этот момент в тело Вани впились сразу до десяти пуль, и, изрешеченный ими, он пластом рухнул на землю.

А из Морозовской уже мчалась помощь. Это Климент Ефремович, заметив происшедшее, послал на выручку кавалеристов.

Белогвардейские газеты, описывая этот бой, хвастливо заявляли, что они разбили наголову войска Ворошилова. В доказательство сообщали о захвате бронеавтомобиля «Жемчуг». Немецкие самолеты сбрасывали листовки на советские войска, станицы и хутора, пытаясь обмануть наши семьи, оставшиеся в тылу. Хвастовство противника не знало границ. Белогвардейские газеты писали даже и о том, что в бою взяты в плен Ворошилов и Щаденко, и обещали их провезти по всем станицам.

А тем временем, отражая непрерывные атаки белоказаков, наше командование занималось переформированием многочисленных отрядов в регулярные части Красной Армии. Штаб Морозовско-Донецких войск, непосредственно подчиненный командованию 5-й армии, создавал из разрозненных отрядов и отрядиков полнокровные роты, батальоны, полки. К середине мая 1918 года в его распоряжении имелись следующие части:

Морозовский полк (командир Михаил Вышкворцев) в составе Морозовского, Маньково-Березовского, Чкаловского и Чернышково-Обливского батальонов и двух пулеметных команд;

1-й Донецкий полк (командир Алексей Шапошников) в составе трех батальонов;

2-й Донецкий полк (командир Иван Глущенко) в составе трех батальонов, сформированных из крестьян и беднейшего казачества станицы Карпо-Обрывской, слобод Скосырской, Процико-Березовской, Большинской. Ильинской, Голово-Калитвенской и хутора Лукичева;

Отдельный Морозовский железнодорожный батальон (командир Иван Фролов), в котором служили рабочие железнодорожного депо станции Морозовской.

В это время в частях насчитывалось до 12–14 тысяч штыков, 1000 сабель, два дивизиона тяжелых гаубиц и четыре батареи трехдюймовых пушек.

К. Е. Ворошилов внимательно следил за организацией, вооружением и обучением наших войск, оказывал большую помощь командирам и политработникам. В частности, он выдал нашему штабу десять тысяч винтовок, 400 снарядов, большое количество пулеметов, патронов.

В дни формирования частей состоялось объединенное партийное собрание большевиков Донецкого и Морозовского округов, 3-й и 5-й украинских армий. Климент Ефремович принял в нем активное участие.

Собрание разработало план дальнейшего пополнения частей за счет привлечения рабочих, беднейшего казачества, крестьян и ремесленников. Договорились о порядке вывода из дальних населенных пунктов красногвардейских отрядов и подчинении их штабу Ворошилова.

Рост и укрепление сил советских частей в районе Морозовской тревожили врага. Об этом свидетельствовал приказ атамана Краснова, требовавший во что бы то ни стало уничтожить украинские войска.

Оцепив станицу плотным кольцом, неприятель непрерывно совершал артиллерийские налеты и психические конные атаки.

В двадцатых числах мая Ворошилов пригласил на совещание всех командиров, работников окрисполкомов и ревкомов. Оно проходило в доме купца Волкова.

Когда мы вошли в просторный, чисто убранный зал, здесь уже сидели Ворошилов, Артем (Сергеев), Щаденко, Руднев, Мусин, Бувин, Романовский, Тетеревятников, Н. Харченко, Авдеев, Зеленский, Мухоперец, Андреев, Забей-Ворота, Яблочкин и другие. Ждали некоторых товарищей с позиций. Наконец они прибыли, и Климент Ефремович открыл совещание.

Он встал, спокойный, строгий, подтянутый, легким движением руки уложил волосы, привычным жестом оправил ремни.

– Товарищи! Мы собрались сюда затем, чтобы обсудить самый важный вопрос: о перспективах дальнейшей борьбы с контрреволюцией, об организации и укреплении  наших сил, выборе стратегических позиций для развертывания и осуществления планового наступления против врагов революции, – объяснил Ворошилов цель совещания.

В зале – ни шороха. Только плавают над склоненными в раздумье головами сизые клубы табачного дыма, да где-то вдали ухают приглушенные расстоянием разрывы снарядов, протяжные свистки паровозов.

Говорил он просто, словно беседовал с близкими друзьями. Каждое слово доходило до сознания, волновало сердца огрубевших в боях людей.

Климент Ефремович терпеливо убеждал: оставаться в Морозовской дальше нельзя, так как армия совершенно не имеет связи с центром, действует изолированно от других фронтов. Плохо обстоит и с вооружением. А вокруг – хорошо оснащенные войска донской контрреволюции и немецких оккупантов. Поэтому необходимо соединиться с Царицыном и общими усилиями громить врага.

Потом выступил Щаденко. Свои мысли он выражал так, словно находился в бою и уже громил эту самую контру: страстно, до предела горячо, пересыпая речь яркими сравнениями и поговорками. На тех, кто ратовал оставаться на месте, он обрушил такие саркастические доводы, что Климент Ефремович только крутил головой, улыбаясь, а остальные заливались хохотом.

И словно ушат холодной воды на всех – выступление местного деятеля Валентина Богуславского – этакое тихое, насмешливо-спокойное, с четким, грамотным произношением каждого слова.

– Те, кто настаивает на отступлении, не оригинальны в своей теории – у них имелось много предшественников. Ведь отступать легче, чем наступать или хотя бы выдержать натиск врага, но составит ли это нам, революционерам, честь? – эффектно взмахнув рукой, вопрошал оратор и высыпал столько аргументов, что кое-кому ничего не оставалось, как признать свою неосведомленность и согласиться с его доводами. Закончил он свою речь твердым требованием: не покидать Морозовской, мобилизовать свои войска и отсюда начинать борьбу с контрреволюцией.

– Сил у нас хватит. Сейчас самое время разворачивать  борьбу с мятежом, а не отступать, – краснобайствовал этот демагог.

Последние фразы Богуславского тонут в возбужденном гомоне, выкриках. Начались споры. Присутствовавшие не оставались безучастными к тем или иным предложениям и выводам, то поддерживая оратора, то прерывая его громкими возражениями, прямыми, в лоб, вопросами.

Н. Руднев, А. Пархоменко, Артем (Ф. Сергеев), И. Мухоперец, Н. Харченко – все поддержали Ворошилова, против же были Богуславский и еще несколько человек. До поздней ночи продолжалось совещание. Большинством голосов решили: отходить на Царицын.

Здесь же договорились немедленно послать крупный отряд под командованием Мухоперца в район станиц Милютинской, Усть-Березовской для того, чтобы разбить здесь белоказаков и помочь местным красногвардейцам выйти к Морозовской. На второй день, прорвав кольцо окружения, бойцы выступили в указанном направлении.

В целях выработки единого плана борьбы против контрреволюции Ворошилов налаживает связь с Царицыном. По его поручению Артем (Ф. А. Сергеев) с группой большевиков направляется на Волгу. Трудно пришлось им в пути, и все же, преодолев плотные заслоны вражеских войск, товарищи успешно выполнили задание: установили связь с командованием Северо-Кавказского военного округа.

Спор, возникший на совещании – отходить или оставаться на месте – впоследствии перекинулся в полки, взбудоражил тысячи бойцов. Пробравшиеся в части красновские агенты призывали их оставаться, не бросать родные края.

– Оставлять на произвол судьбы хозяйство, годами нажитое добро и отправляться куда глаза глядят?! – вопили они. – Кого там защищать? Если воевать, то каждый пусть воюет за себя, – и, понизив голос, добавляли: – Казаки, они тоже люди, столковаться можно.

Командование, конечно, знало: среди тех, кто выступает против отхода на Волгу, есть явные враги, но кое-кто просто поддался на их провокацию. Следовательно, надо умело и вовремя разобраться с каждым человеком, найти, обезвредить вражескую агентуру, горячим большевистским словом помочь ошибающимся встать на  правильный путь. И партийные организации принимают решение: всем коммунистам идти к бойцам, разъяснять им создавшуюся обстановку и убеждать в необходимости движения к Царицыну.

Большевики не скрывали от красноармейцев трудностей предстоящего похода, рассказывали о значении Царицына в общенародной борьбе с иностранными интервентами и внутренней контрреволюцией. На митингах выступали Ворошилов, Щаденко, Руднев, комиссары Пархоменко, Магидов и другие. И массы правильно поняли коммунистов, разобрались в том, кто прав.

Войска 3-й и 5-й армий отбыли первыми. Тут же началась подготовка к выступлению донецко-морозовских частей. Все полки погрузились в эшелоны организованно и двинулись на северо-восток. Только Морозовский полк, которым командовал Михаил Вышкворцев, внезапно отказался покидать станицу. Поезда остановились. Начались переговоры. Мы теряли время. Тогда Ефим Афанасьевич, собрав всех командиров, объявил приказ: «Отходить на Царицын без Морозовского полка». На этом же совещании решили общее командование войсками возложить на Николая Васильевича Харченко – опытного, волевого коммуниста, прекрасно зарекомендовавшего себя в прошлых боях. Твердую позицию приняло и собрание представителей Донецких воинских частей. В его постановлении говорилось:

«Представители от двух полков революционных войск в количестве 4500 штыков, при 8 орудиях, 25 пулеметах, 350 всадниках кавалерии, членов Совета, штаба, под председательством тов. Щаденко – постановили:

1. В случае невыполнения боевого приказа № 68 штаба обороны Донецкого и Морозовского округов Морозовским полком, двигаться немедленно на Царицын самостоятельно, идя на Нижне-Чирскую, связавшись по пути с левым флангом 3-й и 5-й армий, а правым упираться в Дон. Причем через своих представителей получить боевое снаряжение из поездов снабжения 3-й и 5-й армий. По занятии Нижне-Чирской связаться непосредственно с советскими войсками и центральной Советской властью и, получив снаряды, – вернуться обратно.

2. Назначить членов командного состава для подписи приказов о выступлении следующих лиц: Н. Харченко,  как главнокомандующий, товарищ Романовский – помощник его, товарищ Щаденко – начальник штаба для скрепления приказов.

Подлинно подписал – Щаденко.

Скрепил: секретарь – Глущенко.

Станица Морозовская, 6 июня 1918 года» [2]2
  Архив Е. А. Щаденко.


[Закрыть].

* * *

Узнав об этом решении, многие морозовцы, не поддерживавшие местнических оборонческих стремлений, поспешили явиться в штаб и заявили о своей готовности выступать на Царицын. Не вытерпел и Вышкворцев – прибежал и стал просить обождать, пока полк соберется для движения.

– Ну как, товарищи, – обратился к находившимся в штабе командирам Харченко, – будем ждать?

– Нет! – решительно заявили те. – Они уже дважды подвели нас, подведут и сейчас.

Харченко, конечно, понимал, что его командиры правы, но оставить, потерять три тысячи бойцов, с вооружением, готовых сражаться с врагом, – неразумно и преступно. За них надо бороться.

Договорились: приказа о движении не отменять, но немного изменить часы выхода из Мороэовстой.

Никогда не забудется та темная июньская ночь. На затянутом черными тучами небосводе ни звездочки. Ветер шелестит камышом крыш, гонит по станице тучи пыли, а по черному небосклону чертят причудливые линии ослепительные молнии. Где-то отдаленно гремит гром. И не понять: то ли собиралась гроза, то ли это шумел в отдалении бой. Всю ночь собирался дождь, но так и не смочил опаленную зноем землю.

А к утру, когда на востоке чуть-чуть засветлела полоса скупого рассвета, наши части стали выдвигаться на дорогу – начался долгожданный марш. И у многих заныло сердце, затуманила глаз слеза: десятки тысяч людей оставляли насиженное гнездо, трудом нажитое за десятилетия добро. Что их ждет впереди? Вернутся ли назад, домой?

В торжественном молчании, понурив головы, шагали бойцы, скрипели как-то жалобно, приглушенно сотни,  тысячи нагруженных доверху подвод. Шли за ними женщины, дети, тащился привязанный скот. Седобородые старики, выйдя на бугор, останавливались и, повернувшись лицом к родным местам, троекратно крестились. Их сгорбленные фигуры долго виднелись в лучах восходящего солнца.

А враги шли по пятам, радостные, торжествующие. Они бросались в атаки, гарцевали на своих откормленных, застоявшихся конях.

На один из недавно сформированных батальонов Морозовского полка, который шел в боковой охране, белоказаки бросились лавой и стали предлагать бойцам сдаться. Пользуясь попустительством командира батальона (в прошлом кулак, обманом затесавшийся в Красную гвардию), подъехали парламентеры, замахали белыми платками, запричитали на все лады:

– Братушки-и-и... Мила-а-и-и... куда же вы?

– Ай, не столкуемся? Свои жа мы люди. Стойте, поговорим!

И батальон остановился. К нему подъехал офицер с казаком, затеяли митинг. И, словно по уговору, подняли на руки вражеских ораторов, а те завопили:

– Ворочай назад!

– Пра-а-а-вильна-а-а!!!

Тут началось чудовищное: полетели в вороха винтовки, патронташи. Первым это заметил Романовский. С криком «Что вы делаете, изменники?» он кинулся к батальону. Но кто-то ударом ноги вышиб у него из рук оружие, и сразу несколько человек схватили Романовского, навалились, скрутили руки, поволокли на расправу к стоящему поодаль офицеру.

В это время мы и заметили издали всю эту суматоху. Наши пулеметные тачанки только что на рысях подъехали к полку А. Н. Шапошникова. Крики «измена! измена!» больно полоснули по сердцу, и я, не раздумывая, приказал двум расчетам мчаться туда, где уже шел постыдный торг. Мы с Шапошниковым подъехали к батальону в момент, когда солдаты подвели к офицеру Романовского. Бросившись на конвой, вырвали из рук смерти нашего товарища.

Прыгнув на одну из тачанок, Иван Моторкин припал к пулемету и резанул длинной очередью в самую гущу братающихся. Свинцовый ветер мигом опустошил поле.

Открыл огонь и второй пулемет, а за ним почти в упор ударили орудия, и разрывы снарядов вымахнули столбы дыма и земли там, где шел митинг.

Страшное творилось в это время на поле: часть батальона, еще не успевшая сдать оружия, побежала назад, другая, уже бросившая оружие, – метнулась к белоказакам. Те кинулись на толпы бегущих и стали рубить всех подряд. Эта бессмысленная жестокость помогла им навсегда избавиться от наивной веры в братские и миролюбивые чувства белоказаков.

Подошедший кавполк Дербенцева восстановил положение, и марш продолжался.

Понурив головы, брели остатки батальона. Их поставили в голову колонны, в бой не допускали. Это считалось самым позорным наказанием.

На много верст растянулись Донецко-Морозовские войска вдоль полотна железной дороги. Впереди – поезда, подготовленные для ремонта испорченных путей, имеющие запасные рельсы, костыли, шпалы. За ними следом – бронепоезда. Параллельно железнодорожному полотну двигаются беженцы, обозы полков, санитарные части, С боков их прикрывают роты и батальоны, с тыла – бронепоезд.

Продвигались медленно, беря каждый километр пути с боя. Людей мучили жара, жажда, усталость, но никто не жаловался на эти невзгоды. Главное – выстоять, двигаться вперед к намеченной цели.

Отойти в сторону, отделиться от своих нельзя – всюду преследует по пятам злобный, коварный враг. Атаман Краснов приказал Мамонтову, Фицхелаурову и Попову любой ценой не допустить продвижения наших частей к Царицыну и соединения их с главными силами Ворошилова. И белоказаки шли на самые коварные приемы: то устраивали на дорогах засады, то разворачивали на много километров путь, то пускали на нас огромное стадо коров, а сами, спешившись, ведя коней в поводу, подбирались поближе, чтобы налететь внезапно.

Несмотря на строжайший приказ не отлучаться из своих частей и не заходить в казачьи населенные пункты, все же нашлись охотники попытать счастья: попить холодной колодезной воды, перехватить молочка с белым пшеничным хлебом. В хуторе Чернышки из Каменского отряда несколько бойцов забежали по пути в дом казачки  – уж больно аппетитно пахло свежим хлебом! Хозяйка – гостеприимная, разбитная молодка Февронья Минаевна Юдина – перед приходом красноармейцев вынула из пышущей печи несколько румяных пшеничных буханок. На скромную просьбу продать по куску она ответила редкой щедростью – метнулась в курень и вынесла пару огромных хлебов. Разрезав пополам и густо посыпав солью, передала их бойцам и от платы решительно отказалась.

– Что вы, что вы!.. Ешьте, родимые, на здоровье...

Уплетая на ходу подарки, товарищи бросились догонять свою часть, но... так и не догнали. Не отбежав и двух сотен шагов, начали задыхаться, рвать на себе обмундирование. Когда к ним подошли красноармейцы, те ничего уже не могли вымолвить.

Через полчаса вернулись домой трое детей хозяйки, гонявших в стадо корову. Хлебосольной мамаши дома не оказалось. В ожидании ее ребятишки отрезали и съели по ломтю хлеба. А через пять минут тоже все корчились в смертной агонии на полу.

Сбежались сердобольные соседки, подняли вопль. Потом явилась и сама мать. Оказывается, ее прятали те же соседки, и когда сообщили страшную весть о детях, она не вытерпела, принеслась домой.

Потрясенная, обезумевшая от горя, казачка то бросалась к холодеющим трупикам ребят, то отскакивала от них, словно ужаленная, рвала волосы, билась головой об угол стенки. А когда пришла в себя, рассказала все подробно.

Атаман Краснов разослал по всем станицам и хуторам, где предполагалось движение советских войск, строжайший приказ: ничего не давать красным. Оставлять хутора, засыпать колодцы, отравлять пищу. Создавались специальные группы диверсантов, в большинстве из женщин-казачек, фанатически настроенных против Советской власти. Действовала такая группа и в хуторе Чернышки. Руководила ею и готовила для всех диверсантов отраву жена хуторского атамана.

* * *

После боев под Белой Калитвой, Жирново, Морозовской противнику стало ясно: на северо-восток, к Царицыну, идет сильная, боевая группировка, которую эпизодическими  наскоками не сломить. Тогда поскакали гонцы, полетели телеграммы к Краснову, Мамонтову, Денисову с донесениями и требованиями принять срочные меры, выделить новые части. Ответ последовал короткий: всеми силами и мерами замедлять темп движения красных эшелонов, разрушать железнодорожные пути и станции. Это необходимо для того, чтобы выиграть время и подготовить войска к серьезному сражению на подступах к станицам Нижне-Чирская и Обливская.

Директивы Краснова гласили: командование белоказаков не позволит эшелонам перебраться через Дон. Враг рассчитывал разгромить войска Ворошилова, захватить их имущество и вооружение.

Тем не менее они шли, с боями прорываясь вперед. Вот показались и пыльные окраины станицы Обливской, где противник готовился разбить молодые части Красной Армии.

Дорога к Обливской тянется по обширному, густому лугу. Влево от нее – высокие горы, на их вершине волнуются под ветром массивы краснотала, а у подошвы гор начинается слегка всхолмленная степь, с многочисленными рукавами балок, вилюжин, краснояров.

Бой завязался на подступах к станице. Белоказаки стянули сюда большое количество войск, оснащенных только что полученным от немцев оружием. И только показались передовые колонны красноармейцев, как вражеская артиллерия начала обстрел. Ожила, заволновалась полынная степь, загуляли по ней свинцовые сквозняки.

Огромной силы удар обрушился на правый фланг Морозовского полка. 2-й батальон не выдержал, попятился назад. Еще минута, и вот уже Николай Харченко видит в бинокль, как дрогнули роты. На помощь морозовцам он бросает батальон каменцев под командованием Дерябкина и пулеметную команду.

Когда тачанки выскочили на позиции, нашему взору открылась невеселая картина: по степи, скрываясь за ближние бугры, стремительно наступали белоказаки. Они мчались вслед за отступающими, пытаясь ворваться в Обливскую на их плечах. Сзади пехоты, сдерживая коней, гарцевала в нетерпении конница, готовая с минуты на минуту пустить в ход свои клинки. Даже при беглом осмотре поля мы безошибочно определили: белоказаков  примерно в восемь – десять раз больше, чем наших войск.

Каменцы и пулеметчики вошли в самую гущу отступающих морозовцев, пытаясь задержать бегущих и организовать оборону. Но сразу остановить катящуюся валом массу просто невозможно. Батальон Дерябкина оказался лицом к лицу с распаленным, воодушевленным легкой победой врагом. С ходу, в упор секанули струями свинца наши пулеметы, ахнули дружными залпами залегшие бойцы. Передние ряды врага смешались, остановились, словно недоумевая, откуда, мол, взялась такая сила. Первые цепи неприятеля, напоровшиеся на огонь пулеметов и ружейные залпы, шарахнулись назад, но задние продолжали валить, нажимая на них.

Злые очереди пулеметов валили коней, но новые эскадроны белогвардейцев неслись на нас, как обреченные. Вот они уже окружают два расчета и делают последний рывок. Захлебываясь, дрожит в руках Ивана Коржухина пулемет и вдруг умолкает. Схватившись за живот, боец медленно оседает на дно тачанки. Лицо перекошено болью, закушена губа.

– Ваня, – кричу ему на бегу, – ранен?

Но слова ответа поглощает близкий топот коней. Еле успеваю вскочить на тачанку и, развернув пулемет, нажимаю на гашетку. Вокруг слышится лихорадочная дробь других пулеметных расчетов, дружные залпы пехотинцев.

Когда лавина отхлынула, даю передохнуть пулемету, поворачиваюсь: Ваня лежит, откинув голову назад, устремив глаза к небу. В пышной русой шевелюре застряли былинки высохшей травы, грудь вздымается часто, порывисто.

– Больно? – спрашиваю товарища, быстро меняя ленту. – Ляг удобнее.

– Не-е-е... не больно, – шепчут бескровные губы юноши, – жжет...

Ездовой кладет его поудобнее, и тачанка мчится вслед отступающим, поливая их горячим свинцовым дождем.

Атака на нашем участке отбита. Мы остановились в лощинке, перевязали пулеметчика. Но Ваня смотрел на нас уже стекленеющим взглядом.

Вечер не принес отдыха. Нагретая за день земля по-прежнему  дышала в разгоряченные лица бойцов душным зноем, пропотевшие гимнастерки не просыхали. От степи пахло пороховой гарью. И так всю ночь.

С рассветом противник бросил в эту мясорубку свежие части. В атаку пошли хваленые полки, набранные из староверов-бородачей станиц Суворовской, Нижне-Чирской, Цыцаревской, Милютинской. Вперед рвались те, кто стегал нагайками, рубил шашками рабочий люд на улицах российских городов в 1905 году.

Фанатически набожные, проникнутые сословными предрассудками, кичливые, задиристые, они готовы лезть в огонь и в воду ради сохранения всего привычного, старого, чем жили до сих пор. Новое, пришедшее вместе с революцией, не понимали, вернее, не хотели понимать, ненавидели люто.

Все остальные части, только сформированные из казаков-юнцов или побывавших на войне фронтовиков, обычно не выдерживали ни наших огневых ударов, ни рукопашных схваток.

Иное дело бородачи, да еще староверы. Эти не повернут, не дрогнут в атаке и, уж если им приказали идти вперед, прут, зажмурив глаза, лезут, сопя от злобы, до тех пор, пока их не остановит смерть. И еще норовят обвести, обмануть, подстроить такую пакость, что только зазевайся – и погибнешь! Без коварства они не могут, это у них в крови.

Бородачи остались верны себе и на этот раз: попробовав взять нас с ходу и оставив около трехсот трупов, не прекратили атак. Два дня неумолчно гремел бой, и два дня они лезли на наши окопы, словно одержимые, пока не поняли: в открытом бою нас не взять. Тогда задумали взять коварством: отошли, вернее, продемонстрировали отход, выждали, чтобы усыпить нашу бдительность, накопили силы и навалились сразу всей массой пехоты и кавалерии.

Новому наступлению белое командование придавало особое значение. Готовил наступление и руководил им сам Мамонтов. Для поднятия боевого духа он обещал казакам отдать в их распоряжение все имущество наших эшелонов, обозы, коней и снаряжение.

Мне невозможно рассказать о всех эпизодах боев под Обливской, поскольку я командовал небольшим подразделением – пулеметной командой. Поэтому здесь,  как и в других местах книги, буду больше всего говорить о делах и людях, с которыми воевал плечом к плечу.

Наступление началось на рассвете, когда красноармейцы ничего не могли поделать с одолевавшим их сном.

Казаки обвязали колеса бричек и орудий тряпьем, замотали коням морды торбами, и ни один шорох, ни один стук не выдал их передвижения.

Заняв указанные позиции буквально в сотне шагов от нас, они в нетерпении ждали минуты, чтобы ринуться скорее в бой, захватить красных воинов врасплох. Но мы уже знали о замыслах врага и приготовились к встрече. Произошло это так.

После отражения последней атаки часть наших бойцов отходила по направлению к Суровикину. Легко раненные пулеметчики Пришепин и Михайлов, желая сократить расстояние, пошли берегом реки Чир. В пути их застала ночь и, чтобы не напороться на вражеский разъезд, они решили заночевать в кустах терна. Поздно ночью Прищепин услышал шорох. Растолкав спящего товарища, он выбрался из кустов и чуть не столкнулся лицом к лицу с верховым. Припав к траве, стал следить. Неизвестный подъехал к реке, спешился, осмотрелся вокруг и, видимо не заметив ничего опасного, начал готовиться к переправе вплавь. В это время из-за тучи выглянул край луны, и бойцы ясно увидели, как блеснул на плечах казака офицерский погон. Пулеметчики подкрались к кавалеристу и скрутили его так, что тот и пикнуть не успел. Забили в рот кляп, связали и поволокли в отряд. Вскоре офицер стоял перед Николаем Харченко и рассказывал о цели своей поездки. В его полевой сумке нашли пакет от Мамонтова к полковнику Лазареву.

– Ну что ж, – весело сказал Харченко присутствовавшим в штабе командирам, – если казаки хитры, то мы, хохлы, тоже не лыком шиты! Постараемся встретить мамонтовцев как положено.

Договорились отвести свои части за Обливскую. Там перестроить их по-походному, уйти дальше, чтобы оторваться от противника и скорее соединиться с войсками К. Е. Ворошилова, остановившимися у взорванного моста через Дон. В то же время выделили ударную группу из наиболее боеспособных подразделений, в числе которых оказалась и пулеметная команда. Они заняли позиции так, чтобы враг, готовящий западню нам, попал  в нее сам. Командование группой возлагалось на Лобачева и Новодранова.

Тихая степная ночь истекала последними остатками темноты. В раскинувшейся заревой степи – ни шороха. На траву пала прохладная роса, в лощинах стелились прозрачной кисеей утренние туманы, повеяло прохладой. И только заалел вишневым соком восток – ожил, задвигался темной тучей притаившийся враг. Влажным утром далеко слышна речь, и мы ясно уловили протяжную громкую команду.

– По-о-о-л-к... пики к бою, шашки вон, в лаву стройся!

И тут ахнула, раскололась многократным эхом молчавшая до последней минуты степь – это открыли огонь наши орудия, заработали пулеметы.

Казаки бросились вправо, но здесь их встретили ручными гранатами, дружными залпами винтовок пехотинцы Новодранова.