Текст книги "В боях рожденная..."

Автор книги: Иван Руссиянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

И. Н. Руссиянов
В БОЯХ РОЖДЕННАЯ…

Литературная запись Е. А. Глущенко

Перед грозой

Я мог бы по традиции начать свои воспоминания с раннего детства. Так делали многие мемуаристы до меня и будут, возможно, так делать после меня. Может быть, в этом и есть определенный смысл – получается связное, плавное повествование о своей жизни. Но мне хочется рассказать не о своей жизни, а об одном из труднейших периодов истории Советского государства – о Великой Отечественной войне 1941–1945 годов, участвовать в которой мне выпала честь. Я подчеркиваю – именно честь! Честь потому, что я боролся за правое дело – за свободу и независимость своей Родины. Честь потому, что наша страна героически выдержала это суровое испытание. Честь потому, что дивизия, а потом корпус, которыми я командовал, высоко пронесли свои гвардейские знамена.

Как говорил известный русский публицист и литературный критик Д. И. Писарев, «память сохраняет только то, что вы сами даете ей на сохранение». Да, к сожалению, человеческая память не беспредельна, а неумолимое время стирает в ней даже то, что непременно хотелось бы запомнить. Но разве можно забыть то трудное время? Трудное для меня и для всей нашей страны. Многое из событий тех далеких дней врезалось в память до самых мельчайших подробностей.

Вспоминаю тяжелую осень 1939 года.

Фашистская Германия развязала вторую мировую войну, вероломно напав на Польшу. Гитлеровские полчища стремительно продвигались к границам Советского Союза.

В то грозное время я командовал 52-й стрелковой дивизией, входившей в состав Белорусского Особого военного округа. Все силы личный состав соединения отдавал совершенствованию боевого мастерства. Чувствовали, что впереди предстоят труднейшие испытания. В дивизию начала поступать новая боевая техника. Изучение новой техники всегда связано с определенными трудностями, а нам приходилось осваивать ее в максимально сжатые сроки.

Трудности усугублялись еще и тем, что 52-я стрелковая была «уровской», то есть дивизией, в задачу которой входило оборудование и оборона укрепленного района. Мы должны были, следовательно, строить доты, дзоты, устраивать эскарпы, противотанковые и противопехотные преграды. Поэтому нам пришлось овладевать и строительными специальностями. Я, как командир дивизии, исполнял обязанности начальника строительства, командиры полков – обязанности прорабов и т. д. Любой строитель поймет, сколько дополнительной работы ложилось на наши плечи. И все-таки основной была боевая подготовка. Командиры и политработники уделяли ей максимум внимания. Вскоре нашей дивизии пришлось пройти через серьезные испытания.

Западная Белоруссия и Западная Украина с захватом Польши гитлеровской Германией оказались под угрозой фашистского порабощения. В этой обстановке Советское правительство не могло остаться равнодушным к судьбе братского населения этих областей, не могло отдать его под фашистское иго. Советский Союз, верный своему интернациональному долгу, незамедлительно пришел на помощь. 17 сентября 1939 года начался освободительный поход войск Украинского и Белорусского фронтов.

52-я стрелковая дивизия, дислоцировавшаяся в районе Мышенки, Калинковичи, получила приказ: в обстановке строжайшей военной тайны, с соблюдением всех мер маскировки сосредоточиться на восточном берегу реки Прут, чтобы продвигаться в дальнейшем в направлении Пинск, Кобрин и далее на запад. Велика была радость всего личного состава соединения – ведь мы стали участниками освободительного похода.

Приказ о наступлении наша дивизия получила на сутки позже других соединений Белорусского фронта. И это имело свой глубокий смысл. Мы были как бы щитом с фронта, а остальные части Белорусского фронта, начавшие наступление на сутки раньше, охватили с флангов остатки армии Пилсудского, имея задачу окружить их в Пинских болотах. И вот наконец был получен приказ выступать. Части дивизии в едином вдохновенном порыве устремились вперед. Приграничные заслоны были смяты. Освободительный поход начался! Командиры и политорганы, партийные и комсомольские организации дивизии проводили среди населения освобожденных территорий разъяснительную работу, рассказывая о целях освободительного похода, о жизни народа в Советском Союзе. Надо сказать, что некоторая часть населения была отравлена лживой буржуазно-помещичьей пропагандой белогвардейцев-пилсудчиков, очень мало знало о Стране Советов.

Мне вспоминается такой курьезный случай. Танковый батальон дивизии колонной вошел в один населенный пункт. Вокруг нас собралась группа крестьян, один из них подошел ко мне и спросил: «Господин начальник, а правда, что в Красной Армии танки фанерные?» Признаться, этот вопрос заставил меня призадуматься. Вот, оказывается, до чего дошли пилсудчики в своем стремлении принизить боевую мощь Красной Армии. «Ну что ж, – ответил я, – подойдите поближе и убедитесь сами». Они обступили тесной толпой танки, ощупывали их, некоторые даже попробовали броню на зуб. Но и это не убедило. Крестьяне попросили разрешения ударить по броне чем-нибудь металлическим. Пришлось разрешить. И вот тут-то пропаганда пилсудчиков вдребезги разбилась о броню советских танков! Погнулся лом, а на броне не осталось даже вмятин, лишь сыпались искры да отскакивала краска. Только тут крестьяне полностью убедились, что «фанерой», «липой» было все то, что им говорили о Красной Армии.

Но большинство населения встречало нас с ликованием, выходя на улицы с красными знаменами, цветами, хлебом-солью, обнимали со слезами благодарности наших воинов. Повсюду проходили массовые митинги, на которых крестьяне рассказывали о тяжкой панской неволе.

Отдельные группы разгромленных войск Пилсудского, осадники и жандармерия оказывали в некоторых местах сопротивление нашим частям. Запомнились стычки с ними под Несвижем, Пинском, Кобрином, Брест-Литовском и Шацком. Под Шацком нас обстреляли из леса. Я был ранен в левую руку осколком снаряда. Упал с лошади и потерял сознание. Однако быстро очнулся. Ординарец, как умел, перевязал руку, и я продолжал руководить частями дивизии до утра.

В Минском окружном госпитале врачи сказали, что рана у меня довольно тяжелая, осколком перебиты вена и нерв. Действительно, она долго не заживала, боли усиливались. Потребовалось вмешательство специалистов, и я был переведен в Москву в военный госпиталь в Лефортово, который теперь называется Главный клинический военный госпиталь имени Н. Н. Бурденко. В госпитале я был пациентом прославленного хирурга академика Николая Ниловича Бурденко. Три раза меня возили в операционную, с тем чтобы ампутировать руку, и все три раза Николай Нилович Бурденко возвращал меня в палату – он спас мне руку. До сих пор с глубокой благодарностью вспоминаю его. А какой это был человек! Внешне суровый, но к раненым относился прямо-таки с отеческой заботливостью.

Время становилось все тревожнее и тревожнее. Я доказывал врачам, что долго залеживаться в госпитале нельзя, что надо ехать в дивизию, и добился своего. Выписали из госпиталя, хотя рана еще не закрылась. Когда сняли гипсовую повязку, с горечью убедился, что левая рука в локте не сгибается, движения ею можно делать весьма ограниченные. Мало помогло и лечение в санатории. И все-таки я был с двумя руками.

Да, тяжелым выдался 1939 год. Но не знал я, что основные трудности были еще впереди.

В августе 1940 года я был назначен командиром 100-й ордена Ленина стрелковой дивизии, входившей в состав Западного Особого военного округа и дислоцировавшейся в районе У ручье, под Минском. На знамени этой прославленной дивизии сиял орден Ленина, которым соединение наградили за отвагу и мужество, проявленные в ходе прорыва линии Маннергейма. Особо отличившимся в боях воинам было присвоено высокое звание Героя Советского Союза, многие командиры и красноармейцы были награждены орденами и медалями.

У 100-й стрелковой дивизии славный боевой путь. Она начала формироваться 1 ноября 1923 года как 45-я территориальная литер «Б» стрелковая дивизия. Командовал в ту пору соединением тов. Добренко. Основой для формирования послужили кадры 45-й Краснознаменной стрелковой дивизии, которая героически сражалась на фронтах гражданской войны. 24 апреля 1924 года 45-я территориальная литер «Б» стрелковая дивизия была переименована в 100-ю территориальную стрелковую дивизию, а 19 января 1936 года из территориальной стала кадровой.

Я гордился своим назначением. И в то же время меня мучили сомнения: смогу ли стать достойным преемником бывшего командира дивизии комбрига А. Н. Ермакова, награжденного за умелое руководство войсками в ходе военного конфликта с Финляндией орденом Ленина?

Подъезжал я к Минску и вспоминал годы гражданской войны, когда в составе 16-й армии принял первое боевое крещение именно в боях за столицу Белоруссии, Тогда был красноармейцем, а теперь приезжаю в Минск командиром прославленной 100-й дивизии. Есть чему и порадоваться, и поволноваться!

С привокзальной площади отправился в штаб округа. В приемной командующего пришлось подождать, пока шло совещание. Генерал армии Д. Г. Павлов тепло побеседовал со мной, затем сел я в машину и поехал в дивизию. Коллектив соединения встретил меня радушно. Было такое впечатление, будто мы уже многие годы служили вместе. Я как-то сразу сдружился с комиссаром дивизии полковым комиссаром Г. М. Аксельродом. Правда, он вскоре получил повышение по службе и ушел из дивизии. Нашел общий язык и с командирами полков М. В. Якимовичем, Н. А. Шваревым, А. А. Фроловым, И. В. Бушуевым и др. А ведь как важен сплоченный коллектив для успешной работы!

А работы непочатый край. Нужно было познакомиться с личным составом дивизии, изучить состояние боевой техники и вооружения, войти в курс боевой и политической подготовки.

И потянулись дни напряженного труда. Познакомившись с личным составом, я решил проверить огневую подготовку дивизии.

У меня давнишняя привязанность к стрелкам. Помню, еще когда командовал 10-м стрелковым полком, а было это в 1932–1937 годах, всех в нашей части охватила «снайперская лихорадка». Снайперами хотели быть буквально все, включая интендантов и поваров. У себя в полку я организовал снайперскую команду. Винтовок с оптическим прицелом не было, и мы принялись за «усовершенствование» собственными силами: отлаживали спуск у винтовок, подпиливали мушки и пр. Своего добились – винтовки стали почти снайперскими. Эта команда стала моим любимым детищем. Я даже приказал выдать им талончики в парикмахерскую – брить и стричь вне очереди. В столовой для них были выделены отдельные столы, одевали их в первую очередь, в лучшее обмундирование, которое даже подгонялось в портновской мастерской. Своего я добился: снайперская команда полка стала по всем показателям лучшей в дивизии и округе, как говорили «образцовой».

Ох и досталось мне потом за эту «образцовость». Как-то у нас проводил инспекционную поверку заместитель начальника Штаба РККА командарм 2 ранга А. И. Седякин. Это был высокоэрудированный, строгий и требовательный военачальник. Мне казалось, что военные вопросы, а особенно уставы и инструкции, он знает назубок. И в этом я не ошибся. Но кроме этих качеств Александр Игнатьевич Седякин обладал еще одним, как мы вскоре убедились, очень ценным – большевистской честностью и принципиальностью. Поверка была самой тщательной. Даже мне пришлось стрелять из пулемета. А было это так. На поверке пулеметных стрельб станковые пулеметчики не дотянули до оценки «хорошо». Тогда А. И. Седякин сказал: «Пусть стреляет сам командир полка. Выполнит задачу на „хорошо“ – общий балл будет „хорошо“».

Пришлось лечь за пулемет, руки от волнения дрожали. Седякин стоял в двух шагах. Вот где пригодились мне постоянные стрелковые тренировки. Упражнение выполнил на «хорошо». И все бы было хорошо, как вдруг Седякину доложили о моей «образцовой» команде. Да ведь как доложили! Якобы я занимаюсь очковтирательством, и в составе снайперской команды полка числятся повара, портные, санитары и пр. Действительно, снайперская команда была большей по численности, чем положено, но об этом знало командование дивизии и даже не раз ставило меня за это другим в пример. Седякин сам занялся расследованием, признал мои действия, правильными и обвинение в очковтирательстве снял.

И все же в 100-й я снова занялся этим «очковтирательством». Правда, «образцовых» команд уже не организовывал и талончиков в парикмахерскую не выдавал, но основной упор делал на повышение стрелковой культуры. Как это потом пригодилось, когда мы метким групповым огнем винтовок насмерть разили вооруженных до зубов автоматическим оружием фашистских головорезов.

В ноябре 1940 года получил направление на Высшие армейские курсы при Академии Генерального штаба. И вновь надо было привыкать к новой обстановке. Программа обучения была довольно обширной и рассчитана на 11 месяцев. Упор делался на оперативно-тактическую подготовку. Большое внимание уделялось изучению немецкого языка и разговорной немецкой речи. Безусловно, курсы давали солидные знания, развивали военное мышление.

Учась на курсах, я вновь встретился с академиком Бурденко. Он прочитал нам несколько лекций о работе военно-санитарных учреждений в боевых условиях.

В памяти сохранились и лекции генерала Д. М. Карбышева. Он вел курс по инженерному обеспечению операций и по тактике инженерно-саперных частей и войск. Это был не только великолепный специалист своего дела, но и отличный педагог, большой знаток методики обучения инженерному делу. Его лекции были содержательны и в то же время понятны и доходчивы. Настоящий восторг слушателей вызывала его инженерная линейка. Она облегчала расчеты и экономила уйму времени.

А фактор времени был одним из самых важных. Каждый месяц программу обучения все сокращали и сокращали. Мы догадывались, что напряженная международная обстановка вынуждает сокращать срок учебы, чтобы поскорей направить нас в войска. И вот в конце апреля 1941 года сдали мы зачеты и экзамены, а 5 мая бывших слушателей пригласили в Большой Кремлевский дворец. Здесь я впервые увидел руководителей партии и правительства: И. В. Сталина, М. И. Калинина, К. Е. Ворошилова, Д. З. Мануильского и других.

В своих кратких выступлениях товарищи Сталин и Калинин дали глубокий анализ современной международной обстановки, призвали все полученные знания, весь накопленный опыт использовать для боеготовности Красной Армии. Этот весенний праздничный день останется в моей памяти навсегда.

Распрощались с преподавателями очень тепло. Благодарили за полученные солидные знания. Забегая вперед, скажу, что многие из преподавателей ВАК вскоре прославились на фронтах Великой Отечественной войны.

Перед отъездом в Белоруссию удалось побывать в Мавзолее В. И. Ленина. Для меня это было не просто посещение. Проходя мимо саркофага с телом великого вождя, я поклялся в верности заветам Ленина, поклялся до конца бороться за дело коммунизма.

Домой – а 100-я дивизия уже стала моим родным домом – вернулся в десятых числах мая 1941 года. Хотелось как можно скорее применить на практике полученные знания. Работали напряженно, чувствовали, что времени у нас мало, но могли ли мы тогда предполагать, что до начала войны оставался всего месяц с небольшим.

Вернувшись в дивизию, я провел командно-штабные учения с акцентом на вопросы управления частями и подразделениями. Большое внимание также уделялось вопросам организации наблюдения и разведки.

После проведения командно-штабных учений мы занялись оборудованием полевого лагеря. Был создан полевой КП дивизии со вторым эшелоном, отрыты землянки. Тылы также оборудовали себе полевые базы. Некоторые из командиров считали это абсолютно излишним. Но скоро, очень скоро им пришлось убедиться в правильности и необходимости принятых мер.

Много внимания уделялось и стрельбам, причем основной упор был сделан на полевые тактические учения с боевой стрельбой в любую погоду, днем и ночью. Ночные стрельбы назначались особенно часто. И это нам впоследствии здорово помогло. Проводились также стрельбы из винтовок и ручных пулеметов по воздушным целям отделением, взводом, группой.

В начале июня провели тактические учения с боевой стрельбой из пехотного оружия во взаимодействии с артиллерийскими и минометными подразделениями. Неоднократно совершали стремительные форсированные марш-броски. Боевые тревоги объявлялись так часто, что все, от командира до красноармейца, были готовы в любое время четко выполнить поставленную задачу.

В дивизии активно велась партийно-политическая работа, направленная на то, чтобы подготовить личный состав к отражению возможного нападения агрессора. Основное внимание уделялось новым партийным и комсомольским организациям. Центром внимания политорганов стали рота, батарея, взвод, отделение. Проводилась большая работа с ротными и батальонными агитаторами. И, как показали первые же дни Великой Отечественной войны, ее первые месяцы, эта активная, целенаправленная политическая работа не пропала даром. Стойкость и мужество воинов соединения во многом объяснялись их высокой политической сознательностью.

100-я стрелковая дивизия жила в те дни в полном смысле слова боевой жизнью. Упорный ратный труд приносил новые успехи в воинской выучке. Большие заслуги в этом принадлежали заместителю командира дивизии по политической части бригадному комиссару Г. М. Аксельроду, а затем старшему батальонному комиссару К. И. Филяшкину, начальнику штаба артиллерии дивизии А. П. Свешникову и другим товарищам из штаба и политотдела дивизии. Не могу не отметить и того энтузиазма, той увлеченности, с которой работали командиры полков соединения: 85-го стрелкового подполковник М. В. Якимович, 331-го стрелкового полковник И. В. Бушуев, 335-го стрелкового полковник Н. А. Шварев, 46-го гаубичного артиллерийского подполковник А. А. Фролов, командир разведывательного батальона дивизии С. Н. Бартош и многие, многие другие.

Забегая вперед, скажу, что далеко не все из них остались в живых, но все они без исключения во время войны проявляли чудеса героизма, храбрости, воинского умения. Вверенные им части и подразделения стояли насмерть…

А война была уже на пороге нашего дома, уже стучалась в двери.

И в огне есть брод…

Не верилось, что какие-нибудь сутки назад все было иначе. Чудесные были дни!

В субботу 21 июня день выдался хлопотливым. Но хлопоты были приятными. Мы готовились к торжественному открытию построенного своими руками стадиона. Вечером в последний раз мы с командирами и политработниками осмотрели новый стадион. Все остались очень довольны, настроение было праздничное, приподнятое.

– Ну что ж, товарищи, – сказал я, – завтра нам предстоит радостный, но напряженный день. Приказываю всем хорошенько выспаться, чтобы физически быть в форме не хуже братьев Знаменских. Спокойной ночи!

Пошутив, все разошлись по домам.

Домой – а я жил в деревянном домике рядом со штабом – вернулся только к полуночи. Семья – жена, сын и две дочки – уже давно досматривала третий сон. Подготовил к завтрашнему празднику обмундирование, осмотрел и почистил свой любимый наган (после ранения в левую руку мог стрелять только из револьвера) и вышел на крыльцо. Невдалеке темнело здание штаба, чуть дальше смутно виднелись контуры стадиона. Изредка налетавший ветерок шумел в вершинах елей. Стояла полная тишина.

Наша 100-я ордена Ленина стрелковая дивизия, как я уже писал, дислоцировалась в районе Минска, в небольшом местечке Уручье. Живописнейшие там места. Кругом лес, типичная белорусская пуща: ель, осина и вдруг – березовая рощица, которая так и светится на фоне темных елей. Весной пьянит запах березового сока и лопающихся почек, оглушают звонкие соловьиные концерты, летом – полно ягод, осенью – грибов.

Я лег, но долго не мог заснуть. Одолевали тревожные мысли. Когда вернется батальон связи с командно-штабных учений, которые проводил командующий Западным Особым военным округом генерал армии Д. Г. Павлов? Как-то показали себя там наши?..

С этими мыслями незаметно уснул.

Проспал, как мне показалось, всего каких-нибудь полчаса. Разбудил резкий телефонный звонок.

– Руссиянов слушает, – сказал я в трубку и услышал знакомый, но странно тревожный голос заместителя командующего войсками ЗОВО генерал-лейтенанта И. В. Болдина:

– Ты меня узнаешь?

– Узнаю. Слушаю вас, товарищ генерал.

– Германия без объявления войны напала на нас. «Вариант № 1»[1]1
  «Вариант № 1» предусматривал боевые действия дивизии в случае нападения агрессора.


[Закрыть]. Ясно, что делать?

– Так точно!

– Действуй!

В трубке сухо щелкнуло. Мгновение я стоял, пытаясь осознать все случившееся. Но в следующую минуту уже звонил дежурному по штабу дивизий, приказывал привести в действие «Вариант № 1». Мигом одевшись, я помчался в штаб. Выслушал взволнованный рапорт оперативного дежурного капитана В. А. Заболотного.

– Спокойней, спокойней, товарищ Заболотный, – постарался его приободрить, – докладывайте по порядку!

– «Вариант № 1», товарищ командир дивизии, приведен в действие! Дивизия поднята по тревоге.

Я и сам это уже видел. Сонный военный городок мгновенно ожил. Бежали, на ходу застегивая ремни, бойцы и командиры, урчали моторы машин, вдалеке слышался конский топот. Личный состав дивизии занимал районы сосредоточения по тревоге.

Убедившись, что все идет по порядку, я начал работу но своему личному календарному плану, предусмотренному «Вариантом № 1».

Немедленно было созвано совещание командиров и политработников штаба дивизии. Совещание проходило в деловой, спокойной обстановке. Я и мой заместитель по политической части старший батальонный комиссар Кирилл Иванович Филяшкин поставили подчиненным задачи и выразили уверенность, что командиры и политработники с честью их выполнят. После этого все приступили к работе строго по плану, разработанному для каждого еще до войны.

К 9 часам утра все части дивизии уже были выведены в районы сосредоточения, которые были оборудованы в близлежащих лесах. Немедленно была организована противовоздушная оборона, выставлено охранение.

В 12 часов 22 июня 1941 года мы услышали по радио Заявление, с которым по поручению Политбюро ЦК ВКП(б) и Советского правительства выступил народный комиссар иностранных дел В. М. Молотов. Стало окончательно ясно – война!

Нужно было срочно связаться с командующим ЗОВО генералом армии Павловым и получить от него соответствующие обстановке указания. Я решил по собственной инициативе поехать в штаб ЗОВО, который располагался в Минске, в Студенческом городке.

Небо над Минском было черным. Черным от дыма пожарищ и от фашистских бомбардировщиков, висевших над столицей Белоруссии. Июньское солнце не могло пробить эту смрадную тучу. К центру города невозможно было проехать – дымилась от жара одежда. Нечем было дышать. Воздух местами представлял густую смесь гари, сажи и известковой пыли от рушившихся зданий. Запах не то горевшей резины, не то кинопленки забивал легкие и вызывал тошноту. Огонь бушевал на Советской улице. Полыхали кинотеатры «Пролетарий», «Родина», «Чырвона зорька», здания Госбанка и минского ГУМа. С диким воем пикировали фашистские бомбардировщики и сыпали, сыпали бомбы на жилые кварталы мирного города. Мирного, потому что Минск еще не успел стать военным городом.

С трудом добрались мы до здания штаба и увидели, что оно частично разрушено. Никого из начальствующего состава штаба на месте не оказалось. Где же генерал армии Павлов? Как с ним связаться?

Поехали в запасный, хорошо укрепленный командный пункт штаба ЗОВО. В главном бункере наконец разыскал генерала армии Павлова. Он беспокойно ходил из угла в угол. Трудно было в такой ситуации докладывать – приходилось все время крутиться на месте, чтобы стоять лицом к командующему.

– Минск горит, товарищ командующий, – доложил я и попросил разрешения от его имени вызвать пожарные команды городов Бобруйск и Борисов.

Генерал Павлов как-то неопределенно махнул рукой.

– Какие будут оперативные указания в связи с создавшейся обстановкой? – спросил я, следуя за командующим.

Павлов подошел к развернутой на столе карте, ткнул пальцем:

– Дивизии занять круговую оборону в радиусе двадцати пяти километров вокруг Минска!

Здесь же, в бункере, находились заместитель наркома обороны СССР Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников и первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Пономаренко. Когда командующий поставил задачу дивизии, я даже опешил. Ведь по этому приказу соединение предстояло разбросать по фронту длиной свыше 100 километров. Пантелеймон Кондратьевич, обращаясь ко мне, сказал:

– Действуй, исходя из обстановки!

Вернувшись на свой КП, я отдал приказ частям занять оборону на подступах к городу. Началась переброска личного состава и боевой техники дивизии автотранспортом. А тут еще поступил приказ командира 2-го стрелкового корпуса генерал-майора А. Н. Ермакова всю полковую и дивизионную артиллерию передать в распоряжение командира 44-го стрелкового корпуса, который вел бои западнее Минска. Батальон 331-го стрелкового полка с батареей 81-го отдельного противотанкового дивизиона и шестью бронемашинами 69-го отдельного разведывательного батальона были вызваны для охраны штаба фронта в район хутора Боровое. К тому же один батальон 85-го стрелкового полка прикрывал южную окраину города. Кроме того, одна стрелковая и саперная роты этого полка оборудовали командный пункт корпуса.

Таким образом, дивизия была раздроблена и разбросана по фронту около 100 километров вокруг Минска, Усугубляло положение отсутствие артиллерии и батальона связи.

Поскольку на наше соединение была возложена задача обороны Минска, то на меня, на его командира, легли дополнительные обязанности начальника гарнизона города.

До войны начальником гарнизона был заместитель командующего ЗОВО генерал-лейтенант Болдин, который утром 22 июня срочно выехал в войска, ведущие бои с гитлеровцами. В сложной обстановке, когда Минск горел, а над головой висели фашистские стервятники, мне пришлось начинать работу по эвакуации населения и материальных ценностей.

Поручив своему заместителю по политической части старшему батальонному комиссару Филяшкину хлопотливое и трудное дело доукомплектования дивизии до штатов военного времени, я спешно выехал в Минск в военную комендатуру. У здания комендатуры была суматоха. Вбегали и выбегали командиры, трещали мотоциклы, толпились военные, штатские и милиция. «Уж не паника ли?» – с тревогой подумал я. Но нет! У дверей меня встретил часовой, направил к дежурному, который тут же провел к коменданту.

– Начальник гарнизона Минска генерал-майор Руссиянов, – представился я.

– Слушаю вас, товарищ генерал, – вытянулся комендант по стойке «смирно».

Я отдал приказ срочно вызвать в комендатуру командиров частей, пригласить начальников учреждений и ведомств, представителей милиции, органов НКВД, партийных и советских организаций города Минска.

Приказ-то отдал, но очень сомневался, смогут ли его выполнить. Невольно вспомнилось, как сам искал командующего. А здесь нужно разыскать и собрать многих и многих. Надо отдать должное работникам военной комендатуры – они сумели выполнить эту задачу в кратчайший срок.

Все собравшиеся расположились в кабинете коменданта. Между собой говорили мало, больше курили. Но никакой нервозной суетливости у них я не заметил. Просто сидели очень уставшие люди, который предстояло еще много поработать.

Представился. Большинство из собравшихся меня знали – часто встречались до войны на парадах, совещаниях, собраниях. Ознакомив всех с обстановкой и задачей, которую выполняет 100-я стрелковая дивизия, я объявил, что с этой минуты всю полноту власти в Минске беру на себя – как начальник гарнизона. Здесь же были даны указания: ускорить формирование отрядов народного ополчения и истребительных отрядов из рабочих и служащих, вооружать их.

Минск разбили на участки, закрепили каждый формируемыми отрядами. С этой минуты они должны охранять улицы, вести борьбу с диверсантами, поддерживать порядок в городе, оказывать помощь военным патрулям.

– Нам необходимо в кратчайшие сроки эвакуировать материальные, и прежде всего валютные, ценности банка. Эвакуировать и запасы продовольствия, ведь в Минске их на три месяца, особенно много муки и копченостей. И конечно, основная задача – эвакуация населения, – сказал я, заканчивая совещание.

Распределили обязанности, и все немедленно приступили к работе. Эвакуация населения и материальных ценностей проходила довольно успешно.

Недавно я получил письмо от гвардии капитана запаса Алексея Христофоровича Возьянова, служившего в те дни в 46-м гаубичном артиллерийском полку нашей дивизии. Вот как он описывает сложную обстановку эвакуации семей военнослужащих полка.

«23 июня меня вызвал в штаб помощник командира полка по материальному обеспечению майор Павел Артемьевич Гордиенко.

– Воентехник Возьянов по вашему приказанию прибыл! – доложил я.

– Вот что, товарищ воентехник! Возьмите из вашего подразделения боепитания двух человек регулировщиков с флажками и выходите на трассу Минск – Москва в районе метеорологической станции. Останавливайте и проверяйте все автомашины. Машины без грузов или без документов направлять в расположение нашей части. Неповинующихся от имени начальника гарнизона Минска генерал-майора Руссиянова арестовывать, как саботажников и дезертиров…

…За короткий срок нам удалось собрать 25 машин, после чего я доложил П. А. Гордиенко о выполнении задания.

– Спасибо вам, хлопцы! – по-отечески тепло поблагодарил нас майор. – А теперь идите, товарищ Возьянов, и хорошенько накормите водителей. И пусть они обязательно выспятся. Завтра вам предстоит участвовать в эвакуации семей военнослужащих. К утру 24 июня все машины должны быть проверены и заправлены.

В эту ночь все наши семьи собрались вместе. Никто не спал. Дети жались поближе к матерям и с испугом смотрели на страшное зарево над Минском. В три часа ночи мы с майором Гордиенко пришли к семьям. Лица у женщин осунулись, в глазах стояли слезы. Из имущества брали только самое необходимое – узелок, чемоданчик в руках, и больше ничего. Мы, как могли, старались подбодрить женщин…

В 9 часов утра 24 июня 1941 года началась погрузка эвакуируемых в мобилизованные машины. В 10 часов колонна отправилась из городка. От жгучей душевной боли невозможно было сдержать слез, особенно когда замахали ручонками дети, прощаясь с нами. Со многими навсегда, Помню, как жена начальника химической службы полка, наш полковой библиотекарь Тамара Ивановна Скрыль, крикнула нам: „Крепче бейте фашистских бандитов за нашу Родину, за нас, за наших детей!“ Она говорила от лица всех женщин – своих детей у нее не было…»