Текст книги "Пламенное небо"

Автор книги: Иван Степаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– В основных горючее выработано, – докладывают техники.

– Резервные!

Спустя минуту голос техника:

– Резервные не включались.

Так вот в чем дело! Горючее в основных баках закончилось. Следовало поставить кран на резервные – и двигатель заработал бы снова. Очень простое решение в создавшейся аварийной обстановке даже для самого молодого летчика.

Прошел час, и мне сообщили решение командира полка: за халатность, в результате которой произошла поломка боевого самолета, отдать меня под суд.

Моя вина была очевидной. Еще бы! Вывести из строя боевой самолет… И не при каких-то сложных обстоятельствах, а в обычных условиях, при облете района, вдали от боевых действий. И машина не старая, не побитая и потрепанная, а исправная, боеспособная. Вывод и решения командира были совершенно справедливы.

Прошел день, а меня почему-то не берут под арест. Лишь комсорг полка младший политрук Григорий Иванович Черных, встретив меня, со строгостью предупредил, что о моем проступке предстоит серьезный разговор на заседании комсомольского бюро.

– Потеряли комсомольскую ответственность, – сказал комсорг, перейдя со мной на «вы».

– Понимаю. А что теперь?

– Посмотрим, что решит бюро.

Я ходил как в воду опущенный два дня. На третий меня вызвал комиссар полка Миронов.

– Отдыхаешь? – спросил он и кивком указал на табуретку у стола.

– Вынужденная посадка, товарищ старший батальонный комиссар, – криво улыбнулся я.

Комиссар был задумчив и, как мне показалось, нервно вертел в пальцах карандаш.

– Как полагаешь, верно будет, если отдадим тебя под суд?

– Я готов понести любое наказание, – вырвалось у меня. – Заработал, товарищ комиссар. Допустил оплошность.

– Так… Значит, заработал? Так и следует понимать твои слова? – Миронов поднялся со стула, я тоже хотел вскочить, но он повел рукой, остановив меня, и прошел к двери.

– Правильно ты сказал. И главное, я считаю, в том, что человек, обдумав, сам кается, карает себя не менее жестоко, чем наказание, наложенное командиром или судом. Последнее действует не так, как собственное… Глубину своей вины за проступок почувствуешь тогда, когда устроишь суд над самим собою. Правду говорю?

– Правду, товарищ старший батальонный…

– Так вот, – Николай Иванович снова сел напротив меня. – Если ты уже достаточно прочувствовал свою вину и мыслями, наверное, побывал среди «штрафников»… Так?

– Побывал, товарищ комиссар, – тяжело вздохнул я.

– То мы с командиром решили не передавать дело в суд. Полагаю, хватит и того, что серьезно поговорили. Твой комэск тоже приходил и просил за тебя. Мы прислушались.

У меня повлажнели глаза.

– Вот это, брат, никуда не годится, – нахмурился Николай Иванович. – Ты, Ваня, человек военный. И привыкай ко всему. В иных обстоятельствах, случается, каплет из глаз, а ты повелевай себе: не смей! Ты воин. Не хныкать!.. Завтра тебе вручат отремонтированный самолет. Уверен, доверие наше оправдаешь.

– Товарищ комиссар… Буду летать и бить фашистов, пока хватит у меня сил! До последней капли крови!

– Ну, о смерти давай не думать. Не накликай, и она тебя обойдет, – улыбнулся Миронов, поднимаясь и давая этим понять, что разговор окончен.

Я возвращался от комиссара с чувством облегчения. Никогда в жизни не забуду и то утро и разговор. Казалось, Николай Иванович заглянул мне в самую душу. Какой же он замечательный человек! Какая мудрая и справедливая наша партия! Ведь это она посылает таких людей проводить ее мысль, ее линию в жизнь. Хотелось сейчас же, сию минуту сесть в самолет и подняться в небо, броситься на врага и оправдать доверие командира и комиссара, сурово, но верно оценивших мой проступок и поверивших в мою искренность.

И теперь, спустя десятилетия, когда я вспоминаю ту беседу, передо мной всплывает образ комиссара ленинской закалки Н. И. Миронова. Николай Иванович был невысокого роста, коренастый, с неширокими, но тугими плечами, подвижный, непоседливый. Густые русые кудри, синие глаза, нос прямой, немного вздернутый на кончике.

Комиссар был награжден многими орденами и медалями. Среди них и монгольский орден Красного Знамени – свидетельство отваги и героизма, проявленных Николаем Ивановичем в боях на Халхин-Голе, где он лично сбил три вражеских самолета.

Большой опыт, умение владеть собой в самых сложных обстоятельствах, разговаривать с людьми весьма просто, убедительно создавали ему непререкаемый авторитет. Беседуя с нами, он внимательно выслушивал каждого, много времени проводил среди подчиненных, жил интересами людей, помнил о них.

То была первая и последняя за все тридцать семь лет летной службы поломка самолета по моей вине.

Над городом Ярославлем

Оказывается, не так уж далеко мы от фронта, если судить по действиям противника. Гитлеровцы совершили ряд налетов на Ярославль и Рыбинск. Теперь наша задача – поставить перед ними воздушный заслон.

Каждый день полк патрулировал в воздухе на разных высотах – от пяти до восьми тысяч метров. Летчики выполняли поставленную задачу со всей ответственностью, насколько позволяли силы и уменье. Тут во всей полноте проявились изъяны «харрикейнов». Пришлось и мне почувствовать их на себе.

…Звено поднялось на перехват «юнкерсов», приближающихся к Ярославлю с запада. Бомбардировщики, увидев нас, отворачивают вдруг не на запад, а на восток. Почему на восток? Пытаемся отрезать их, чтобы не дать возможности затем бежать на запад, но они упорно продолжают полет в восточном направлении. А вот и разгадка! Километрах в сорока-пятидесяти восточнее Ярославля тянутся мощные кучевые облака. Фашисты решили за них спрятаться.

Выбираю одного Ю-88, догоняю, даю очередь из пулеметов. Дистанция длинновата, пули достигают лишь верхнего стрелка. Нужно сблизиться, сократить расстояние и ударить наверняка – по двигателям. Сближаюсь под пулями врага. Пилот на «юнкерсе», видимо, опытный. Он резко переводит самолет в пике, давая тем самым возможность своему нижнему стрелку воспользоваться незадействованным оружием. Тут мой «харрикеин» вдруг пошатнулся, двигатель кашлянул, из его блоков потекла вода.

В кабине стало темно, ее окутал пар, заслонивший от глаз приборы. Не вижу и «юнкерса». По-видимому, он нырнул в облака и скрылся от преследования.

Делать нечего – возвращаюсь на свой аэродром. Двигатель, весь окутанный облаками пара, еле тянет израненную машину. Толчок при посадке – и двигатель заклинивает. Оказывается, из кожуха охлаждения вытекла вода.

Прибежал авиатехник, удивленно ахнул:

– Ну, Степаненко, родился ты в рубахе, – и добавил:

– Долго пролетаешь!

Вся машина изрешечена пулями, у винта отбит один конец лопасти, обшивка мотора тлеет, двигатель раскален до предела.

Мне и раньше говорили, что с дальней дистанции нечего и пытаться поразить врага: пули «харрикейна», если и попадут в него, то никакого ущерба не причинят. А с близкой? Враг поразит тебя быстрее, чем ты к нему приблизишься. У нижнего и верхнего стрелков наготове крупнокалиберные пулеметы. Пока ты будешь сближаться, он успеет дать по тебе прицельную очередь. Главное – быстрота и внезапность, молниеносный удар сверху, чтобы враг не успел опомниться.

Пулеметы системы «браунинг», установленные на «харрикейнах», были малоэффективны, об этом хорошо знали и фашистские летчики. Однажды они ухитрились сбросить на наш аэродром записку с язвительным обращением: «Иван, не порть краску на наших мощных крыльях».

Бои, проведенные на заграничных машинах над Ярославлем, давали основание говорить не только об их вооружении, но и о тактике, о способах боевого применения. Вскоре по всем этим вопросам у нас состоялась летно-техническая конференция, на которой, кроме участников боев, выступали инженеры, командир нашей дивизии ПВО полковник П. К. Демидов. Накануне он много беседовал с нами, докапывался до мелочей, выясняя, устраивает ли вооружение, с каких углов и дистанций мы открываем огонь, как выходим из атаки. В своих выступлениях участники конференции детально проанализировали первые бои и выработали соответствующие рекомендации. Важность советов и предложений состояла в том, что нужно действовать как можно решительнее, стремительнее сближаться с противником и бить по двигателям с коротких дистанций. В заключение полковник Демидов сказал:

– Вы скажете, у противника длиннее руки – крупнокалиберные пулеметы. В этом отношении должен сообщить, что проводятся исследования, и наши инженеры уже приспосабливают к этим самолетам отечественное оружие.

Такие попытки делались и в нашем полку, они обнадеживали. Перспектива перевооружения обозначалась вполне реальной.

Вскоре мне с командиром эскадрильи Героем Советского Союза капитаном А. А. Морозовым довелось перегонять «харрикейны» на завод, где 7,62-миллиметровые пулеметы «браунинг» заменялись нашими двумя 20-миллиметровыми пушками «швак», двумя крупнокалиберными пулеметами и шестью 82-миллиметровыми реактивными снарядами. Огненные трассы стали намного длиннее и мощнее. На аэродроме летчики шутили: «Английскому Джеку русский Иван пришил длинные руки с большими кулаками. Теперь дело пойдет на лад…»

Наличие на самолетах мощного вооружения позволяло теперь поражать врага и с дальних дистанций. Огонь всегда эффективнее, если он внезапен для противника. Немаловажно и выгодное положение для атаки, чтобы не «мазать» при стрельбе. Во всяком случае, боевые возможности нашего полка возросли в несколько раз, мы стали надежнее прикрывать объекты.

Условия службы в частях войск ПВО страны даже в военное время значительно отличались от условий службы во фронтовой авиации. Молодые летчики по вечерам, освободившись от дежурств, могли изредка посетить театр, кино, концерты. И, конечно, многие учились.

Значительную оживленность внесло появление в полку девушек, прибывших на разные должности: укладчиц парашютов, мотористок, оружейниц, связисток. В воскресные дни и на праздники мы ходили даже на танцы. Это было непривычно и удивительно для фронтовиков.

Противник не оставлял без внимания крупные центры промышленности – Ярославль и Рыбинск. Получив хороший отпор у Москвы и Тихвина в 1941 году, он продолжал угрожать столице и прилегающим городам удавами с воздуха.

Незадолго перед празднованием Первого мая фашисты в который раз попытались вывести из строя ярославский резиновый комбинат, производивший, как известно, покрышки для автомобильного парка всей страны и снабжавший ими фронт. Противник рассчитывал нанести удар по комбинату утром, когда у нашей противовоздушной обороны, как ему казалось, притуплялась бдительность.

На рассвете нас подняли по тревоге. Прозвучал сигнал на взлет. «Юнкерсы» были перехвачены на дальних подступах к городу. Наши истребители действовали методом круговой обороны, чтобы не пропустить врага с любого направления, расстроить его боевой порядок, сбить с боевого курса. Несколько «юнкерсов» удалось перехватить, другие ретировались со снижением, не дойдя до цели, три или четыре упали на землю. Но остальные – наиболее опытные немецкие асы продолжали двигаться по курсу и маневрировать, рассыпая кассетные бомбы.

Бой был тяжелый, затяжной. Бомбовозы огрызались всеми средствами защиты, но наши летчики понимали, что, если не удастся отбить атаку, то смертоносный груз не только разрушит резиновый комбинат, но и унесет немало жизней работающих на нем тружеников. Сознание воинского долга, стремление не пропустить фашистов к городу придавало воздушным бойцам энергию, смелость и решительность.

В составе группы полка действовал один из молодых, но отважных летчиков Амет-Хан Султан. Его действия в воздухе как бы отвечали личному характеру: неспокойному, порывистому, огневому. Амет-Хан привносил в бой азарт, сочетая его с разумным расчетом, отвагой, точно определяя позицию, заходя на вражеские машины с разных направлений.

Затяжной бой, как известно, требует много боеприпасов. А их не хватало. Когда «юнкерсы» все же прорвались к городу, Амет-Хан вдруг увидел: кончается боезапас. Как быть? Выйти из боя? У летчика нет времени на размышления. Самолеты один за другим, выработав горючее, снижались, уходили из боя. Но в его машине горючее еще имеется. Нужно атаковать! Вражеских самолетов остаемся все меньше, один из них действует довольно активно, прорываясь к объекту. Еще минута, и бомбы посыплются на комбинат, на людей, работающих для фронта. Амет-Хан улавливает момент и направляет свою машину на врага. Тот уклоняется от удара, но Амет-Хан заходит вновь и атакует. «Юнкерс» не выдерживает, отваливает в сторону и исчезает в облаках. За ним отходят еще два.

Уже приземлившись, Амет-Хан в нервном возбуждении метался у своей машины, по привычке теребя пальцами черные кудри.

– Надо было таранить!.. – повторял он. – Таранить на подходе к облакам…

Свое намерение Амет-Хан осуществил в последующем бою. Он вылетел на перехват воздушного разведчика ведущим пары. Неожиданно у ведомого, сержанта А. П. Струкова, стал давать перебои двигатель, и тот вынужден был вернуться. Теперь на Амет-Хана ложилась двойная ответственность за охрану города и перехват противника. До боли в глазах всматривался он в горизонт, делал круги, выходил на вероятные направления. Наконец далеко на западе появилась черная точка. Приближаясь, она увеличивалась в размерах, и стало понятно: это противник.

Амет-Хан развернулся. Сердце забилось чаще. Сейчас главное – не потерять «юнкере» из поля зрения. Наш самолет заходит сзади, дает очередь. Огненные трассы рассекают воздух совсем рядом с разведчиком. Начинается горячий поединок. Противник маневрирует, уклоняется от ударов. Черные кресты то мелькают над головой, то проплывают сбоку. «Теперь ты не уйдешь… – решает Амет-Хан. – Теперь я тебя с короткой дистанции…»

Следующая очередь пришлась на стрелка, но машина продолжает полет. Амет-Хан атакует в третий раз, с силой нажимает на гашетки. Оружие молчит – боезапас истрачен.

Обо всем на свете забыл в тот миг летчик, кроме одного: во что бы то ни стало уничтожить врага.

Амет-Хан подходит совсем близко к «юнкерсу», почти касается грязноватого, с крестами, фюзеляжа, несколько секунд летит рядом, а потом бьет своим крылом по крылу фашиста. От сильного удара обе машины распадаются на куски. Три парашюта зависают в воздушном пространстве над городом.

Амет-Хан приземлился у околицы пригородного села, освободился от строп и уже собрался было идти в поселок, но тут произошло неожиданное: его со всех сторон обступили люди – кто с вилами, кто с палкой.

– Стой, руки вверх!

«Облава» – догадался летчик. Колхозники, охраняющие порядок в селе, поспешили взять в плен вражеских парашютистов. Окружили и Амет-Хана.

– Кто такой?

– Советский летчик.

– Знаем таких летчиков… Много вас здесь летает, поди разберись!..

Амет-Хан по-русски говорил с небольшим южным акцентом, и это вызвало подозрения. Под усиленной охраной его доставили в местную милицию, а уже оттуда – в свою часть.

Вечером после подведения итогов дня мы собрались в клубе. Со всех сторон слышались шутки, в центре внимания был Амет-Хан Султан. Конечно, не молчал и он сам:

– Я фашиста и в хвост, и в гриву, а он удирать… Пришлось погладить крылом…

Подошел старший техник-лейтенант Александр Мельников, вынул из кармана портсигар и протянул Амет-Хану.

– Возьми, теперь он твой.

Амет-Хан внимательно посмотрел на Мельникова и заколебался: брать или нет?

– Возьми! – настаивал Александр.

Дело было в том, что однажды в минуты перекура, увидев у Мельникова красивый инкрустированный портсигар, Амет-Хан пошутил:

– Был бы ты хороший друг, подарил бы…

Надо сказать, что многие техники, коротая время в ожидании возвращения летчиков из полетов, мастерски изготовляли из металла и плексигласа всякие изящные вещицы – зажигалки, мундштуки, складные ножики, портсигары, затейливо украшая их.

– Было бы за что дарить, – с улыбкой ответил Мельников. – Никак не собьешь хоть одного паршивого фашиста.

– А вот и собью, – горячился Амет-Хан.

– Кишка тонка.

– Бьюсь об заклад.

– Давай, – согласился техник. – Собьешь врага в ближайшую неделю – портсигар твой. Ну, а если нет, то что ты мне?

– Месячную зарплату, – без раздумий выпалил летчик.

Такая вот история.

– Бери портсигар, он твой, – настаивал Мельников. – Ты выиграл.

– Нет, брать его как выигрыш я не согласен, – подумав, ответил Амет-Хан. – Знаешь, какое-то некрасивое наше пари: ведь неудобно играть на жизнь и смерть… Вот если ты мне друг, то лучше подари.

– Ну, о чем речь? Конечно! – Александр обнял летчика и втиснул ему в руку блестящий портсигар, над созданием которого колдовал более месяца.

Минула ночь, а утром о подвиге Амет-Хана узнала вся страна. За таран летчик был награжден орденом Ленина. Остатки сбитого «юнкерса» были выставлены на площади города Ярославля для всеобщего обозрения, а городской Совет депутатов трудящихся присвоил летчику звание почетного гражданина города.

…В конце мая 1942 года наш полк снова пополнился материальной частью. Получали машины на одном из северных аэродромов. Добирались туда самолетом Ли-2. Воздушный путь над городами и селами обогатил мои представления о нашей Родине, ее величии, бескрайних просторах. Под крыльями простирались необозримые поля, леса, змеились реки, поблескивали стальными рельсами железные дороги. Велика и невыразимо прекрасна наша страна. Мы – в ней хозяева. И за ее независимость будем стоять не на жизнь, а на смерть.

Посматривая вниз через фонарь кабины «харрикейна», я вспоминал Нехайки, город Днепродзержинск, Днепр. Теперь там злобствует враг. Чтобы он не добрался сюда, его надо остановить.

Скорее бы в бой!

На Брянский фронт

В июне 1942 года немецко-фашистское командование сосредоточило на южном крыле своего фронта значительную группировку войск с целью взять реванш за поражение под Москвой. На Елец и Воронеж нацеливались главные силы 4-го воздушного флота «Люфтваффе».

Наш 4-й истребительный в начале июня был срочно переформирован. Полк пополнился самолетами и лет-но-техническим составом, был разделен на две части. Одна из них, под командованием подполковника Серенко, оставалась в войсках ПВО, другая убывала на Брянский фронт. В состав улетающего полка вошла и моя эскадрилья.

На Брянском фронте шли ожесточенные наземные и воздушные бои. На некоторых участках враг уперся в Дон, вплотную подошел к Воронежу, угрожал Туле. Огромными усилиями наших войск наступление гитлеровцев было приостановлено.

Перед отправкой на Брянский фронт ко мне подошел Иван Ребрик. Настроение у него далеко не бодрое: Иван оставался на прежнем месте, в полку ПВО.

– Пусть везет тебе, тезка, – грустно произнес Ребрик, обнимая меня за плечи. – Буду следить за твоими подвигами.

– Я за твоими тоже, – на шутку отвечаю шуткой, понимая, с какой неохотой он расстается с нами. Да и мне тоже жаль оставлять близкого друга, с которым прожито вместе несколько лет.

Мы улетали под командованием Героя Советского Союза майора А. А. Морозова, принявшего наш полк. Комиссаром по-прежнему оставался Н. И. Миронов. Эти два боевых летчика, молодой и постарше, прекрасно дополняли друг друга. Такой подбор руководящих кадров, как оказалось, не был случайным.

Сев на полевой аэродром, мы затянули машины на опушку леса, укрыв их под кронами деревьев, Здесь же, под крыльями, построили шалаши для отдыха.

Вечером А. А. Морозов кратко ознакомил личный состав с обстановкой и сообщил:

– Наш полк входит в состав 287-й истребительной авиационной армии под командованием генерала Белецкого. В армию истребителей, – подчеркнул Морозов. – Мы должны стать грозой для врага. Это нелегко, но мы обязаны. Ясно?..

Все мы понимали, что это значит.

Фронтовые условия жизни, быт, вся обстановка, хоть и мало похожи на службу в авиации ПВО, но большинству к новым условиям не привыкать.

– Все здесь прекрасно: лес, жилье. Вот только нашего клуба с ярославскими девчатами не хватает, – вздохнул Амет-Хан Султан.

– Придется отвыкать от танцев, – улыбнулся капитан Ищук. Теперь он командовал эскадрильей. – Здесь «мессера» такие «хороводы» водят, что только держись… Как на это среагирует молодежь? Что думаешь по этому поводу, Степаненко?

Ищук по возрасту немногим старше нас, однако уже немало повоевал. На его счету около десятка уничтоженных самолетов противника. К нам, сержантам, относится внимательно, часто беседует на разные темы. Потанцевать в нашем клубе, бывало, и он не отказывался. Правда, были и среди нас заядлые скептики, смотревшие на отдых, как на пустое, вредное дело.

– Организуем самодеятельность и здесь, товарищ капитан, – отвечаю командиру. – Вот у товарища комиссара чудесный инструмент – гитара, – указываю глазами на военкома эскадрильи Владимира Константинова.

Высокий, подвижный, разговорчивый, с черными, спадающими на лоб волосами, капитан Константинов с гитарой расставался лишь в полете. Часто звал меня: «Пойдем, посидим…» Это означало, что мы заберемся куда-нибудь в кусты, под дерево или в землянку и я буду петь под его аккомпанемент любимые песни «Полюшко-поле», «Катюшу», иногда даже и арии из оперетт, запомнившиеся нам по пластинкам и радиопередачам. А там подойдут ребята, начнут подпевать. Если кто сфальшивит, Константинов посмотрит на него с укоризной, покрутит головой и грустно уронит: «Не в ту степь».

Мы любили Владимира Константинова – боевого комиссара, замечательного летчика. Смелый воздушный боец, он часто возглавлял группы истребителей в полетах, ходил вместе со всеми на прикрытие войск.

– Ничего не поделаешь, – вмешался в разговор заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Н. Ф. Кобяков. – Здесь чаще придется слушать другую музыку, не в унисон нашей гитаре. – И он для наглядности воспроизвел характерный гудящий звук фашистских бомбардировщиков.

– Музыки здесь хватит, – согласился и Амет-Хан. – Слышна даже работа ударников: здорово выбивают, – и он кивнул на запад, в сторону фронта.

Спать легли поздно. Проснулись на заре. Именно от характерного гудения, доносившегося издали.

– А вот и гости на новоселье, – комментировал Амет-Хан, натягивая гимнастерку и торопясь к самолету.

«Мессеры», как водится, уже произвели разведку и охотились за нашими экипажами, отбившимися от строя. Над Ярославлем мы встречались преимущественно с бомбардировщиками. Здесь авиация противника действовала в полном составе. Итак, жди самых худших вариантов и неожиданностей.

В полдень капитан Ищук построил эскадрилью.

– Товарищи, – сказал он, – получен приказ произвести разведку важной группировки противника. Гитлеровцы сильно прикрываются зенитной артиллерией, а с воздуха – истребителями. Наши одиночные разведчики, ранее летавшие на задание, не достигли нужного района. Поэтому командование посылает в разведку эскадрилью. В случае атаки противника двенадцать машин должны обеспечить возможность двум-трем истребителям выполнить задачу. Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не возникло, и Ищук был этим недоволен. Он не без основания полагал, что вопросы, как правило, – свидетельство серьезного подхода к предстоящей работе. Бывает и так.

6 июня 1942 года группа истребителей вылетела на разведку войск противника в район Погожево-Олым. Черные клубы разрывов зенитных снарядов встретили нас уже над линией фронта. Они густо усеяли небо справа и слева, сзади. Мы шли ровно, не нарушая строя, держа курс вдоль дороги, осматривая, как могли, каждый объект, уточняя направления передвижения техники. Чем ближе к городу Касторное, тем больше скопления машин. Впереди – зеленая полоса леса. Присматриваемся к зеленым квадратам, полянам. Сквозь маскировочные сети и ветви все же распознаем темные пятна танков.

Докладываю командиру звена А. К. Рязанову:

– В лесу танки.

– Сколько?

– Около двухсот.

Капитан Ищук тоже заметил вражеские танки, но и за доклад похвалил. Комэск сделал круг над расположением фашистской техники и подал сигнал: «Всем – за мной». Группа отходила на восток.

Мы уже шли обратным курсом, когда из-за облаков вынырнули «мессеры». Донесся голос командира звена:

– Степаненко, на хвосте у тебя «мессы».

Машинально оборачиваюсь. Длинная очередь рассекает воздух слева, брызги снарядных разрывов угрожающе подступают к крылу. Резко бросаю самолет вправо и оказываюсь в центре разрывов. В нос бьет удушливый запах тротила.

На этот раз фашисты вынудили меня лишь понюхать пороха и проскочили мимо. Быстро осматриваюсь вокруг. Наш строй разладился, летчики поодиночке отбивают яростные атаки наседающих немецких асов. Павленко и Глушихин ложатся в вираж, остальные перешли в вертикальный маневр и тоже атакуют.

Мой ведущий Алексей Рязанов свечой идет вверх, я за ним. Со всех сторон мелькают самолеты. Происходящее напоминает мне ловкую игру грачей перед бурей. Минут десять длится упорный бой: кто кого? Наши самолеты вертятся, резко падают вниз, взмывают вверх. Вот уже задымил один «мессер», вскоре другой. Подбит и наш истребитель – лейтенанта Владимира Глушихина – правда, он удачно садится на своей территории.

Комэск капитан Ищук подает команду с боем отходить на восток. Следом за своим ведущим встаю в строй. Маневрируем методом «ножниц», отворачивая вправо и влево, защищаем друг друга.

Группа садится на свой аэродром. Сбито три фашистских самолета, у нас потерян один.

Первый бой с «мессерами» запомнился навсегда. Главный вывод – не лови ворон, смотри в оба, быстро реагируй на обстановку, не подпускай фашистов близко. Подпустишь – станешь их добычей. Крайне важны взаимная выручка, предупреждение, своевременная подсказка, дельный совет товарища. В самом деле, если бы не предупреждение командира звена Рязанова, увидевшего «мессершмиттов» на моем хвосте, вряд ли пришлось бы мне возвращаться вместе с товарищами.

Алексей Рязанов был опытным летчиком, берег меня. Но и я стремился отблагодарить его в бою тем же.

Начало неплохое. Выдержано первое испытание. А самое главное – доставлены ценные сведения о наземных силах противника, за которые командование объявило благодарность всем летчикам, участвовавшим в вылете.

Завтра нам предстоит полет на прикрытие наших войск. Для лучшего уяснения задачи и способов ее выполнения капитан Ищук собрал весь личный состав эскадрильи. Мы уселись на траве, под сенью могучего дуба. Каждый должен был высказать свои соображения относительно методов прикрытия войск и ведения воздушного боя с истребителями и бомбардировщиками противника.

– Воздушный флот противника имеет цель: удерживая господство в воздухе, обеспечить продвижение своих наземных войск, – говорил комэск. – От наших активных действий зависит, достигнет он своего или нет. Враг силен, но мы с вами обязаны не давать ему наносить удары по нашей обороне.

Боевые летчики, много раз встречавшиеся с немецкими асами, высказывались решительно.

– Не следует бояться их перевеса, – горячо говорил Алексей Рязанов, поблескивая карими глазами и время от времени приглаживая непокорные волосы. – Следует драться так, словно в воздухе господствуем мы. – Далее он напомнил об осмотрительности и быстроте реакции на команды.

Старший лейтенант Кобяков, лейтенант Флейшман и другие присоединились к такому мнению. Всех нас вдохновили последние воздушные бои, в которых нам сопутствовал значительный успех. Об этом же сказал и Амет-Хан.

– Мы можем побеждать, – горячился он. – Закрепим такое положение, какого достигли в последнем бою, – значит будем и дальше побеждать.

Ищук и Константинов слушали внимательно, но мы замечали, что они недовольны.

– Все, что вы здесь сказали, – верно, – резюмировал комиссар. – Но в ваших словах больше, так сказать, морального аспекта. Не возражаю: боевой наступательный порыв, уверенность в своих силах – очень важные факторы. Но этого мало. Предлагайте новые тактические приемы: построение атаки, ракурс и угол при стрельбе, порядок взаимодействия…

Замечание было очень кстати. Нам не занимать было веры в победу, горячности, настойчивости. О моральной стороне поведения в бою говорили часто, с пристрастием. А вот оценить тактику врага, внести предложение о своем новом приеме… До этого почему-то далеко не всегда доходили. Изобретательность, обмен опытом практиковались редко, хотя командиры обращали внимание именно на эту сторону.

Наша импровизированная «конференция под зеленым дубом», как ее назвал капитан Ищук, продолжалась. Комиссар Константинов напомнил, что прошло больше года, как фашистская Германия по-разбойничьи напала на нашу Родину.

– В самом деле, вспомните, сколько уже прошло бессонных ночей, – подхватил Ищук. – Больше года! Пора нам…

Не успел комэск закончить «конференцию», как в воздух взвилась ракета – сигнал к вылету. Мчимся прямо к машинам. Ведущим группы назначен военком Константинов. «Ножницы» эскадрильи врезались в небо. Боевая задача – прикрытие мотомеханизированных частей в районе Ивановки.

Передний край просматривается очень хорошо. Вижу танковый бой. Весь простор – десятки километров – затянут дымом от пылающих автомашин, танков, построек. Горят дома, хлебные нивы, деревья. «Поработали» здесь и вражеская артиллерия, и танки, и бомбардировщики противника. Казалось, что внизу, на земле, не осталось живой души. Но мы знали: в окопах стоят насмерть наши бойцы. Представляю себе их положение и надежды на помощь с воздуха – будто слышу голоса оттуда…

Многие ли там выжили, уцелели? И выстоят ли, выдержат ли они, если на их головы посыплются новые тонны бомб и снарядов?..

На небольшой скорости мы «прочесали» воздушное пространство над селами Черново и Долгоруково. А вот и «лапотники» (мы так называли «Юнкерсы-87». У них не убирались шасси, висевшие в полете, словно лапти). Со стороны Касторной «юнкерсы» шли группой в тридцать машин.

Без промедления докладываю ведущему. Константинов передает всем:

– Атаковать с ходу!

Один из крайних «юнкерсов» заходит для бомбометания. Ловлю его в перекрестие прицела, нажимаю на кнопку пуска «эрэсов» на ручке управления. Два реактивных снаряда вмиг отделяются от моей машины. Пристально слежу за их стремительным полетом… Взрыв! Бомбардировщик разлетается, бесформенные куски металла мелькают в воздухе.

«Ура» замечательному советскому оружию – «эресам»! Какая радость – видеть первую собственную удачу. Человеком овладевает такое настроение, будто вновь родился на свет. Приходит чувство уверенности в своих силах: да, ты можешь бить врага! Время, отведенное для учебы, не прошло даром.

…Враг в панике сбрасывал бомбы там, где его настигали наши удары. Мы яростно устремлялись на фашистские бомбардировщики, и те для защиты построились в оборонительный круг. Шесть «юнкерсов» уже прочертили небо огромными полосами и врезались в брянскую землю. Над каждым высоко поднимается черный столб дыма.